Тихо, Танечка, не плачь

 

В тот вечер, когда Таня совершенно ясно поняла, что нет ничего страшнее на этом свете, чем полное отсутствие человеческого участия, она тихонечко заплакала и сбивчиво зашептала в духоту колючего одеяла, обращаясь к тому, кто находился там, выше тюремной крыши:
- Почему меня назвали шлюхой, Господи, я ни в чем не виновата, говорю тебе правду, я не хочу больше жить, возьми меня к себе, - залилась девчонка слезами и плотно сжала мокрые ресницы, надеясь больше никогда не увидеть продолжения своей жизни.
Произнеся все это, Таня затихла, внимательно прислушалась к своему дыханию, вырывающемуся из живой еще плоти, почувствовала неясный холодок возле пупка, поджала ноги поближе к животу и начала потихоньку засыпать, проваливаясь как можно глубже в свое неведомое будущее.
А в будущем ее вновь встретил оживший утренний свет, обезображенный траекторией сигаретного дыма в воздухе, и женская ругань, шарахающаяся о стены тесной камеры следственного изолятора:
- Заткнись, хрипатая, по хорошему говорю, брехня твоя мне во где сидит, - орала рыжая девчонка на лысоватую и морщинистую старуху, показывая той на уровень своего подбородка, как на предел допустимого терпения.
- Не торговала я, зуб даю, мусора меня для отчету схватили, ой, как руки скрутили, - артистично закривлялась старуха и завертела безволосой головой, - разрази меня гром, если я брехню несу.
- А, то! Не торговала она, - вновь заорала рыжая и угрожающе подбоченилась возле умывальника, - да кто тебя не знает, суку старую, всю «дзержинку» дурью снабжаешь. Вот, тварь беззубая, вякни мне еще слово, я тебя предупредила.
 - Как хочешь, правду говорю, - не хотела старуха уступать рыжей в споре, но убеждать дальше тоже не стала, а только спросила вполголоса, повернувшись к Тане, - ты вставай, вставай, девонька, тут слезами не поможешь. Поздоровайся с добрыми людьми, да причешись.
- Не вяжись к человеку, пускай отлежится, - скомандовала рыжая, строго прицыкнув на старуху, - по убийству она заехала. Парня своего замочила.
- Ой,ой, ой,- застонала старуха,- лет на семь заехала, если не боле того. Ну, ниче, отстоит срок, не помрет на тюрьме, девка здоровенькая. Вот я, хворая бабка заехала понапрасну. Руки все синие, ой, скрутили, ниче не успела скинуть. А подельнички есть при ней, при девоньке этой?
- Нету, бакланиха она, сама замочила, сама паровозом и срок потянет. – Зевнула сидевшая напротив Тани темнокожая женщина в цветастой косынке. – Ты, баб, чулки простирни, воняют.
- Ну и ну. - Рассудила про что-то старуха и принялась жалобно кряхтеть, стягивая с ноги вязанный коричневый чулок. – Ой, ноженьки мои, ноженьки, не чуют дороженьки, ой болят ноженьки.
- Отдохнешь малость тут, баб, а то утопталась на «дзержинке», аж клешни трещат, сука ментовская. – Опять разозлилась на старуху рыжая девка. - Шнуровка вонючая, всех нас заложила на раз.
Таня едва заметно пошевелилась под одеялом и тут же сжалась вся, словно, опасаясь обнаружить дыхание среди безжизненных тел. Больше всего на свете ей хотелось быть незамеченной этими грубыми женщинами, о которых она ничего не хотела знать и не умела понять их, но которые уже разговаривали о ней.
- Эй, вставай, хватит валятся, чай пей, - тряхнула ее за плечо сильная рука.
- Спасибо, я не хочу чай, - натянула Таня одеяло себе на лоб, до самой кромки волос.
