Конфуз

До чего же злы и жестоки порой бывают дети. Мне не раз приходилось слышать да и видеть самому, как в детских садах эти ангельские создания доводили не только до слез, а прямо до истерики своих сверстников. Причем, уж если кого невзлюбят, то будут издеваться с таким изыском, такой изощренностью, откровенностью, заносчивостью, упорством и даже садизмом, что далеко не всем взрослым хватило бы для этого ни ума, ни сообразительности, ни цинизма.
Но если в детских садах такими свойствами обладают в основном единицы, самые заводилы, которые тем самым кого-то, по своему выбору, подпускают или не подпускают к себе, играя роль правителей, то в школах уже начинают формироваться группы. Они диктуют, так сказать, моду на поведение, на отношения, на манеры…
К старшим классам все это как-то более-менее нивелируется, сглаживается. Остаются только уж самые-самые группы «избранных» и «изгоев», а в остальном отношения становятся более ровными.
В высших учебных заведениях цинизм и изощренная жестокость, как правило, пропадают почти совсем, поскольку старые коллективы и группы, долгие годы существовавшие в стенах школы, естественным образом самоликвидируются, новые формируются уже совсем по другим принципам и на других основаниях, появляются новые лидеры, завоевывающие свой авторитет совсем другими заслугами.
Поэтому в отношениях начинает преобладать более доброжелательный юмор, носящий характер легкого подтрунивания, но зато круг подвергающихся насмешкам, поддевкам, приколам и прочим проявлениям особенностей молодежного общения расширяется максимально, - подтрунивают практически все и над всеми, не пропуская ни единой возможности показать остроту своего языка (а заодно и – все-таки – попытаться добиться хоть какого-нибудь превосходства, ненавязчиво акцентируя внимание окружающих на недостатках своего оппонента).
В курсантском коллективе это проявляется особенно изысканно, тонко и изящно, поскольку живут все вместе постоянно, все двадцать четыре часа в сутки, знают друг о друге практически все, каждый находится постоянно на виду у своих однокашников, скрыть ничего не возможно, а вот возможностей вставить шпильку, - сколько угодно. Критике, легким уколам, пародированию, а пророй и прямым насмешкам подвергается всё – от умения говорить, ходить, писть, читать, есть, выходить из строя, докладывать, исполнять приказания, спать, до манеры знакомиться и общаться с девушками.
В повседневной жизни это не так страшно, поскольку подтрунивают, как я уже говорил, практически все и над всеми. Это даже делает унылую и однообразную курсантскую жизнь как-то веселее, вносит в нее какую-то «живинку», изюминку (особенно если объектом насмешек являешься не ты). Но, тем не менее, на язык лучше не попадаться, - если прицепятся к чему-нибудь серьезному, или попадется «опытный издеватель», практикующийся еще с детского сада, могут и загрызть.
А уж если ты в чем-то спасовал, проявил нерешительность, слабость, а еще хуже – трусость в любых ее проявлениях (ведь каждый, хоть еще и ничего стоящего в жизни не совершил, все равно мнит себя героем и будущим великим флотоводцем), тут тебе точно жизни не будет!
Нет, никто не станет прямо называть вещи своими именами. Все будут говорить с таким доброжелательным видом, с такой заботой и вниманием, но ввернут что-нибудь этакое, что хоть стой, хоть падай.
И ведь ответить нечем, поскольку, если в сердцах начнешь что-нибудь говорить типа «А у тебя у самого…», или «Сам такой…», или еще что-нибудь, могут счесть за склочника и скандалиста со всеми вытекающими отсюда последствиями. Или примут это за признак слабости, а слабых духом нигде не уважают. Тогда еще хуже – разговаривать и дружить с тобой никто не будет, а над твоими слабостями и недостатками будут уже не просто подтрунивать, а самым форменным образом издеваться, причем все, и даже те, кто до твоего демарша и не думал этого делать.
