Начало разговора

 Я ведь тогда очень Её любил.

И Она меня тож. Знали. Знали это оба. Но как-то не верили.
То есть до такой степени свыклись со своим чувством…. Оно притуплялось и становилось всё более и более непохожим на нашу любовь.

Жили вместе. Ну, не впроголодь, но и не в достатке. Зато счастье было. Как-то полно и ответно воспринималось время, окруженье. Да, всё.

Её женой называл. Вот ни чуточки не рядом даже с тем смыслом, с каким это обычно называют. Приятно как-то. Для себя. А она чуть в нос и шёпотом…. Милым, там. Или чем обычно? Человеком-пауком.

Шутка.



Институт был на двоих. Да тоже раздельно.
Летом это было.

Я из второгодней уже, чужой группы ушёл; ну, совсем: в армию. Отсрочку только взял. Автошколу окончить. На грузовик сдать. А тут – весна, зелень, капели, ё-моё, всё в кучу… и район у автошколы тот, где она жила. Она давно ещё в шутку провожать звала. В шутку,- так то оттого, что метро тогда у них затопило. И ехать по времени, как за город.
Ехать скучно? –Факт! И звала всех с собою.

Я переживал чуть той весной. Из-за мамки, в основном….
Нет.

Вру всё.
Раньше мы познакомились.
Летом второго курса. На даче.

Дачи были на одной пригородной станции, в сорока минутах ходьбы одна от другой. И я летом раз заехал. А там – баня. И брат Её с армии как вернулся, так всё не отойдёт. Дикий. Рыжий.
И баня.

Я-то до бани прям больной.
А тут под яблочко, да бидон первача. Это бродило такое. Недоперегнатое…….Сам знаю,что.

Я с Андреем приехал на великах.
Его вообще третий раз в жизни вижу, но вроде парень неплохой. Нескучный. Всё мечтал в Охтинском мосту золотую заклёпку найти. Они тогда шабашили…. Не важно оно.
Приехали, осмотрелись. Бах! Чую хорошо мне с Ней. Стройная, главное.
В джинсах, да свитере,- городских,- хрён разглядишь, а тут: в купальнике. Ну, под простынёй тоже там….

-Вот, что скалишься? Мыться, да пить тоже люди в баню ходють.


Лето ушло. Ходим туда-сюда сорокаминутными шажками. За руки держимся, разговариваем.
И, ведь до секса как-то неторопливо добирались, хотя?! Но как по шоссе – босиком из-за поворота. И пели. Пожалуй, больше никогда с таким удовольствием не пелось без музыки….

Счастье какое-то дурацкое, но всё отдать за него – не жалко. И в чём оно даже не объяснить….


Приехали в город вместе.
Она на неделю из дома пропала, не появлялась.
Ну, забыли…, забыли мы про всех.

Как же: примерная девочка. Не из, правда, скажем, высшего, далеко, общества. Но: стрёмно нам! Не орал отец-то. Обиделся только вот. Но, вроде, раз вместе пришли, так что сделает?

Зима. Мани-Хани. Казаки-белые джинсы.
Два конца города. Две окраины. Два часа в один конец. У каждого комната напополам с братом.
Но счастье было. Радость была.


Уехали родители следующим летом. А я в армию ломанулся. Зайду, дай, думаю. Пусть Родина обо мне забудет. А там, глядишь?


И тяжёлое время было, пока я там жил.
Девяносто восьмой, хреновый.

Перед службой пол года было у нас. Я водил грязные бесхозные грузовики, а она училась.
И поссорился я с ней. Думаю, что девчонку мучить. Ждать ведь начнёт. Совестью болеть. Дурью маяться.
Она, конечно, за неделю до – мириться, клясться. Всё по законам жанра.


В отпуск уезжал со скандалом. В штабе офицеры менялись. Начштаба Скрипников ушёл. А новому-то обещания предыдущего до фени. А тут тяжело было, что рядом. При относительной-то свободе.
Самый, помню, большой кайф был: вечером выходил я из кабинета в лес покурить. Хоть и бросил. И не курил службу. Ну, почти совсем. И ведь через дыру в колючке подлезешь, стоишь в метре всего…. Но Там. На свободе.

А один хрен – там и сям лес.

Так вот, отпуск.

Походы, пьянки. Рыжий, другой,- молодец. Зарабатывал тогда; не жадный был. Считай, половину всего съестного-спиртного без него б не было.

А мы как в армию пришли на зарплату двадцать девять рублёв, так и уходили с двадцатью девятью.

Есть на свете много добрых, хороших людей.
Вроде, и не особенно они и одаряют окружающих вниманием, да богатствами своими. А жить от них светлее. Лучше. Правильнее.
Я когда должен был вернуться в часть, поставили а наряды на два дня дежурными по части таких вот добрых людей.

И ведь не просил. А позвоню только, да скажу, что еду, что опоздаю на сутки. Смеялся Овчинников, понимал.


Сопли - соплями. Ни хрена тяжёлого в службе не было. Как везде.
Но вот это отсутствие свободы, да тупое, когда ничего от тебя не зависит, бессилие…. Глупость и быдло в огромных дозах. Утрированные, неестественные между взрослыми вроде людьми грызения. Крысятничество.

Часто хочу в армию.
Во сне вижу – нужно дослужить полгода. Ору на всех, что сволочи, а сам рад,… так рад. Кузька, Богатый…. И Жизнь и время. И возможность много, много кому помочь стать, быть, жить.

