Я плюс Ты

Вторая часть трилогии "Мыслеимение"

 Когда я проснусь
 Снова буду один.
 Nautilus Pompilius «Чужая земля»

Темно-коричневая болотная вода Невы, не торопясь, переливалась бензиново-мазутными пятнами в бело-желтом свете фонарей и фар. Иногда проплывал темными пятнами всякий мусор. Периодически где-то далеко хлопала дверь, видимо, магазина. Подняв повыше воротник, он продолжил путь к левому берегу реки. Дворцовый мост, по которому он шел, ярко блестел свежим белым снегом, по которому никто еще не ездил и не ходил. Вдоль берега Нева замерзла и тоже блестела, но более блекло. Стояла тихая зимняя питерская ночь, лишь из проехавшего черного мерседеса донеслась однажды громкая музыка.

Он вышел на Дворцовую площадь. Падающий снег искрился в свете площадных фонарей и подсветке дворца. На Миллионной было безветренно, и снег очень медленно кружился и благодаря своим необычайно крупным размерам почти весел в воздухе и не падал. Атланты были единственными существами, пусть и неживыми, на заснеженной темной улице. Где-то вдали разноцветно светились немногочисленные ярки вывески. Зимняя канавка, полностью покрытая льдом, мирно спала, так же как и весь остальной город. Ночной снег скрипел под ботинками немного противно и равномерно периодически, но в одном и том же месте относительно ушей, и никак от него не уйти.

Он не просто так свернул сюда, на темную улочку с ярко-рекламной набережной. Но зря, он сам знал, что зря, бессмысленно сюда сворачивать, но все равно свернул, сам не заметив, как и когда. Где-то далеко в душе жила надежда, но уже обреченная на гильотину или электрический стул, что может здесь, здесь в темноте и почти пустоте, он все-таки встретит, то, что здесь когда было, было для него и только для него, или ему так казалось. Вот колыхнется занавеска в окне четвертого этажа по правую руку. Но никакая эквилибристика мыслей, слои и дел не вернет того времени и чувства единения с ней и природой. Вид с крыши на утренний залив и красивые ноги, оканчивающиеся красными угольками ногтей, казавшиеся ему чем-то чужим, что надо выдернуть, не причинив при этом боли легко бегающим по качающему, успокаивающему старыми пружинами дивану ногам. Небо, исчерченное длинными черными волосами, лежащими на глазах. Стены, увешанные коврами и картинами, смешанные с паркетным полом, тоже с коврами, сквозь алкогольный туман в глазах и завораживающую красоту движущихся тел. Зелень травы и многоцветие букетов у ее изголовья, легкий шелест тонкого платья и томительный запах середины лета, разгоряченной холодной водой кожи.

Выйдя на Марсово поле, он свернул в сторону Невы. Еще открывая дверь двадцатичетырехчасового кафе, он почувствовал, что здесь есть кто-то похожий на него.
Дверь слегка заскрипела, он почувствовал запах хорошего кофе и горелого масла. Несмотря на позднее время и плохую, снегопадную погоду, в кафе было довольно много народу: за каждым столиком сидело один-два человека. Тускловатый свет не позволял хорошо разглядеть сидящих, но он уверенно двинулся к дальнему столику, где спиной к залу, лицом к стене сидела девушка. Коричневая ткань неплотно обтягивала ее чуть слишком стройный стан, горделиво отделяющий ее стол от всего остального. Мягкой кошачьей походкой, которую полностью заглушал мелкий шум и ковровое покрытие кафе, он обошел вокруг ее стола и сел на стул напротив противоположной стороны спины, если она была.

— Не возражаете? — Он спросил, уже сидя.

Взгляд поднялся из меню и внимательно, не торопясь, изучил новопришедшего. Из-под густых ресниц смотрели любопытные светлые глаза, не удивленные столь неожиданным появлением нового соседа.

— Пока не возражаю. Прошу.

— Спасибо, — он взял меню.

Когда они сделал заказы, он решился понять взгляд. Вначале он увидел знакомую книгу на столе, затем кисти, легко лежащие на скатерти рядом с тарелкой, изящные кисти с несколькими кольцами на не очень длинных тонких пальцах, тихонько постукивающих какой-то знакомый такт. Из-под коричневых манжет выглядывали загорелые запястья с браслетом и маленькими часами. Свежо отглаженные вельветовые рукава без морщин и складок сбегали с плеч. На плечи опирался купол прямых немного светловатых, может быть выцветших, волос с почти прямоугольным вырезом для лица. Пиджачок плотно облегал искусственно приподнятые плечи, мощную грудь и прятался под столом, за белой скатертью. За ним проглядывала монотонная ярко-красная рубашка, почти лишь один расстегнутый воротник. На фоне нежно-загорелой кожи был виден небольшой медальон или кулон или амулет или что-то еще. Взгляд поднялся выше чуть слишком строго подбородка и стал разглядывать, исследовать все остальное лицо. Их взгляды с металлическим звоном пересеклись, но не сломались и снова разошлись, продолжая свои исследования. Мягкие черты лица, впечатление, что сделанные из слегка оплавившегося воска, приятно сглаженного, кажется, притягивали к себе и, в моменты, хорошего настроения, такого как, когда она изучала нового соседа, почти светились. Очень скоро молчание прервалось из-за появления заказанных напитков: кофе. Судя по запаху, заказывать здесь еду не стоило; а кофе оказалось действительно хорошее: горькое и горячее. Double «г». В парах кофе разговор начал немного развязываться и, из туго завязанного банта, превратился в тонкую ленту красно-желто-белого цвета.