- Вставай, сказала, люди поговорить с тобой хотят. - Сдернула сильная рука одеяло и обнажила все то, что принадлежало только Тане. – От чая здесь не отнекиваются. На тюрьме не проживешь птичкой – невеличкой. Когда по этапу пойдешь, не такое увидишь, под одеялкой не укроешься, привыкай с людьми семейничать.
- Почему я по этапу пойду? Меня должны освободить на суде, - вопросительно посмотрела Таня в глаза темнокожей женщине и увидела только надменную усмешку.
- Освободить, говоришь? За освобождение, товарочка, кровью будешь ссать, мерзлую землю ломом долбить, выть во сне. ****ь тебя Кудашкин будет во все твои дыры. Ты меня слушай, не пропадешь, я тебе брехать не буду. Полгода только я со справочкой погуляла на свободе, паспорт не успела оформить, опять заехала. Зовут тебя чай пить - рада будь, ебут тебя кумовья - в ноги кланяйся, без оглядки ни шагу не ходи.
- Какие кумовья? – Вытаращила Таня перепуганные глаза.
- Опера в кумовьях наших ходят, от них не отвертишься, не получится, - сгребла темнокожая ребром ладони крошки батона со стола и протянула старухе, хохотнув, - на, баб, пожуй.
- Маковые, - с удовольствием прошамкала старуха губами, нахваливая хлебные остатки.
- Маковые у таджиков, баб, а у нас пресные, без кайфа, - гоготнула женщина и обратилась к Тане, - ну, рассказывай, кто такая и откуда.
- Из университета я, в общежитии живу.
- Здесь теперя живешь ты, девонька, - облокотилась старуха о край стола и подперла кулаком маленькую лысую голову, с просвечивающейся сквозь седые нити волос синеватой кожей.
- Не тарахти, баб. - Приструнила бабку женщина и протянула Тане в руки половину кружки темного чая с плавающими по непроглядной черноте жирниками. – Хлебни, и поднимайся.
- Я в общежитии жила, - натянула Таня на себя свитер и пристроилась на край широкой табуретки, - из комнаты меня забрали после дискотеки, ночью. Милиционеры меня шлюхой назвали, хотя меня чуть не изнасиловали. Почему так, меня парень хотел изнасиловать, а я теперь под следствием, разве я виновата?
- Хотел не считается, молодушка. Семь годиков получишь, как пить дать, получишь.- Невнятно проговорила рыжая девка, рассматривая свой высунутый язык в крошечное зеркальце пудреницы.- Вот, еб…, опять язва вскочила. Только на губе залечилась, тут же на язык перескочила.
- Ссками теплыми помажь, - посоветовала ей старуха со знанием дела.
- Сами с усами, без вшивых знаем, - отмахнулась от нее рыжая и, подсев к Тане на табуретку, отхлебнула из ее кружки черную жидкость, - базарь дальше и чай пей, остывает.
Таня побоялась показать рыжей свой страх перед язвами и прижалась губами к краю теплой кружки, подавляя жуткую брезгливость к этой покореженной железной посудине и ощущая желание глотнуть этой темной жидкости с горьким запахом.
- Он меня избил сильно, - поспешно проглотила Таня почти остывший чай, и добавила медленно, сделав еще глоток, - он совершал со мной жуткие действия. Давил на горло коленом и совал мне в лицо пенис.
- Пенис? Ха, во сказанула, молодец! Кончить можно. Я уже потекла. Тут, такое дело, товарочка, в нашем слепом правосудии, что если у судьи сын есть, то тебя надолго засудят, если девчонка у судьи, то еще учтут избиение и пенис. Ха-ха… Он тебя успел оприходовать?
- Нет, я его ударила молотком.
- Эт, хуже, что не успел вдуть, - заржала рыжая рядом с Таней и обняла ее за плечо, - теперь маяться будешь на тюрьме. Захочешь, а нету, пениса, ха-ха… Ладно, не трясись, выживешь.
- Я не трясусь. - Легонько отползла по поверхности табуретки Таня, видевшая в каком – то американском фильме, как лесбиянки в заключении пристают к симпатичным девчонкам. – Не нужно меня обнимать, пожалуйста, я не такая.
