Жако

- Сегодня утром меня вылили на мусорку вместе с помоями. Брат мой, скрюченный прокуренный старик, шаркал хромой ногой по двору, когда я шел в дом с помойным ведром. Дверь открылась, и на зимнюю стужу выполз ленивый кубометр пара. Мать готовила завтрак. Отец лежал на сломанных ребрах. Я еще чувствовал внутри себя теплоту ведра.

А ночью мне снилось, что я – Вселенский разум. Под головой что-то зашевелилось. Крысы не боятся меня, лежащего здесь, теплого, живого…

Недостаток классики в моем сердце… Жако не пришел. Я просил его вчера рассказать мне мою судьбу. Он рассмеялся в лицо и сказал, что не верит в судьбу, но знает, когда я умру.
Он - художник-кубист и бабник. Он знаком со всеми шлюхами Парижа. Они все любили его. Жако имел в штанах не только деньги. Жако не болел по утрам и ничего не боялся ночью. У нас был общий знакомый доктор, который питался из кармана Жако. У Жако было много клиентов. Он имел в штанах не только деньги. Где же Жако?

Ха, мне снилось, что я – Вселенский разум. Жако как-то пробовал меня в роли натурщика. Ни один кубист не рисует с натуры. Жако имел в штанах не только деньги…

Брат мой однажды избил его красивое лицо, когда Жако брал меня на карандаш. Весь гнусный Париж был тогда пуст, пока Жако сидел по вечерам дома. Он долго не хотел видеть меня. Но мы помирились. У Жако в штанах были не только деньги.

А у меня уже сочилась кровь из ушей. Крысы не боятся меня. Мать недавно спросила меня, когда у них появятся внуки. Я ответил, что мой старший брат должен первым взять ответственность. Вечно лежащий на ребрах мой сломанный отец один не беспокоит меня расспросами. Жако не любит моих родственников. Он любил всех женщин этого квартала, всего города, всего этого гнилого мира, где я имел неосторожность однажды родиться.

Париж – город страданий. Каждый здесь – Квазимодо. Квазимодо – президент, Квазимодо – я, Квазимодо – ты. Париж – это выжженное место на Земле, куда упали все горожане, как в Тошноту. Главный здесь – это ужас белокровия романтиков, гной бесстыжих шлюх. В Париже все сводится к деньгам, и каждый здесь – проститутка. И только крики нарушают работу горожан, работу за деньги. Ночь в Париже всегда Вальпургиева. Вино вместо крови, вожделение вместо разума. Голод в Париже – это именно тетка, кормящая всех своей обшарканной козьей грудью. Мы любим свой город! Мы называем себя парижанами!

Мама вышла на улицу и вылила на меня еще одно ведро. Теперь мне ничего не видно и не слышно. Связь с миром действительности потеряна. И я уже томный. Я уже засыпаю. И почему Жако не пришел?..
09.11.02


- Сегодня меня выдернули из действительности. Вязкая ее сущность теплым молочным облаком окутывала мое сознание существования в дремучих сновидениях загробных сфинксов. Путь оттуда сопровожден был неожиданными удовлетворениями оставшейся человеческой сущности части меня. Так странно, что невозможно было подумать об этом заранее. В заброшенных мыслях о счастье я видел их неестественную белизну и парадоксальную хрупкость. Сегодня я был скинут в существование по библейским законам баснословных карателей, которые овеществляли мои желания.

Сегодня Жако пришел, внеся кислород в мои слабые легкие. Мы долго не виделись с ним. Я успел до ужаса соскучиться по его гранатовым глазам. Лучше дойти до берега его воспоминаний…

А еще недавно меня хоронили в непогожую осень. На моих похоронах звучал Вальс-Бостон, и гравий монотонно шуршал под ногами, избавляя чистые черные туфли провожающих от теплой кладбищенской грязи. Я был удивлен количеством ворон, коптящих воздух томного неба своими черными спинами. Тишину осеннего символизма надрывал лишь чередующийся со смехом разговор о покойнике. Кто-то ел мороженое, кто-то читал газету. Существовал ли я тогда?
Честь моя была откушена.
13.11.02