Улов

Как-то так получилось, что среди второго, третьего и четвертого поколений командиров атомных подводных лодок было немало родственников достаточно высокопоставленных чиновников, партийных деятелей и военачальников. Да, в общем-то, оно вполне объяснимо.
Это сейчас, благодаря немалым усилиям нашей свободной прессы и всенародно избранных и горячо любимых депутатов, а также нищенскому существованию Вооруженных Сил, в результате которого денег не хватает не только на своевременную модернизацию, но даже на обслуживание, ремонт и просто содержание в более-менее рабочем состоянии оружия и боевой техники, не говоря уже о бытовых условиях и денежном содержании военнослужащих, престиж Армии, человека в погонах упал небывало низко и, к сожалению, пока подниматься не собирается.
Мало того, что среди нынешнего молодого поколения в силу ряда, в том числе и объективных, причин по состоянию здоровья процент годных к службе в Вооруженных Силах очень мал, так еще и количество родителей, готовых любыми, не исключая и противозаконные, путями «отмазать» своих ненаглядных чад от воинской службы непомерно велико. Не обременяя себя трудом подумать о сути вопроса и последствиях своих действий, веря досужим и не всегда справедливым домыслам и рассказам об Армии, оберегая своих Илюш Обломовых от трудностей, они служат им недобрую службу, способствуя развитию у них нечестности, изворотливости, приспособленчества, трусости, подлости, инфантилизма, желания и стремления жить за чужой счет и, в конечном итоге, никчемности.
Сейчас считается чуть ли не всеобще признанным, что, если тебе не удалось «скосить», если тебя родители не смогли «отмазать» от призыва, значит они у тебя ни на что не способны, а ты сам - грязь, из себя ничего не представляешь, перспектив у тебя в жизни нет, и даже девчонки – твои сверстницы – с тобой встречаться не будут. Те же, кому «не посчастливилось» все-таки пойти служить, приходят в Армию готовыми к ЛЮБЫМ унижениям, больше того, - зачастую САМИ безо всякой надобности унижаются и пресмыкаются из боязни, что (по рассказам) это МОЖЕТ произойти, и тем самым еще больше усугубляют ситуацию и разлагают Вооруженные Силы.
Вот если бы дети депутатов и других высокопоставленных чиновников служили в Армии, то, наверное, и денег бы ей (Армии) выделялось больше, и условия и обстановка в ней были бы лучше, и не бросали бы ее необдуманно в различные «мясорубки», не велись бы бесконечно никому не нужные войны и не отмывались бы на этих войнах украденные у народа деньги!
Бльшая часть наших нынешних депутатов и чиновников сами никогда не носили военной формы, в молодости проявив все ту же трусость и изворотливость и прибегнув к помощи своих родителей. В силу этого они не получили необходимой ни моральной, ни духовной, ни физической закалки, в жизни сами по себе они ни на что не способны и даже свою карьеру сделали с помощью все тех же родителей и их знакомых. И теперь, с высоты своего положения, с умным видом рассуждают о проблемах и судьбе Армии. Но продолжают бояться ее, как черт ладана.
А у страха, как известно, всегда глаза велики! И чего боятся, тем и пугают, приписывая ему невероятные черты. Поэтому они, как неизведанного, боятся Армии еще больше и еще сильнее чернят ее в глазах общественного мнения, чтобы тем самым оправдать себя, ну, и уж ни в коем случае не пустить туда своих детушек, - пусть другие, ПЛЕБЕИ, служат и кровь проливают, а их чадушки – избранные, ПАТРИЦИИ, и посему достойны лучшей доли!
Раньше все было иначе. Если в деревне парня по какой-то причине НЕ БРАЛИ в Армию, а еще хуже, - правление колхоза или совет старейшин отказывали ему в направлении в Армию, поскольку служба в ней была ПОЧЕТНОЙ обязанностью, и доверяли ее не всем (хоть и крайне редко, но бывали такие случаи!), то после этого он становился изгоем, и любая, даже самая страшненькая и «невостребованная», девчонка пройтись с ним по деревне считала ниже своего достоинства, - лучше на всю жизнь в девках остаться!
