Ночной разговор

 Поздний звонок – всегда неожиданность. Внезапно оживший телефон в те часы, когда принято говорить ему: «Табу!» - и, укрывшись по самый нос одеялом, смотреть сны, заставляет замереть в непритворном испуге дыхание, сжимает тисочками сердце, вызывает дрожь в пальцах, нервно нашаривающих трубку. Быстрее, быстрее услышать, кому же ты понадобился так срочно, что за новости (непременно плохие – хорошие вполне могут ждать до завтра) рвутся к тебе из паутины проводов, услышать тихое: «Извини, что так поздно, но…», - и, недовольно заворчав, ответить: «Вообще-то я уже сплю, но черт с тобой, выкладывай!»
 - Мне необходимо было услышать тебя, малыш, - мужской голос, раздавшийся из трубки, был явно нетрезв. Ника приоткрыла глаз: фосфоресцирующие стрелки старенького будильника показывали 3.15. «Боже, что за козел?!..» – мысленно застонала Ника: спать оставалось меньше четырех часов. Но ругательство, уже сложившееся и рвавшееся наружу, замерло: этот голос…
 - Ты? – выдохнула она, не веря, не смея верить. Это не мог быть Он, не мог, не мог! Его просто нет, и никогда не было, Он – миф, галлюцинация, а мифы и галлюцинации не умеют звонить по телефону. Но все же это Его голос, такой знакомый и родной – и такой чужой и далекий. Их разделяет огромная пропасть: целых пять лет, и мужчина рядом с ней, и все, что произошло за время их разлуки…
 - Пять лет, три месяца и двенадцать дней, - сказал голос в трубке. - Мы не виделись пять лет, три месяца и двенадцать дней. Ты еще помнишь меня, малыш?
 - Да, - тихо ответила она. Мужчина рядом с ней зашевелился во сне, и она испугалась, что сейчас все закончится. Но он не проснулся, только крепче прижался к ее боку. – Я помню… Я так ждала тебя!
 Она хотела еще добавить, что любит, что давно простила, что кроме него никого не любила и полюбить не сможет, но – не смогла.
 - Ты плачешь? – спросил он. – Не надо. Я люблю тебя. Я был очень далеко, я не мог приехать к тебе. Но я всегда любил тебя, девочка моя… Ты же моя девочка? Правда?
 - Да, - прошептала она, глотая слезы и с ненавистью глядя на спящего рядом мужчину. Каким жалким он показался ей сейчас! Как противно его сонное сопение, его чуть вздернутый нос, выпуклая родинка возле верхней губы! Еще перед сном это лицо вызывало у нее нежность, она с кошачьим удовольствием принимала ласки его рук, отвечала на страстные поцелуи - и вот, хватило одного ночного звонка, пары фраз, произнесенных нетрезвым голосом, чтобы разрушить давно устоявшуюся гармонию.
 - Прости меня, малыш, я пьян… Но мне так нужен твой голос!
 И она снова прошептала: «Да!». Больше ничего не удавалось сказать – слезы текли сами, слезы горя и счастья одновременно, и уголок одеяла уже вымок насквозь, и приходится следить за собой – вдруг спящий рядом услышит? Тогда придется повесить трубку, а это значит – больше никогда не услышать самый родной в мире голос, а вот это уже не горе даже, это что-то большее, чем горе, чему нет названия. И она вслушивалась, ловила каждый шорох с той стороны трубки, одновременно пытаясь унять эти глупые слезы, чтобы сказать наконец о своей любви.
 - Я хочу тебя, девочка моя… Боже мой, как все эти годы я хотел тебя!
 - И я… да… Где ты?
 - Далеко, малыш, очень далеко. Ты одна? Нет, не отвечай, я знаю – ты не одна. Но ты – ты любишь меня?
 - Да… - и опять пережимает горло, и никак не сказать, что ей тоже безумно хотелось все эти годы засыпать на его плече, и просыпаться в его объятиях, и заниматься любовью с ним, только с ним, но зато по несколько раз в сутки. И что никто не смог заменить его, что все они либо слишком скучные, либо страшненькие, и никто из ее новых мужчин не может любить ее так, чтобы дыхание замирало, и темнело в глазах, и казалось, что душа ее покидает тело… И что она часто плачет, проснувшись ночью, от того, что не он – рядом, и что когда она обнимает других, она представляет себе его лицо, его тело, его губы… Но – дурная женская натура – она не может сказать ничего, кроме этого гнусного «да»: другие слова застряли на полпути, забили горло плотным кляпом, словно машины в «пробке». А сколько раз она представляла себе это: его звонок, его слова о любви, ее нежные ответы… Какие монологи она произносила мысленно! Ах, если бы хоть часть тех слов припомнить сейчас!
 - Я помню все, всю тебя, - говорил он. – Я помню твои глаза, волосы… ты не перекрасила их?.. И эта родинка на бедре – такая сексуальная родинка… И знаешь, я собрал полностью Мальмстина. Ты еще любишь Мальмстина? Я научился играть соло… Я приеду к тебе, и ты услышишь…
 - Когда?
 - Не знаю. Может быть завтра, может быть через год. Не знаю…
 И она знала: он не лжет. Он правда приедет. Когда-нибудь это случится...