(из записок маркшейдера Сверчкова,
видевшего и видавшего - ЭТО)
Ну, времена. ... Ну, нравы...
Избитая фраза - скажете. Мол, в каждом веке кто нибудь да произнесет сие восклицание, дивясь жизни российской. Но других то слов не находится. И, если раньше редко так свое изумление выражали, то ныне с языка не сходит оно - так и вертится, так и вертится.
Ну, времена... Ну, нравы...
Жаль, никто читать не станет, а то сидел бы месяц в вахтовом поселке и писал без остановки, прерываясь лишь для сна да еды, фразу эту, ибо прочие слова стали вроде воробья, которого выпустишь, а он парит-порхает над заснеженной тайгой и пропадает точечным эхом, удаляясь и пропадая в белом мраке северной зимы.
Ну, времена... Ну, нравы... Да - отстань, ты - судорога словесная - о деле толковать надо.
А я о чем талдычу? О нем ведь. И, обещаю, согласно принципу канадских лесору¬бов – «в лесу о бабах, с бабами о лесе» - не упоминать более восклицаний о нравах - все о них и без меня могут судить; а также не хаять наше время - в нем живем, как известно, и не выбираем которое... И даже посмею вступиться за него - не все так беспросветно. Еще - благодарю Бога, что сподобил меня жить во времена пе¬емен. До того это занятно, что хочется, все, забросив, писать и писать о нем - не только хулу, но и то, что есть, то, что видится…
Все нынче, кто не ленив или ленив, но работать не хочет - в бизнесмены да предприниматели подались. А куда еще - коли ничего не производим; или производим то, что никому и даром не нужно. Если же производим нужное, то продает это «нужное» не тот, кто производит и соответственно деньгу за товар себе грабастает. Берите, говорят, себе сколько хотите, сколько утащить сможете - а где взять не сказали. Работайте, опять же призывают, на процветание страны, а про себя забудьте. Как в былые времена – «светлое будущее» стройте, но - не обессудьте - на всех его при дележе, («прохвостизация» - по научному) не хватит.
Люди, запутанные всякими «идеями», не знают, за что схватиться, чтоб на прокорм себе достойно заработать - нет такой возможности. Но хочется. И начинаем изобретать такое несуразное, что «вечный двигатель» не кажется крамольным в свете «новейших идей». На самоокупаемость школы, институты, университеты переводим. Из которых выходят полуобученные полуспециалисты с полукупленными полудипломами, которым цена определена ушлыми торгашами в подземных переходах - сколько заплатил, на столько ума тебе и отвесят…
Только чиновная братия от самоокупаемости открещивается. Не надо, мол, этого им. Оклады бы подняли - «на бедность» - и достаточно, а то приходится и взятки брать, и на стороне подшабашивать. Но «бедность» эта известна - скорее от ненасытно¬ти она. И потому никаких бюджетных денег не хватит, чтоб утробушки их наполнить. Даже, если каждому чинуше по собственному "Газпрому" выделить во владение вотчинное...
В городе горняков и металлургов - назовем его условно Ж… - жизнь не лучше и не хуже, нежели в других ему подобных и неподобных. В меру жулья откровенного, в меру тихого; в меру работяг, в меру трутней и бездельников; в меру пьяниц и трезвенников; в меру бичей-бомжей; в меру людей нормальных, в меру и ненормальных.
Как во всяком приличном по размерам и статусу, есть в городе. Ж… и психбольница. А как без нее? В ней соответственно непременные для всякого дурдома – «Нап¬леон», «Ленин», «Гитлер» и личности более мелкие в историческом масштабе. Последнее время к ним добавились «личности» из новейшей истории. Была Ирка-дура, теперь Ирка-Такамада; был Толя-рыжий - теперь сами знаете кто; в последнее время два «Ельциных» объявились, «Горбачев». Путина - пока нет. При власти. И к тому же служил ведомству известному, с которым шутить мало, кто решится, даже самый последний дурень.
В клинике своя жизнь. Такая же кипучая, как и за стенами ее. Но только искажена чуть, как в старом телевизоре, у которого сбита настройка и лица, поэтому кажутся вытянутыми ко лбу, выпуклыми по щекам и приплюснутыми по подбородку. Но кроме пациентов клиники, есть и обслуга многочисленная - врачи, санитары - за жалкое жалование (Именно «жалкое» - от жадности и «жалование» - от той же жадности, но возведенной в квадрат) присматривающие за бытом и ухоженностью заведения и его обитателей. Еще есть работники «котлопункта» - тоже получают жалование, но уже к жадности известной общепитовских кормильцев – как же без них родимых «математиков», знающих два действия арифметики - деление да отнимание, ибо прочие знать не обязательно - когда делишь да отнимаешь, у тебя в мошне соответственно прибав¬ляется и умножа¬тся.
Сами психиатры в былые времена к старости сами начинали походить на своих клиентов – так же хихикали и щурились; жесты от подопечных перенимали невольно - знать, всякая болезнь заразна - что грипп, что шизофрения; в словах несвязность появлялась. Ныне ж на молодых стала дурь нападать.
А как иначе - жизнь ускорила свой темп. К ускорению плюс перестройка - и не выдерживают слабые молодые мозги. Взять Главврача клиники - Геннадия Андреича Несюканова - на вид мужчина в рассвете сил и лет, едва за сорок ему. Чист, опрятен. С пациентами мягок, доброжелателен. Но что-то и в нем появилось странное - движения рук, что ли из резких дерганными стали; взгляд вдруг куда-то уплывающий в не земное. Да и как тут не свихнуться - полнейшая разруха в заведении. Из клиники выйдешь - а там, простите, что? То же самое, а то и хуже. В клинике на каждого дело заведено, где указано - чем болен человек, на какой почве сдвиг в голове произошел и, какую проказу жать от него можно. А по другую сторону палат - те же лица, но диагноз, если и поставишь кому, то вмиг схлопочешь за него. Да и палат не хватит – если всех ныне поме¬шавшихся умом лечить приняться…
Впрочем, и тут оговорка нужна - прок есть, но не всем. Вины в этом законов нет - их ругать, что в зеркало плевать. Дураку это понятно. И, если ему «проку» от тех законов да кодексов разных не отваливается, он и не блюдет их, заменяя своими не писанными - выраженными с постулатной точностью - многочисленными пословицами и поговорками про дурака...
Еще одна забота у Главврача - больные от бескормицы доходят вследствие упомянутой «арифметики» с продуктами питания в столовой клиники. Стены валятся. С потолка штукатурка пластами отваливается - уже не одну и без того дурью башку побило. Водопровод гнилой. Канализация забита. Тепло от батарей - самое минусовое, не греет. Как все проблемы решить? Нет спас¬ния, вроде.
Тогда и пришла Геннадию Андреичу мысль - припахать часть пациентов, пусть не полная самоокупаемость получится. Хотя бы часть расходов трудовой повинностью покрыть. Больницу на заработанные деньги не отремонтировать, но хотя-бы прикормить доходяг слегка, чтоб не тенями шлындали по коридорам клиники.
Город Ж… славен горняцкими традициями и народом соответствующим переполнен, но процент помешанных на тысячу жителей города в нем не отличен от среднестатистического.
Потому многие обитатели дурдомишка имеют горняцкие специальности – явная аномалия. Этим обстоятельствам и решил воспользоваться Геннадий Андреич.
Опыт работы на горном предприятии у Несюканова имелся - по молодости работал он в медпункте у золотодобытчиков, когда проходил практику студентом. Попасть в артель золотодобытчиков было трудно - дело денежное – брали за ум да сметку, за руки, из нужного места растущие. У Гены ничего этого не было. Но был дядюшка - член чего-то партийного - в обкоме служил и с какого-то боку золотодобычу опекал. Племянника и пристроил сезон поработать в артели. Денег племянник заработал преизрядно, а работой не перегружен - люди в артель подбирались крепкие и работящие, практически не болели. По мелочам обращались - простуда, зуб¬ая боль или травма мелкая (крупных травм при Несюканове в артели не случалось - Слава Богу).
Вот в артельное дело и надумал Геннадий Андреич вклиниться со своими дурнями. Дядя к описываемому времени пенсионером на даче ковырялся да на дворе доминошничал, но больше с удочками по водоемам и рекам обитался. Других каналов пристроиться к золотодобыче не виде лось. Потому в артель пристроить дураков Геннадию Андреичу не удалось. Не захотели золотодобытчики с полоумными вязаться, от нормальных людей отбою нет.
Но от затеи своей не отказался Геннадий Андреич. Жену - Ларису Павловну - в дело посвятил, чтоб посодействовала и подсуетилась по своим каналам. Увы да ах - и тут облом. Однако женка у Андреича - баба ушлая - поднапрягла мозги свои крученые-верченные, да и начала изобретать нечто. Eй и карты в руки. Кому, как не бывшей комсомольской активи¬стке и по совмести¬тельству тайной шлюшке в портовом городе, дело провернуть. Из песни слов не выкинешь - и в комсомольском бюро состояла блудня затейницей культурно-массового сектора, и затейно же известным древним способом - в порту, то есть - деньгу зарабатывала немалую.
Ныне Лариса Павловна собственную фирму имела под названием «Карад». Что это хитрое слово означает, и сама хозяйка вряд ли растолкует. Ни в од¬ном словаре не найдете его расшифровки. «Ларчик» же сей, открывался проще простого. Была в городе Ж... другая фирма – «Карат», процветающая на посреднических операциях да розничной торговле всякой всячиной, но не через магазины, а привлекая распространителей товаров, завлеченных рекламой, обещающей немалые блага и достаток.
На самом деле хлебной фирма была лишь для директора и его приближенных. Работникам пшик вместо масла доставался к сухарику, завалившемуся за холодильник либо газовую плиту.
Лариса Павловна офис оборудовала на нынешний манер - безвкусно; топорно назвать - плотника настоящего обидеть. Какая-то мебелишка из прессован¬ных плит. На столах что-то цветастее понаставлено - папки, подставки, причиндалы канцелярские. Работники целые дни лясы точат да компьютеры играми изводят. А редким клиентам такую дурь в глаза напустят - опера "Фиговая дама" да и только.
Правая рука директрисы - Надежда Кознина - риэлтером числится. Какое-то время и вправду риэлтершей работала в путней фирме - по торговле недвижимостью, куда попала по направлению центра занятости. Ей бы зацепиться за место. Но она решила, что умнее всех и начала свои дела проворачивать, оформляя куплю-продажу недвижимого в обход фирмы. Пару раз ей это удалось. И удачно. Разохотилась и стала этим маневром частенько «кидать» контору свою. Поймали «умницу» и вышибли с треском.
Лариса Павловна пригрела обиженную на все и вся бабенку, у которой и впрямь ум коро¬ток. Но и волосом длинным не пофорсит особо - лохмы какие-то цвета позапрошлогодней со¬ломы, как у пугала, из-под несуразной шляпки во все стороны вихляются, какие только и уви¬дишь на выставке мод или на какой-нибудь дуре набитой. Вот на Ирке Токомаде шляпка эта смотрелась бы. Но на женщине, претендующей на то, чтобы называться деловой, это гнездовье пернатого, никак не смотрелось.
Бухгалтером в фирме "Карад" служит Клеонистра Ивановна Рукосуйская-Вчера. Кроме отчества в этой абракадабре ничего суразного и ясного не найдете. Не имя, невесть какого происхождения; не фамилия - верно никогда и никем не слыханная, полосуя слух, не могут вызвать в голове слышащего эту словесную муть, ничего, кроме странного импульса, стрельнувшего в руку, чтоб почесать ею затылок либо повертеть указательным пальцем ее у виска.
Все сотрудники фирмы имели «корочки», что прослушали курс «межмента» в неких учебных заведениях или /точнее/ неучебных, которые в соответствии с коммерческой сутью берут деньги, но знания не обещают - по принципу уже упоминаемому «заплатил деньги и спи спокойно». Диплом же тебе нарисуют и знания дают, но не насильно - времени на изучения курса преизрядное отводится, преподавателей привлекают на такие курсы толковых. Можно кое-чему научиться. Но большинство слушателей на таких курсах, как на отдыхе или зимней рыбалке, обмороженными омулями пропучеглазятся, сколь по¬ложено, и, тряся «корочками» в бизнес ломятся, где в первую очередь голова нужна, а к ней документ соответствующий.
Еще один «омуль» - менеджер по продажам Осип Олегович Остолопов-Обормотов - бывший строитель, прораб СМУ - какое же дело «великое» у нас без всеми почитаемых «прорабов», без которых любое дело успешно, но если нет трудностей у нас, то и нет дела.
Пристроить пациентов мужа Ларисе Павловне не удавалось. Она и сама не особо верила в затею Геннадия Андреича. Но такова суть фирмы «Карад», ее «имижь» - чем угодно, с кем угодно дело ладить – лишь бы барыш получить. Для начала решила бизнесменша к своему делу дураков присобачить. К розничной торговле канцтоварами - пусть бегают по городу да продают ручки шариковые да карандашики.
Подобрал Геннадий Андреич двоих кандидатов - не самых шизанутых и на вид попригляд¬ней - для бизнеса Ларисиного. Бизнесвуменша новым сотрудникам по сумке с канцелярскими товарами всучила. Напутствовала:
- 1% от вырученного вам, а остальное фирме и вашей больнице...
Д умает - дураки - так и счету арифметического не знают. Знают и не хуже «умников». По тому не усердствовали, продавая товар. Зайдут с утра в одно-другое заведение или организацию; попредлагают ручки, карандашики да скрепки тому - другому и линяют куда-нибудь с глаз подальше - на речку или в парк – «свободой» наслаждаются.
Все же что-то продавать умудрялись, а потому Лариса Павловна от работ¬ников не отказывалась. Может, и наладилось бы дело. Но тут промах случился.
Затеяла Лариса Павловна дело торговое с какой-то американской аж компанией. Гонец прибыл оттуда для переговоров. Умаслить кого - Лариса мастак - старая комсомольско-затейная закваска на всю жизнь чай.
Переговоры к успешному завершению шли. Но тут американцу нужда естественная приспичила - в туалет.
Лариса в ожидании переговорщика млеет, предстоящий барыш в уме подсчитывает от сделки с простодырым янки. А тот из туалета выходит, навстречу eму дурни с сумками, полными канцтоваров. Один из них к бизнесмену подскочил, карандаш из сумки выхватил и под нос иностранцу:
-Купи, - молвит - Херр заморский, - около рыла холено-розовощекого карандашом «НВ» с резин¬кой стирательной на конце помахивает.
Бизнесмен - на то он и бизнесмен - от дурня не отмахнулся, вопрос задает?
-Сколько стоит? - хотя сам прекрасно знает, что и на десять центов карандашик не тянет.
Дурак и сам растерялся. Да к тому же и заика. Слово сказать не может. Палец один поднял - один, мол, рубль...
А янки-бизнесмен русских «деревянных» не признает. Жест дурацкий понимет, доллар с него требуют. Соглашается:
- О.… Да-да... Русский малый бизнес... Надо помогать... - и доллар продавцу протягивает…
Разошлись мирно дурак коммерцию свою ладить; бизнесмен переговоры до логического конца доводить. «Логика» в России своя. Пяток шагов сделал - навстречу Рукоеуйская. Бизнесмен ее спрашивает:
-Кто эти бизнесмены?
Рукосуйская прямо и отвечает:
- Какие это бизнесмены… Дураки с психбольницы подрабатывают.
У америкашки челюсть отвисла. Это надо же - пациенты из психбольницы ему - ушлому бизнесмену - десятицентовый карандашик за доллар втюхали. Что же тогда его ожидает, если он с нормаль¬ными русскими свяжется узами бизнесья. Ноги в руки и деру...
Лариса Павловна, узнав, что бизнесмен сбежал, очень огорчилась. Когда проведала, что причиной бегства американца, стала встреча с дураками, подрабатывающими в ее фирме, устроила Геннадию Анд¬реичу такой разнос, что тот три ночи спал в своем кабинете под охраной санитаров....
Худа, как известно, без добра не бывает. Нашласьтаки фирма, которая согласилась взять дураков на работу.