А уж поступить в военное училище и в последствии стать офицером - было чрезвычайно престижно. Поэтому конкурсы в военные училища всегда были значительно выше, чем в любой гражданский ВУЗ.
Вот в этом, пожалуй, и помогали своим детям чиновники, партийные работники и военачальники прежних времен. Помню, в разные времена и в разных военных учебных заведениях (поскольку я окончил три – Нахимовское училище, высшее училище и академию), а также непосредственно на флоте мне довелось учиться и служить с племянником Члена Политбюро ЦК КПСС Полянского, племянником Члена Военного Совета – начальника политуправления Военно-Морского Флота Гришанова, племянником Главного Маршала бронетанковых войск Катукова, всеми тремя сыновьями Заместителя Главнокомандующего Военно-Морским Флотом Кичева, сыном Члена Военного Совета – начальника политуправления Балтийского флота Шабликова, сыном в ту пору Заместителя Министра обороны СССР Язова и многими другими.
По окончании их детьми и родственниками училища эти высокопоставленные люди тоже старались помочь, чтобы курируемые ими выпускники не шаркали с молодых ногтей по паркетам, а сначала, пака они – эти самые сильные мира сего - при власти и, в случае необходимости, всегда могут вмешаться и исправить ситуацию, если она пойдет не по их сценарию, послужили в действующих частях (во-первых, чтобы их никто ни в глаза, ни за глаза потом не мог упрекнуть, что они всю жизнь не служили, а только хвосты начальству заносили, а во-вторых, для дальнейшей службы полезно), по возможности в элитных или передовых, самых современных войсках – воздушно-десантных, истребительной авиации, на атомных подводных лодках и т.д. и т.п. А такие части, как известно, внутри Садового кольца не располагаются. Вот и собирались дети и близкие и дальние родственники сильных мира сего «на тусовки» в отдаленных гарнизонах.
Одним из таких гарнизонов была Западная Лица – столица советского атомного флота. А поскольку она была столицей (хоть и находилась далеко за Полярным кругом, да и на Севере - не в центре событий, а за сто пятьдесят километров от Мурманска) в ней этих «родственников» набиралось немерено, так что простые смертные зачастую казались гораздо большей экзотикой. Здесь и служил командиром на одной из многоцелевых атомных подводных лодок второго поколения капитан 2 ранга Тарасиков – муж племянницы Министра обороны СССР.
Нужно сказать, что служил он честно и добросовестно, не делая послаблений ни себе, ни своим подчиненным, ни своей высокородной жене. Конечно, командование не докучало ему излишней требовательностью и на некоторые его промахи порой закрывало глаза (или хотя бы прищуривало), но два переходящих Приза Главнокомандующего Военно-Морским Флотом по видам подготовки, которые его корабль удерживал вот уже несколько лет, достались ему не за родство с Министром обороны, а были завоеваны в честной борьбе. Больше того, даже к участию в этих состязаниях, проводимых во всем Военно-Морском Флоте, допускались далеко не все, а только по высоким объективным показателям лучшие корабли в своих соединениях и на флотах.
Как-то осенью подводная лодка, которой командовал Тарасиков, должна была проходить регулярно проводимые замеры шумности корабля. Поскольку основным тактическим свойством подводной лодки является скрытность, то у нее регулярно проводят замеры наиболее «серьезных» физических полей, таких как шумность, магнитное поле и некоторых других, по которым, если они не в норме, ее можно обнаружить на значительном (и нежелательном для нее) расстоянии, чем, естественно, поставить под угрозу срыва выполнение ею боевой задачи, а саму лодку – под угрозу уничтожения вероятным противником.
