Чужие письма

Два дня мы, как партизаны, топали лесами по бездорожью, внимательно следя
за стрелкой компаса: только этот нехитрый прибор мог пообещать нам выйти к
заброшенному полустанку давным-давно несуществующей узкоколейки. Только
компас, да еще рассказ бойкой карельской бабушки Тани из Кестеньги служили
нам подспорьем в этом приключении. Да еще 27 серо-желтых треугольников –
писем с войны. Военный цензор не вычеркнул из них названия станций и
деревень, а даты отправки писем их автор аккуратно проставлял в правом
углу
полевого конверта, поэтому воссоздать картину того военного похода моего
несостоявшегося деда было делом техники.



"Пачкой серых треугольников перевязана по тумбочкам война..."


Письма я нашел в старом бабушкином доме в деревне под Лугой: пачка
треугольников, перевязанная куском бечевки, хранилась в резной шкатулке,
запертой на крошечный висячий замочек. Сквозь отверстия, любовно выпиленные
лобзиком, было видно что-то необычное. А по дну шкатулки перекатывались и
позвякивали то ли монеты, то ли бусины. Любопытство взяло верх, и я,
поискав ключик, решился на авантюру. Вывинтил крошечные шурупы, крепившие
«уши», и снял замок.
Бабушка застала меня за разглядыванием непонятных бумажных треугольников,
которые я распотрошил. Первое, что она сделала, это выпорола меня
крапивой,
в изобилии произраставшей за огородом. А потом она сидела у окна, бережно
раскрывала каждый конверт, читала и плакала. Глядя на нее, я тоже тихо
подвывал: болела от крапивы задница. И еще - почему-то страшно жалко было
мою бабушку.
Было это тридцать лет назад. Больше я к заветной шкатулочке никогда не
прикасался. Да и незачем было. Любопытство удовлетворил, в тайну проник.
Бабушка сказала, что это письма с войны, от ее друга. А позвякивали и
катались по дну фанерного ящичка блеклые бусики: голубые шарики,
нанизанные на суровую
нитку вперемешку с крошечными медными колокольчиками. Забава девчачья мне
была ни к чему.


Память в наследство

Прошло еще лет десять. К бабушке своей, Матрене Егоровне, я стал приезжать
из Питера гораздо чаще, чем в детстве. Иногда так прижимало, что, плюнув
на дела, мчался к ней на рабочей неделе, выпросив неположенный отгул.
Бабушка состарилась, стала похожа на ребенка, и как ребенок радовалась
моим
приездам, и городским гостинцам.

Однажды зимой я застал ее совсем больной. Она сидела под лампой у стола, а
перед ней стояла та самая шкатулка с письмами. Бабушка читала их, поднося
близко к слезящимся глазам.

Обрадовалась моему приезду. Расспрашивала, что да как. А потом вдруг
сказала:

- Ты шкатулку-то в город возьми. Меня скоро не будет. А это память моя, не
хочу, чтобы кто-то на помойку после меня выбросил. Дома и огорода не
жалко,
а это – самое дорогое, что осталось.

Я тогда с фальшивой веселостью сказал, что бабка у меня еще хоть куда, и
еще на свадьбе моей погуляет. Она улыбнулась мне в ответ светло и грустно
и
сказала согласно: «Ну-ну, мой дорогой! Конечно, погуляю!»
Шкатулку я привез домой. А бабушки и правда не стало через неделю. Дом ее
родственники продали, так как ездить на такую «дачу» - за семь верст и все
лесом -, никто не хотел.

Письма из шкатулки я долго не трогал. Неудобно как-то было читать их. И
только когда примкнул к группе поисковиков, и стал заниматься изучением
истории войны в Карелии, решился прочитать чужие письма. Как документы
войны…

В них не было ничего про то, что я в них искал: солдат с фронта писал не о
войне, а о любви. Двадцать семь страничек, убористый бисерный почерк,
одинаковое вступление – «Родная моя Матренушка!»…

…Последнее письмо было написано знакомым почерком до половины. А дальше
размашисто шло: «Мотя, дорогая! Держитесь. Ваш друг – Игнатин Василий
Ефимович сегодня погиб. Он похоронен в братской могиле неподалеку от
станции Тунгозеро, это в Карелии. Он очень любил Вас – все мы это знаем.
Ваша карточка всегда была с ним. Будьте счастливы и помните Вашего Васю».
Дальше неразборчиво подпись и дата – 17 мая 1943 г.