Фирма считалась перспективной. Просто требовалось время, деньги и кадры. Занималась она добычей руды открытым способом в глухой тайге. До железной дороги - без малого двести километров - возили руду по зимнику самосвалами.
На руднике, где добывали ископаемое, специалисты требовались. Нормальные люди туда не шли - зарплата малая, а в обещание, что со временем, когда будет налажена добыча и вывозка руды, она станет сверхвысокой - никто не верил. Кроме дураков, конечно. Им, какая разница - что за деньги работать, которые все равно кто-нибудь выманит-выцыганит; что за обещания, кото¬ые никто не сдержит. Итог одинаков - дурак он всегда в дураках будет. Это и диагноз, и приговор...
Ударил по рукам Геннадий Андреи с директором фирмы и стал подбирать специалистов из «контингента».
Механизаторов, взрывников и водителей - было сразу оговорено - не возьмут на работу. Все-таки механизмы сложные, взрывматериалы, мало ли, что взбредет в дурацкие головы. Не взорвут - так поломают все. Не поломают - так покалечат себя и других.
Специалистов решили подобрать на рудник - у них кроме головы ничего нет, если по¬бьют башку, то свою. Если не буйный, документ соответствующий есть, опыт работы имеется по соответствующей специальности – почему бы такого не пристроить к делу.
Геннадй Андреич по картотеке пошурудил и выбрал четверых специалистов.
«Левитан» - явно косит под сумасшедшего. А так - БОМЖ, горный мастер. Опыт работы на разных должностях имеется, но съехал с круга и мыкался без дела. Пока в клинике не пристроился, где ему в тягость все. Потому рад будет сменить обстановку.
«Толстой» - маркшейдер. И опыт, и образование имеются. Литературой немного оглоблен, но в остальном разумен и тих.
«Обручев» - молодой геолог. У этого болезнь от любви и пьянства. Шизанутым никак не назо¬вешь. Не в себе, однако, что заметно. Но среди лесов и в коллективе, может, придет в себя, оклемается без всякой медицины.
«Мичурин» - буровой мастер. На глубоком бурении работал. На неглубоком, эксплуатационном тем более найдет себя. На растениеводстве помешался. Так это ныне у многих. Как стало голодно в стране, как пошло дачничество - многим этот диагноз можно ставить. Даже диссертацию писать можно на тему об этом новом виде шизофрении. У «Мичурина», правда, аномалия и даже перехлест в этом деле - захотел со своими опытами по растениеводству в книгу гинессову попасть.
У каждого из претендентов свой бзик. Но у кого нет его. От малого ума – малый бзик – лягушками прыгают, бабочек ловят, чертей гоняют…
От большого ума - большой бзик. Это давно доказано. Вот Эйнштейн - теорию относительности выдумал – открытие. Но как это открытие простому человеку в деле применить? Раз открытие, то каков от него прок? Работает человек на заводе, фабрике или в колхозе, где « все вокруг колхозное и все вокруг мое». Так – колхозное или мое? «Колхозное» - фактически, а «мое» относительно. Безотносительно моим будет, когда переместится «колхозное» в пространстве и времени – пусть не со скоростью света, а черепашьим шагом – и окажется в моем доме либо дворе. И вот – самая заумная теория становится практикой любого – бери у «колхоза» все, что хочешь, а за руку схватят – ссылайся на Эйнштейна, на его «теорию несительности»…
Но дуракам такие теории некчему. Они в них и не вникают. Говорят им – не воруй. Они и не тащат – хотя и возможность есть. Не завидуй ближнему – очередная «лапша на уши» - и не завидуют, коли беда у соседа – то сочувствуют на полнейшем серьезе. На женок чужих не таращатся. И еще многих грехов боятся. Это что же тогда получается? Что зло на Земле не от дураков. А от кого тогда?
Работают дурни на руднике. Ничего не крадут. Да и что там украсть. Ведро руды? Так за него даже в клинике таблетку аминазинья не дадут. А долдонят – люди на рудник из-за малой зарплаты не идут. Дудки. Даже дуракам ясно – потому и не идут, что украсть нечего. А зарплата – тьфу. Где она не маленькая? Везде.
Поселили дураков на руднике в жилой модуль ИТР. Две комнаты им отделили. В каждой комнате по две кровати – спинки деревянные; наволочки и простынки цветастые и чистые. Шкафчик для одежды. Тумбочка для мелких вещей у каждой кровати стоит. Живи – не хочу…
Позднее еще плотниками да разнорабочими дурья напринимали. Но их поселили в модуль рабочих.
ИТР – овский модуль до вселения в него дураков «козлячьим» называли. После поселения в модуль наших героев – переименовали строение в «подлодку «Курск» - непредсказуемым казалось поведение новых поселят, не спалят, так взорвут избенку ометалленую – лешак их мысли подлые знает…
Стали дурней в курс дел вводить. Сперва инструктаж по технике безопасности провели с ними, как полагается. В журнал соответствующий начальник рудника записи об инструктаже стал делать дрожащей рукой – после крепкого пития накануне вечером да и ситуация странная получалась. Не каждый день и не каждому начальнику доводится инструктаж по ТБ проводить с пациентами клиники психиат¬рической. Умные не внемлют инструкциям заумным, а как дурни их бессмысленное толкование в свои головы уложит. Взял начальник за ручку шариковую, журнал вывернул, чтоб писать с наклоном и фамилии спрашивает.
- «Левитан Юрий Борисович», горный мастер, - первый инструктируемый отвечает.
Записал начальник. Левитан – так Левитан. Хоть Айвазовский с Кашпировским.
- Следующий, - командует.
- «Толстой Лев Николаевич», маркшейдер.
Начальник на «Льва Николаевича» глянул подозрительно. Однако запись в журнал сделал – мало ли однофамильцев бывает всяких.
- «Обручев Владимир Афанасьевич», геолог.
Этого без заминки занес в журнал бугор. Эта фамилия никого ему не напомнила.
- «Мичурин Иван Владимирович», буровой мастер.
У начальника губа задергалась от предчувствия какой то каверзы. Он со школьной скамьи помнил, кто звал «не ждать милости от природы».
«Левитан» все на свои места поставил. Назвал свою настоящую фамилию:
- Мы пошутили, дядя.… Записывай фамилию… - и после краткой паузы, необходимой для того, чтобы начальник высказал длинную фразу о дурнях испохабивших «сурьезный документный журнал», продолжил спокойно – Мартынов Леонид Валентинович…
За ним и остальные работники свои фамилии сказали. После складней все пошло. Каждый из дураков в лямку свою впрягся. Не шатко – не валко закрутилась «меленка дурней».
Покуда лето слякотное – осени вподобь – и сама осень моросью-поливухой дорогу к руднику, будто рванье ремушное, драли да курочили, лафа дурьему отродью.
В карьере под началом «Левитана» один бульдозер Т-330 – детище творчества общества безруких да безголовых – день работает, три на ремонте стоит. Ковыряет клычком руду, вгоняя в ее тугую крепь серпастую железку, и пыжится, пыжится, маясь техногенным запором. «Левитан» с утра к бульдозерку гнилоутробному подойдет, с бульдозеристом перемолвится о том, о сём и в модуль шагает – вздремнуть часок-другой 0 «с бумагами поработать» это называется.
У «Толстого» работы побольше. Надо кучки-штабельки, что нагреб накануне бульдозеришко, обмерить. Еще работа – отвалы пустой породы заснять. Мужичка ему в напарники (чтоб с рейкой нивелирной бегал) дали ленивого и квелого – курит без остановки или засыпает на ходу. Пока помощник от пи¬кета до пикета докостыляет, «Толстого» и комары, и тягомотина неединожды ужалят занозой досады. До обеда промаются – один от работы, другой оттого, что видит ту «работу» - и тоже в модуль возвраща¬ются. После обеда тоже присоединяются к работникам «с бумагами».
Иногда «Толстой» спать после обеда не ложится – не боярин – а тихо сбегает на реку Рыкву, что в паре километров от поселка протекает. В Рыкве хариус водится в малом количестве. Но, если полночи прихватить белой ко дню; ног не пожалеть – поломать их на кочкарниках, в кустах и, кувыркаясь на через валежины, то пяток рыбин разного калибру от уклеистого заморыша до приличного – грамм на 300 харюзины – можно изловить. Прямо на реке рабу почистит, посолит и в целлофановый пакетик завернет. На следующий день «малосолкой» друзей угощает. Радуется, глядя, как те с удовольствием каждую кос¬точку обсасывают, каждый хвост и плавник.
«Обручев» где-то молоток геологический раскопал с длинной ручкой, на которой дециметры зарубками отмечены. С ним он по утрам обход «ямы» - карьера – совершает. Чаще с «Ле¬витаном». Коли в ночную смену выхватит, где бульдозер пустой породы да в штабель толкнет, «Обручев» обязательно высмотрит – глаз у него цепок. «Левитану» на огрех укажет. А тот и рад своим голосищем могучим рудник сотрясти – трактор переорет, если нужда в том появится. Бульдозерист, однажды услыхав басище «Левитанов», сообразил, что к чему и воспринимал все слету и правильно. Мастер еще и рта не успел открыть, а мужик уже показывает жестами, что понял все. «Обручев» после обеда «с бумагами не работал». Собирал по комнатам книги – больше фантастику – и читал. Иногда прекращал чтение, отрывал взгляд от страниц книги, задирал башку кверху и что-то начинал бормотать. Но на это никто внимания не обращал – что за дурак без странностей.
«Мичурин» на эксплуатационном бурении вкалывал. Рокот дизеля и цоканье пневмоударника убаюкивали его и, будто завораживали. Но не до сонливости, а до какого то спокойствия, которое красит любого мастер знатного – глядишь на него и любуешься – как все ладно в его движениях, жестах и словах весьма редких, но бесценно уместных…
Летняя лафа и осенняя застойность отошли. Мороз сковал расквашенные дороги; снежком рытвины да ухабы на них подравняло. Пошла руда на "железку. Нагнали арендованных экскаваторов, бульдозеров, грузовиков всех мыслимых марок - КамАЗов, КрАЗов, МАЗов. И завертелось.
Руду уже не бульдозер ковырял. Взрывать стали. Следовательно, блоки под взрывы готовить надо - зачистить кровлю руды, скважины пробурить под взрывные заряды по сетки 3хЗ метра. После взрыв. Но опять держи ухо востро - кабы лишнего (пустой породы вместо руды) не увезли. Днем то ладно - видно, что грузят, что везут. А ночью - все кошки серы - всякая порода рудой кажется. Нагрузят впотьмах неизвестно чего, а поутру сo станции железнодорожной звонят и на чем свет стоит - костерят «Левитанушку» и «Обручева», что мусора вместо руды привезли.
«Обручев» во время таких разносов тушуется, начинает мямлить и оправдываться. Но тут "Левитан" у него трубку забирает и в ответ такое выдает, - на таком уровне децибельном, что кажется - за двести верст его слыхать без радиотелефона, вмиг всех по местам рассадит.
Одному "Мичурину" облегчение. Взрывные скважины бурить - не эксплуатационные - не отбора керна, не промывки. Запустил станок и стой рядом - поплевывай в небеса.
В начале зимы пополнение прибыло из клиники - восемь человек приняли на строитель¬ство плотниками да разнорабочими. Возглавил " войско", объявившийся вдруг Остолопов-Обормотов.
Осип Олегович, разодетый в «монбланы». Башмаки на ногах рыжие заморского пошиву-покроя. Харя, как у кота в масленицу, сияет и светится блажью похотливой. А как же - вон, сколько дурней в его подчинении. По бестолковости и от неожиданности смены жизненного положения разобраться ни в чем не могут, в poт Остолопову так и смотрят. А тот на подчинен¬ных-подопечных покрикивает с присловь¬ями разными, подчеркивающими, кто есть кто.
- Ты, чо, дурень…
- Ну, ты, идиот, тебя каким валенком делали – левым или правым? Гы – ы…
- Тут, вам дуралеям, не клиника, а – про-из-вод-ство…
Но так лишь в первые дни было. Со временем дурни поняли кое-что, в курс дел вошли. К работе тяга в них проснулась, в pукax уменье Фениксом пернатым взыграло, в головах умственное просветленье выявилось - стали соображать, что и как сделать, что ладно и к месту. В разрез с остолоповскими указаньями зачастую разумное - то шло. Осип Олегович и тут попытался дурней приспустить на земную твердь:
-Вы делайте, как я говорю. И не забывайте - кто вы есть . . .
На что один из дураков возьми и ответь:
-Знаем, что дураки. Ими и помрем. Но нашими руками все в этой стране построено, а не вами, придурками. И вопреки вам...
Взвился Остолопов - как посмел идиот огрызаться:
- Увол-лю... - заорал.
- И что? - спокойно дурак вопрошает, - В другим месте сгожусь. На дураков всегда спрос велик. А нет - так лучше в дурдоме по-тихому дурковать, нежели остолопьи указания выполнять.
Остолопов убежал, трясясь, как судорога живая.
На следующий день Геннадий Андреич приехал. Собрал всех своих «Побеседовал» - кому надо при¬грозил, кого и положительно помянул. А, уезжая, посетовал:
- Дурят нас, как идиотов распоследних, - уравнял себя со всеми – Целая артель трудится. А денег за это на счет клиники ко¬пейки не поступило. Одно радует - условия жизнен¬ные у вас получше, кормят посытней, чем в клинике. С тем и укатил. А дуракам дальше свой "воз" тянуть. Для «Толстого» дни тяжкие настали. Конец декабря - надо итоговую годовую съемку карьера делать. Работы невпроворот.
По такому случаю приехал главный маркшейдер Фирмы - начальник «Толстого». Выгрузили «бугорка» из «Газели», как бревнышко, и в балок, что на борту карьера стоял, занесли. На топчан бережно уложили. Прочухался к вечеру начальник, первое что молвил:
-Здесь обоснуюсь, чтоб быть ближе к "передовой".
Кто возражать будет - на передовой, так на передовой - чай не Фронт, не убьют «командующего» шальной или снайперской пулей. Но желание быть в авангарде предстоящего действа объяснялось дру¬им - козе понятно, что из балка можно в любой момент выйти на улицу, тормознуть первую попавшую машину, везущую руду на станцию, и заказать зелья. Пять-шесть часов минет, и получите заказ с доставкой к столу - всяк рад начальнику услужить, а обмерщику вдвойне.
Эдмонд Озлевич, или Монька, как его окрестил «Толстой», проспавшись, стал сразу, хватив на опохмелку стакашек граненый водярки, рисоваться - опойно-наполеоновской похвальбой - какой он бывалый да грамотный-умный. Между слов похвальбы стал «Толстого» поучать - что да как. Но тут Моне еще поднесли пару стаканов. Тяпнул Озлевич и на топчан пал, как шаромыга наполеоновский в снега российские - замертво и надолго.
«Толстой» за дело принялся с радостью великой. У теодолита час-другой померзнет и в балок греться бежит. В тепле, едва отогревшись чайком, калькулятор берет и начинает считать превышения, в журнал вычисленные значения заносит. Монька храпит, зарывшись в роскошное «монбланье».
И так целую неделю. Днем маркшейде¬ришка кувыркается - то в карьер, то в балок - погреться и посчитать журнал. Как стемнеет, в контору бежит и там уже данные съемки на план наносит.
30-го декабря Озлевич в себя чуть пришел - надо уже и домой на новогодние праздники собираться, в контору с докладом о проделанной большой работе отчитаться. Съемка, как на ладони, на ват¬мане вычерчена. Упаковал Монька материалы съемки и в «Газельку», ко времени подкатившую, запрыг¬нул и был таков...
На Новый год дуракам обед знатный сготовили. Поздравили. Отдыхать - бы после такой еды, вздремнуть часок. Но не тут-то было. Прилетел вдруг один из многочисленных директоров. Поволок троицу - «Левитана», «Толстого» и «Обручева» в «яму». Там к чему-то приколебался. Отчихвостил сло¬весно ду¬раков вместо поздравления и укатил сердитый "фертмаршал", вскочив в казенную «Ниву».