Операция по замеру шумности сама по себе не сложная, но занимающая довольно много времени. В Мотовском заливе на якорях стоит специальная плавучая гидроакустическая контрольная станция (ГКС), а подводная лодка должна по несколько раз на разных галсах (в противоположных направлениях) пройти мимо этой ГКС на довольно близком расстоянии, на перископной глубине, на всех режимах работы силовой установки и на всех скоростях.
ГКС (разумеется, находящиеся на ее борту специалисты, а не сам корабль) производит соответствующие замеры, заполняет таблицы, высчитывает характеристики, выдает рекомендации и заполняет формуляр шумности. Если все нормально, то и, как говорится, слава Богу. Если шумность превышает допустимый уровень, то подводной лодке предстоит, как минимум, регулировка механизмов, «подтяжка» и «подкрутка» всей арматуры и повторное прохождение замеров. Если же дело обстоит серьезнее, то лодке предстоит ремонт вплоть до постановки в док.
«Проходить ГКС» стараются, как правило, в светлое время суток. Но осенью солнце в Заполярье так непродолжительно находится над горизонтом, что полностью пройти ГКС днем практически невозможно. А если в процессе что-то складывается не так, как надо, то операция и вообще может затянуться. Поэтому все командиры стараются подготовиться к ней как можно тщательнее.
В этот раз Тарасикову не повезло: то лодка проходила слишком далеко от ГКС, то не под тем углом, то на ГКС в самый критический момент «пропадало питание», то что-то не срабатывало, то подходила стая касаток и мешала правильно произвести замеры… Короче говоря, проведение замеров затянулось не только до темноты, а почти до поздней ночи.
И когда Тарасиков, уставший и голодный, как собака, поскольку целый день, не пообедав (и, по-моему, даже ни разу на посетив более пикантное место), не отходил от перископа, делал уже последний галс, проходя по просьбе командира ГКСа под самым его бортом, он буквально на мгновение оторвался от окуляра перископа, чтобы отдать какую-то команду старпому и вахтенному офицеру. Именно в этот момент на ГКСе опять пропало питание, причем полностью, - обесточилось и погасло абсолютно все, в том числе и внешние огни.
И надо же было такому случиться, что в тот же самый момент при, в общем-то, тихой, спокойной и безветренной погоде, откуда ни возьмись, налетел довольно короткий, но сильнейший шквал ветра. ГКС начало сносить навстречу лодке. Один из якорей пополз и, не выдержав, сорвался. ГКС развернуло поперек курса подводной лодки прямо на пути ее движения. С палубы станции отчетливо видели торчащую из воды верхушку надвигающегося на них стального столба перископа и задорно вскипающий за ним и матово светящийся в лунном свете бурун, и пытались, как в немом кино, подать какие-то знаки, но лодка стремительно и неумолимо приближалась.
Через мгновение вновь прильнув к окуляру перископа, Тарасиков ничего не мог понять. Там, где еще секунду назад на поверхности все было залито ярким светом, был кромешный мрак.
Решив, что боцман не удержал глубину, и лодка погрузилась ниже, «утопив» перископ, Тарасиков собрался, было, выговорить ему все, что он по этому поводу думает, но, бросив взгляд на глубиномер, понял, что глубина в норме – боцман четко держал «под самое стеклышко».
Вновь прилипнув к окуляру, Тарасиков буквально впился в него, пытаясь чуть не всем телом пролезть через линзы по двенадцатиметровому столбу и собственными глазами посмотреть, куда девался ГКС. Предельным напряжением зрения он еле-еле различил стремительно надвигающееся какое-то расплывчатое серое пятно… И в этот момент произошел страшный удар. Не только Тарасиков, но и механики, рулевые и прочая находившаяся в центральном посту братия повалились на палубу…
Оправившись от ушибов, матерясь, на чем свет стоит, и всплыв в надводное положение, командир, теперь уже действительно невооруженным глазом, мог «полюбоваться» неописуемой картиной: под черным ночным заполярным небом, на черной поверхности Мотовского залива, окруженного белыми от искрящегося в лунном свете снега скалистыми берегами, с изумительно рельефными сопками, под ярким светом полной луны, в блеске лунной дорожки под воду уходили последние обломки ГКСа, который Тарасиков таранил и практически разрезал пополам своим перископом. Хорошо еще, что осадка у плавучей станции была небольшой, и лодка не задела ее своим ограждением боевой рубки, в связи с чем не разнесла ее к клочья в одну секунду, - у экипажа станции было несколько минут на то, чтобы покинуть тонущий корабль.
