кодекс жертвы

Что за странность: почему закрытыми глазами я стал видеть так же хорошо, как и открытыми? Вот я закрыл глаза, но продолжаю видеть жену, стоящую в дверном проеме, она повернулась ко мне в профиль и разговаривает с дочерью. Дочь я не вижу, она в прихожей, снимает пальто, сапоги, ищет тапочки... Я слышу ее, я слышу их тихие голоса.

- Спит?
- Да, двенадцать уже. Конечно, спит.
- Иди и ты спать, тебе завтра на работу.
- Я ждала тебя раньше. Давай я налью тебе чаю? Ты что-нибудь ела?
- Мам, я была у Дениса.
- Понятно... Пойдем на кухню, выпьем чаю. Все равно уже поздно, чего теперь спешить.

Жена скрывается в прихожей, они идут в кухню. Ночью все так хорошо слышно.

- Мам, я перееду к нему...
- Понятно.
- Мам, мне двадцать шесть лет. Двадцать шесть! Он хочет жить со мной, хочет ребенка, представляешь? Нет, ты представляешь, он хочет ребенка! Не я, а он... Ну я не знаю, что еще нужно.
- Денис тебя любит. Вообще он хороший парень, честный.
- Мам, ну при чем тут честность!


Голоса у них усталые. Какие-то безнадежно усталые голоса.

- Мам , прости!
- За что?
- Мам, ну как я тебя оставлю с папой? Ты же не справишься!
- Придется нанять кого-нибудь. Говорят, есть сиделки с Украины. Недорого берут.
- Мам, ну что ты говоришь! Как ты его оставишь здесь с какой-нибудь теткой с Украины? А вдруг она мошенница или заморит его?
- Не надо, Жень. Нужно ведь найти выход. А одна я не справлюсь, ты права. Он тяжелый.
- Мам, давай ничего решать не будем. Я поспрашиваю... объявление дадим. Найдется кто-нибудь приличный. Я буду подрабатывать. С твоей искусствоведческой зарплатой ты и себя-то прокормить не сможешь.
- Жень. Тебе давно пора жить своей жизнью.

Они еще повозились и пошли укладываться, каждая в свою комнату. Я упорно не хочу открывать глаза, но продолжаю видеть свою комнату, всю залитую лунным светом. Зимой луна светит особым серебряным светом.

Денис таскает коробки с книгами, с безделушками, до которых Женька большая охотница, мешки с одеждой и обувью, отдельно – компьютер, принтер, журналы, бумаги, диски. Женька часто работает дома, так же как и я. Это помогло нам пережить последние три года, с тех пор, как Саша слег после инсульта, кто-то должен был быть дома, с ним. Особенно сначала, пока не приноровились, пока не возникла своя новая тяжелая и грустная рутина. Работу бросить нельзя, как жить тогда! Вот и менялись с Женькой, Женечкой. Красивая она у меня, добрая. Дай Бог ей счастья! Денис ей подходит, это сразу видно. Вот когда они стоят так рядом, смотрят друг на друга – видно... Нельзя ее больше мучить, молодые, они не стойкие. А я стойкая? Да я хуже всех! Чего только не передумала. Каждый раз просыпаюсь в пять утра, в голове только одно – я больше не могу, не могу,я больше не могу... И сама себе - можешь, можешь! А куда ты денешься!

- Вы Татьяна Георгиевна?
- Да. Но можно просто Татьяна.
- А я Светлана. Ковалева. Вам звонили насчет меня.
- Да, конечно, конечно. Проходите.

Вот она какая стала. Сколько лет я ее не видела? Не помню. Стройная, не скажешь, что уже за пятьдесят. Устала очень, это видно.

- Вот, Светлана, наш больной. Дочь помогала, но она выходит замуж.

Не дрожать, не дрожать. Ничего не говорить, а то голос выдаст. Худой какой. Смотрит как. Он все понимает, он все знает. Ну что, Сашенька, не ждал?

- Коммуникации никакой. Я спрашиваю что-нибудь, он просто смотрит. Ни глазами не моргнет, ничего. Врачи говорят – ничего сделать нельзя. Кормим, моем, памперсы меняем. Пропасть денег они стоят, эти памперсы!

Деньги, Танечка, деньги. Вот денег-то у меня и не было. И у тебя соответственно. Говори, говори. Дай ей придти в себя. Не ожидала таким увидеть? Эх, Светик. Не надо было приходить тебе. Забыла бы и все прошло. Ты ведь еще молодая. Светочка. Светлая. Волосы, глаза, улыбка. Ты не улыбаешься. Не можешь. Тебе жутко на меня смотреть. Зачем же я буду моргать, что подтвержать? Что я еще есть? Вот такой, ничего не могу? Да Таня с Женькой с ума сошли бы. А так, огурец и огурец.

- Сколько вам лет, Светлана? Вы где-то работаете? У вас есть опыт ухода за больными? Да, и сколько вы берете? Пойдемте, я вам чайку налью.
- Да, что-то в горле пересохло.