Новая рабочая в столовке объявилась. Мадам Кознина с Ларисой Павловной в чем-то разошлись. Но скорее сошлись - говорят - Геннадия Андреича делить стали. Но дележ не к чему не привел - всяк при своих интересах остался. Лариса Павловна при муже и фирме своей, Кознина при корыте разбитом.
Но и здесь в соответствии с фамилией нечто непонятное затеяла. Во время обеда все с «Толстым» пытается заговорить, знаки внимания оказывает дурню непонятливому:
-Миша, может тебе это положить...
- Миша, а может подливки долить...
Мише не до «мадам». У него с Озлевичем нелады. В конце января снова объявился Моня. Месяч¬ную съемку приехал делать. Естеетвенио в горизонтальном положении доставился на руд¬ник. И опять на «передовую». На «Толстого» сразу варежку разинул, орать начал:
-Ты, дурень чего понасчитал. Мне после пришлось все пересчитывать...
А «Толстому» непонятно, в чем претензия заключается. По всем инструкциям расчеты должны проводиться «в две руки», то есть двумя разными человеками, а не одним - разными руками. «Толстой» измерения сделал, рассчитал все в «первую руку» - что еще-то от него требуется? Об этом и переспросил бугра. Но тот еще сильней орать стал; слюной брызгать по сторонам, как верблюд кастрированный.
«Толстей» - дурак, против наглости и хамства приемам не обучен. Плюнул, растоптал и в «яму» пошел, в дело впрягся.
Работает, а вопли Монькинв из головы не идут. Чтоб успокоиться, Озлевича в Козла перекрестил и басню про него ладит-сочиняет...
....вот раз надумало зверье
в лесной глуши копать норье.
И - то ли в шутку, то ль со зла
бугром поставили Козла.
Лисице выпало вести
учет - куда и что везти.
Всем зайцам дали по кайлу.
Портфель один - его Козлу...
От обиды в голове целая поэма сложилась, так и свербит, колотится в мозгу. А тут Коз¬нина со своим обхаживанием. Проведала, что сдвиг у «Толстого» на литературной почве про¬изошел, подъехала таки. Слово за слово; вокруг да около. Раскрылась, наконец:
-Мишаня, ты, - говорит - в литературе разбираешься?
-Мм... - не знает, что ей ответить «Толстой».
А Кознина не отстает:
-Я, вот стихи сочинила. Ты, не посмотришь?
- Чо их смотреть. Я в них не толкую ни хрена.
- А, ты, посмотри, - и втюхала-таки свои писания.
Миша на досуге глянул тетрадку. Завитки ладные, но сложены похабно в бестолковые строки. Через пять минут потому закрыл «Толстой» тетрадку и решил в нее больше не глядеть. Но «поэтесса» на следующий день, как с ножом к горлу:
- Прочитал, Мишенька?
- Нет еще ... - не знает, как от липучей бабы отделаться. Неделю крутил-вертел. Наконец не вытер¬пел. Занес вечером тетрадь. Попозже зашел, чтоб, сославшись на полночье, слинять от Козниной без всяких объяснений. Но та и спрашивать ничего не стала, но глянула на «Толстого» масляно, потянулась томно. У того даже мысль соответствующая мелькнула - в силе мужик и при делах. Но, как представил, что потом придется выслушивать квадратно-гнездовые строки мамзелькиных стихов, сразу сник.
А на просьбу стихи прокомментировать ответил, что за такие стихи в дурдом не упекут, но и печатать не станут.
Со следующего дня отношение к Мишеньке изменилось. Тарелки неприз¬нанная «по¬этесса» чуть не в рожу швыряет.
«Мичурин» это подметил:
- Чо это, Миш, мадам на тебя так окрысилась?
- Да вот - стихи ее не оценил положительно…
- Понятно... - и хмыкнул «Мичурин» ехидно. Он был из тех, кто канцелярскими товарами - торговал вразнос от фирмы Ларисы Павловны и видел мадам Кознину в ее шляпках. Потому еще и добавил, успокаивая будто, товарища:
- Ты, Миша, не обращай внимания. Ей, если и нужна пара, так Ирка наша – Хакамада. Ак¬курат под стать одна другой…
- Пожалуй… - согласился «Толстой».
Через полмесяца мадам Кознина уехала на отгулы и больше на рудник не вернулась. То ли к Ларисе Павловне вернулась, то ли еще где прибилась и понеслась дальше по волнам «творчества» и бизнеса...
Добыча и вывозка руды шли успешно. Дураки в том не последнюю роль играли. Приближался праздник 23-е Февраля. Дураки, как никто к этому празд¬нику причастим - не умники же с одной винтовкой на троих Родину защищали. Недураки которые, те ближе к штабам да камбузам всегда льнут. Все остальные участки Фронта - дуракам. Пусть они и головы ложат под пули, и вшей окопных кормят.
Но для того, чтоб мозги запудрить людям, дураков показно чтят. Вот и на руднике по случаю праздника торжественное собрание устроили. Дураков всех до единого собрали на него. Поздравили, пожелал. Стали за хорощую работу часы вручать - кому будильник механический; кому электронные с му¬зыкой на мотив «Гимна Советского Союза», который лишь зазвучал едва, как кто-то из дураков запел, хрипя и фальшивя безбожно:
- Ломай, дурачина, за пайку хребтину...
Дураки заржали, но поуспокоились. Торжество продолжилось. «Толстому» тоже часы подарили, на трибуну для получения подарка пригласили. А тот встал и отказывается:
-На кой черт мне ваши часы. Лучше спецовочку выдайте, хоть ношеную. Околеваю в пижамке-то дурдомовской... - и сел на место, где сидел. Дружки в бочину ему тычут - иди, и бери часы, а потом у мужиков умных на фуфаечку их поменяешь.
То ли не понимает бестолочь смысла бартерного обмена, то ли и впрямь дошел до ручки, по месторождению в ремках бегая - мозги и так набекрень, а тут еще и обморожены - отмахивается от доброхотов.
Конфуз приключился. Но быстро сообразили начальники - другого дурня вызывают, а тот по примеру товарища своего упирается - говорит – мне бы лучше шалавку какую завалящую на ночку вместо часов либо мужика, который согласится за часы бабу заменить.
Совсем разухарилиеь безмозглые. Но что с них взять - без пригляду санитаров такую бучу затеют - ОБМОН вызывать впору, чтоб обмяли бока ухарям.
Но сейчас демократия. Все говорят, что хотят. Любому дураку - чем несуразней говорит - тем больше внимания. Останки Наполеона с острова Елены на Соловки перенести, кто согласен - все... За съеденного туземцами Кука с голландскими колонизаторами посчитаться - и тут все всегда готовы… Сарынь на кичку - все Стеньки… «Мичурин» вспомнил, что реабилитирован временно из дураков комиссией, состоящей из одного человека, с формулировкой - мол, опуская горшки с кактусами в скважину, он тем самым не вырастить их, хотел высотой два километра с целью попадания в книгу рекордов, а взращивал ростки нынешней демократии. Непонятно и путано, но что ныне стоит понимать буквально...
К выступающим садоводушко пробился и предложил часы, от которых все отказываются, отправить в дар борцу за народную справедливость Луису Корвалолу:
- Пусть Луисушка и впредь радеет за наши интересы в борьбе с американским мили¬таризмом во всем мире и во веки веков...
В зале кавардак начался - дураки хохочут; друг друга по затылку лупцуют в одном углу - в «муху» игру затеяли; в проходе между рядами трое недоумков обхватили друг друга с зада за талию и наклонились дружно – «слона» изображают, а еще трое на них запрыгнули. И двинулся «слон» к трибуне. Передний, что на «слоне» сидит покрикивает:
- Цоб- цобе… Цоб-цобе...
Ногами, как шпорами «слону» пытается жару поддать. Но угодил в пах тому, на чьей шее сидел и пытался в президиум въехать. Вопль раздался. Коренной в «слоне» взбрыкнул, из тела мамонтьего вывернулся и поводырю в глаз засветил.
Пошли «слоники» и «слоноводы» дубасить друг друга - по настоящему. А к ним и про¬чие присоединились. Самым ходовым «орудием пролетариата» оказались стулья, на которых сидели награждаемые и просто торжествующие по случаю праздника и раздачи будильников.
Да и сами будильники в ход пошли. Как приложится дурнушка будильником по кумолу - только брзвяк - то ли башка пустая, то ли часовой механизм считает мгновенья разгульного шабаша да взбрыкивает от обиды, что не дотикали положенное время, что не довел неожиданным своим включением среди ночи никого до инфарктного перепугу.
Драка закончилась также неожиданно, как и разгорелась. Дурак изображающий харю «слона», двигающегося к президиуму, на котором ехал самый хитрый из шизанутых, но физически слабоватый, валялся уже на полу и пытался уползти от мутузившего его. А мутуз так и замер с поднятой для очередного тумака рукой, так и замолк на полуслове:
- На чужом хребте в президиум едешь, а везущего в пах пинаешь, поганый демо...
Причина такого замирения проста. Дело было в обед. А в столовой – «кто
раньше встал, того и валенки» - не успеешь в первый заход, чего-нибудь да не хватит. Кто-то в запарке крикнул :
-Пельмени...
Может, и не обед имел в виду, а просто чье-то ухо пытался оторвать на пельмени. Потому - взорал и сам понял, что не о вражьем ухе думал в тот момент, а о том, что можно и без обеда остаться...
Вмиг опустело зало брани - стулья, будильники, тапки, брызги крови - что за побоище без нее. Столы сдвинуты, как на праздничном банкете - в финале его. Испуганные члены президиума медленно приходили в себя. Когда зал очистился от дурней, даже дар речи обрели. Но сначала у виска крутили. 3аговорили же разом:
- Что с дураков взять...
- Их даже не уволишь - не пьяные...
- Может смену потребовать им, а то человеками себя почувствовали...
- Санитаров надо сюда...
Про санитаров идея понравилась всем. Сразу и приступили к реализации затеянного. С главврачом связались. Коменданту поручили комнату для санитаров в дурьем модуле подыскать. И еще одну комнату - куда буйных помещать.
Геннадий Андреич претензию принял и пообещал организовать дежурство санитаров на руднике. Лишь посетовал, что жалованье у служивых малое и, неплохо бы, им какую прибавку да бесплатное питание обеспечить – хотя бы за счет больных, к чему санитары приучены и привычны до такой степени, что за свой счет питаться не согласятся ни за что на свете. Правда - народ, они ушлый и со временем найдут подход к столовке и поварам, но для этого время нужно. Могут разбежаться либо с дурнями шашни какие-либо затеять. Работать не приучено церберье - бывшие спортсмены да военные, за пьянку или воровство из войск списаны. С таким послужным прошлым далеко ли до беды. Химичить да воровать все равно будут - не без этого, но лишь бы меры не превышали. Но какова мера - известно всем - сколько не умыкни, а все мала. Жалко один "Газпром" в стране да РАО ЕЭС - на двоих только и хватило. А что остальным? Ничего? Вот и тащат помалу - на пропитанье - кому на день, кому чтоб с запасом на черный день, а все грядущие таковыми кажутся из нынешнего настоящего. И в этом безмерном хищничестве некоторые до того преуспели, что кажется - не хотят ли они все человечество пережить.
Комендант постарался. Санитарам подобрал две комнатенки в модулях. В одной чтоб отдыхали; в другой службу бдить, бумаги разные составлять на буйствующих, чаи гонять. Шкафчик примостить со стеклянными дверками надо, где всякие микстурки известные успокоительные хранить - рубашки известного фасону и пошиву, дубье резиновое, электрошоки раз¬ные, а также припрятанная среди дребедени медицинской лафита литров на пять со спиртом - для протирания инструменту успокоительного.
Под палату-карцер для обуйневших сверх меры приспособили емкость пятидесятику¬бовую. Приварили сбоку лестницу металлическую с поручнями. В люке дырок насверлили, чтоб не задохнулся страдалец-больной. Хотели матрас с одеялком туда кинутъ. Но подумали, что ду¬рень веревок из тех одеял наделает и удавится. Потому кинули пару охапок елового и пихтового лапнику - пусть шизики дышат лесным ароматом. Продиктовано это, конечно, не заботой о человеке - дурень удавится, беда небольшая - но, как потом изодранные вещи списать. А на лапничек прилег дуренька, пижамкой укрылся и спи - не хочу, постигая разумность земного.
Дело зимой происходило. Еще одна проблема - чтоб не заколел до смерти узник метал¬лической Бастильи от холода и мороза лютого. Решили и эту задачу-незадачу. Обязали банщика костер палить под карцерком, когда там сиделец какой пребывает. Не больно и стараться надо - шину автомобильную солярой облил, запалил и спокоен. Сначала изжарится дурень до одури, а потом морозцу радуется. Когда промерзнет до последней кости, жару как обрадуется. За день три колеса спалил - шесть раз в раю дурье рыло побывает…
Санитаров долго упрашивать отправиться в командировку в артель дураков не при¬шлось. Они и сами рады свалить из дурдома в места более "ягодные". В артели - они слыхали - харч хороший, пациенты не буйствуют особо. А раз харч есть в достатке - значит и момонушку набить можно, и в закрома руку запустить - поразжиться чем-нечем. В дурдоме все поисхудало - кроме тараканов, почерневших от бескормицы и передвигающихся лениво да неуклюже - будто, решивших для себя, что лучше пусть прихлопнет кто, чем такое переживать бесхлебье - чисто 33-й год на Украине, помноженный на 21-й год, но уже в Поволжьи...
Как только увидели дураки первого санитара, сразу сникли и напоминали уже не тех работящих мужиков, какими были до того - у которых, все получается с шуткой-прибауткои, подначкой незлой, анекдотом и прочей развеселостью на лице, а скорее тараканов, коим сужено доживать свой тяжкий век в казенных стенах клиники. Одежка на них опять ремушной безысходностью свисла; руки из рукавов ее корявыми сучьями вытянулись, будто за подаянием. Походка стала шаркающей, как у больных старцев. Разговоры поутихли, а если и решался кто-то на реченъе, то делал это шепотом да с оглядкой по сторонам - кабы не услыхал, кто и не истолковал на подлый лад сказанное. Охота ли в цистерне париться да околевать вперемежку. Дураки - дураки, но хитрость малая и у них есть.
Санитарам - лафа, а не житье. Спят - сколько влезет; жрут от пуза - продукты на дураков уничтоженные ахидским сторожьем списываются. Затребовали себе в комнату телевизор персональный. Дали - для защитников у нас никогда ничего не жалели - может, тем и довели жизнь нашу, что защитить некому стало сирых да убогих, что взять с нас нечего - а потому и защищать не хрен беспортошных всяких. Телевизор для санитаров из комнаты отдыха дурней изъяли. А те и не прореагировали на изъятие «ящика» - привыкли без него обходиться. Сериалы да фильмы, где все всех либо убивают, либо «трахают», теряя при этом память, им неинтересны. Они-то понимают толк в полоумъи, прошли через это. И фальшь в киношном действе сразу распознают.
Новости тоже не очень-то интересовали дурней. А кто хотел их знать, слушал по утрам «Левитана». Как в старые времена, когда в дурдом сажали не только за дурь, но и за то, что не работаешь, а хаешь «советскую действительность», ничего не предлагая взамен и препод¬нося свое гнусное тявканье, как некое мессианство, будил «Левитанушко» собратьев знакомым голосам:
-Говорит Москва... Говорит Москва... Работают все радиостанции Советского Союза. Сегодня (и дату называет) американские агрессоры без объявления курса, ввезли в нашу страну зеленые прокламации - подлую проделку ихнего Геббельса - для подрыва нашей экономике вразрез «деревянному рублю» и «зеленому змею»...
Дальше - Леня-Лева вещал какие-то пророчества, непохожие на правду, но оказываю¬щиеся ею. Это он поведал в «утренних новостях» и о будильниках: и о том, что к цистерне по¬ручни варят для того, чтоб оборудовать там карцер для особо буйных; и, что санитары понаедут со всеми причиндалами да зельями - тоже предугадал - его даже поколотить за это хотели:
- Мы-же работники здесь, а не дураки. На хрена сюда санитаров – мы же по два плана месячных добычи руды делаем...