- А я и не обнимаю, я влюбилась в тебя. – Развеселилась рыжая и прижалась щекой вплотную к Таниной щеке. – Не боись, привыкнешь. Чо дальше то было? Где молоток взяла?
- Дальше, дальше, - встала Таня с табуретки и прошла три шага до страшной железной двери, в которую ее завели вчера, - парень упал. А молоток возле моей кровати лежал. Лена, моя соседка по комнате, гвоздь над кроватью забивала, перед началом дискотеки. Фотографию мы повесили нашего курса и зеркало.
- Ты его обнимала, этого парня? Лобызалась с ним? – Строго спросила Таню темнокожая женщина.
- Да, я целовалась с ним в комнате, - испугалась Таня своей моментальной догадки и вернулась от двери к столу, где сидели ее сокамерницы, - а что, это плохо для суда?
- А то. Помалкивай про это, поняла, - приказала ей темнокожая.
- Я еще не спала ни с кем? Только целовалась. Разве нельзя так? Меня оправдают, он ведь извращенец. Почему мне молчать на суде?
- Потому! Дурканутая, ты, что – ли? – Нежно взяла ее за руку рыжая и лизнула языком Танину ладошку. - Он извращенец, твой ухажер, да мертвый, а ты целочка с плервочкой, но живая, убийцей пойдешь. Сто пятой не миновать тебе.
- Что ты делаешь, фу, - одернула Таня руку и увидела огромные бордовые прыщи на белесом языке рыжеволосой девчонки, - тебе лечиться нужно, у тебя стоматит, наверное.
- У ней сифилит, одеяла поправляйте, щас проверялка придет. – Скомандовала темнокожая женщина и заставила других двигаться, прекратив разговоры.
Одна только Таня осталась неподвижно стоять возле стола. Она смотрела сквозь маленькое окошечко на небо, затянутое не страшными дождевыми облаками, и сетовала о том, что у нее нет с собой зонта, чтобы выйти на прогулку. Потом она вспомнила про соседку по общежитию, которая, наверное, собирается сейчас на лекцию и красит ресницы тушью, приблизившись лицом к висящему на стене зеркалу. Затем Таня вздрогнула, услышав, как со страшным металлическим лязганьем открылась железная дверь, и в камеру вошли люди.
- Мне к врачу надо, - громко заявила рыжеволосая вошедшим, - у меня болезнь во рту.
- Нет врача, - ответила ей женщина, одетая в форменную одежду из разрисованной зеленой пестротой ткани.
- Ей правда нужна медицинская помощь, - неожиданно для самой себя сказала Таня.
- Рот закрой, пока я его тебе не закрыла, - отозвалась форменная женщина, ища что – то под одеялами и под клеенкой стола.
Потом женщина стала выходить из камеры вместе с мужчиной, неподвижно стоявшим все это время возле двери и одетым в такую же форму.
- Вот, козлятина, даже не слушает людей, превышает свои полномочия, - разозлилась Таня на равнодушную женщину, обязанную, по ее мнению, быть более внимательной к жалобам подследственных.
- За мной, быстро, - резко обернулась женщина и застыла напротив Тани, - руки за спину.
Таня послушно сложила руки на пояснице и шагнула к двери, навстречу строгой женщине, а потом следом за ней вышла из камеры в коридор.
- Лицом к стене, ноги расставлены, - взялась женщина за Танины волосы, как за размотавшуюся веревку, и с такой силой ударила ее сзади под правое ребро, что Таня срыгнула себе на подбородок черной чайной слизью.
Мужчина, не произнесший до этого ни единого слова, втолкнул Таню назад в камеру, и проговорил участливо:
- Не спотыкайся больше, под ноги смотри, а то опять упадешь.
Боясь заплакать или сказать что-либо вслух, Таня молча опустилась на колени возле захлопнувшейся железной двери и уткнулась лицом в подол своей юбки.