Всех жертв кораблекрушения удалось благополучно выловить и поднять на борт лодки. Сама лодка практически не пострадала, если не считать разбитого и загнутого, как ржавый гвоздь, перископа, поэтому при входе в базу он больше напоминал автомобильную антенну, чем выдвижное устройство. Но его достаточно оперативно заменили.
Виноватым сочли командира ГКСа, ненадежно ставшего на якоря и не обеспечившего безотказную работу механизмов и бесперебойное питание техники. Но самое главное, что другого ГКСа на флоте, во всяком случае, к Западу от Кольского залива, не было. Поэтому все планы по использованию подводных лодок пришлось корректировать, перераспределив нагрузку на те корабли, которые уже прошли замер шумности, и у которых она была в норме, или у которых сроки этих замеров еще не вышли.
Заменив перископ и зализав моральные раны, в начале ноября Тарасиков вновь вышел в море для отработки задач боевой подготовки. Учитывая печальный опыт, он старательно отслеживал все «цели»,* тщательно рассчитывая элементы их движения и требуя четких докладов и действий от корабельного боевого расчета (КБР).
Как на грех, была пора путины, и в полигонах боевой подготовки, несмотря на все запреты и предупреждения, кишмя кишели рыболовные сейнеры. Подвсплывая на перископную глубину, Тарасиков хватался за голову, - огней в море было больше, чем на Невском проспекте.
Причем это были не только ходовые огни, по которым легко сориентироваться, куда идет данный корабль и чем он занимается. На каждом сейнере была еще такая иллюминация, что даже через систему линз перископа она нестерпимо слепила и не давала разглядеть ничего вокруг.
Тарасиков несколько раз докладывал по радио на флот, что стеснен в маневре и испытывает затруднения в выполнении поставленной задачи, но в ответ всякий раз получал лишь указание продолжать выполнение задач, соблюдая осторожность и принимая необходимые меры безопасности.
Главной задачей для рыбаков было набрать как можно больше рыбы. Все остальное их практически абсолютно не интересовало. Поэтому они мотались между островом Кильдин и полуостровом Рыбачий как челноки, не обращая никакого внимания даже друг на друга, и перемещения их были настолько хаотичны, неравномерны и стремительны, что напоминали не просто Броуновское движения, а шары в лототроне.
Маневрируя между этими покрытыми рыбьей чешуей и пропахшими рыбьим жиром посудинами, Тарасиков старательно уклонялся, чтобы никого из них не зацепить своими выдвижными устройствами. На сейнерах, естественно, были настолько увлечены ловом, причем рыба сама так «перла» в тралы, как будто ее подгоняла туда, как в невод к Садко, дочь Морского царя, что «самой большой рыбины» не замечали.
____________________
* военные моряки все обнаруженные корабли и суда называют целями

Проведя уклонение от «встречи» с очередным сейнером, на лодке обратили внимание на то, что скорость ее движения как-то вдруг неожиданно упала и не очень соответствует числу оборотов гребного винта. Никаких ударов, скрежета или еще чего-нибудь, хоть отдаленно намекающего, что лодка коснулась грунта или произошло еще что-то незапланированное, не наблюдалось. Все механизмы работали в обычном режиме, но пака «осматривались» и «слушали в отсеках», лодка вообще остановилась, а через некоторое время при работающем винте «вперед», стала потихонечку двигаться назад.
В центральном посту чуть не начали креститься, - мистика какая-то! Немного поразмыслив и решив, что они попали в какое-то неизвестное подводное течение, командир дал команду прибавить оборотов турбине.