А там любовь. И сам ведь себе хозяин. А идёшь. Из дома сам….
Очень мы с Ней убивались.

Хорошие люди помнят добро. Оно от них разрастается и множится.
Азамат уехал на свою Белую Реку.
Я спел в клубе заму по воспитанию Кругом Тайга Чижа, в ответ на принудительное воскресное прослушивание рядовым составом восьмимартовской программы.

Приходило лето.

Каждые два дня приезжал в часть, либо приходил к моему Мартьянову хороший человек; и в списках вдруг сокращалась моя служба на пару дней.
Скрипников приехал, не забыл, каблуками поцокал.

Не зря не спалось ночью мне, зимой, когда девочке шестилетней горе поправлял: ножку кукле новую делал. Любимая ж кукла у неё была.
Ну, куклы, может, и не при чём. Я ж им и Родину т помогал защищать. Согласно специальности.


На месяц раньше со службы домой уехал. Никого не просил. Ни слова. А то, что раньше – всё было отработано. До копейки.


Бывает, ругает человек тех, с кем общается. И туда они, и сюда их. А выход от таких людей – соответственно.

Меня вот, повезло, столько настоящих людей в жизни окружает…. Не переводятся они в России. Главное, искать тщательнее: с кем общаться.


Приехал в дождь, как и обещал. Уж радовалась Она. И ко дню рождения брата Рыжего успел. И песен привёз – весь первый диск почти оттуда. И никаких сапог с ремнями. Почти.
Максидром увидел. По телеку. После двух лет «руки вверх» и иже с ими.

Вру. «Гайдном» и «Овалы» в кабинете всегда лежали. Да слушать-то их где….Два дня маг был.

Не спал ночь.
Грозу слушал.
На табурете в полутьме, помню, пишу… «Не заводись, если ломаный нож/ Мы не ушли, когда кончился дождь/ Не пропадай, когда выжатый весь/ Не засыпай, если хочется петь».

И тут вдруг вспоминаю и пишу про черёмуху.
Как гуляли, как цвела, как забыли обо всём.

-Какая там в жо…..первая, не первая! Далеко из ряда вон выходжящее. Это просто было чего-то особенного.
 
Жили мирно. В одной комнате мы с Рыжей, в другой – Таня с Рыжим.
Осень.
Прекрасная пора очей очарованье.

Задница надвигалась полная.

К октябрю должен был приехать их отец.
Мать жила не даче круглый год.
Курила Приму.

«Я куру Приму. Я хороший Дед».

Мы снова были на пороге бездомья.


Тогда же я начал, как в девяносто шестом для Сороки, рисовать.
Но, почему-то в этот раз цветными карандашами.

Это было последнее счастливое воспоминание о Ней.


Я, как водится, поддался своим странностям. Меня физически ощутимо тянет иногда к людям. Разговаривать, писать. Поймите,- относиться к совершенно случайному и вчера постороннему человеку, как к лучшему другу.

И дело не в простоте и не в растрындяйстве.
Представляете: Вас окружают близкие друзья, знакомые голоса, судьбы. Вы смеётесь во всю,…. И вдруг одно движенье ресниц - пустая комната.
Тишина.
Никого.

Я бежал из дома. От любимой, от стен, от запахов, которые сводили с ума и душили, словно астматика….
Я где-то вглубине сознанья легко анализировал поведение таких встречных, ловко уходил от навязчивых попыток нажиться. Но это было просто опасно, в конце – концов. Я не мог разделить с Ней происходящее в моей голове.

Или временами лежал, сидел. На диване. На траве.

Сейчас, по прошествии десяти лет я люблю прийти на пляж, присесть удобно и смотреть часами на людей.
Или в кафе уличном подкупить официантку – приносить чай каждые десять…

Это, как ветви леса и ветер.
Как горы и облака.
Как звук дыхания и пыль.

-Сам вижу; ни хрена не нпонятно. А ты попробуй опиши.

Это ведь мало того, что происходит где-то в голове.
Так ещё и скем-то третьим. О ком только догадываешься по беседам и реакциям первых двух…


Она очень переживала. Ревновала. Думала,что я…. А что тут можно думать?
И до последнего старалась верить. И любила.


Она часто разговаривала сама с собой. Стоит, ходит по дому и говорит что-то тихонько.
Я всегда очень беспокоился за неё. А она успокаивала.


Я гулял с Олей, недалеко живущей с мамой. Она бегала с ризеншнауцером по двору своего дома, тянущегося от нашего. Я смотрел на чужую жизнь и радовался. Как красиво дышит, живёт человек. Девушка.
Учитель бальных танцев.

У меня были глубоко дружеские чувства. Мы ни разу не переспали и, вроде, не пытались.


Мне нужно было подумать.

Я жил «от двух до пяти ночи», словами Чернецкого. Остальной жизни не было. Кто-то жил её вместо меня.


Мучить любимого человека. Кошмар, продолжавшийся последнее время не должен был касаться её.
Я говорил, что полюбил другую; как мог просил понять.
Она плакала.

А моя душа болела и те, кто жил внутри меня, ссорились и воевали.


Оли я более никогда не видел. А с Ней мы стали общаться только недавно. И стыдно. Стыдно и больно до сих пор, что я не такой, какой не знаю.