- Вставай, не гнись, щас теплое приложим под ребро и рассосется. - Подняла Таню под руки темнокожая женщина и усадила на табурет. - Че ты вякала за Рыжуху? У тебя статья путевая, неча за дорожных шалав по печени получать. Тебе за воровок только можно вступаться. Усвоила?
- Можно мне покурить? – Спросила Таня через некоторое время темнокожую женщину.
- Кофточку на стол положишь или отработаешь?
- Кофточку, - сразу поняла Таня и, ужасно заторопившись, стянула через голову шерстяной свитерок, оставшись в тоненькой обтягивающей футболке.
 - Маде ин Китай, пушистый, пачку даю, - разглядела темноволосая женщина обновку.
- «Приму» за новый свитер, - недовольно мотнула головой Таня и жадно втянула в себя папиросный дух, - у нас в университете сигаретами просто так угощают.
- Не шикуй, чего смолишь, как барыня. Прибереги, тут другие университеты.
Через неделю Рыжуху увезли на лечение, потому что у нее, действительно, обнаружилось какое – то страшное заболевание и все тело покрылось пупырями, а Тане, спустя два месяца, объявили приговор:
- …к лишению свободы сроком на пять лет с содержанием в колонии общего режима, - объявила судья в конце последнего заседания.
Во втором отряде женской колонии, куда вскоре доставили Таню, было очень много женщин, но жизнь вокруг выглядела гораздо светлее и просторнее, чем в следственном изоляторе. Тут и там красовались какие – то цветы на аккуратненьких клумбах и, кажется, это были астры или хризантемы, раскрывшиеся беленькими шапочками уже ближе к осенним заморозкам.
- В последний раз я видела цветы пять месяцев назад, в мае, - залюбовалась на цветы Таня и вспомнила ухоженный университетский сквер, со стройными рядами алеющих тюльпанов.
- Территорию убирай, почему стоишь? – Настиг ее громкий голос начальницы отряда.
- Осужденная Примакова, - начала, было, Таня рапортовать о своих личных данных.
- Работай, работай, осужденная Примакова, не зевай, песком посыпь дорожки, - пожурила ее начальница отряда и пошла дальше.
- Примакова, как живешь, не болеешь, - услышала Таня голос темнокожей женщины, с которой она находилась в следственном изоляторе, - прижилась тут?
- Приживаюсь, а вы, как? – Негромко спросила женщину Таня, боясь быть наказанной за неположенные разговоры с осужденной из другого отряда.
- Че мне сделается? Я тут своя в доску. Третий срок завхозом состою.
- Не болейте, - тихонько пожелала Таня здоровья темнокожей соседке по бывшей камере и спросила про лысоватую старуху, - а бабушка здесь?
- Померла бабка, на суд вывозить крикнули, а она застывшая.
- У меня часы есть, может, поменяете мне на сигареты? – Решилась Таня еще на один вопрос.
- В столовой оставь часики Тамарке, скажешь для Гульнары, - на ходу согласилась темнокожая и скрылась за углом столовой.
Вечером Таня отдала поварихе Тамаре свои часы для Гульнары и засунула под рукав ситцевого халата пять пачек «Примы».
- Примакова, что там у тебя? – Остановила Таню начальница отряда в дверях столовой и ощупала по всем швам, заставив поднять руки. – Нарушаем?
- Светлана Сергеевна, меня никто не навещает, понимаете, курить захотелось ужасно, простите меня, пожалуйста, - слезно взмолилась Таня, - давайте, я вам еще курсовую по праву сделаю или по философии.
- В кабинет придешь после вечерней проверки, там поговорим, - отрезала начальница отряда и подалась из столовой, зажимая в руке стопку изъятых у Тани папиросных пачек.
Через час, согнув в кулачок дрожащие пальцы, Таня постучалась в дверь кабинета Светланы Сергеевны.
- Открыто, - рявкнул изнутри мужской голос.