На что Леня-Лева резонно заметил, когда к нему уже руки тянулись, чтоб свалить «нострадамку» на пол да потоптать слегка:
-Но вы же, дураки, что возомнили о себе - нормальными людьми себя засчитали. И не вы ли заикалисъ, что пора создать профсоюз работающих дураков? А у администрации, как в психушке, уши всюду...
Сникли дуралеи. Все правильно «Левитанушка» сказал. И о профсоюзе думали под лозунгом «Дуракам не надо доказывать, что они не дураки - в этом их сила» - таких дел бы на¬творили - сказка. И о людском-земном подумывали - кто о греховном, женку завести да дети¬шек малых настругать; кто о недвижимом, мол, домик приобрести в тихой сельской местности либо квартирку малую в городе справить; кто-то на движимое - на автомобиль - вздумал денег накопить, чтоб после раскатывать по стране и любоваться ее дивностями да чудами; кто просто жил - работал; ел; думал и о дне завтрашнем, и об всяких мелочах незначимых - радовался утру, что оно ясное; дождю - что дождь грибной; вечеру - что закат разливист и весел; погодью - что солнце и радость кругом...
Теперь же одна отдушина осталась работа. В ней и забывались малость. Санитары в «яму» носа не казали. Навешали им на уши, что в руднике радиация повышенная. Мол, нам - дуракам все одинаково - что радиация, что рационализация. Санитарам же здоровье надо беречъ, работа у них и без радиации вредная. Они это хорошо проняли - сауну оккупировали. Каждый день в нее ходят и не по одному часу просиживают в холе халявной. Дуракам туда запретили заходить - мойтесь в душе - а то от вашего, дескать, потного плотья дух нехороший и вредный для людей исходит. И ничего не скажешь против - и впрямь - напашутся за день, набегаются - сами чуют, что пропотевшие, но мыться то надо. Ладно – душа не лишают - спасибо санитарью родному. Это в дурдоме можно гнить, не мыться, не стричься. А на руднике люди кругом работные - механизаторы, электрики, водители. Неудобно перед ними. Они дураков считают спе¬циалистами, доками в своем деле. И разговаривают с «контингентом», как с людьми, но более образованными. Спросить не чураются - где и что. А на работе так и вовсе - душа в душу. Будто и не из психушного заведения выпущены, а также на работу приняты, как люди. Даже бывает еще, и посочувствуют дуракам:
- Вроде и дураки, а в деле соображенья поболее, чем у многих начальников. Поменять бы их местами, как дело от того выиграло бы...
Однако и на санитаров нашелся хрен крючком, которому задница с лабиринтом нипочем. Не то слово - обнаглели - оборзели захребетнички. Привезли свободного поведения девок и устроили в своем кабинете, превращенном в козлодерку, оргию с пьянством и танцами голых девок, закончившуюся побоищем. Уподобились они тем, кого призваны были утихоми¬ривать - расхлестали друг другу хари; девицы, в чем были (не были точнее) на улицу на мо¬роз выскочили и к дуракам в модуль ломанулись, чем тех смутили преизрярно. Но не своим видом - такое ли приходилось видеть шизанутикам - а тем, что именно к ним принеслись. С девками ремками поделились - с дурнева плеча и пижамки тем дороже шуб соболячьих показались. Чаем напоили бедолажок, как смогли, попотчевали - в очифиренные кружки да банки майонезные кипяточку налили доброго; хлебушка, намазанного сверху воймиксным мазутом, по ломотку дали. Поуспокоились сердешные. Пообещали в обиду их не давать дураки. Правда, как это «не давать в обиду» представляли смутно. На санитаров как попрешь - вмиг успокоят.
Но у тех свои разборки. Дураки только будильники во время шабаша поразбили, да хари дурьи с носами. А блюстители спокойствия все, что под руку попадало, колотили - и теле¬визор, и мебелишку, и, конечно, друг дружке личика холеные поразукрасили. Поутру выглядели намного непристойней своих подопечных. Так, что впору и местами понять их. Дурни - хоть и одеты ханыжно, но взором чисты; лики их сморщеные да проослевшие от пыли, грязи да долгой неухоженности все-же приглядней смотрелись.
После такого шоу-маскарада, начальство рудничное порешило:
- Дураков-то, если не взбаламутить, то тихие они и мирные. К тому же польза от них немалая...
Санитаров прогнали. Цистерну-карцер куда-то оттащили и зарыли в землю – отходы хранить мазутные. Остались дураки без телевизора, но и без надзору. Опять к сауне доступ по¬лучили - раз в неделю да получат «райское наслаждение».
Жизнь не сделалась сказкой оттого, что «надзирающий орган» убрали. Начальство ос¬талось. А оно ненамного от изгнанных санитаров умённостью отличается. Разве что чинами повыше, но фантазиями все же к дуракам ближе, но к настоящим, у которых диагноз не в «кар¬точке больного», а на роже прописан.
Сидя в конторе планов напридумывали - как руду дуракам добывать, сколько да от¬куда. Артельшики жилы рвут, ночи не досыпают, во сне руду-матушку зрят и головоломничают, как добычу разумно организовать. Но начальству разве угодишь.
Прислали план добычи. В нем все расписано. Маркшейдер участковый – «Толстой» - за голову схватился, ничего понять не может. Воображением не обделен, но представить ничего не может...
Бедолага на литературе диагноз заработал. Написал в свое время продолжение «Анны Карениной». В нем он на 1800 страницах рукописи поведал о дальнейшей судьбе Анны. Она не погибла, а лишилась обеих ног и, как в любом уважающем себя нынешнем сериале, отшибло ей память. А сюжет – понятен - странствует Аннушка по Руси на костыльках, про жизнь-бытье людей узнает; себя пытается отыскать в эфирности мирского духа-памяти. Бичует на нынешний манер - то ее бродячие собратья бичи изнасилуют; то полицейские ошмонают и тума¬ков навесят; то в дом инвалидов определят, где все разворовано донельзя; то запьет в лихой компании на пару недель; то «новую жизнь» начнет с пенсионером - бывшим военным, потерявшим на Русско-Турецкой войне обе руки, но зато есть ноги - он и носит Аннушку на работу бухгалтерскую в артель пимокатов – баба то она грамотная.
Отправил «писатель» свое детище в какой-то толстый столичный журнал. Кто надо прочитал «роман» и отправил его в психбольницу города Ж..., где жил и работал автор. С резолюцией, в которой говорилось, что, если не вылечить «писателя», то он испохабит всю русскую классическую и советскую литературы - «Бесов» посвятит родной коммунистически партии; «Мертвых душ» - спекулянтам и «цеховикам»-фарцовшикам; «Поднятую целину» - завоеванию Сибири Ермаком: «Как закалялась сталь» - строительству славного детища Петра и родине всех русских революций - Ленинграду...
Просвятив читателя в фантастичности маркшейдера, представим - как работалось ему, там, где его бы воображению да смекалке разгуляться. В башке у него такие теории добычи руды - именно на этом руднике - роились - хоть новый опус пиши. Но не решился. Ибо знал уже - к чему ведет «свободный полет» в любом деле. Наказуема свобода творчества, жестоко наказуема. Поэтому обязанности свои выполнял ровно настолько, насколько требовала того работа - чтоб начальство несильно шпыняло и чтоб дурни в отлынивании от дел, не заподозрили.
Вынес он участок добычи руды, согласно плана, на котором стояли подписи всех мыслимых и немыслимых начальников. Стали руду добывать на том участка - пусть и не совсем разумно - но все же ладно и делово.
Тут и сами начальники пожаловали. Самый из них главный увидал – что и как творится - плеваться начал. Маркшейдер под горячую руку попал первым. Начал объяснять было инженер - что к чему. Всю логику действия растолковал - по-своему, на дурацкий манер, но технически вполне обоснованно. И на подпись Начальника в «плане» указал, согласно которого велась добыча руды, робко и ненавязчиво:
-Но ведь «план» Вами подписан...
Замолк на миг Начальник, будто в рот ему булыжинка рудная угодила и застряла в горле. Но проглотил каменюжку - глотка, что труба канализационная диаметром тыща двести миллиметров - опомнился и пуще прежнего орать стал. Вы, дескать, сами должны планировать добычу, а нам готовые планы на утверждение присылать. А о том не подумал – если дураки еще и планировать начнут, то, сколько придурков без дела останутся.
Но «Толстого» это уже не задевало. Он, как улитка, в скорлупу своих грез провалился-упорхнул и сюжет стал ладить в соответствии с моментом о Попе и работнике Балде...
Надумал Батюшка во флигельке своем четырехэтажном с верандой, мансардою и гаражом подземным на три единицы автотранспорта евроремонт сделать. Нанял Балду. По рукам ударили. Батюшка работнику показал, где материал для ремонта лежит - мелочишка разная - с миру по нитке и прихожа¬нами навезенная; оставил ключи от флигелька и всех кладовок да коморок и укатил на Канары, чтоб вдали от мирских сует о вечном подумать, о пастве своей погоревать-попечалиться в райских кущах.
А Балда тем временем бригаду собрал из подобных себе шаромыг. И такой «евроремонт» закрутили, что и описать трудно. Сперва аванс пропили-прогуляли; затем материал строительный по крахам батюшкой собранный в распыл пустили. Всех тварей животных - курей, гусей, поросят, коров-бычков - что не продали по своим домам да poдне растащили. Когда от флигелька крыша да стены остались, за дело бригада принялась. Люди в бригаде, как наподбор, всяк за день пропьет столько, сколько батюшка за год службой да подаяньями наберет-накопит. А тут бригада целая таких ухарей. Ну и, конечно, клиент на халяву падкий тут как тут. Кто же за «пузырь» не приобретет оконный или дверной проем - пусть и «бэушныи».
Целую неделю вереница машин у батюшкиного флигелька стояла. Балда только распоряжения раздавал, в какую машину сколько и чего загружать.
- В КАМаз – тыщу штук кирпича да входную дверь...
-В Газелъку рам оконных три штуки. Быстрее, хлопцы, к батюшкиному приезду флигелек надо отделать до неузнаваемости...
- А, ты, дорогой, убери свою колымагу, коли товар не берешь...
И деньги за пазуху сует - комкая и не считая. Бутылки в комод ставит, который продать отказывается. Объясняет:
- Антиквариат, понимаешь. Вам, дерёвне, будет не по карману роскошь эдакая.
- Тыщу долларов даешь - бери...
После словосочетаний «тыща» и «долларов» покупатель тихо исчезает.
Вначале хотели продать флигелек целостно, но нужно канитель разводить с оформлением да выправлением разных бумаг - до приезда хозяина не управиться. А по частям то все в миг и уевроремонтили, был флигелек, и нет. Без нотариусов обошлись, будто по писанному все сотворили...
Приехал Поп с Канар. У «дома» своего из такси выползает - загоревший, здоровый, холеный, как буржуи откормленный. В воротах, на кото¬рых уже створок нет - все ушло по делу лихому, Балла стоит, улыбается.
Смотрит Поп на пустоту космическую и ничего понять не может. Все-же выдавил:
- А где Флигелек?
- Не видите разве флигелька, батюшка, - и хрясь в лоб Попу кулачи¬щем.
Искры из глаз служителя легализованного опиума дли народа:
- Нет...
И второй раз ему Балда звезданул. А Поп свое:
- Не вижу, Балдеюшко...
Пришлось еще раз Балде лоб поповский потревожить тычком доб¬рым.
Просветлело в голове у Попа:
- Вижу теперича. Славный мой флигелек. Занеси, мои веши, Балде¬шко, на третий этаж в кабинет...
И на яблоню полез, которую - понятное дело - обтрясли до последнего плода. На дереве и сидел трое суток. Потом надоел всем. Кто не идет всех в гости зазывает:
- Зайди, соседушко, во флигелек ко мне почаевничать.
А когда нет никого на улице, распевает что-то на один манер, мешая в кучу-малу и песни нынешние, и молитвы:
-Заходите в мой дом...
...ежи еси на небеси...
...буду песни вам петь
и вином угощать...
Пожалели сердешного. Сколько - же может человек без питья и хлеба на дереве сидеть, будто ворона ощипанная? Еще свалится оттуда и шею свернет, кто ответит...
А так сняли бедолагу и в клинику на казенный харч определили - дуркуй там сколько влезет. Батюшка и дуркует по-тихому. Как вспомнит про флигелек, берет бумагу и начинает вырисовывать этажи будущего своего флигелька. Когда лист, на котором он свое архитекторство творит, заканчивается, он, разошедшись, на столе рисует окна да этажи; после на пол соскочит и по полу палочки выводит - покуда в стену не упрется или санитары не остановят.
В артель "Архитектора" - так его прозвали в заведении - не взяли. Что ему тут делать? И без него безголовых хватает - то колхозом целым туалет на два очка неделю с лишним колотят; то башню водонапорную поставили зимой на мерзлый грунт, а она, как весной поблазнило, пи¬занитъся стала - трубы лопнули на стыках сварных и вода во все стороны радужной каруселью хлестать начала, как фонтан александрийский.
Все же просветлело в голове у «Архитектора» - божеское прервало нечисть наносную мирскую - сбежал он из клиники бос и раздет в леса забубенъские. Построил там шалашик и ос¬новательно душой исцелился и многих затем исцелил...
Начальник, пока «Толстой» старую сказку на нынешний манер переиначивал в голове, успокоился, в машину вскочил, как наезднишко лихой и умчался вдаль полнощную.
Часа не прошло - другой начальник прикатил. Ему дураки доложили – все, как есть - как дела продвигаются, что другой начальник до него был и лаялся шибко. Но этот начальник хвалить стал дураков - потому что предыдущий хаял. Сколько начальников - столько и мнений противоположных совершенно. Но каково дуракам-то, ибо на каждого шизанутого приходится, как минимум, по одному санитару, психиатру и начальнику. Правда и на каждого начальника, имеется другой еще больший бугор, по отношению к которому он тоже дурак. И так до беско¬нечноети. Не дурак у нас только Ельцин был, а теперь Путин, оттеснивший своего приемника в стан дураков. Так что «дурак» - понятие ступенчатое. И на этой лесенке дураков, легко только тем, кто не стремится вверх по ней. Попал в дураки - и не тужи об этом. Хуже, если придурком назовут - это уже не диагноз, а приговор...
Дуракам нашим (и ненашим тоже) законы не писаны. Так говорят. На самом деле все несколько не так обстоит. Своя есть и в дурацкой среда юриспруденция. Не понимают этого лишь те, кто себя к указанной категории российской части человечества категорически не при¬числяет. А потому и вещают, что дураки правила нарушают, презумпцию не блюдут.
С другой стороны - лучше пусть не будет никаких законов, чем некоторые действую¬щие ныне, от которых кроме вредности проку нет никакого. Впрочем, и тут оговорка нужна - прок есть, но не всем. Вины в этом законов нет - их ругать, что в зеркало плевать. Дураку это понятно. И, если ему «проку» от тех законов да кодексов разных не отваливается, он и не блюдет их, заменяя их своими неписанными - выраженными в постулатной точности многочисленных пословиц и поговорок про дурака...
Никакому недоумку, например, не придет в голову, походя оскорбить женщину. Но, если...
Но, если эта женщина главбух 000, к которому на время приписаны дурни. Ничего она им плохого не делала - взаимно, впрочем. Пятьдесят лет ей исполнилось. И радуйся, что таких лет достигла предпочтенных. С родней это дело отметь, в коллективе бухгалтерии вспрысни с коллегами по случаю юбилея.
Но мероприятие это «раскрутили» по всем правилам нынешнего "шоу-бизнеса" - не на всю, а на все катушки. Сначала в конторе попраздновали в тесном кругу. Может, этим бы все и закончилось. Но приспичило юбилярше «мир по¬смотреть». Просьба именинницы, которая кроме главбухства еще и депутатом каким-то является, закон. В конторе почет и уважение, среди коллег-депутатов, как у Райкина – «ты, меня уважаешь...» - тоже. Значит и народ, должен уважать такую особу. «Народ» может и вынужден ува¬жать, но кроме него на руднике еще есть и артельщики откомандирован¬ные из известного заведения, где на фоне «гитлеров» и «наполеонов» депутатка, как блоха, лишь в микроскоп видна и на трезвую голову.
