Боря Иваныч

В редакции все были друг с другом на «ты» и называли друг друга по имени. Кроме главного редактора. Я тоже придерживалась этого порядка. Заместителя главного редактора, которому было за пятьдесят, все звали Борей и говорили ему «ты». Я одна говорила ему «Вы» и называла «Боря Иваныч». Я считала его учителем. Остальные считали, что сами ученые. Наверное, так и было.
Это был мой первый и единственный редактор. Мой Учитель профессионального Слова.

Когда я пришла работать в редакцию, я думала, что умею писать. У меня уже были кое-какие публикации. Мои школьные сочинения учительница всегда зачитывала перед всем классом. А еще я занималась вечерами в литературном объединении при районной библиотеке у писательницы Лины Войтоловской.
После первой же написанной мною статьи, которую Боря Иваныч всю исчеркал (и вполне справедливо), он мог с легким сердцем выгнать меня с работы. За профессиональную непригодность. Выгнать и взять человека с журналистским образованием. Безработных журналистов было предостаточно.
А он стал меня учить. Учил, учил и выучил так, что когда я потом приносила свои статьи в другие журналы и газеты – мои работы печатали без единой правки. Иногда спрашивали: - Где вы учились? Я отвечала: - У Бориса Ивановича Черемисинова!
- О! – вторили мне, полагая, что это неизвестное им светило с факультета журналистики. А Боря Иваныч закончил вечернее отделение филфака МГУ. И никогда нигде не преподавал. Но был Учителем милостью Божией.
Однако в нашем журнале одобрение Бори Иваныча было по-прежнему невозможно получить. Даже после многократных правок. Он указывал снова и снова на такие словесные и смысловые ляпсусы в тексте, что охватывало чувство безнадежной своей бестолковости. И необучаемости. Но он учил всех нас терпению и упорству. Как правило, он заставлял полностью переписывать статью четыре, пять, шесть раз (а ведь тогда не только не было в помине компьютеров, которые облегчили бы эти переделки, но даже пишущих машинок на всех не хватало, и я обычно писала от руки).
Случалось, после многократных переделок статья снова становилась близка к первому варианту. – Ну вот, – довольно бурчал он, – совсем другое дело. А я показывала ему старые листки первого варианта, и мы оба смеялись.
И вот однажды, после нескольких лет «битья», я сдала ему очередную статью, которая давалась мне особенно трудно и над которой я долго работала. Он вернул мне ее подписанной в печать неожиданно быстро и, отводя глаза, сказал своим многозначительным тихим голосом: - Хорошо.
Я заглянула в рукопись – там было исправлено его щегольским тоненьким фломастером всего одно слово. И ясно было, что его можно и не исправлять. Это был мой большой праздник – позволение ощутить себя профессионалом.

Каждый день около 11 часов утра Боря Иваныч звонил своей молодой жене (говорили, что очень красивой) и около часа ворковал в трубку. Присутствие коллег его нисколько не смущало. Это было светло и чисто.

Боря Иваныч был активно лысый и шамкал вставной челюстью. Все женщины нашей редакции любили его. И он платил нам тем же.
Однажды Боря Иваныч на редакционной пирушке принялся целовать мне руки и высокопарно произносить: - С вашим приходом журнал стал лучше! – и еще что-то в том же духе. Мне было ужасно смешно, а тактичные коллеги ничего не замечали.
На следующий день, когда я вошла в его кабинет, он стал прятать глаза, как нашаливший ребенок. Я сделала вид, что ничего не произошло, и он благодарно улыбнулся.

Он всегда говорил так тихо, как будто бормотал сам себе под нос свои мысли. Но все его прекрасно слышали и никогда не переспрашивали. И по телефону он говорил так же еле слышно. Редакционные телефонные аппараты были дрянные, да еще подключены через коммутатор, в трубке трещало и шипело. Но телефонные собеседники всегда слышали Бориса Иваныча, и он никогда ничего не говорил дважды. Нет, никто его не боялся, и даже редакционная машинистка, бывало, грубила ему. Просто все всегда слушали, что он говорил.

По лицу его всегда блуждала рассеянная улыбка. Сердитым его не помню.
Он обожал хорошие канцелярские товары, и на его рабочем столе то и дело появлялись все новые ручки, фломастеры, карандаши, блокноты... Он имел обыкновение читать рукопись и время от времени чиркать новой ручкой причудливые знаки в блокноте. – Это стенография? – полюбопытствовала я однажды. Боря Иваныч смутился: - Просто я пробую новую ручку.
Он играл этими вещицами и радовался им, как ребенок.