- Осужденная Примакова, - начала с порога свой рапорт Таня и осеклась, увидев развалившегося в кресле майора Кудашкина.
- Ты проходи, Примакова, проходи, и ключ поверни в дверях. – Покачивался полным телом Кудашкин в разные стороны, стараясь не сбиться с такта звучавшей из радиоприемника музыки. – Чего оторопела?
- Мне Светлану Сергеевну, - попятилась, было, Таня к двери и вспомнила, что бежать ей некуда.
- Я за нее, - поднялся с кресла Кудашкин и, грубо толкнув Таню в центр кабинета, загремел ключом в замочной скважине.
Таня бессильно опустила руки, стараясь унять расползавшуюся по телу дрожь и настроиться на безысходность, но почему - то вспомнила те алые тюльпаны, что росли ровными рядками вдоль дорожек университетского сквера.
- Ну, вот, порядок, - произнес Кудашкин совсем близко, обдав Таню запахом спиртного.
- Не подходи, сволочь, убью, - заорала Таня и с такой ненавистью рванула рукой на себя все то, что находилось между ног у Кудашкина, что тот сначала скорчился внизу своего живота, а потом упал со стоном и завертелся на полу.
Ключ загремел у Тани под ногами. И она вышла из кабинета, не оглянувшись на ползающего Кудашкина, и заспешила в сторону отряда.
- Ну, как не загнулась от страху? Не робей, все через него прошли. - Посмеялась над Таней темнокожая Гульнара во время завтрака и шепнула, наклоняясь к самому уху. – Соси и благодари судьбу, что приглянулась ему. У него сигаретки то всегда имеются.
- Спасибо тебе за все, и за подставу большое спасибо, - ответила ей Таня, спокойно пережевывая кусок хлеба и прихлебывая несладкий чай.
Весь день Таня рисовала в отряде плакат на четырех листах ватмана, соединенных прозрачным скотчем, и писала крупные строчки красными гуашевыми красками: «реформа уголовно – исполнительной системы в соответствии с запросами демократического государства». А вечером ее бил ногами Кудашкин, приказав лежать на цементном полу в штрафном изоляторе:
- Лежать, б... Лежать, б.., не закрываться руками, - повторял и повторял Кудашкин в бешенстве, нанося Тане все более ожесточенные и нескончаемые удары.
Потом долгое время у Тани сочилась верхняя губа и ныла распухшая грудь, но она была рада тому, что майор Кудашкин только избил ее и больше ничего не решился с ней сделать.
- Дура ты, дура, - укоряла Таню позже Гульнара, - Кудашкин перевелся на мужскую, девки без сигарет остались. Ни себе, ни людям. Только срок себе добавила. Берегись теперь, девчата отомстят за Кудашкина, хлебнешь ты, девонька. Без рукавиц будешь работать в стужу, все вещи изведут у тебя.
- У меня нет вещей, чего изводить собрались?
- Ну, гляди, чтоб шприц какой не затаился под подушкой…
Таня вышла из колонии только через шесть лет и шесть месяцев, в свои неполные двадцать семь, отбыв срок и за убийство в общежитии, и за нападение на сотрудника уголовно – исполнительной системы.
- Тебе куда? – Окликнул ее водитель притормозившего на обочине грузовика. – Садись, собьют на дороге, гололед.
- Я на автобусе доеду, - отвернулась Таня от веселящегося над чем-то молодого водителя.
- Садись, садись, денег не возьму, - не отставал от нее парень.
- Иди, ты, - огрызнулась на него Таня и стала разглядывать бетонное ограждение, словно бы, могла еще найти что-то интересное для себя в безмолвной тюремной стене.
Подошедший междугородний автобус был на удивление раскрашенным и расписанным такими незнакомыми словами, каких Таня не знала вовсе.
- «Говоришь больше – платишь меньше», «Ипотека доступная каждому», - попыталась Таня уяснить для себя смысл прочитанного, но ничего не поняла и села у окошка, припрятав под сатином фуфайки три сотни рублей, оставшиеся после покупки билета.
