Следы на асфальте

Солнце поднималось над пыльной завесой большого города, освещая желтоватым светом болезненно-бледные облака, похожие скорее на дымку ядовитого тумана. По улицам торопливо и шумно ползали машины, и все больше и больше людей выбирались из своих подъездов и спешили на работу. Начинался день, и город оживал.
 Еще одно хмурое, пасмурное осеннее утро в бесконечной череде однообразия. С трудом упираешься всем телом в холодную дверь подъезда и тяжело вываливаешься наружу навстречу влажному утреннему воздуху. Быстро, но устало переставляешь ноги по мокрому серому асфальту по дороге к остановке. День требует своей дани, день заставляет тебя ускорять свой шаг, словно бы понукая и без того летящего во весь опор призрачного коня времени.
 Он тоже шел здесь когда-то, и эта земля помнит его шаги и взгляды, хотя следы его давно размыли дожди, а дыхание унесло ветром. Это было давно, так давно, что никто из ныне живущих не помнит уже его лица, хоть, возможно, и слышали о нем, и даже видели его портрет, если он был знаменитым. Если же он был таким же маленьким и незаметным в этом мире людей, как и ты, то тогда его уже не помнят даже его потомки.
 Идешь и понимаешь, что он так же шел и смотрел на эти старые дома, на это утреннее Небо столь ненавистной, и все же так горячо любимой Москвы. Возможно цепочки ваших следов переплетались и накладывались друг на друга, и ты прокладываешь новую тропу, тропу ныне живущего, которую потом точно так же растопчут и превратят в ничто.
 Усталая грязная маршрутка уносит тебя через время, резко тормозя и дребезжа, лавируя между машин в непробиваемой пробке. Да, все было иначе. Он не знал, какой она станет, Москва, после его ухода. Он думал, что так будет всегда, как и ты думаешь сейчас, и устало направлял свой путь в бесконечность, шагая по каменным улицам, которые еще не были залиты асфальтом, глядя на эти старые дома, на которых не мельтешили еще щиты рекламных агентов и вывески магазинов, вдыхая воздух, лишенный выхлопных газов, пропахший грязью и лошадиным потом, и слушая не грохот двигателей и визги сирен, а цоканье копыт да ругань извозчиков. Лишь Небо осталось неизменным. Даже сквозь рваные клочья дымовой завесы ты видишь это вечное, это неизменное, бескрайнее небо, словно бы порванное на куски линиями электропередач. И понимаешь, что оно будет все так же взирать на эту Землю и после твоего ухода, возможно, даже не заметив, что тебя не стало. В этот миг перестаешь верить росказням об апокалипсисе, просто не веря, что что-то в этом мире может низвергнуть это воплощенное бессмертие.
 Величественный Университет встречает тебя своим монументальным видом. Шпиль и верхние этажи его растворились в серой завесе, и он стоял, словно грозный великан, обезглавленный, но не поверженный.
 Может быть он еще помнит того маленького человека? Но нет, он рожден был уже после его ухода и не может знать о его промелькнувшей жизни, разве что от старых каменных домов, стоявших здесь еще задолго до его рождения, или от этого Неба, в которое устремил он свой шпиль, словно бы красуясь, а может быть, желая прикоснуться к бессмертию. Зато он запомнит тебя, ведь сейчас так внимательно глядит в твои глаза и распахивает перед тобою свои двери. И, возможно, он расскажет о тебе другим, передав по воздуху образ твоих глаз.
 А старый лектор все так же монотонно бубнил свое, оглядывая студентов, а ты сидишь и словно видишь, как они расстворяются в воздухе, оставляя пустые столы отмечать время слоями оседающей пыли. И пытаешься представить, какого быть ничем и не думать ни о чем, и ничего не чувствовать.
 Он тоже так думал, глядя на своего учителя, который давно уже не обращал внимания на маленького, незаметного ученика, предпочитая работать с более яркими и выразительными внешне личностями, не пытаясь даже попробовать заглянуть дальше этой обманчивой, непостоянной внешности.
 Темные улицы подхватят тебя и понесут по дороге к тому участку пространства, которое ты называешь своим домом. Но никто не увидит, как вдруг выскочит из-за угла машина, и чья-то злая рука подарит тебе на миг несколько грамм стали.
 Быть может, он тоже умер так. А может быть, был сбит перепуганными лошадьми и раздавлен, как Мармеладов, о котором ты читал когда-то. И над ним, так же, как над тобой сейчас, склонится это вечное Небо, поглядит на свое отражение в мертвых глазах, может быть, прольется слезами дождя, чтобы смыть твои ставшие ненужными следы и открыть путь для других, для ныне живущих. А затем... Затем вновь воплотить в себе бессмертие для того маленького и тихого человека, что идет, подрагивая на ветру, по твоим растворившимся следам.