Первый снег

Звонком будильника начался ещё один день, похожий на все будни. Ничего
особенного не было запланировано, ничего не должно было сбивать привычный
ход жизни. Но всё-таки, что-то было совсем не так, а Ольга никак не могла
вспомнить, что именно. Было такое чувство, словно в пустоте комнаты,
укрытый незажжённым светом молча стоял кто-то очень близкий, родной и
ждал. Какая-то неловкость, как после случайно брошенного необдуманного,
грубого, стыдного слова, и уже невозможно продолжать разговор, но он всё
ждёт и смотрит, не сводя глаз. Смотрит без упрёка, но снести этот взгляд
почти невозможно. Щелчок выключателя. Нет, конечно, в комнате никого.
Должно быть, остаток сна, только чувство неловкости почему-то не уходит.
Она встала у окна, не отдёргивая штору, и, немного помедлив, произнесла:
«Во имя Отца, и Сына…» С первым звуком собственного голоса вспомнились все
обстоятельства вчерашнего вечера, и нашлось объяснение тяжести на душе,
которая мешала радоваться новому дню, запрещала улыбаться, как запрещают
сладкое нашалившему ребёнку. Пальцы, сложенные для крестного знамения
ослабели, рука опустилась. Несколько секунд она колебалась, но не смогла
преодолеть внутреннее сопротивление. Нет, сегодня не могу, нельзя… не имею
права…
Транспорт, безликая толпа, спутанные мысли…. Ей почему-то пришло на ум
женское имя Вирсавия. Ольга пыталась вспомнить, где его слышала, но ничего
не получалось. Интуиция подсказывала, что его обладательница была
необыкновенно красивой женщиной и её жизнь как-то связана с тем, что так
тревожило Ольгу сейчас, и о чём она старалась не думать. Ей никак не
удавалось найти хоть какую-нибудь мысль, за которую можно зацепиться,
развить, чтобы не возвращаться к той, главной.
Отвлекусь на работе, забуду обо всём и как героиня М.Митчелл «подумаю об
этом завтра». Ведь завтра всё, конечно, будет проще, может быть, даже
пройдёт щемящее чувства вины. Да и вины перед кем? В конце концов, кроме
меня никто ничего не знает… а всё же можно обмануть маму, друзей,
директора, в этом нет ничего удивительного. Но почему я сейчас лгу себе?
Ведь знаю, что все доводы – ложь до последнего слова…
Здороваясь с коллегами, Ольга постаралась выглядеть особенно весёлой и
приветливой, но, отвечая, они как-то странно на неё посмотрели. Казалось,
сослуживцы читают её мысли и за них дарят презрением. Работа не ладилась,
сосредоточиться не удавалось, не приходили верные решения. Через полтора
часа безрезультатных усилий она написала смс подруге, чтобы хоть как-то
развеяться. Прошло минут десять, сорок, час, ответа всё не было.
В обеденный перерыв все как обычно потянулись в кофейню напротив офиса, а
её почему-то не позвали, и Ольга осталась. Наверное, и раньше приглашения
не было, она и внимания никогда не обращала, просто сама весело срывалась с
рабочего места, устремлялась за всеми, на ходу кому-то что-то рассказывала,
а теперь возникло чувство покинутости, выброшенности из жизни. Пользуясь
одиночеством, Ольга попробовала дозвониться крёстной со служебного
телефона. Так хотелось услышать несколько тёплых ободряющих слов,
почувствовать себя любимой. Крёстная сняла трубку после первого же гудка,
но поспешила извиниться, сказала, что куда-то опаздывает, и обещала
перезвонить…
Когда рабочий день кончился, Ольга решила вернуться домой пешком, никуда не
заходить, вообще не тревожить мир своим присутствием, чтобы он не смотрел
на неё укоряющими глазами сослуживцев, друзей, случайных прохожих, как
будто все знают, что делается в её душе; просто побыть наедине с собой.
Неожиданно пошёл снег. Это был первый снегопад в этом году, и она невольно
вспомнила, что уже несколько лет мечтала вот так погулять по городу, чтобы
крупные хлопья медленно опускались на землю, путались в волосах и меховой
оторочке пальто; чтобы ничто никуда не торопило, не заботило. Не
выполнялось только последнее условие…
Впрочем, она с самого начала знала, что нужно делать и сейчас не принимала
решения. Просто знала, что сделает это завтра.
Первый снег неясной цепью ассоциаций возвращал в детство, когда
поднимаешься на цыпочки, чтобы облокотиться на подоконник, стоишь в темноте
кухни и, пока не позовут спать, смотришь на снежинки, кружащиеся в
освещённом конусе фонаря и исчезающие на мокрой черноте асфальта. Кажется,
так много их вынуждено растаять, что настоящих сугробов никогда не наметёт,
но проснёшься утром, а за окном бело. Пусть непрочен этот первый покров,
пусть каждый шаг оставляет на нём тёмный след, пусть весь он исчезнет уже к
вечеру, но в душе появляется такое ощущение, как будто ещё в одной сказке
добро победило зло.
На следующий день было воскресенье. Ольга проснулась без будильника,
наскоро оделась и вышла на пустынную улицу. Вчерашний снегопад слегка
припорошил тротуар, и за ней оставалась тёмная стёжка следов. Было ещё
слишком рано, и своды храма гулко отражали звуки шагов немногих верующих.
Дрожащие золотые блики свечей придавали атмосфере какое-то особое трепетное
очарование. Ольга встала неподвижно слева и ждала. Когда среди
молитвословий часов, раздававшихся с клироса, она различила «Помилуй мя,
Боже, по велицей милости Твоей…», вдруг вспомнилось, кто такая Вирсавия,
только её красота, действительная или приукрашенная Писанием, уже не имела
значения. Наконец, появился батюшка с Крестом и Евангелием.
Когда она вышла из храма, возобновившийся снегопад уже успел занести её
утренние следы. Ольга улыбнулась в первый раз за последние сутки: «…омыеши
мя, и паче снега убелюся»!