…В начале пятидесятых годов в Тихоокеанском Высшем Военно-Морском училище учились три друга – Юра Логвиненко, Паша Стрельцов и Андрей Кудимов. До поступления в училище они, конечно, друг друга не знали и даже не подозревали о существовании. Но с первых же дней пребывания в училище нашлись точки соприкосновения, определились общие интересы, взгляды на жизнь, принципы и убеждения, и у ребят возникла какая-то взаимная тяга, потребность в более тесном общении. Они вместе проводили выходные, ходя втроем в увольнение и по мере возможности развлекая друг друга, - девушек у них не было, поэтому в тесный мужской коллектив никто не вклинивался и разлада не вносил.
Больше того, если кто-то из друзей и знакомился с барышней, то двое других в обязательном порядке на первом же свидании незаметно наблюдали за товарищем и его дамой, а потом выступали в качестве экспертного совета, вынося вердикт, подлежащий обязательному исполнению. Причем «члены экспертного совета» всегда находили какие-нибудь недостатки и с завидным постоянством, единодушием и неотвратимостью ставили неудовлетворительную оценку.
Но «пострадавшая» сторона никогда не обижалась, безоговорочно принимала решения Совета, но зато в следующий раз, когда наступала ее очередь вынести свой вердикт, отыгрывалась по полной программе. Серьезных чувств к представительницам противоположного пола пока ни у кого из ребят не возникало, поэтому они легко расставались с очередными подружками и знакомыми, не просто понимая, а даже печенкой чувствуя, что дружба главнее и важнее.
Занимались они тоже вместе, стараясь по мере сил и возможностей всячески помогать друг другу. Дело в том, что Юра Логвиненко к моменту поступления в училище уже успел поработать на заводе, прослужил три года срочной службы на флоте, имел за плечами солидный опыт, в том числе и дальних походов, был самым старшим, мудрым и физически сильным из всей троицы, имел первый разряд по боксу, щедро делился с товарищами своими знаниями морского дела и опытом службы и даже защищал друзей физически.
Как-то раз к Паше Стрельцову в увольнении в городском парке, пока Юра с Андреем чем-то отвлеклись, пристали две темные полупьяные личности (как потом выяснилось, «выпускники» сталинской амнистии из числа уголовников). Предъявив в качестве аргумента нож, они попытались его раздеть, отобрать палаш (обязательное личное оружие курсантов того времени, сопровождавшее их при каждом выходе в город) и всю имевшуюся наличность.
Не раздумывая вступившись за Пашу, Юра так отделал грабителей, что милиция на допросы не вызывала их в свои кабинеты, а еще долго сама должна была ездить к ним в больницу. К Юре даже долгое время приходили представители правоохранительных органов, агитируя его перейти служить к ним. Пытались даже соблазнить тем, что сразу присвоят офицерское звание. Но он был верен флоту и своему уже однажды и на всю жизнь принятому решению.
А вот школу Юра закончил давно, многое забыл, и отдельные предметы ему давались не всегда легко, хотя, не без помощи, конечно, товарищей, учился он довольно хорошо.
Андрей Кудимов был помоложе Юры, но на несколько лет старше Паши. С детства Андрей тяготел к математике, физике и другим точным наукам. Его просто завораживал космос с его бесконечным количеством звезд и возможных миров. Он мог часами разглядывать звездное небо, наизусть знал все созвездия как северного, так и южного полушария, легко справлялся с любыми задачками по астрономии и в этом представлял достаточно большую ценность для «троицы».
Но в районе, где он родился и вырос, не было никаких учебных заведений, кроме школы, которую он окончил, и ветеринарного техникума, в который его всячески «сватали» родители, - чтобы стал ветеринаром, «большим и уважаемым человеком на селе». Поэтому, повинуясь воле родителей, он окончил-таки ветеринарный техникум, но потом все же душа не выдержала, и он сам явился в райком комсомола и попросил, чтобы его по комсомольской путевке направили на флот, причем не просто так, а учиться на военно-морского офицера.
Всем односельчанам его поступок был абсолютно непонятен, так как в их деревне не было не только моря, речки или хотя бы простого озера, там не было даже приличной лужи. А Андрею чуть ли не с пеленок снился бескрайний океан (каким он представлял себе его в своих грезах, основанных на как-то случайно еще в раннем детстве попавшей ему в руки открытке с репродукцией одной из картин Айвазовского). Но подсознательно, как неизведанного, он боялся воды, не умел плавать и, как настоящий мужчина, больше всего на свете хотел преодолеть эту свою слабость.