Лодка слегка вздрогнула, чуть-чуть потряслась, как автомобиль у неумелого водителя при резком включении сцепления, и потихоньку двинулась вперед. Но не прошло и пятнадцати минут, как «зайчик» автопрокладчика* опять замер, лаг** перестал крутиться, наматывая мили, и, постояв немного в задумчивости, оба прибора опять «поползли обратно».
Командир приказал дать малый ход (первоначально шли самым малым). Опять повторилась та же картина: лодка сначала прекратила пятиться, подрожала немного всем телом, а потом нехотя, потихонечку сдвинулась вперед. Но через следующие пятнадцать минут все повторилось опять. В этом соревновании с непонятной стихией лодку то бросало из стороны в сторону, то она начинала «клевать» носом, то, наоборот, заваливалась на корму…
Когда даже на полном ходу лодка, старательно перемалывая гребным винтом морскую воду и уже начиная дергаться в конвульсиях, как паралитик, почти не двигалась, командир, обследовав с помощью гидроакустической станции носовые курсовые углы и убедившись, что прямо по носу горизонт чист, принял решение всплывать в надводное положение.
Всплыв и поднявшись на мостик, Тарасиков пришел в неописуемый «восторг» и залился истерическим смехом. Поднимавшийся следом за ним старпом, еще «ползя» по вертикальному трапу, услышав неожиданный смех командира, подумал, что тот слегка тронулся умом, - чего бы вдруг так хохотать.
В первый момент, когда старпом оказался на мостике, из его уст вырвалось непроизвольное упоминание всех святых, причем не в самой лестной форме, - лодка, как «мясной орех», была плотно обтянута рыбацкой сетью, весь корпус был покрыт селедкой, а вокруг плавал рыбный паштет из перемолотых гребным винтом морепродуктов. Чайки пикировали на неожиданное пиршество, как «мессеры», а запах… Запах стоял, как в рыбном магазине. Но, посмотрев за корму, невзирая на всю, мягко говоря, неприятность ситуации, старпом тоже не удержался от улыбки.
За кормой вздымался бурун, взбиваемый отчаянно молотящим по воде гребным винтом. Кошельковый трал, в который влезла подводная лодка, натянутые, как струны, канаты соединяли с обращенной к лодке кормой сейнера. С обоих бортов к нему были «привязаны» еще два сейнера. Вся эта троица, поднявшись на дыбы, как взбесившиеся жеребцы, задрав носы, как мчащиеся в стремительном полете скутеры (иногда и ослу хочется почувствовать себя ланью), тоже отчаянно молотя воду, пыталась перетянуть трал на себя, - наглядная иллюстрация к басне Крылова «Лебедь, рак и щука».
Оказывается, на сейнере, когда трал дернул его в первый раз, просто решили, ____________________
* автопрокладчик – специальный штурманский стол с механизмом, на который передаются данные от других приборов, с помощью чего ведется «автоматическая прокладка», получаемое счислимое место корабля обозначается световой точкой – «зайчиком»
** лаг – прибор, показывающий скорость корабля

что попали на хороший косяк, и трал очень быстро заполнился, в связи с чем и произошел рывок. Капитан прибавил оборотов двигателю и в первый момент справился с неожиданно отяжелевшим тралом.
Когда он уже собирался дать команду, чтобы экипаж готовился выбирать трал, последний дернул во второй раз. Капитан опять прибавил оборотов и вновь вроде бы справился. Но когда трал дернул в третий раз и даже стал тянуть сейнер назад, на сейнере решили, что зацепились за грунт, за затонувший корабль или еще что-то в этом роде и попытались сорвать трал.
После нескольких неудачных попыток, рыбаки попросили помощи у своих коллег, и те, подойдя к их борту, и намертво «привязавшись» к нему, как лихая русская тройка принялись тянуть непослушный трал, - трал был новый, только что полученный, стоил он дорого, да еще и был полон рыбы, поэтому бросать его просто так, не испробовав все возможное для его спасения, не хотелось. Никто не мог даже предположить, что за кита они поймали.