А этой захотелось уважение народа воочию вкусить. Раз желает - вмиг организовали. Для знатных гостей и начальственного балдежа недалеко от рудника козлодерочка соответствующая имелась - на берегу таежной речки среди сосен домишко слажен. Банька при нем. Нумера для уединения персон грантных. Курорт не ку¬рорт, но раишко знатный.
Мигом повскакивала в свои "джипки" гуляющая на именинах знать и караваном двинули на рудник. Чуть раньше гонца туда отправили, чтоб встречу гостьи организо¬вал с вручением подарка, и произнесением хвалебной речи.
Телевизор вручать обязали кого-то из «народа». А речь хвалебную должен был зачитать геолог - из дураков - Митя Минин, прозванный народом за некое созвучие Миниетом. Молодой, лет пять, как институт закончил. Но свихнулся во время «обмывки» диплома, когда радость от получения его омрачилась разбитой любовью к однокурснице, с которой все шло после долгой канители платонической любви к браку, и, которая предпочла вдруг невесть откуда появившегося господинчика старого, но богатого - как в банальном сериале. От такого раздвоения злостного и горького в голове у Мити произошел сдвиг мозгов в разные стороны, и эти поло¬винки мозгов начали меж собой тяжбу. В конце концов, та часть, которая была "Академиком Обручевым" пересилила ромейкину и начались сборы к Земле Санникова. Митя ходил и зазывал всех принять участие в его экспедиции, долдоня при этом известные слова из соответствующего фильма:
- А птички-то каждую весну летят...
Чем закончились эти сборы - понятно. В клинике паренек от дури отошел вроде. На Землю Савинкова уже не собирался. Его к выписке готовили. Но тут стали специалистов в артель наби¬рать. Митя, находясь на излечении, обитал в одной палате с «Толстым», с которым сдружился преизрядно и сразу же изъявил желание поехать на работу вместе с другом. «Толстого» в артель записали чуть не первым - без маркшейдера, какой рудник....
Когда Митя прочитал речь в угоду и похвальбу жабоподобной главбухше почти до конца, то вдруг споткнулся о фразу, какая «она молодая и красивая», и с ним что-то случилось - приступ очередной что ли. Он хихикнул, будто икнул. Воды из графина глотнул, не наливая ее в стакан. И вроде успокоился. Уходитъ-бы от трибуны надо, а он стоит. Будто сказать что-то желает от себя. Ре¬шился:
- Дорогая, Марья Семеновна, видя вас такой…- пауза-вдох - такой цветущей и благоухающей, мне невольно захотелось на Землю Санникова, - и выскочил из комнаты отдыха, где творилось действо.
-Я с тобой Митя, - и «Толстой» бросился вослед. А как иначе?- пропадет молодой на Земле той проклятой. Как он – «Толстой» - жить после этого будет. Никогда не простит, что отпустил юношу в такие невозвратные дали. Погибать - так на пару.
Их дружбу и партнерство полезное для дела заметили даже начальники. На каком-то собрании даже отметил это один из них:
-Как слаженно и эффективно работают геолог в паре с маркшейдером... - и еще какие-то слова хвалебные произнес в адрес «Толстого» и «Обручева», а закончил дифирамбь весьма умиленно скривив рожу - Так они дружны, будто «голубые»...
Демарш Мити и «Толстого» быстренько замяли. Хвалебство вошло в размеренное русло. Начальство убыло в таежную козлодерку; народ и дураки по своим рабочим местам.
После этого инцидента Митю хотели отправить в клинику. Мол, произошло обострение болезни, но «Толстой» пообещал, что тоже будет «обостряться» и сожжет всю маркшейдерскую документацию вместе с собой. Однако работа шла и без того со скрипом, а тут надо менять двух ключевых специалистов - геолога с маркшейдером. Попробуй, найди на их место новых дураков. Нормальные-то люди за такое мизерное жалование работать не согласятся. Дураков же пока найдешь, пока они в курс дел войдут - все производство прахом развалится, старый дурак - лучше новых двух. Поостыли, поразмыслили, что дурак за «козла» не ответчик, и тихо позабыли о происшедшем. Беседу, конечно, на воспитательную тему с ними провели, где припомнили им, что и «Толстой», и «Обручев» немножко недочеловеки. И место им в психушке, где, как им известно, ни хрена, ни редьки, ни сладкого...
Народ, к дуракам относился сдержанно, однако с некоторым даже уважением. Понимали - что неспроста угодили мужики в столь не почитаемое заведение. Но не от глупости - же. Видно - как работают. Без ума дела не сладить. А то, что бзик произошел с человеком - так он у каждого человека есть, у которого голова на плечах, а не тыква. Большой бзик - от большого ума. С малым тоже в дурдом попадают. Но эти по мелочам - бабочек зимой ловят, от чертиков отмахиваются с перепою.
А люди умные - в знаменитые личности перевоплощаются. Вот была у «Толстого» тягомотность от желания писательствовать, так он и замахнулся не на какого-то детективщика, перекладывающего, как в детском калейдоскопе, ментов с жуликами; проституток с сутенерами; убийства с воровством. На самого, понимаешь, Льва Николаевича «замахнулся».
Много ли ума надо и таланту, чтоб изобразить нынешнюю «мухобойню»? А вот изобрази - как душа мучается от душегубства - тут Достоевским надо быть. Есть ли такие среди тысяч аппликаторщиков детективного жанра? Если даже есть, то искать их, точнее его - множественное число тут не катит, надо где угодно - на помойке, в глуши, в бичатнике, но не среди вошебойников и сексописцев...
Геолог - друг его - Обручевым себя почувствовал. Замахнулся крепко - что говорить. Но какой дурак не мечтает стать «наполеоном». Высокого полета парень. Не дачку в пригороде столицы возжелал заиметь, а целую Землю. Свою, по молодости да по дуровству заимствованную, но может это только по малости лет такие помыслы. Поживет он с десяток лет в научной среде, в библиотеках да архивах пороется - поковыряется, по экспедициям помотается - пусть не Землю отыщет, а хотя бы месторождение, какое. Рудник бы после него остался – спроста ли жизнь будет прожита? Нет. И пусть даже чахлого месторождения не найдет, зато, сколько дорог пройдет, сколько людей встретит всяких, о которых после пиши, коли, есть талант да желание романы дивные, где «земли» позанятнее, ибо видены были тобой и топтаны ногами до усталости и дрожи тоже твоими...
Не прост и «Левитанушка». Ростом мал, но взгляд его до того пронзающ, что любого смутит, коли вопьется в кого им «Левитан» - хоть начальник то будь, хоть из дураков кто или работяг рудничных. Видел он, верно, своим зрением гораздо больше, нежели на лице написано у человека. Хворь мог выгнать, зубы заговорить больные. А то и просто подскажет:
- Неловко мне говорить, но ты…- и далее предостережение либо совет какой-нибудь нужный да уместный дает.
Сначала шарахались от него. Но потом прислушиваться стали. Даже пытались подъезжать некоторые к нему - мол, скажи, что в жизни ждет.
Отмахивался «Левитанушка» от назойливого просителя, ибо всякое «пророчество» сил требо¬вало. А попусту тратить себя на досужие искания в чужой жизни кто же захочет.
-Ты, сам-то что видишь? - вопросом - обычно начинал отделываться от просителя.
- Да, вот... Понимаешь... Надо бы... - и на том сникал проситель, ибо слов не находил. То ли чародей лишал его разумного толкования желаний; то ли, в самом деле, такая мелкая и докучливая нужда была в просьбе, что и сам обратившийся не мог понять суть своих домоганий.
А когда-то был «Левитан» обыкновенным гражданином страны, которая казалась мно¬гим почему-то несуразной - мол, свободы нет для языка-помела; а идеалы казались такими - пустыми, что, когда час настал, ни¬кто за них и не вступился - хотя кое за что из того прошлого следовало и заступиться. Многого в той стране не хватало. Но - оказалось - самого главного и не было – разума. Ума и образованности в избытке. Но понятия - чего же хотели, когда рушили в очередной раз и до основания – ни у кого не было. Свободы желали да демократии. Получили. От таких «завоеваний» у многих «крыша» повредилась, ибо - кто ее больше желал, тот ее меньше получил. Демократии и свободы лишь кодле придурков хватило, как в свое время «светлого будущего».
Ходил горный мастер - тогда еще не «Левитан» на свою шахту. Трудился. Стаж зараба¬тывал. В партию вступил, как требовал тогдашний этикет, ибо продвижения по службе без этого звания невозможно было и вообразить. Делал свое дело ладно и с желанием. В героическое соцтрудничество не лез шибко через горло да хитрость, но и в хвосте не плелся, как говаривали.
Но тут началось. Все разом - безработица, демократия, семейный разлад. В итоге оказался мужик у пресловутого «корыта» – квартира-малосемейка обшарпанная у бичей по дешевке куплена, да машина - иномарка - чуть не, первым в городе приобрел непростыми путями через цепь - бартер, знакомства, везуха.
От тоски, негаданно свалившейся, да безделья попивать стал чрезмерно. Квартира, когда выпьет, не давила убогостью и пустотой. Машину - продал, а деньги от продажи в банк положил, чтоб на халяву пожить. Что с банками в один прекрасный день стряслось - известно. Все через это козлодерье прошли. Остался бедолага вовсе ни с чем. До того, как машину продать, подрабатывал на ней в перерывах мешу запоями. А тут ни халявы, ни Колыму
Беды-то одна за другой шастают по пятам за человеком, коли прицепится одна. Успевай от них только, как от мух назойливых, отмахиваться да уворачиваться. Оказалось, что и «малосемейку» ему с нарушениями закона продали. В итоге оказался на улице мужик. Перенес вещички к сестре, а жить там негде еще одному человеку - по одному квадратному метру приходится там на жильца - меньше, чем на погосте. Так и перебивался – то у знакомых переночует; то на хате бичевской - где бухает, там и «живет».
Но однажды повезло вроде - с женщиной познакомился. Та на рынке приторговывала. Алкоголичка законченная. Днем с ней на рынке ошивается. Вечером квасят на пару. Утром проснулся однажды - тоска зеленая. Хозяйка ушла, радио включенным оставила. Там «европишко – плюс» что-то под нос себе гундосит. Специально что ли туда гундявых набирают – подумалось - то ли гайморит у них в заднице, то ли геморрой в носу.
Осерчал - обладатель левитановского гласу. Отправился искать, где эти гундосые сидят да вещают. По дороге «пузырек» прихватил. Язык киевястый довел до нужного места. Для уверенности хлебнул водярки из горлышка и устроил «разборки».
Милиция, приехала мигом. Повязали мужика и на пятнадцать суток упекли. Там по утрам он и начал свое «вещание». В пять утра - часы сверять можно:
-Говорит Москва... Работают... - и так далее.
Менты его и по-хорошему и по-плохому - сами понимаете как. А тому - кол на башке теши - неймется. Его даже умолять пытаются:
-Левитанушка, ну помолчи, пожалуйста...
И матерят-костерят, на чем свет стоит:
-Ты, Левитан долбаный, пасть закроешь или нет?
Как о стенку горох - свое гонит и гонит «Левитан». Тогда и пригрозили ему:
- Не заткнешься - определим в психушку - там и вещай придуркам, сколько влезет.
А тот прикинул так да сяк - к бабе - торговке возвращаться не хочется; опять бичевать - ну е к лешему. Рассудил в итоге - то ли здраво, то ли не очень:
- Уж лучше «Левитаном» в дурдоме, чем бомжом в родном отечестве, - да и добавил децибелов в утренних «новостях». Добился своего - поместили его для обследования в психушку, да так и оставили там «до полного выздоровления». В психушке тоже на рай в шалаше. Приутих. Без пользы не выступал, да и на излеченного не «косил». Пока про артель не услыхал - так и дурковал потихоньку. А когда стали людей набирать для работы на руднике, убедил Геннадия Андреича, что горный мастер он толковый; что открытые разработки не шахта, какая там премудрость - копай глубже, потому очень к месту придется и опыт его, и знания.
Записали его в артель. Здесь чем не жизнь? Кровати со спинками деревянными по две в комнате стоят. Бельишко раз в месяц, а то и два меняется - не то, что в клинике, где новое белье, как получат, тут же обслуга растащит. Если же комиссию, какую ублажить надо, новые простыни и пододеяльники застилают. Пройдет та комиссия, поумиляется от вида «забот» о больной умом части челове¬чества в стране по¬бедившей демокра¬тии, а лишь они за порог – тут же бельишко и поснимают, а старое драное и, будто проржавевшее, вернут.
Сосед по комнате – «Мичурин» - мужик спокойный, не буйный. Молчалив только очень, о себе почти не рассказывает ничего. Только и выведал «Левитан», что отец у него всю жизнь лес разводил - садил на местах, пустошей да вырубок, а "Мичурин" до сих пор ему завидует и мечтает тоже когда-нибудь заняться лесоводством - ведь не всегда же будут только вырубать леса наши дивные - горько сожалеет сосед по комнате...
Апрель милостыни раздавал. После ночных заморозков до минус двадцати градусов и ниже, солнце подымалось над тайгой - черной и смурной на фоне безбрежного белоснежья, стряхнувшей с веток снежные шубы, будто за не надобностью, наивно решив, что уж нынешняя-то весна пришла навечно. На подтаявшие зимники слетаются тетерева, чтоб забить свои зобки камешками да понежиться слегка на проталинках, не смотря на извечную угрозу попасть в ощип. Лед на речных перекатах тихо отступает к плесам, на которых ушлые рыбаки, плюя на запреты, буровят дырки, чтоб насладиться дивной рыбалкой на благородного хариуса.
Апрель - предшественник другого дивья летнего - июньского возрождения всего сущего в тайге. Утка на гнезде сидит, чтоб спустя месячишко бесхитростной актрисой колотить по воде крылом, якобы сломанным, и спасать зародившееся и взрастающее потомство от опасности - то ли зверя, то ли человека жестокого. Кукушка кричит, не переставая, наводя ужас на забредшего молодого щенка в лес из поселка, где криков птицы не слыхать из-за вечноработающего дизелька. И зелень-то на деревьях совсем не та, что в последующие месяцы.
Апрель да июнь - кабы не ваше великолепье - не поверилось бы, что и жизнь на Земле есть, что вечна она. Что все в ней уместно - и птица, и зверь, и дерево, и кустик, и вот эти дурни, что копошатся неизвестно с какой надобностью, куроча земной лик.
До обеда дурни по своим делам в «яме» ползают. Приехало многочисленное войско всевозможного начальства. На борту карьера встали на трибуну из досок сколоченную еще год назад - Путина ждали, но тот поважнее дел нашел - и наблюдают, как дела творятся. Идиллия - да и только...
«Толстой» в «хитрый глаз» глядит да рабочему что-то знаками показывает, Потом от прибора оторвется - цифирь свою премудрую в журнал заносит...
«Обручев» молотоком с длинной ручкой заковыристым с одного конца камешки колотит да разглядывает. Потом за ненадобностью образчики отбрасывает и дальше двигается - согбенно, как с тяжестью великой на плечах...
«Левитан» у экскаватора крутится. Тоже не просто так - указания разные дает. Дурацкие конечно, но польза от них есть - руда-то добывается и вывозится - даже сверхпланово...
Бурилка «Мичурина» на блоке руды, готовящемуся к взрыву, стрекочет, как швейная ма¬шинка - заглазно ее так и называют в карьере. Сам бурильщик тоже не бездельничает - трехметровым дрыном-шутильничком разметку делает, где скважины следующие бурить - на землю шутильничек свой положит, выровняет его по ряду и у конца камень приложит снежный либо - рудный.
Начальство разодето, как боярская знать. Все в «монбланьи», шуршаще-пузырястом. Особенно в этой кодле главный снабженец выделяется. Уж такое у него все ладное и заковыристое, что невольно думается - уж не его ли обрядить - главная задача снабженства. Башмаки у всех кожаные коричневые да оранжевые. Шапки бобровые, шитые по заказу.