Он работал на износ, засиживаясь в редакции до глубокого вечера, чтобы успеть прочитать и выправить все сданные в номер статьи. Он никогда не позволял себе подписать в печать «сырой» материал. Гонял редакторов и литсотрудников снова и снова переделывать работу, добиваясь совершенства.
Порой от усталости он любил принять солидную дозу спиртного и потом валять дурака у себя в кабинете. Порывался петь, весело ронял стопки журналов и телефонный аппарат и театрально ругался. Уговорить и увести его из редакции так, чтобы не успело заметить «верхнее» начальство, умел только наш бойкий и контактный коротышка-репортер Слава.

Иногда Боря Иваныч попивал в паре с нашим писателем-фантастом Володей. Когда их денежные ресурсы заканчивались, а душа просила еще, они занимали трешку у кого-нибудь из нас. На эту трешку они вдвоем умудрялись так «набраться», что о денежном долге забывали навсегда. А мы им не напоминали. Мы любили и жалели их, как непутевых детей.
Бывало, Боря Иваныч приходил на работу в разбитых очках или без вставной челюсти – она сломалась в каком-то пьяном приключении и ждала ремонта. В такие дни он был совсем немногословен, потому что шепелявость его была уж совсем неразборчива. Глядел он при этом виновато.

Боря Иваныч мечтал стать главным редактором и на самом деле десятилетиями выполнял работу главного. Но Главными постоянно были какие-то другие. Они выставляли свои кандидатуры на выборах в Верховный Совет, разъезжали по заграницам, представляли «лицо» журнала, имевшего успех и у нас в стране, и в странах тогдашней народной демократии. Наши главные редакторы могли разъезжать спокойно, за спиной у них был надежный и честный труженик Боря Иваныч, который и делал это «лицо» журнала, делал это хорошо и профессионально.
Главные редакторы время от времени исчезали – их посылали на повышение, и вакансия главного подолгу оставалась свободной. Но всемогущее ЦК и партком издательства и в мыслях не допускали, чтобы место Главного занял Боря Иваныч: во-первых, он неравнодушен к спиртному, во-вторых, морально неустойчив – оставил семью и женился на молодой красавице. Но в наших глазах он был выше всякой критики. И как редактор, и как человек.

У него была язва желудка – болезнь обиженных людей, и он часто с мученическим видом держал руку характерно подсунутой под ремень.

Однажды по время очередной «пересменки» главных редакторов поиск достойной кандидатуры затянулся на целый год. Мы отлично работали все это время без главного – он нам и не был нужен. Потом слег в больницу с чем-то очень серьезным ответственный секретарь редакции. А вскоре случился инфаркт у Бори Иваныча, и мы остались во главе с начальницей отдела писем. Все, что она умела – подписывать в печать готовые материалы. Наш журнал продолжал выходить безупречным и качественным, будто над каждой строчкой по-прежнему корпел придирчивый Боря Иваныч. Это потому, что он до совершенства отладил рабочий механизм журнала.
Наконец Боря Иваныч появился после болезни, и снова редакторы и литсотрудники выходили из его кабинета, хлопая дверью, чертыхаясь и обзывая его нелестными эпитетами: опять не принял статью.

А потом куда-то делись ЦК и партком вместе с последним несимпатичным главным редактором. Редакция оказалась полностью предоставлена сама себе. На собрании коллектива Главным был единодушно избран Боря Иваныч. Я в то время уже пустилась в свободное плавание и больше не сидела в редакции, выправляя чужие каракули. Когда я приехала поздравить Борю Иваныча с исполнением его давнего желания, он тихо и как-то горько сказал: - А мне уже больше и не хочется быть Главным...

Но он еще долго нес этот крест, преодолевая финансовые мели, неплатежеспособность подписчиков и массовое падение интереса к науке и технике. Журнал выжил и сейчас по-прежнему любим энтузиастами. Боря Иваныч приезжал в редакцию сначала три, затем два раза в неделю. Его хватало на полдня, а после редакционный водитель отвозил его домой. Боря Иваныч дряхлел, а журнал по-прежнему выходил, молодой и задорный.
А потом Боря Иваныч растворился во времени. Памятником ему остался работающий, как точные часы, любимый журнал, который выходит и будет выходить.
Я так и вижу сидящего за большим столом Борю Иваныча и всегда стоящий справа от него стакан крепкого чая. Стакан стоял так неудобно, что, подавая ему рукописи, мы порой опрокидывали чай. Боря Иваныч смешно сердился, но так и не захотел найти для своего чая более удобное место...

Наталья КОНОПЛЕВА.
1 октября 2004 г.