Но при всей комичности ситуации был и печальный итог: трал все-таки порвали (чтобы снять его с корпуса лодки, его пришлось просто разрезать на мелкие кусочки), улова рыбаки лишились, а у лодки опять загнули градусов под двадцать перископ! Ну, а в течение двух месяцев дважды ломать командирские перископы, пусть даже и не совсем по вине командира лодки, - это круто. Где же их столько набраться-то на флоте, даже если аварии совершает «двоюродный зять» Министра обороны?!
Если бы это стало известно командованию флота, то шума бы было много, но самое главное, Тарасиков бы наверняка отделался легким испугом, а вот командованию соединения досталось бы по полной программе.
Поскольку происходило все это накануне Октябрьских праздников, а в базу лодка вернулась вообще в ночь с шестого на седьмое ноября, первоначально проблему (загнутый перископ, естественно, не убирался в шахту, как это должно быть в базе, а торчал свечкой, хоть и какой-то загнутой, как оплавленной, и мог привлечь к себе внимание «нежелательных наблюдателей») решили довольно просто.
Седьмого ноября, как в Государственный праздник, на всех кораблях, помимо обычных флага и гюйса, поднимали Государственный флаг и флаги расцвечивания. На подводных лодках это делали так: к перископу в верхней его части привязывали Государственный флаг, там же закрепляли тросы, на которые «нанизывали» флаги расцвечивания, противоположные концы тросов закрепляли в носу и корме у гюйс-штока и флагштока и по команде на подъем флага перископ поднимали вверх, тем самым изображая красивый праздничный треугольник.
Поэтому седьмого и восьмого ноября не убираемый перископ подводной лодки Тарасикова в глаза не бросался. В качестве «подставки» под Государственный флаг загнутый командирский перископ заменили зенитным, привязав флаг к нему, чтобы «загогулина» не бросалась в глаза, будучи центральной опорой «праздничного треугольника». Больше того, говорят, за лесом не видно деревьев, поэтому, чтобы было легче заблудиться в зарослях, на всех подводных лодках дивизии подняли не только перископы, а вообще все выдвижные устройства.
Но за выходные, а тем более за праздничные дни найти новый перископ, доставить его в базу и заменить – дело нереальное. Поэтому пришлось в дальнейшем каждый день «праздновать» День корабля, - день «рождения» корабля, отмечаемый в день его спуска на воду при постройке. В этот день по традиции корабль-именинник так же, как и в Государственные праздники, украшается флагами расцвечивания.
Девятого ноября кораблем-именинником была назначена сама подводная лодка Тарасикова. На ней все так же весь день «провисели» флаги, и для маскировки были подняты все выдвижные устройства.
На следующий день именинницей назначили другую лодку. Но чтобы она могла маскировать тарасиковскую с ее неопускающимся перископом, ее пришвартовали непосредственно к борту виновницы всех перипетий. И так поступали в течение почти трех недель, пока, наконец, не «раздобыли» новый перископ.
После этого отношение командования к Тарасикову как-то изменилось, - не то, чтобы к нему стали плохо относиться или больше ругать, - нет. Просто к нему стали относиться более осторожно, с какой-то опаской и даже суеверием, как к Летучему голландцу, - его старались как можно меньше посылать в море, перестали поручать ответственные задания, и даже от участия его в состязаниях на Призы Главнокомандующего Военно-Морским Флотом, в которых он имел безоговорочное право участвовать как фактический обладатель этих Призов, под каким-то благовидным предлогом освободили.
А летом на следующий год, от греха подальше, вне всякого плана его отправили учиться в академию, откуда он уже непосредственно на корабль (в качестве командира) не вернулся, а поднялся на очередную ступень служебной лестницы, позволившую ему уже не хвататься за ручки машинных телеграфов.



24.11.05.