Самым молодым в компании был Паша Стрельцов. Он только-только окончил среднюю школу, причем окончил ее с золотой медалью. Все школьные знания у него имелись в полном объеме и были вполне свежи, чтобы ими можно было воспользоваться при учебе в высшем учебном заведении, да еще и поделиться с товарищами.
Паша был балагур, весельчак, чрезвычайно остроумен и остер на язык, прекрасно играл на гитаре и фортепиано, хорошо пел красивым бархатным баритоном, знал массу анекдотов и занимательных историй, был весьма начитан и всегда становился центром и душой любой компании. От его присутствия их сообщество выигрывало еще больше.
Все трое были достаточно хорошо развиты физически, высоки ростом, стройны фигурами и, несмотря на разницу в возрасте (а в такие годы разница в три-четыре года зачастую внешне бывает очень заметна), имели, как братья-близнецы, абсолютно одинаковую комплекцию. Они порой даже одалживали друг у друга выходную форму, если у идущего в город было с ней что-то не в порядке, а кто-то из друзей в этот раз стоял на вахте или не шел в увольнение по какой-нибудь другой причине.
Так, помогая друг другу и ведя довольно непринужденную, вольготную и разбитную (насколько это позволяли условия воинского быта) жизнь, друзья доучились до третьего курса. А в конце третьего курса возникла небольшая загвоздка.
Дело в том, что для того, чтобы перейти на четвертый курс, нужно было сдать соответствующие нормы по физической подготовке. Как я уже говорил, друзья в этом плане были достаточно подготовлены, и сдача любых норм по физкультуре у них особых проблем не вызывала. Кроме одной. Нужно было сдать нормы по плаванию. Причем не просто по плаванию, а по плаванию в форме, да еще и прыгать в бассейн нужно было не с обычной стартовой тумбочки, а с десятиметровой вышки!
Сдавать эту норму нужно было еще зимой. Но как-то так получалось, что на всех занятиях, когда отрабатывался этот элемент, Андрей Кудимов с завидной регулярностью отсутствовал. То он стоял на вахте, то болел, то выполнял какое-нибудь «важное задание», то еще что-нибудь.
В течение семестра на это почему-то никто внимания не обратил. А когда подошло время сдавать зачет, выяснилось, что он не только не умеет плавать (правда, этот недостаток ему, с помощью друзей уже почти совсем удалось исправить, и он уже мог с грехом пополам проплыть необходимые сто метров, хоть пока еще и не укладывался в положенные нормативы), но еще и безумно боится высоты.
Как только друзья с ним ни бились, ничего не помогало. Он даже близко к вышке подойти боялся, не то что забраться на нее, а уж тем более прыгнуть.
Тогда Юра и Паша решили использовать испытанный способ и запустили в действие программу подтруниваний, насмешек и издевательств, и так в этом преуспели, делая это ежеминутно, по делу и без дела, что если кто-то из них только открывал рот или искоса, с хитрецой поглядывал на Андрея, того уже начинал колотить озноб, и он готов был кинуться с кулаками на своего потенциального обидчика. Особенно здорово все это получалось у острослова Паши.
Андрей, несмотря на несколько лет росшее и расширявшееся в нем какое-то нежное, теплое и даже отеческое чувство к этому симпатичному и веселому парню, пришедшему сюда со школьной скамьи и ничего еще толком в жизни не видевшему, просто возненавидел его. А Паше с Юрой только того и нужно было. Видя, что их товарищ уже доходит до белого каления, они еще пуще усилили натиск.
Наконец, в один прекрасный день, Андрей не выдержал, и сам завел разговор на неприятную тему.
- Достали вы меня! – процедил он сквозь зубы, дрожащей рукой поднося к побледневшим губам окурок и по-бычьи исподлобья глядя на товарищей, в душе готовый их задушить собственными руками. – В воскресенье в городском парке или убьюсь на хрен, или прыгну с вышки, и попробуйте мне еще хоть что-нибудь сказать!