Прибыв в город, она постояла немного на автовокзале, совсем не зная того, куда ей следует шагать дальше, потом подошла к киоску и купила за пятьдесят рублей мягкие варежки с нежными розовыми полосками, о каких она мечтала шесть долгих зим.
- Ну, что доехала, чудная, - окликнул Таню голос того самого парня, остановившегося рядом с ней у ворот тюрьмы, - я ж говорил, не возьму с тебя денег, все - равно кирпич вожу оттуда и сюда.
- Давай, давай, двигай мимо, чего привязался, - не хотела Таня разговаривать больше ни с одним мужчиной на свете.
- Освободилась? Есть куда идти то? - Не унимался водитель, уже наполовину высунувшись из кабины.
- А тебе какое дело, умник нашелся, - отошла от него Таня и зло передразнила, - освободилась, козел похотливый.
- Слышь, ну чего ты меня боишься, - выпрыгнул парень из грузовика и догнал ее, - не убегай, слышь, я щас за груз отчитаюсь и довезу тебя куда надо.
- А мне никуда не надо, - остановилась Таня под светофором на перекрестке и почувствовала, что разучилась переходить улицу и боится оставаться одна в ранних сумерках города, где у нее никого нет, - иди, отчитывайся, а я здесь пока постою, трамваями полюбуюсь.
- Нечего тут любоваться, залезай в машину, там тепло. Сиди себе в кабине и любуйся. Кури, там сигареты между сиденьями лежат. – Легонько придержал парень Таню за локоть и подсадил на ступеньку грузовика.
Пока Таня ждала парня, пошел снег, такой крупный и неугомонный, что она заволновалась от предстоящей работы, но тут же успокоилась, вспомнив про то, что ей уже можно просто радоваться снежинкам и не надо на бегу тащить впереди себя широкую лопату, убирая территорию.
- Не замерзла? Печка барахлит второй день, разобрать некогда. Я тебя к нам в общагу отвезу, девчонки тебя переоденут, чтоб в казенной телогрейке не моталась по городу.
- В какую еще общагу? – Всполошилась Таня и крепко вцепилась в ручку дверцы.
- К нам, в строительную. Согреешься, а там посмотришь, куда тебе дальше податься.
Они молча ехали по вечернему городу, не спеша, минуя центральные улицы и огибая заснеженные площади, пропуская снующие маршрутки и спешащие легковушки.
- Я здесь училась, давно, - показала Таня рукой на освещенные окна университета, возвышающегося каскадом корпусов над городскими строениями, - почти четыре года. Как давно это было.
- Поучишься еще.- Ободрил ее парень. – У нас крановщицы требуются и на штукатуров учат. Девчата хорошо зарабатывают. Тебя как звать то? Меня Иваном.
- Татьяна, - ответила ему Таня и заплакала, уткнувшись носом в мягкую варежку и вспомнив вдруг, как просила себе смерти, скорчившись на нарах под колючим одеялом.
- Ты чего сопишь там, Татьяна, - мельком взглянул на нее Иван, - не реви. Праздник на носу, елку будем в общаге наряжать. Все плохое проводим, встретим новое.
- Мне вещи нужно забрать в общежитии, у меня там фотографии, одежда и конспекты остались, отвезешь меня потом. Утюг мой, наверное, уже сгорел, там всегда утюги быстро сгорали.
- Конечно, отвезу, какой разговор, ты только не торопись, обогрейся сначала, в себя приди, - посоветовал ей Иван.
Накануне новогодних праздников Таня сама зашла к Ивану в комнату и предложила съездить с ней в студенческое общежитие.
- Так машину уже в гараж поставил. Может, не надо, там уже все изменилось, Тань. У тебя и так уже почти все есть, щас технику безопасности сдашь и получку получишь. Сапожки купишь. Бригадир тебя вчера хвалил. Расстроишься только там, в университете своем, и опять реветь будешь.