А дураки в ремках своих - удивительно, как не замерзают. Работой греются. Под пижамки да ватнички с чужого плеча все, что есть напяливают. Да двигаться стараются побыстрее. У «Толстого» от кроличьего малахая, что на глаза сползает постоянно, уши наполовину уж отвалились, а он нет-нет, да еще и тянет за них, чтоб голову не застудить. В голове у него новая блажь на поприще литературного помешательства вызревает. Задумкой своей крышесъедкой он с «Обручевым» поделился:
- «Мертвые души» уже есть, «Собачье сердце» тоже написано. А мне свое хочется написать о нынешнем веке. "Собачьи души" я бы назвал свои роман...
- И про что он?
-Как про что? Про все... Вот - сестра письмо написала мне. В Казань с племянницей моей, с дочкой - значит своей - во время весенних каникул ездили. Понравилось многое - и город, и магазины богатые. А когда уезжали, то представляешь - подали состав пригородного поезда, а на весь состав всего один проводник. А вагонов, наверное, с десяток...
- Так в пригородных поездах иногда проедешь - за всю порогу не проводников, не контролеров не увидишь, даже думается - на кой черт билеты покупали...
- Бывает - согласен. Но тут иной кузус. Проводник один - они и дверь всего одну на весь состав открыли. Вся толпа к ней и хлынула. Как никого не подавили - удивляться только прихо¬дится...
- Дурни там – что ли? Выдумываешь ты...
- Что мне выдумывать. Сестра так пишет, а она у меня девка - не то что я - серьезная, без фанта¬зии. Врать не станет...
- Да… Дела...
- И я говорю - дела...
- Знаешь, а, если бы моя власть, все начальство железнодорожное после этого до министра самого главного собрал бы на том вокзале города Казани; состав подал; а садиться в вагоны всех этих придурков заставил через кабину машиниста. Да еще условие бы поставил - кто за пятнадцать минут в поезд, сесть не успеет, с завтрашнего дня пойдет работать монтером пути где-нибудь на БАМЕ - рельсы кривые плоскогубцами выправлять.
- Ага... И - знаешь, Обруч - я вот думаю... У нас, например, болезнь головы. И диагноз есть. Значит - можно надеяться, что излечимся. А у этих-то, кто такую фигню выдумал - что?
- Да ничего. Они по природе своей неизлечимы. Церебральный менингит у них в мозгу. Их ни в одной клинике на излечение не примут...
-Вот я и хочу про это все написать. И где-нибудь спрятать рукопись - для потомков. А то опять начнут всякими лекарствами пичкать. Когда же загнусь - все до фени. За то прочитают рукопись мою лет через сто потомки, то не будут спорить-гадать – хороша - ли жизнь была в наше время. Хрен редьки - сам понимаешь - не слаще, что при Ельцине, что при Путине - одинаково придурь жирует и мутит воду, чтоб облапошить людей и прикрыть это все лозунгами, призывами да обещаниями. Ведь остаются в истории обычно, какие документы? Царь или генсек понапишет мемуаров - всех предшественников охает, себя возвысит - а потом и не разобрать, где истина. А народных записей много ли история знает? Возьми тот же бунт Пугачева - то Пушкин написал про Емельку, то Карамзин. А записей какого-нибудь простолю¬дина, коего якобы защищал Пугачев, встречал?
- Нет...
- То-то, что и нет... А, может, Емелька для народа в то время хуже фюлеров нынешних. От дел, от баб-ребятишек оторвал мужиков да потащил на погибель верную. С ним что в итоге приключилось?
- Колесовали или четвертовали - не помню...
- А до того?
- С царем воевал и воеводами...
- А за что? - не унимается «Толстой».
- За волю народную, вроде так...
-Ага, держи карман шире... Он же себя царем объявил - Петром Третьим. До лампочки ему народ. Не верю я им. Моя - б воля - как объявил кто – «Я за народ» - так его сразу и на кол, как антинародный элемент.
- Ну уж и на кол...
- А куда еще? От них - от всяких заступников - спасенья народу нет ...
Начальство с трибуны по руднику прошествовало. На дурней смотрят высокомерно, однако с какой-то настороженностью или завистью - не понять, но предположить можно - дело то у них ладится - пусть и не по технологиям заумным, не по правилам. Но к ним как претензию предъявить? Они же шизанутые, что к ним цепляться...
Против «Толстого» остановились. Тот даже ухом-глазом не повел. Посмотрели на него началь¬ники недоуменно - ничего не просит, ничего не требует - всем, видно, доволен. А маркшейдер лишь взглядом в их сторону стрельнул и за дело свое принялся хитрое. Но видели-б начальники, как глянул на них ремушник, как другие дураки взирают на них – разодетых на княжий-боярский манер. Увидели - б себя и поняли, что не почтение в очах безголовых, а тихое удивление, граничащее со святым презрением юродивых...
Но не задевают вид и взоры дурацкие свиту, шествуют они далее. Говорят о чем-то, даже подшучивают друг над другом - проскальзывает и в них людское, а не только казенное...
Идея "Собачьих душ" накрепко засела в воспалившемся "мозгу «Толстого» Хоть и дураки, но очень уж задевало их обращение начальства к ним. Приехал однажды самый главный - генеральный - директор и что-то понадобилось ему от маркшейдера (ко всем по имени хотя бы, если не по имени-отчеству, обращается «знать»), а тут грубо – подчеркнуто:
- Ты, покажи мне... - и название чертежа произнес. Передернуло дурня, но виду не подал. Умел себя сдерживать и в более обидных ситуациях. Как в скорлупу, в дурь свою грезную, подобно улитке, спрятался. Что-то щелкнуло, какой-то рубильник в голове сдви¬улся. И фразы первые полезли, лианами-змеями сплетаясь в клубок, образы заскакали, чумной каруселью крутясь на цветастых конях-зверях: движимые, будто каким-то дьявольским электромотором, вокруг разляпистых картинок на ножке карусельного гриба.
На улицу вышел, а там щенок от «чумки» доходит. Стоять уже не может, на все равнодушно гноящимися глазенками полуопустевшими, увязшими в предсмертьи еще что-то в надвигающейся черни увидать пытается. А из грудешки то ли хрипы с просвистом, то ли свист с хрипотцой.
- Покидает тебя душа собачья... - горько подумал «Толстой», глядя на доходяжку. - И куда она, покинув твою облезлую плоть, ринется? Может, в нового Полиграф Полиграфыча или в Швондера. Или отыщет в эфире мирском зарождающуюся плоть народившегося пока Собакевича?
Дальше мысли потекли и первые строки сложились сумбурного повествования. Итак…
"СОБАЧЬИ ДУШИ"
Профессор двух Академий - Горной и Медицинской - Преображинский вы¬шел на остановке из переполненного трамвая слегка помятый в транспортной давке. Поправил шляпу, сбившуюся на затылок. Очки указательным пальнем то переносице чуть вверх двинул. Одел перчатки и неспешном походкой побрел по улице города «Ы». Редких знакомых приветствовал профессор старомодно - дотронувшись рукой шляпы, слегка приклонив голову.
Возле ступенек гастронома-стекляшки "походил" беспородный пес.
- Что, сердешный, довела и тебя перестройка до полнейшего измождения. Тут мы, брат, в одинаковом положении.
Последнее было полнейшим лукавством, ибо профессорство в двух оккультных академиях позволяло Преображинскому далеко небедственно жить в приличной квартире и престижной части города "Ы".
Щенок, поймав сочувственный взгляд пожилого интеллигента, теряя последние силы, сделал шаг в сторону этого странного человека, участливо глядящего на него. Даже хвостом попытался вильнуть, но лишь шевельнул им слегка. Мордочку свою поднял. Глазенки влажные безнадегой до того полоненные жизненной волной, как во время прилива, взыграли на миг и вспыхнули угасающей искрой.
- Что-же с тобой делать, любезный? Может попробовать вылечить? Не получится, не Господь Бог. Воскресить не могу никого, даже полуживого. Но, впрочем, есть одна мысль...
Задумался на краткое время профессор. По сторонам огляделся, не внимает ли кто за ними. Однако до этой странной парочки некому и дела не было. И профессор решился. Подхватил щенка, будто ребенка. И быстро зашагал к своему подъезду, находящемуся в том же доме, что и гастроном, у входа в который доживал свои мгновенья доходяга-щенок.
- В квартире, сняв пальто и шляпу, будто освободившись от них, как от ноши, и прошел в кабинет. Посадил на стол щенка. Тот уже и шевелиться не мог.
-Сейчас дорогой, сейчас... Только не сдыхай, раньше времени... Мне душу твою упаковать надо...
После этил слов поднял с пола некий агрегат - аппарат, похожий на самогонный - стеклянный колпак, трубки какие-то стеклянные тоже. Приборчик - вольтметр. Кр¬ники - винтики. Провод, тянущиеся к розетке и осциллографу.
Приподняв колпак, профессор поместил под него на подставку в виде тарелки щенка, приладил какие-то электродики - присоски к носу и бокам несчаст¬ного песика, отвернул один из краников и опустил колпак.
- Дыши пока... - и направился в столовую.
На экране осциллографа шли размеренной чередой импульсы - вроде кардиограммы. Обернувшись у двери к аппарату, профессор еще раз внимательно глянул на хитрое сплетение свое и проговорил – как бы для себя:
- Как только остановится сердце, краник автоматически перекроет приток воздуха и душа твоя, сирый останется под колпаком. И начнется самое интересное.
В столовой профессор задержался лишь на минуту и прошел в ванную. Долго мыл руки. Что-то говорил невнятно.
Не будем пристально и досконально копаться в сути профессорского эксперимента. Отметим лишь - профессору удалось законсервировать душу щенка, растворив ее в неком сложном по составу и способу приготовления зельи.
Едва приступил знахарь к вечернему чаепитию, а уж прозвучал гонг, возвестивший о том, что душа щенка, отделилась от собачьей плоти и сейчас то¬мится под сводами стеклянного колпака, плененная с пом¬щью хитрой техники.
Снова за дело принялся Преображинский. Пробирки, приборы, аппаратура, кнопки, лампочки... В результате - стоит колба накрепко закрытая резиновой пробкой, в которой темное зелье едва пропускает свет, даже когда смотришь сквозь содержимое сосуда на свет лампочки.
- Теперь найдем клиента, которому это лекарство и пропишем. Есть на примете такой. Уж до чего чванлив, до чего горделив. И богат к тому - же не заслуженно. А впрочем, задумался, может, и по заслугам, наказан тем, что вместо здоровья богатством невиданным наделен. Ему это лекарство и пропишем. Для тела оно очень полезно, но душа отравится основательно, ибо подобреет и размягчится он ею, вкусив от флюидов собачьего беспризорства. Оглянется после по сторонам этот снобище и увидит, как бедствует вокруг все людское при его деньгах, знакомствах и связях, много можно доброго на земле сотворить, если правильно пустить в распыл все его состояние после того, как сокрушит окаменевшую душу собачья душевность...
Написал первые строки своего нового детища «Толстой», уединившись как-то от приятеля своего на берегу таежной речушки Рыквы, куда сбегал иногда и раньше, вспомнив по¬забытую в бомжестве да дурдоме рыбацкую страсть. В Рыкве еще водился хариус. Много его не наловишь, а так, для малосолки, пя¬ток штук поймать можно и товарищей попотчевать - то-то радость у них. Особенно у «Левитана». Чуть не гонит насильно он «Толстого» на реку. «Мичурин» - наоборот - удерживает
- Заблудишься…
- Медведь вдруг.
- В реку свалишься да потонешь...
Каких: только страшилок не наговорит. "Левитанушка" слушал-слушал про эти напасти да как рыкнет:
- Цыц, пугало огородное...
«Мичурина», передернуло всего. И вмиг прекратил свое дурацкое нострадамство с кашпировством. А «Толстой» еще и свой интерес имеет на Рыкве - по реке полазит, хариусов поймает пару-тройку и садится у костерка. Чифирбак чаю намутит, тетрадку вытащит из-за пазухи и начинает строчить, как под диктовку чью-то, свое повествование, останавливаясь на секунду, чтоб глоток чайку хлебнуть глоток-другой. И так, пишет, по¬куда чифирбак не опустеет....
"СОБАЧЬИ ДУШИ"
Профессором сразу двух академий - еще раз оговоримся - оккультных, что несколько принижает статус Преображинского, но с другой стороны завораживает - стал он после того, как совершил некий околонаучный переворот. Со¬вершив упомянутый переворот, он и поменял свою старую фамилию на нынешнюю, ибо та, от - родителей доставшаяся, не годилась для того, чтоб величать ею профессора двух академий. Вслушайтесь сами - профессор Бражинкин. Ладно бы такая фамилия у какого алкаша была - гордись он такой и оправдывай ее на всю катушку. Но для светила - Бражинкин? Увольте-с...
Во времена, называю¬щеюся почему-то «застойными» - может за то, что все тогда стояли в очередях - был Бражинкин обыкновенным учителем химии в школе для детей, к которым в самые ранние годы был пришпилен страш¬ный приговор – «умственноотсталые». Как можно судить так о юном и не воззревшем? Верно - от упомянутой отсталости, но нет от рождения, а благоприобретенной на ступеньках лестницы чинопродвижения, где, чем выше, тем более голова кружится от псевдовеличия, что ведет к профессиональному заболеванию - придуризму, которое начисто отметает все разумное, доброе, человечное...
Науку бражинкинскуго дети не почитали. А точнее не понимали и не хотели понять, ибо жизнь им не светила прибиться в «Менделеевы». Разве - что крыша съедет от пьянства - но тут уж дело фантазии боного, кем себя возомнить. Были среди ребятни и неглупые малые, но от лени либо по причине полного несоответствия их желаний писаным правилам учения маялись от скуки да вечной привязанности к партам, как и к галерам. Уроки не слушали - не внимали, по-тихому хулиганили. Особенно преуспел в охальстве Вася Г... Очень он не возлюбил почему-то и химию, и химика. Но, если - б преподавал Бражинкин взрывное дело, то Вася терпения, пожалуй, набрался, чтоб осилить указанную науку и потом взорвать химический кабинет, Бражинкина и саму школу для отсталых. Паренек он был смышленый, но всякую науку норовил воплотить в жизнь на свой лад шебутного и упрямого пацана. Может поэтому, и упекли его в школу для умственноотсталых.
На школьных «линейках» Васю песочили и склоняли на все лады. А после того, как он смочил стул химика какой-то кислотой, его и вовсе прозвали подрывником. В очередной раз на линейке пред всей школой выставили Васю, и директор речь поучительно-на¬ставительного характера произнес:
-Эх, Вася... - начал он доверительным и сочувственным тоном с придыхом нежно-астматическим - Ведь, ты - Вася, не глупый парень и мог - бы учиться в нормальной школе, а ты... - рукой махнул, от безнодежья будто - Вот, кончишь ты школу. А потом куда? - и ответил на свой вопрос - В ПТУ, а куда еще. После ПТУ в Армию пойдешь служить нашу Советскую. Специальности у тебя никакой не будет. В какие войска тебя возьмут недоучку? - новый вопрос, на который и ответ последовал тут - же - видимо нравился, сей диалог в одном лице директору - В лучшем случае попадешь, ты, Вася, в саперы. А сапер - тут директор голову задрал, будто к Богу обращается и требует для Васи именно такой участи - ошибается только раз...
Тут соло директорского словья прервал Бражинкин, вклиниваясь, забрызгал слюной и, тыча указательным пальцем в неопределенную точку пространства, завопил:
- И пускай ошибется... И пускай ошибется...
Но, вообще - то, был Бражинкин мужиком не злым и отходчивым. На прощальном вечере школьном он даже поговорил с Васей и дал свой телефон - мол, мало - ли какая нужда - химическая или жизненная - возникнет...
Конечно, последний эпизод взял «Толстой» из своей жизни. Был в их классе такой Вася - шебутной, взбалмошный. Непоседа - а таких учителя не балуют - потому и был спроважен в школу соответствующую, а затем в ПТУ и в Армию, откуда он поступил в десантное училище и сейчас в полковничьем чине служит достойно. И подрывное дело знает и многие другие, с помощью которых, коли нужда б появилась, разнес и школу, но вот не разносит, а, пожалуй, защищает со знанием дела.