- Кишка тонка! Опять в последний момент струсишь! – по привычке начал заводить старую песню Паша.
- Так в городе ты же будешь в выходной форме, как же ты прыгать-то будешь? Да еще и с палашом?! – изумился Юра такому решительному повороту событий, видя что Андрей не шутит.
- Специально для вас, как в последний бой, надену даже не выходную форму, а парадную! – отрезал Андрей.
- Да не прыгнешь! – опять принялся за свое Паша. – Или погода «нелетная» будет, или в наряд заступишь, или живот заболит…
- Сказал, прыгну, - значит, прыгну! – завелся Андрей.
- Не прыгнешь! – не унимался Паша.
Закончилось все спором на ящик коньяка.
Тут нужно дать небольшое пояснение. В те времена даже у курсантов была не только выходная форма, которую надевали в выходные дни и в которой ходили в увольнение. Кроме того была еще и специальная парадная форма, которую надевали только по очень большим праздникам и непосредственно на парады. Ею, естественно, особо дорожили и берегли ее, как зеницу ока. Поэтому решение Андрея совершить свой легендарный прыжок в парадной форме было воспринято с особым трепетом.
Весть об этом в мгновение ока облетела всю роту, если не все училище, и когда настало воскресенье, добрая половина курсантов собралась в городском парке, чтобы полюбоваться на уникальное зрелище.
Правда, героев событий собравшимся пришлось немного подождать, - возникли трудности с увольнением у Паши. Из пирамиды куда-то пропал его палаш. Но чтобы не откладывать сладостный миг острейших ощущений, он не стал устраивать поисков и расследований, а взял палаш стоящего на вахте приятеля, и вся троица в сопровождении «особо приближенных зевак» отправилась в городской парк.
Необычно большое количество курсантов, расположившихся, как на трибунах, вокруг бассейна в самом центре парка, не могло не привлечь внимания и местных обывателей, которые в этот замечательный солнечный день в полном составе своих семейств чинно шествовали по дорожкам.
К тому времени, когда к бассейну подошла наша троица, народу было уже, как на футбольном матче. В толпе то и дело раздавались вопросы «Что случилось?», «А что здесь будет?» и еще что-то в этом же роде.
В сопровождении все тех же «приближенных» Юра и Паша довели Андрея до вышки, и Паша, не удержавшись, с издевательской улыбкой, сделав какой-то непонятный, но обидный жест, слегка подтолкнув Андрея, сказал:
- Ну, давай! Вперед! И коньяк твой! – после чего стал, уперев руки в боки, и немигающим взглядом с невинной улыбкой Мадонны уставился на Андрея.
Скрепя зубы, Андрей взялся за поручни и поставил левую ногу на первую ступеньку. На этом, кажется, силы его оставили. Голова закружилась, ноги стали ватными, руки не слушались…
Минуту постояв в таком положении, практически ничего не слыша, и лишь различая какой-то непонятный и почему-то все нарастающий гул, собрав всю свою волю в кулак, он медленно двинулся вверх по лестнице. С остановками если не на каждой, то, по меньшей мере, через одну ступеньку восхождение продолжалось не менее часа, подбадриваемое выкриками, возгласами и гиканьем теперь уже почти всего города, или, по крайней мере, той его части, которую смогла вместить площадка вокруг бассейна.
Когда Андрей поднялся на самый верх вышки, руки и ноги у него тряслись, как при болезни Паркинсона, при каждом шаге колени подгибались, в ушах шумел прибой так когда-то любимого им океана, который теперь он столь же искренно, горячо и всеобъемлюще ненавидел. Его раскачивало из стороны в сторону в такт накатывающим в ушах волнам так, что снизу казалось, будто он выпил, по меньшей мере, цистерну чая по-капитански, после чего пустился танцевать на вышке, и, если его не удержать, то он может просто свалиться с десятиметровой высоты вбок, не рассчитав какое-нибудь па, и разбиться.