- Нет, Ваня, я обязательно должна поехать, там фотографии мамы остались, у меня других нет. Я писала в общежитие из колонии, просила их выслать, но никто не захотел мне отвечать.
- Выбросили небось все. Ты представляешь, что люди давно разъехались, кто с тобой учился. Семь лет прошло.
Невзирая ни на какие Танины уговоры, Иван остался ждать ее на улице, возле входа в студенческое общежитие, напротив главного корпуса университета, где теснились легковые автомобили и микроавтобусы.
- Здравствуйте, Нина Николаевна, вы меня не узнали, - поздоровалась Таня с дежурной, войдя в просторный холл общежития.
- Примакова, ты? Татьяна, - вгляделась в нее пожилая женщина, - тебя тут профессор Фетюхин заждался. Каждый раз наказывает мне, чтоб ты к нему сразу зашла, как появишься.
- Фетюхин? Сан Саныч? Он уже профессор? – Растерялась Таня от нежданных новостей.
- Ну, да, профессор. Он все твои вещички себе на кафедру забрал, там книжки, тетрадки сложил в твою сумку, даже тапочки твои унес. Ступай, он теперь в новом корпусе работает, на третьем этаже. Рад будет, позвони ему отсюда, по внутреннему телефону: три, два, одиннадцать, а то не пропустят, охрана на входе.
Таня вышла из общежития и почти бегом подошла к Ивану:
- Я не знаю, что мне делать, Вань, меня профессор ждет, я ему уже позвонила. Пойдем со мной на кафедру, Ваня, а? Мне бы только не разреветься там.
- Какие разговоры, Танюшка, давай только перекурим, ты успокоишься немножко, и потопаем вместе. Держи, - протянул он Тане сигарету.
- Я ужасно боюсь, - призналась ему Таня, - у меня даже ноги отнимаются. Хорошо, что я куртку новую одела, да? Обними меня, пожалуйста.
- Это опасно, - улыбнулся Иван и осторожно обхватил рукой ее плечо.
Иван еще помнил, как месяцем раньше, когда он попытался однажды прижать Таню к себе, провожая ее после работы на четвертый этаж общежития строителей, она так оттолкнула его, что он ударился головой об угол лестничного пролета:
- Никогда больше не трогай меня, понял, я тебе не шлюха, - сказала тогда Таня ему со злостью и убежала по ступенькам наверх.
- Примакова, ну чего ты стоишь прохлаждаешься, я жду тебя, - сердито закричал на Таню мужчина, появившийся возле них в накинутой на плечах дубленке.
- Здравствуйте, Сан Саныч, - сразу узнала Таня своего добрейшего заведующего кафедры Фетюхина и отбросила от себя в сугроб сигарету, как студентка, застигнутая преподавателем врасплох.
- Похудела, повзрослела, краситься перестала, - улыбался ей Фетюхин сквозь кругленькие стекла очков, - поднимайся быстренько ко мне. Ты же ничего еще не знаешь, твои работы опубликованы в моей книге. Жду, не дождусь тебя, надо же продолжение писать, а ты не торопишься. Обнимаешься здесь.
- Я все забыла уже, Сан Саныч, я теперь на стройке работаю, учитываю рабочее время.
- Какая стройка, Примакова, мне ассистентка срочно нужна, не хочу слушать ничего. Восстанавливайся, и не теряй время, какая стройка. Тебе учиться дальше нужно. Ты же прирожденный философ.
- Сан Саныч, а мой альбом с фотографиями у вас?
- Все на кафедре, все в целости и сохранности, даже рисунки твои с шаржами на мою персону, пойдем, жду.
- А можно мне друга взять с собой, показать ему нашу кафедру? – Значительно подхватила Таня под руку Ивана и легонько прижала его к себе.
- Пойдемте, пойдемте скорее, молодые люди. Примакова, ты меня уже заморозила. – Не переставал ворчать Сан Саныч.