Уходя временами в мир «собачьих душ», «Лев Николаевич» забывал о неустроенности жизни, о начальстве, которое шпыняло его, как упомянутого Васю, а он - упрямец - мало на это внимания обращает. Он выше в дурости своей всей мелкой суеты, где просто специалист подсиживает старшего, а старший глав¬ного.
В его мирах все было проще. Там не жили по принципу – «в жизни всегда есть место, где свинья грязи найдет». Если б спросили его позабытой лозунговой вопросью, можно - ли построить коммунизм, он ответит, конечно, отрицательно, но как оным "изм" выглядит смог - бы - во всех крас¬ках, со всеми тонкостями и нюансами изобразить.
Затевая свое новое «литературство», он стал чаще уединиться. Допытывать стал «Обру¬чева» вопро¬сами происхождения нефти и газа. Но особо его интересовало – может - ли нефть и газ пробиться на по¬верхность Земли без скважин или других выработок.
- Конечно, может, - поучал «Обручев» - Вот - простои пример... Возьми дрын и потычь им в болото. Пузыри пойдут - метан - чем не газ. А вообще-то нефть и газ скапливаются в сводчатых "ловушках", заполняя пустоты всевозможные и трещины во вмещающих породах.
- А может газ из глубин земных вырваться на поверхность сам...
- Почему нет? Как в поговорке – «вода дырочку найдет» - будет «дырочка», по ней и газ вы¬рвется из недр...
«Мичурина» расспрашивал «классик» о бурении:
- Скажи мне, друг-садовод-мичуринец, ты, когда а в скважину рассаду опускал, то не заметил - у тебя там листья никто не обдирал?
- Ты, чо, «Лева»? Хочешь меня опять замутить разумом? Я - же не дурак... То по глупости все... Не приставай...
И горному мастеру досталась толика «детских вопросов», но тот вопросом отшил липучего собрата:
- Кончай «Левка» свои изыски... Поди, опять задумал «Войну и мир» переиначивать? Упекут...
Но жизнь не останавливалась. Как в сериале - кипели страсти - мордасти в стане придурков - то есть в конторе. Отголоски этих страстей одним концом били и по дуракам.
Первым досталось «Толстому». Лишили его премии. Мол - много ошибок в вычислениях. Ну и что - недоумевает страдалец. Ошибки при вычислениях он допускал - не спорит. Но ведь этих вычислений за - день до тыщи и более производишь - даже компьютер заклинит - не то, что башку дурью. Даже в «Инструкции по маркшейдерским работам...» записано, что для уменьшения ошибок, полученных при обработке материалов, необходимо производить все вычисления в «две руки» - то есть двумя разными людьми - сначала «Толстой» вычисления произведет, а после еще кто-нибудь.
Начальник непосредственный "Левушки" - известный уже опойка Озлевич - допился до того, что решил, будто «Толстой» метит на его место. А потому - где надо и не надо - подчеркивал бестолковость подчиненного.
Хотя по работоспособности и ухватистости в работе – «Толстой» мог форы в тыщу очков дать опойному начальнику. А то, что ошибается - так то вина самого Озлевича, как руководителя службы. Вместо того, чтоб организовать требуемый счет в «две руки» либо самому пересчитывать - раз не может создать работо¬способное подразделение - начал на «Леву» по тихому «наезжать». В итоге вышел приказ персонально по «Толстому» о лишении его месячной премии на 50 % за то, что делает много ошибок которые – якобы - могут повлиять на учет вывозки руды из карьера. Ошибок - впрочем, было не много. В инструкциях маркшейдерских было расписано - какой процент брака допустим в вычислениях. «Толстой» и на четверть рамок допустимых погрешностей не выходил, но Монька про это не упомянул, ибо тогда вся затея теряла смысл. Написал вместо цифр общую фразу «... что могло привести к большим погрешностям определения объемов вывозки руды». В слове «большой» и был спрятан блудный - смысл "телеги". Говоря о вычислениях, надо опи¬раться на цифры и расчеты, а не на обтекаемые фразы и мутные категории «большой» да «маленький». Начальство - у всех высшее техническое образование и должны - бы уметь говорить не только Фразами придурьими, понимать смысл и язык цифр. «Пилюлю», Монькой слаженную, проглотило. Приказ утвердили - два директора и юрист. В стае придурков своих не трогают, если это не угрожает лично тебе...
Опойный Монька после выхода упомянутого приказа возрадовался - уел, дескать, недотепу. Но того не понимает, что, воюя с дураком, сам в дураках оказаться можешь...
Обручев в хандру глубокую впал. Ни с кем не разговаривает. С «ямы» приходит; ложится на койку и, уставившись в потолок, то ли впадает в тяжкие раздумья, то ли цепенеет в полнейшем бездумье когда мысли в мысль не складываются, а в какое-то нагромождение слов, образов и тупого безразличья. Соклиничники дурдо¬мовские пытались отвлечь его разговорами - о девках; о «Земле»; - скором лете; о грибах, которые любил собирать паренек. Но бедняга не реагировал почти на предпринимаемые друзьями уловки. Редкое слово из двух-трех букв – «да», «нет», «ага» - про¬изнесет и опять взгляд его уплывает в пространстве, упираясь в потолок, где застывает надолго.
А впасть в уныние, загоревать была у "Обручева" причина. Отец умер. Много ли у дураков родственников, много - ли тех, к кому можно душу для согрева прислонить, телом-плечом опереться, умишком полуглупым за разумное уцепиться? О том, что отец умер, ему сообщила сестра уже в день похорон. Как умудрилась найти она ниточку в телефонно-спутниковых связях, объяснить трудно, а может и объяснять не надо - Бог помог.
«Обручев», узнав о печальном происшествии, собрался было ехать в далекий поволжский городок. Но сестра отговорила - на похороны не успеешь, мол, а на могилку и после успеешь, когда в отпуск приедешь - глупая - какие отпуска у дураков, их удел пахать, а по санаториям шастать - удел начальства. Чернее тучи ходит «Обручев». Все из рук валится. Какая-уж тут работа - каторга слаще.
Время прошло какое-то. Молодой - отошел, отмягчел душой да еще одно обстоятельство по¬могло этому, точнее - помогла. Лизочка Зимницкая - из лаборанток - остано¬ила как-то Митю, спросила что-то. И тот - не чудо ли не двумя-тремя обычными звуками, а целым развернутым предложением ответил.
«Левитан» это видел и к Лизочке:
-Ты, не смотри, девка, на нас, как на идиотов. Их то аккурат по другую сторону стен психушек гораздо больше ходит-дышит....
Слово за слово - уболтал девицу, чтоб расшевелила «Обручева». Та смутилась - видно у самой интерес к парню был - мол, а как это сделать. "Левитан" и тут подсказал:
- Он стихи Рубцова любит. У него даже книжка с его стихами есть. Ты, попроси у него почитать их. Будто, между прочим. Мол, слыхала песни на стихи Рубцова, а в жизни их не встречала.
Стихи Лизочка у «Обручева» взяла. И на глаза не показывается день другой... Тут очередь парню волноваться приспела. То же интерес к лаборантке выказал. Вроде и неприметна деваха - росточком мала, но складна; прически вычурной на голове нет - за¬итки какие-то по голове расплескались; курносенька - но самую малость, ровно столько, сколь надо для шарма девичьего; веснушки - но немного и в глаза не лезут: зато глазищи – омут. Дурак-то наш – «06ручев» - глянул в них и потянуло его в глубины потаенные. Ну а друзьям его и в радость подсобить в чем собрату.
«Толстой» с Рыквы пришел. Две ночи в избушке таежной прохлаждался. Больше, конечно, с «Собачь¬ими душами» мараковал, но и рыбки поймал с десяток - хариусы ладные. Спина у них темная до фиолетового. Поросятисты да икряные. Посолил их сразу же в избе. Принес домой уже готовых к употреблению - малосольных, свежим огурчиком пахнущих. В суть сердечных проблем Мити уже вошел.
- Ты, - говорит – попотчуй девку рыбкой то. Она ведь из краев южных степных, кроме толстолобика да - сазана, тиной воняющего, и рыбы то, поди, не знает.
Отнес «Обручев» зазнобушке рыбеху самую крупную. Той, видимо, понравилась малосолка, но скорее то, что Митя принес. А дальше «голубки» уже без подтычин с той или другой стороны встречаться стали. Наметилось меж ними взаимопонимание. И ладно - бы...
Но тут свое слово придурь начальствующая сказала. Пока «Обручев» в смурности пребывал, что - то в работе напортачил. Начальство в дела неладные парня вникать не стало. Им руду подавай. Мало - ли кто у дурня загнулся. Не у людей - же. Быстренько приказ состряпали «о дисциплинарном взыскании». И тоже, как и «Толстого», на полпремии материально наказали. В утешение как – бы – в «сороковой день» по отцу и дали приказ почитать и расписаться в нем. Что тут скажешь - звериный оскал капидиотизма российского. Но «Обручева» это мало уже задевало. Он большее через беду свою обрел. Да и Лизочка тоже возможно. С дураком то богатой не будет, а счастливой - Бог даст - запросто.
Поутру в модуле дураков звенел «будильник с мелодиями». Как далеко до него кремлевскому боталу. Потому что «мелодии» будильника в исполнении коменданта или начальника рудника звучали куда величественней, чем бой курантов и гимн, при первых звуках которого матерятся одни, плюются другие и умиляются слезливо третьи - но никто не встает с гордо поднятой головой.
С самого ранья заходит один из будильщиков в туалет и оттуда выводит сладостно прокуренным го¬лосом :
- Мать - перемать, кто нифеля в раковину вывалил. Все чайники изыму...
Какой сон после этого - чай поутру – это - ж святое. Как знать - а вдруг и правда приведет угрозу в исполнение грозный начальник. Не захочешь, да вылезешь из казен¬ного гнездовья напоследок чайку хлебнуть...
В следующий пень другая «мелодия». «Обручев» спросонья столкнулся с начальни¬ком рудника да и брякнул явно не вовремя:
- Рукавицы - б получить брезентовые...
- Какие рукавицы? На три месяца одни даются, а только полтора прошло. И не для того они даются, чтоб в грязь да в мазут в них лезть - руки на это дело есть - ими хоть дерьмо месите...
-Да нет у меня рукавиц… С полгода уже... И в грязь я в них не лажу, а в руду...
- Все, кончен разговор… Привезут как - сразу и получишь... «Привезенного» на руднике три года ждут. Проживет ли столько «Обручев» на руднике – вряд ли. Троица - начальник, Ишак и Насреддин может и доживут, а дурни нет...
Бывает и дуэтом «мелодию» выводят будильщики.
- Кто в раковину пепел настряхивал? - зычно взы¬вает начальник.
-Лишить премии всех курильщиков, - вторит ему комендант - "Левитан", это насвинячил?
«Левитанушка» из комнаты высунулся - кружка с чаем в руке, булка в зубах - то ли откусить и проглотить, а после отвечать; то ли наоборот. Все же не решился стоя пред начальниками жевать, вытащил булку изо рта:
-Я еще и чаю не пил, - оправдывается - а до чаю я не курю.
Про чай тоже следует упомянуть. Завезли какой-то под названием «Вечерний» - труха, трухой. Поутру «Мичурин» идет за водой, чтоб чифирку зава¬рить - водку не пьет - а вот зельюшка чайного ис¬пить горазд. Навстречу начальник рудника:
- Все чифиришь, «Мичурин-Мендельсон»?
- Нет... Балуюсь... Да чай больно уж плох. На пачке бумажка наклеена - на ней ручкой срок годности указан - позапрошлый месяц. Бумажку отодрал - под ней еще один срок годности - вообще, позапрошлый год. Разобрались - бы?
- Вот еще что химик удумал - с чаем начальнику рудника разбираться какой годится на чифир «Мичурину», какой нет. Мне о производстве надо думать, о добыче...
И свинтил в свою кандейку «думать». Через пять минут думы стали храпом излетать сквозь щели при¬дверные.
«Толстой» про «будильник» сразу песню о замечательном соседе переиначил на свой лад:
Утром загремит будильщик.
Мне будильшик по фигам.
Блудят рано два барана,
Заглотив но двести грамм...
Ходит и под нос себе бубонит песенку свою. Комендант его остановил:
- Что буровишь, Эхзапери?
- Песню про умного коменданта.
- Изобрази....
- Я же дурак, а не Кобзон.
- Так скажи - не отстает - словами.
- Слов не знаю, - отмахнулся и по своей надобности двинул....
Меж тем события, последовавшие после воплощения в жизнь «телеги» на «Толстого», повернулись неожиданным ракурсом. Прочитал Монька приказ о снятии с «Толстого» премии месячной да угрозы в нем прозвучащие, что, если не будет блюсти инструкции (подразумевалось в монькином толковании), то выгонят его с записью в трудовую книжку с записью о служебном несоответствии. Умилило это Эдмондку. На радостях в запойство ударился. Прямо в конторе нажрался и давай шухарить там. В кабинет Генерального зарулил - того не было на месте, а секретарша остановить Моньку не решилась, ибо числился он в двериногойоткрывателях.
За стол директорский, уселся самозванец. Млеет и пыжится от своей в высоко значимости, как «Бобик в гостях у «Барбоса». Опойно-наполеоновское нутро вздыбилось на высоть неземную. Но тут хозяин кабинета нарисовался. Монька в него настольные при¬надлежности швырять стал да гнать директора сло¬весно:
- Езжай, откуда прибыл... Мое это место...
- Твое, идиот, оно будет, когда рак на горе свистнет... Генеральный из приезжих, еще и месяца не работает на должности директорской. Эдмондко думал, ошарашит варяжишку. Но тот - если делить их по весовым категориям - вдвое могучей самозваного Моньки. К столу приблизился хозяин кабинета. Захватил самозванца за шиворот и вышвырнул, как, сами понимаете, фюрера германского в свое время из-под Москвы.
Прочухался Озлевич. Заметался. Сразу про болезни свои телесные вспомнил. В больничку кинулся. «Больничный» выправил скоренько на недельку. Отлежался-окле¬мался и в контору с покаянным словом заявился. Генеральный его простил - по малости срока директорства не решился в дело сразу - же пускать «поганую метлу» в дело...
На рудник Озлевич приехал. Не ухарится уже. Но натуру не спрячешь. Перечень недочетов и ошибок "Толстому" в харю ткнул. Они и, правда, имели место. Но такая докучливая эта чистопись, что у нормального человека шарики за ролики зайдут. Чтоб понятно было - представьте - поэта заставить каждое слово в стихе номеровать, знак плюс перед каждой цифрой ставить и делать внизу либо на полях сноску, где каждое слово объяснять, ссылаясь на толковые словари и энциклопедии да справочники. Какой вид примет тогда «Евгений Онегин» - и не вообразить. Бред? А кто спорит. Но в маркшейдерии именно так и обстоит дело – придурков то из технадзоров всех уровней кормить надо. А надзорщики, люди ушлые, аппетиты у них ахидские да безразмерные утробушки к ним. Хлебушка им подавай пшеничного. С маслом - да не с каким – нибудь «воймиксом», а самым натуральным - вологодским. Поверх масла икорка чтоб толще хлебной горбушки намазана - не кабачковая, а на худой конец красная. И водочки, чтоб запить сей бутерброд - не паленой, а «Гжелки» чистейшей. И обхождения требуют соответственного - по имени-отчеству обращайся к ним, а они тебя уж как назовут - так и ладно...
Эдмондка обхождение знал. В докуке бумажной академиком первостатейным слывет. Да и как иначе - с его-то опойно-наполеоновской натурой везде и всюду свое «я» выпячивать. Про него и легенду сложили. Вот - де он какой умный. Транспортники затеяли тяжбу, что, дескать, руды они вывезли больше, нежели Монька намерял. Вызвали независимых съемщиков. Те сначала объемы, которые транспортники указывали в своих документах, подтвердили. Но Озлевич поехал к «независимым съемщикам», расчеты их проверил, нашел в тех цифирях блуд, ткнул туфту съемщикам и свое доказал. Все вроде так - складно и красиво. Но есть малюсенькие заковыки - транспортники из другого города, а «независимые съемщики» с ближайшей к руднику шахты, где в свое время работал Моня. Если заковыки эти учесть, то и вовсе проясняется - приехал Моня к «независимым» с водочкой да закуской - а там уж и смкитили, где и что подвернуть-подправить...