Каждый ищет, как умеет


Наш поисковый отряд нельзя называть таковым по-настоящему. Мы нигде не
регистрировались, потому что не любим никакой строгой организации и
планирования. Просто собрались в группу люди, которым интересно быть
вместе, интересно искать и находить. Каждый принес в отряд свою историю
войны. От других поисковых групп мы отличаемся тем, что не занимаемся
военной археологией, не копаем землю в поисках останков солдат, не
собираем
трофейное оружие. Мы ищем захоронения времен войны. Работаем с письмами,
расспрашиваем очевидцев событий тех давних лет. Прокладываем маршруты по
описаниям военных операций, и проходим по местам боев своими ногами. Со
стороны посмотреть – просто походники. Живем в современных палатках, спим
в
теплых спальниках. У каждого вопрос экипировки для похода стоит не на
последнем месте. Если кто-то натыкается в магазине на нужный походный
предмет, закупает сразу в пяти экземплярах.
Нас объединяет идея. Сколько раз знакомые ребята, которые в деле поиска
собаку съели, приглашали к себе, в большие отряды, но мы отказываемся. Не
хочется как-то под командованием работать – копать «от забора и до обеда».
Нам ближе уединенность и неторопливость. Иной маршрут до конца с
первого раза не дается. Ну и ладно! Зато второй раз на него придем, как к
себе домой.

Так что мы хоть и относимся к, так по-пионерски называемым «красным
следопытам», в поиске мы – себе на уме. Не отказываем себе в удовольствии
и
рыбку половить, и на солнышке позагорать, и от намеченного маршрута
отклониться, если встретилось в пути что-то интересное.


А наутро была Победа

Справка:
С начала июля 1941г. немецкие и финские войска рвались к станции Лоухи в
Карелии на Кировской железной дороге. Им противостояли небольшие группы
пограничников и стрелковый полк. К 9 июля 1941г. противник достиг водного
рубежа у Войницы (западнее Ухты) и Канайнена (юго-западнее Кестеньги).
Начались тяжелые позиционные бои…
О том, какой была война в Карелии, хорошо рассказывает фильм «А зори здесь
тихие». До сих пор в карельских деревнях живут старики, которые
рассказывают, что именно про их место и снято кино.

 Письма из бабушкиной шкатулки стали темой нашего последнего
похода. Мы отправились на «вахту памяти» в конце апреля. Поездом добрались до
станции Лоухи, куда так рвались фрицы в далеком 41-м, а дальше пешком, к
финской границе. Погода была самая походная: дождь лупил вторую неделю,
дороги раскисли так, что ни о каких попутках и думать не имело смысла.
Поэтому продирались от одной точки, намеченной на карте, до другой, по
лесам. Марш-бросок, привал, еще километры пути, и ночевка. Утром собирали
непросыхающую палатку, как могли сушились у костра. В один из дней набрели
на охотничью избушку с печкой. Два дня жили как в раю. На дождь выскакивали
только по естественной надобности. Натопили избушку жарко, просушили
палатку, штаны и штормовки. И даже устроили полевую баню мс постирушками.
А на следующее утро проснулись от того, что в мутное стекло домика заглянул
солнечный луч. В светящемся столбике, пробившемся от окна до
противоположной стены, роились пылинки.

Мы высыпали на улицу и задрали головы в голубое небо, в котором не было ни
облачка. На часах моих высветилась дата: 09.05.05 – 9 мая, день Победы…

...Братское кладбище мы нашли на опушке леса за деревней Сяргилахта. Ровные
рядки поросших первой травой холмиков с простенькими серыми плитами
надгробий.

«Красноармеец Игнатин Василий Ефимович. Погиб 17 мая 1943г.» Я родился в
этот день, через много лет после войны. Меня назвали Василием. Я не раз
спрашивал родителей, что это они мне такое посконное и домотканое имечко
выбрали? А они говорили – так бабушка просила…

Я сделал то, о чем не просила меня моя бабушка Матрена. Я нашел того, кто
мог бы быть моим дедом, но не успел. Своего родного деда я не знал: он
сгинул в сталинских лагерях задолго до моего рождения. А этого я хорошо
знал по письмам, которые он писал бабушке. «Родная моя Матренушка! Здесь,
на фронте, меня хранит твоя любовь. И я верю, что будет победа. И мы
встретимся, и будем жить долго и счастливо…»

На холмике в карельском лесу я оставил бусы: голубые шарики вперемешку с
медными колокольчиками, нанизанными на суровую нитку. Самую дорогую
бабушкину драгоценность…