Вот тут, на кухне, стало полегче. С глаз долой...

- Мне сорок. Я раньше в издательстве работала, но оно развалилось, почти всех поувольняли.
- Ой, а Саша тоже в издательстве работал! «Художественная литература».
- Да? Нет, я в области науки, мы пособия издавали, справочники и все такое. А опыта по уходу у меня никакого нет, уж извините. Я хочу свою квартиру сдавать, а сама с проживанием к вам. Денег не возьму, буду просто вам помогать. За еду свою долю внесу.
- Светлана, да вы не торопитесь, подождите. Что-то я не понимаю.
- На работу устроится трудно. Я же редактор, считай – это не профессия. Да и лет мне уже много. Сейчас только молодые котируются, шустрые. А у меня квартира хорошая, в Крылатском. К вам переселюсь, у меня будет постоянный доход. Я все продумала, деньги с жильцов могу сразу за год получить. Вот только не знаю, подойдет ли это вам.
- Мне помощь очень нужна, но насчет всего остального... Как же так, без денег, странно это в наше-то время...Я должна подумать.
- Ну давайте сначала просто попробуем пару недель, как пойдет...

Вот все его любимые книжки тут! «Тиль Уленшпигель», Рабле, «Жизнь Ван Гога», стихи, стихи. Хорошо, что все оставили. И пальма. Он, как дурак, не мог на нее надышаться. Даже злился на меня, что я смеюсь – мужчина, а с растениями возится. Вообще, мне тогда многое казалось в нем странным. Например, его стихи. Никто из моих знакомых стихов не писал. Это было как-то... не знаю, как-то несуразно. Изливать свои чувства в стихах. Принято было быть циничными, иронизировать над всем и вся... Как это все потом с людей слезло, кожа эта искусственная. Все стали другими. А он – нет, он остался. Вот он. Где-то тут должна быть и его книжка. Он ее издал за свои деньги, как только это стало возможно. Умолял встретиться, хотел подарить. Гордился. Говорил, что почти все стихи С.К посвящены. А я упиралась. Меня это раздражало, рушилась вся налаженная жизнь. А он о стихах.... Я тебе все книжки снова вслух перечитаю. Саша, тебе не будет скучно со мной.


Хорошо ты это придумала. Читай дальше, Светик. Я люблю тебя слушать. Такой чудный голос, мягкий.

- Неле приблизилась к Уленшпигелю.
 - Поцелуй меня, моя ненаглядная! - сказал он.
 Затем он посмотрел вокруг: крестьянин и псаломщик, побросав лопату,
свечи и зонтик, улепетнули вслед за священником, а бургомистр и старшины,
заткнув от страха уши, охали, лежа на траве.
 Уленшпигель подошел и встряхнул их.
 - Никому не удастся похоронить Уленшпигеля, дух нашей матери-Фландрии,
и Неле, сердце ее! - сказал он. - Фландрия тоже может уснуть, но умереть
она никогда не умрет! Пойдем, Неле!
 И он ушел с Неле, распевая десятую свою песенку, но когда он спел
последнюю, - этого не знает никто.

- А вот и я!

Таня с работы пришла. Вот так, положи скорей книжку на место. Не нужно на лишние мысли наводить. Сейчас она начнет ругаться, что окно открыли. Ну вот, почему я всегда знаю, что она скажет? А насчет тебя не знал никогда.

- Света, ну как дела? Ой, опять ты окно открыла!
-Так ведь весна уже! Вон какая погода. Пусть хоть через окно воздухом подышит!
- А если простудишь?
- Да я просто на десять минут! Что тут такого? На улице теплынь!
- Напустишь тополиного пуха. А у Саши аллергия ... была.
- Тань, смотри какие стихи я у него нашла, как раз про весну:

Весенняя безумная бессонница,
Ты ждешь лишь послабленья от ума.
Нас охраняет призрачная конница -
Конвой заблудших душ ловца.

О, девочка, с лицом Фата-Морганы,
Смотри в глаза и глаз не отводи!
Мираж любви качнет успехом пьяным,
Растает льдышка стылая в груди.

- Да, я их помню. Мне нравятся!
- Мне тоже.
- А кто такая С. К я так и не узнала. Ревновала ужасно. А он смеялся, говорил – это Прекрасная Дама, La Belle Dame Sans Mersi, собирательный образ.

Да, я звал ее - Прекрасная Дама, иногда – Фата-Моргана. За недоступность. За то, что ускользала. За мираж.

- Света, как я рада, что ты появилась. Я чувствую, что снова начала жить, а не выживать.
- Ты знаешь, я тоже. Я тоже рада, я очень рада!

Теперь он мой.

Он всегда был моим.

Они мои. Я закрываю глаза и продолжаю видеть их, веселых, смотрящих друг на друга. Стоящих у открытого окна. Весенний ветер вдувает внутрь легкую розовую занавеску.