Ненавижу правду! Записки голого человека

Записка первая

Я шла по Фонтанской дороге, и тело мое сияло. Чтобы не мешали руки, я взяла с собой грелку. Грелка была горячей. На душе было покойно, никто не мешал думать. Я шла, несла грелку и думала об идиотах. Идиотов я не люблю. Они заявляют, к примеру: «Не совершай необратимых поступков!» А сами умирают. Не говоря о прочем. В прочее я включаю все остальные поступки, приводящие к тому же итогу.

Вдруг меня остановил взгляд близкого человека. Это Танька рыжая, стройная, как амфора, взглядом зацепила и подтянула. Глупостей она не говорила, но пришлось зайти в общагу и надеть ее халат.

Сначала общага молчала. Когда же загалдела и галдеж вошел в комнату, я его пресекла.

Я сидела на маленькой скамеечке и смывала лишнюю краску с ног. Ноги почему-то были не каштановыми, как положено по инструкции, а оранжевыми. Никто из галдевших не спросил: зачем? И правильно. Потому что первое «зачем» попало бы на второе и нейтрализовалось.

Все засуетились и сели пить чай. Кто-то сказал: «Подумаешь, голая!» А кто-то добавил: «И ноги оранжевые». А еще кто-то: «В образ входит». О докторах никто ничего. Потому что все знают — это бесполезно. Что могут медики противопоставить устойчивой репутации человека, не боящегося необратимых поступков? Ничего не могут. Они лечат шизуху, а не характерологические особенности творческой личности.
Лечат «белочку», а не стремление выразить себя адекватно.

Сегодня, восьмого марта, я ощущала себя голым человеком. Да что значит — ощущала! Я им была. Я прошла от шестой станции Фонтанской дороги до первой, и все в трамваях восемнадцатого маршрута вывернули шеи. Я не видела — я предполагаю.

Танька рыжая сказала тихо: «У тебя тело светилось».

Еще бы! Я шла и думала о красивом. Можно сказать, что целых сорок минут я красотой спасала мир. «Ну хорошо, — сказала рыжая, — с красотой понятно. Но зачем?» — и мы обе рассмеялись.

 Проклятое «зачем». Я вернула ей слово: «Зачем люди задают вопросы, не понимаю, — сказала я, — но зачем задаешь вопросы ты, я знаю точно. Ты спрашиваешь исключительно из любопытства».

Конечно, я не хотела, чтобы ноги у меня оказались оранжевыми. Я предполагала, они, как в инструкции сказано, станут каштановыми. Мы фыркали, разговаривая, и общага постепенно затихла. Репутация сумасшедших нас не смущала. Смущало другое: люди быстро находят ответы на свои бесчисленные «зачем». Пожалуй, слишком быстро для нормальных людей.

Записка вторая

Сорок минут сияния потрясли Сережу. И вот он пришел утром, ровно через три минуты после звонка будильника. Его звонок в дверь заставил-таки рыжую Таньку проснуться.

Сережа вошел на цыпочках и поставил на стол двухлитровый бидон с молоком. И на цыпочках вышел. Рядом с бидоном он положил батон и кулек с чем-то. Вы помните, в прошлые времена были конфеты «Раковые шейки»? Они были похожи на «Гусиные лапки»... Вот именно и те и другие принес Сережа нам на завтрак.

Таньку рыжую Сережа любил давно. А меня заметил вчера. Значит, я недаром сияла. У нас теперь появятся регулярные завтраки. Потому что талант не должен ходить голодным. А красота — это и есть талант.

Сережа тоже не любит идиотов, он никогда не дарит нам мертвых цветов в букетах. Поэтому мы и нашли друг друга.

...Подарки вообще многое говорят о людях. Может быть, гораздо больше, чем людям хотелось бы.

Записка третья

Иногда я ошибаюсь. Вот как с ногами. Они у меня все еще оранжевые. В инструкции написано, что волосы после окраски становятся каштановыми и постепенно, от мытья к мытью, окраска смывается. Но волос на ногах у меня почти нет. Окрасились сами ноги. И от мытья к мытью не белеют.

 Сережа предложил ими загореть. И мы третий день мерзнем на пляже. Напрасно. Никаких изменений. А послезавтра экзамен по этнографии. То-то будет радости Анатолию Никифоровичу, — он ни одной ноги не пропустит без оценки. Мы решили, что пятерка обеспечена. «Таких стройных и оранжевых ни у кого, кроме как у нашей», — сказал Сережа.

Записка четвертая

Она на столе лежала. В ней Танька написала: «Сережа, отбери у нее грелку, а то она будет продолжать свои записки голого человека».
Когда я пришла, Сережа уже отобрал, я проверила сразу — грелка на месте не висела! А записка, забытая, лежала на столе.

Рассмеялась я, села и написала:

Записка пятая

Но в это время они явились — и, представьте, они целовались. Стало нечего придумывать. Не с натуры же... Это давно Булгаков сделал: «Не целуйтесь, — сказал Лариосик, — меня тошнит...»

На пальцах у рыжей и у Сережи сверкали обручалки.

Разыгрывают, подумала я. И поздравила. От растерянности.

Записка шестая

 Оказалось, они разыграли меня.

Записка седьмая

Пришел к вечеру мужчина и сказал: «Вы что-нибудь думаете себе?»
Я поняла, что он хочет как раз, чтобы думали ему. Я так и спросила: «О чем?»

Он сказал, что о восьмом марта.

Я возмутилась: «Это вы должны о нем думать!»

Но он оказался из газеты «Ах, Одесса!», а у них там принято, чтобы женщины восьмого марта сами думали.

«Сколько?» — профессионально спросила я.
«До двухсот», — сразу ответил.
Вы, конечно, поняли, что речь шла о строчках.
К сожалению.

 Приписка к запискам

Читатель, если ты думаешь, что я шла голая с грелкой в руках, чтобы не мешали руки, то знай, что это иносказательно. Я метафорична и неоткровенна, и нечего искать в моих писаниях правду жизни моей.
Я вообще правду ненавижу.
 Мяв!

Записка десятая (заключительная)

И нечего соотносить количество реальных записок с нумерацией. Это мое личное дело — совпадает или нет. И поясняющих записок не будет. Я передумала.

Записка еще раз десятая

Мяв.