«Мичурин» пропал. Не выдержал. Дня три ходил смурной. Сколько не пытали - молчит.
Лишь пробурчал однажды:
—Да нас - же здесь за дураков держат...
- А за кого же еще держать недовыписанных из психушки?
- У…У…
Позднее выяснили. На руднике две бурилки под взрывы скважины бурили. На одном станке мастер из нормальных, на другом «Мичурин». Меж собой мастера разговаривали. Нормальный-то однажды показал коллеге своему расчетный листок по зарплате. Там тыщи сплошные. А дуракам из клиники лишь на сигареты да разную мелочь копейки жалкие выдавали, да питание бесплатное. Вроде пособия по полоумию. Остальные деньги, что рудник перечислял за работу дураков, в руднике оставались.
«Мичурин» мараковал - мараковал и решил проверить – лучше - ли дело обстоит в клинике с тех пор, как они работают на руднике. Сел на попутку и был таков.
В клинику заявился. Все те же обшарпанные стены; отощавшие до дистрофии психи тенями, исчезающими в полдень, возникают и улетучиваются беззвучными приведениями. Через знакомого пациента узнал, что и жрачка стала скуднее прежней. За то у подъезда стояла новенькая, иномарка. «Мичурин» сидел в садике на скамейке и видел, как в нее сел Геннадий Андреич - раздобревший телесно с румянцем на щеках и пухлостью в лице. Понял все несостоявшийся садоводец «Мичурин». И дураку все ясно. Кирпич по запарке схватил и по иномарке шибанул им. Покуда санитары выскочили да скрутили невменяемого все стекла повышиб у машины. Шофер сразу же сбежал. Геннадий Андреич с перепугу пытался под сиденье спрятаться, но там разве только мышь схоронится. Попало и ему кирпичиком по лысому темечку, но не сильно - вскользь.
Главврача после этого лечили от сотрясения мозга, от психического потрясения и нервного расстройства головы и желудка. «Мичурина» тоже в клинику для лечения поместили, но лечили от буйного помешательства и по причине отсутствия медикаментов соответствующих, больше дубьем да держанием в специальной камере, одетым в рубашку известного фасону и покроя - а чем прикажете еще дурня лечитъ. После курса лечения перевели присмиревшего «Мичурина» в общую палату на скудный казенный прокорм, долго после хорошей жизни на котором не протянешь. А он и не желал тянуть. Скрутил из обрывков пижамки жгут-веревку, намылил основательно и удавился в умывальной комнате. По дураку кто плакать станет...
Весть о смерти «Мичурина» дошла до рудника через две недели. «Левитан» от кого-то узнал. Пару дней не решался сказать о кончине сотоварища друзьям. Но все же решился.
Помянули «садоводушку» молчанием да вздохом тяжким. Еше из глаз «Обручева» слезинки вы ка¬тились, которые он смахнул торопливо, носом фыркнул и ляпнул не к месту будто:
- Он даже и полысеть не успел...
- Ты к чему? - спросили
Но тот и сам не знал, потому лишь плечами пожал. По своим местам разошлись после.
Со временем тот же «Левитан» и причину смерти «Мичурина» узнал. Кое-что от мастера - из недураков который - узнал. А после и сам на манер «Мичурина» в город съездил и разузнал все подробности - про разбитую иномарку, про тяжкий недуг Геннадия Аидреича про жизнь-быт беспросветные в дурдоме. И тоже в размышления впал.
Один только «Обручев» не унывал, душой отогревшись возле Лизочки. Разумом просветлел. Даже письмо матери написал, а котором о зазнобушке упомянул.
«Толстой» и «Левитан» смотрели на голубков и раздумывали, как же помочь им. Ведь на парне клеймо ненормального - а это хуже приговора. Парню бы по годам-то семью создавать, но разве возможно естественное течение жизни клеймленному дураку без попечительства.
Идут два дурня (так и вертится на языке «Абрам и Сара…») - «Левитан и «Толстой» в «яму»-карьер. Мимо них БелАЗы проезжают, «восьмеря» колесами, как старый велосипед. Весна в самом разгаре. У начальства новая блажь на уме - в центре карьера скважину пробурить, чтоб вода, которая с бортов его стекает, собиралась у устья упомянутой скважины и затем по щелям в породе по недрам разливалась.
Горному мастеру надо буровиков этой немыслью озадачитъ; маркшейдеру точку указать, где эту скважину заложить. Идут, беседуют.
- Помнишь - месяц назал - они хотели - канаву водоотводную через карьер пустить - с верхнего по высоте северного угла воду сбросить в карьер, а с южного, где отметки ниже - выпустить? – «Левитанушка» дорогу до «ямы» разговорами укорачивает.
- Как на помню - времени прошло немного, чтоб забыть. И придумал такое Монька - только такому придурку могла придти подобная мысль в башку после недельного запоя...
- Ага...Еще и «академиком» его прозывают. Место таким грамотеям в на¬шей клинике без права на излечение.
-Клиник не хватит...
- То-то и оно... - соглашается.
Буровики к затее отнеслись с пониманием. Взрывные работы закончили и они сидели без работы - любому делу потому рады. Скажи им - надо сквозь Землю скважину пробурить, чтоб она вышла в Сахаре, где сточными нашими водами будут орошаться целинные и залежные пески - согласятся. Сразу метраж прикинут, на категорию поправочку сделают, на рубли перемножат - диво, а не заработок - даешь скважину до центра Сахары...
Скважину дураки задали для буровиков. Стоят в стороне, смотрят, с каким энтузиазмом те принялись за работу.
- Надо же до такого долуматься. Утром пробурят - к вечеру заилит все, - недоумевает «Левитан».
- Вечером заилит - утром опять пробурят, - вторит товарищ - И так до бесконечности, покуда существует круговорот воды в природе.
- «Мичурина» нет. Дурак, а бурить бы - думаю - эту скважину не стал. Послал бы подальше мудрецов.
- Да... Он рассаду, говорят, пытался до небес вырастить. Д ля чего горшок с фикусом в скважину опустил. Зря не догадался какого-нибудь «академика» к этому делу привлечь - глядишь и организовали бы какое НИИ, а «Мичурин» бы не в земле сейчас покоился, а в президиумах задницу грел...
- Эх... «Мичурин», «Мичурин»... Жил-бы...
- Жил-бы, - «Левитан» заключает - Но не каждому дураку выжить суждено, глядя на беспредел придури российской - вот где мафия то самая главная...
Молча поворачивают. Идут к избенке на краю карьера - тоже создание весьма занятное. Из калиброванных бревен. Стены проолифены, лаком покрыты. Крыша из оцинкованного железа на солнце сияет. А внутрь зайдешь - не погреться, не чайку закипятитъ.
Кудесники все продумали. Зимой дизелек будет работать, чтоб карьер освещать, а чай-тепло - веши второстепенные. Весной уже светло все ночь, а греться дуракам необязательно - не околеют, а умные по кабинетам сидят и кондиционерами греются да с секретаршами. «Толстой» снова «Мичурина» вспомнил:
- Чем он-то наших мудрецов хуже да дурнее?
- Именно - не хуже, а дурнее.
- Д а...
- А с «Обручевым» то как будет - не думал? - спрашивает «Левитанушка».
- Помочъ бы надо...
-Надо.. Я, слышь, вот что думаю.. . На днях вывозку закончат. Давай, в город выберемся. Я и пас¬портов у мужиков набрал с десяток.
- Зачем?
- Андреича пошантажироватъ.
-И как?
-А так вот... - и поведал план свой.
Спустя три или четыре дня Геннадия Андреича встретили в подъезде два дурня – «Толстой» и «Левитан». Подождали, когда иномарка, на которой прикатил с клиники Андреич отъедет, когда под¬нимется он на пару этажей по лестнице - лифт дураки слегка «поправили» и он не работал. Вышли они из-за его шахты:
- Здравствуйте, Генадий Андреич... - и встали так, чтоб не обойти их Главврачу.
- Здравствуйте... - глазенки забегали, почуял неладное. А как иначе, прихлопнут, с дураков же спросу нет. Хотя какие они дураки, он-то знает, прикидываются. Но, имея диагноз, что хочешь - сотворят и глазом не моргнут. Оттеснили друзья Андреича за лифт к мусоропроводу.
- Поговорить над о, Андреич . . .
- Поговорите... - мямлит тот.
- Думаешь за «Мичурина» мстить пришли? Хотя следовало бы. .. - начал «Левитан» - Но тут пусть Бог тебя судит. О другом человеке похлопотать пришли.
Объяснили, что желают того, чтоб «Обручева» выписали из клиники и документы на него ухайдакали.
-Иначе мы тебя достанем, - подытожили мужики - Ты же психиатр и знаешь, что дурь гра¬ничит с гениальностью. А потому не спасут тебя ни санитары, ни милиция, ни телохранители.
Андреич дураков слушает и со всем соглашается.
- Мы вот тебя прихлопнем, а сами в партизаны уйдем в тайгу. На руднике свинарник строят. Собираются и курей-гусей разводить. Думаешь учет и охрану наладят? Дудки. Потому проживем на дичинке и свежатине долго...
- Или вот это... - с этими словами «Левитан» вытащил пачку паспортов из-за пазухи и в нос Андреичу ими тычет - Под любой из этих фамилий сто лет проживем и никто не хватится. Мы на три дня в тайгу уйдем. Если по окончании этого срока «Обручев» еще на руднике будет, мы тебя, паскуда достанем...
Подтолкнули перепуганного врача к лестнице - иди, мол, и думай да действуй. Опустившись на пролет, остановились и вослед убегающему Андреичу «Левитан» зычным своим голосом напутствовал еще раз докторишку:
- Достанем, Андреич...
Никуда дурни не убегали. Просто жили, но с оглядкой. Если один спит или делом занят, другой за дорогой наблюдает, чтоб в случае угрозы убежать в лес.
Андреич – дураков ли испугался, пожалел ли парня вдобавок, но послал за парнем УАЗик.
Спустя пару дней тот вернулся. С документами. Первым делом к Лизочке побежал. Потом к товарищам заявился своим. Как все произошло «Обручев» не знал. Да и сам он был уже не «Обручев», а Дмитрий Игоревич Минин - или просто Митя. Попытался он на руднике геологом устроиться на правах умного и нормального, но не тут-то было. Рудник, судя по статьям в газете и передачам по телевидению, был перспективным, работа на нем считалась престижной и «хлебной», потому отставному дурню указали направление - от ворот. Митя от этого не расстроился. Уехал в свой городишко провинциальный, где дурней больше - зато придурь не такая разворотистая...
Следом за Митей месяц спустя и Лиза уехала с рудника. «Толстого» и «Левитана» Митя на свадьбу пригласил. Но они не решились ехать. Кем они там представятся? Дураками? Нет уж... А вам, Митя и Лиза, дай Бог счастья и некогда больше не попадать в дурацкое положение. Им же – «Толстому» и «Левитану» - дураково остается...
Ягоды, грибы в тайге пошли. Забываются дурни среди лесной благодати. Но что-то неведомое и грозное к душе подкатывает...
- Уйду я, «Толстой», в бомжи... - сознался, наконец «Левитан» - хорошо дураку - сыт, обут, иногда пьян. А свободы нет. У бомжа тоже ее не так много. Но зато придурь на шее не сидит табуном целым, а значит, полегче бомжинному горбу, нежели дуръему.
С Геннадием Андреичем связался. Потолковал о чем-то. И после формального осмотра вышел «Левитанушка» из клиники Леонидом Валентиновичем Марттыновым. И путь его лежал в трущобы к полузабы¬тому полужитью - уж лучше бомж в родном отечестве, чем дурень на чужом пиру...
Остался из всей артели один «Толстой» на руднике. Тоскливо, одиноко. Мрачнее тучи. Лето, тепло - а он не радуется.
В «яме» "Толстой" с «хитрым глазом» колдует - делегация мимо шествует - началъники ряженые, с ними корреспондент. Последнего наняли, чтоб историю рудника стряпал. Он от кодляка отделяется - к тому подойдет, к другому. За ним мужик следом ни на шаг не отстает - телохранитель. Надо кому-то в лесах корреспондента обижатъ. Если БелАЗ случайно переедет или листвянка придавит нечаянно бедолагу, так ни один телохранитель не поможет. А для форсу если - то понятно. Что ж не пофорсить, коли есть за чей счет.
К «Толстому» было направился «создатель истории», но его приостановили. Дескать, дурак. Ничего путнего для истории не скажет. Историю не дураки делают, они на нее пашут да кровушку льют, чтоб цветастей и размалевистей она была...
«Толстой» смотрит на все - будто прощается. На деревья глянет - зелени их молодой и свежой радуется. Они также зеленеть будут в следующую весну, но его уж на этом свете не будет - решил он почему-то. Снега сходить ручьями станут каждую весну; кукушка бестолковой бранью потешит тайгу, но он этого не увидит-не услышит. Гуси пролетят, торопясь к ледяным еще озерным вотчинам, жизнь у них впереди. Все будет. Не букет лишь его. Почему - кто знает. Предчувствие. И оно не подвело.
Пришел однажды с карьера в свою комнату, а там его санитары поджинают. Все перерыли. И рукопись нашли. Сами не читали, но, ушлые в своем деле, знают, что рукопись для постановки диагноза, первейшее дело.
За нее и «лечили» «Толстого» формально. Мол, написал о душах злодеев, которых решил в жизнь вернуть. Гитлера, чтоб Фашистскую Германию воссоздал; Наполеона, чтоб вновь Москву пошерстил; да мало ли кого можно позвать в духовные вожди, коли надобность в том есть.
А были в рукописи лишь отрывки малые будущего творения почти полностью приведенные ранее. И сама идея. «Собачьих душ» изложена - но весьма трудно понять, что же хочет показать автор - мыльное что-то. Был учитель химии, а стал профессором магии - далеко ли магия от химии, как от ваучера до Чубайса. «Кашпировские» из мутельги полезли - и «бражинкины» следом. Стал души из преисподней «профессор» вызывать. Не зря с «Обручевым» автор беседовал о том, как газы из недр Земли подымаются.
Беседуя с душами, Бражинкин втайне подвергал их спектральному анализу. Через какие породы душа-то из ада пробивалась, микрочастицы' тех пород к ней и прилипали. Спектрометром душу прозондирует и рекомендации выдает - где золото искать, где платину. Пробовали, но ничего не нашли. Славу - же, пока суть да дело, Бражинкин для себя сотворил.
Запутавшись в геологической магии, решил заняться уже профессор Преображинский сбором собачьих душ. Концентрировал их в «царской водке» и полученное зелье прописывал - по нескольку столовых ложек в день - разного рода предпринимателям, чтоб обрели те собачий нюх и сострадание к не имущим да сирым.
Некоторые и впрямь богатели, но все богатство уходило у них на лечение…
Чего вредного в фантазиях таких? Ничего. Но узрел «мудрый» Геннадий Андреи в рукописи злостнее умопомешательство. И приговорил к самому жестокому лечению. После этого курса либо окончательно идиотами становятся, либо умирают мучительно и долго. «Толстой» выжил, но что с того...
Отыгрался Андреич на нем и за «Мичурина» «хлопнувшего дверью» у ворот райских; и за «Обручева», что продолжает жить дураком без диагноза; за «Левитана», который уют и покой клиники променял на сущий ад, подворотни и алкашества, но все же в чем-то напоминающий жизнь...
Не прочитаем мы «Собачьих душ», не узнаем еще одного помешанного на фантазиях. Д а Бог с ним - мало что ли таких у нас. 0дним больше, но все-таки на одного уже меньше...
Вот и кончен сказ про дураков, про их житье за бортам «кукушкиного гнеда»,но по законам его.
Все про дураков да дураков - упрекнете.
- А про кого же? - отвечу вопросом.
- Да про людей....- вижу недоумение в Ваших глазах.
-А Я ПРО КОГО?
Январь-апрель 2002 года.
Рудник «Боксит Тимана»
Артель дураков
© Copyright: Сергей Шелепов, 2007
Свидетельство о публикации №207042700362
Свидетельство о публикации №207042700362
Рецензии