Подойдя к краю прыжкового стола, Андрей где-то далеко-далеко внизу увидел малюсенькое зеркало бассейна, а вокруг него в такт волнам в его голове раскачивающихся странных лилипутиков. Голосов их он не слышал, но каким-то десятым чувством понял, что они что-то кричат, причем не просто так, а именно ему.
Наконец, реальность на какое-то мгновение вернулась к нему, и он понял, что находится на вышке, а все собравшиеся внизу, ждут его последнего и решительного шага. Еще раз посмотрев вниз, он даже забыл о том, что может удариться об воду, что у него на боку висит такая неудобная и явно мешающая в данной ситуации штука, как палаш, - у него возникла только одна мысль: «А разве можно тут не промахнуться?! Бассейн такой маленький, что любым порывом ветра меня просто отнесет в сторону!».
Но внизу продолжалось буйство страстей. Народ кричал, ревел, выл, свистел и издавал еще какие-то невообразимые звуки, - кто-то пытаясь подбодрить незадачливого прыгуна, кто-то устыдить.
Собравшись с духом, Андрей решительно направился к краю вышки, но, не пройдя и трех шагов, ноги его подкосились и сами собой повернули обратно. Толпа внизу завизжала еще яростней, а в дальнем конце прыжкового стола с лестницы высовывалась нагло ухмыляющаяся рожа Паши, преграждая ему путь к отступлению. Стиснув зубы так, что мог бы позавидовать любой бультерьер, сжав кулаки и вспомнив всех святых в купе с их родственниками (правда, первым в этом списке был почему-то Паша и его мама, которую Андрей никогда не видел, но в данный момент ненавидел не меньше, чем самого Пашу), Андрей вновь повернулся к краю вышки. Но в шаге от «обрыва» его ноги вновь сами по себе остановились, в глазах потемнело, а шум прибоя в ушах перекрыл все остальное… Зажмурив абсолютно бесполезные в этой ситуации глаза и сказав про себя «А, будь, что будет, - двум смертям не бывать, а одной не миновать!», Андрей сделал, наконец, столь долго ожидаемый всеми собравшимися шаг…
Когда его в полубессознательном состоянии вытащили из бассейна, весь парк ликовал. Юра и Паша в окружении других однокашников кинулись поздравлять друга. Правда, Паша опять не преминул пройтись по поводу его замешательства и нерешительности, а потом, уже немного поостыв, воскликнул:
- Да! Коньяк ты, конечно, выиграл, а вот палаш от ржавчины тебе еще долго чистить придется, да и форму привести в порядок будет не так-то просто!
Потом как-то по-собачьи повел носом, несколько раз втянул им воздух и в замешательстве спросил:
- Слушай, а что за запах? – И дальше, уже обращаясь к Юре, все так же растерянно произнес. - Ты ничего не чувствуешь?
Тут наш доблестный купальщик застенчиво опустил голову и признался:
- Вы уж извините, ребята, со своим страхом я, с горем пополам, все-таки справился и с вышки прыгнул, а вот с организмом справиться не смог, - пока летел вниз, малость оконфузился!
- Да-а! – воскликнул Паша, не в силах скрыть ухмылку. - Картинка, достойная пера! Ну, да ты не расстраивайся, - будешь чистить палаш, а заодно и форму отстираешь!
Все окружающие заржали, как молодые жеребцы.
- Ты уж извини, Паша, но ни чистить, ни стирать я ничего не буду! Это придется делать ТЕБЕ, так как палаш я взял ТВОЙ, да и форму парадную в баталерке* я тоже ТВОЮ позаимствовал!!!
Последовавшему после этого ржанию могла бы позавидовать даже вся Первая конная армия Буденного!
Как ни странно, над Андреем по поводу конфуза никто не подшучивал и даже никогда в его присутствии ничего об этом не вспоминал, а вот Паша…
Как только он надевал парадную форму, все до единого однокашники считали своим долгом, давясь от смеха, пройти мимо него, плотно зажимая нос, а иногда еще и с растяжкой приговаривая:
- Ну, и за-а-пах!!!




25.11.05.



___________________
* баталерка – хранилище обмундирования, кладовка