— Игорь.

— Наташа.

— Красивое имя.

— Спасибо.

— Вы давно тут сидите?

— Нет, минут двадцать, не хотела есть одна.

— Тут не стоит есть, судя по запаху. Рядом есть хорошая забегаловка с поваром, специализирующимся на мясных блюдах.

— В этом кафе тоже ничего готовят, просто надо знать, что заказывать.

— Научите, что можно брать?

— Конечно, но позднее.

Белые зубки довольно часто показывались при быстрой улыбке, реже появлялся острый язычок, слегка пробегающий по зубам, деснам и по ярко-красно крашеным губкам.

— Можно? — Спросил Игорь, показывая на книгу.

— Конечно.

Он открыл книгу на случайной странице и прочел:

«Ты даешь мне что-то вроде удобного счастья, ощущения разумной повседневности, и этого много, и этим я обязан тебе, только тебе, моему душистому кузнечику. Но бывают минуты, когда я чувствую себя циником, когда все табу моей расы дразнят меня своими клешнями; тогда я думаю, что поступаю дурно, что я тебя — если позволишь употребить ученый термин — превращаю в свой объект, в свою вещь, что я злоупотребляю твоей жизнерадостностью, таская тебя то туда, то сюда, закрываю и открываю, вожу с собой, а потом оставляю, когда приходит час тосковать или побыть одному. Ты же, напротив, никогда не делала меня своим объектом, разве что в глубине души жалеешь меня и бережешь в качестве повседневного доброго дела — закваска герлскаут или что-то в этом роде.

— А, гордость самца, — Телль, упираясь всей ступней в лицо Хуану. — «Оставь меня, я сам! — крикнул тореро». Помнишь, тогда, в Арле? Его оставили, и, Боже мой, как подумаю, что было… Нет, сыночек, я тебя не жалею, вещь не может испытывать жалость к мужчине.

— Ты не вещь. Я не это хотел сказать, Телль.

— Не это, но ты же это сказал»

— Как правильно и красиво, осталось добавить лишь: «Унеси с собой смятенье, Если ты проникся красотой». Давайте, говорить по-другому.

— В смысле? А! — Наташа тихонько засмеялась. — Поняла, давай.

После спагетти с красным перцем и красным вином, он узнал, что Наташа живет в Рыбацком, напротив Уткиной заводи, в старом, относительно окружающих, десятиэтажном доме. Она пригласила в гости, что он может придти, когда захочет, только пусть позвонит, предупредит, и протянула ему визитку, на обороте которой написала домашний адрес и телефон. Игорь, не глядя, убрал в карман.

После дынного мороженного Наташа пожаловалась на сонливость, так как она только что работала целые сутки в больнице, а зашла в кафе, что бы немного отдохнуть перед пустотой и тишиной дома. Ее любимое кафе и не очень далеко от работы.

— Медсестра, смотрю за больными средней тяжести, но и они иногда умирают, — добавила она, проглатывая рюмку коньяка. — Пора спать, дома спать. Проводишь?

— Только до метро, благо оно уже открылось, я тоже устал, и неплохо было бы поспать. — Придумывал на ходу Игорь.

Открывая дверь двадцатичетырехчасового кафе, он почувствовал, что здесь был кто-то похожий на него. Но похожий не тем, не так, как надо, эта похожесть делает их еще более далекими, чем со всеми остальными. Отчужденность, психическое отторжение близких, небольших отклонений.

— Пока. До встречи! — Крикнула она, улыбаясь и помахивая уставшей рукой.

— На кресте, — почти про себя ответил Игорь, уже отвернувшись, возвращаясь в кафе.
Там его столик уже заняли четверо человек: две молодые пары, одна из девушек явно была беременна. От них в кафе стало шумно и весело. Игорь занял стол, покрасневший от восходящего солнца, и заказал виски с небольшим количеством льда. Может завтра, а может быть послезавтра он ей, конечно, позвонит, они встретятся на нейтральной территории, может быть не один раз, возможно даже не просто встретятся, но только на нейтральной территории. Он заранее знал, что не сможет ее переносить дольше, чем пару месяцев. Опуская третью рюмку, с позвякивающим льдом, оставляя всю янтарную жидкость во рту, он заметил, что к нему подходит парень из той кампании, что заняла его столик.

— Извините за назойливость, но им кажется, — он обвел рукой свою кампанию, притихшую за столиком, — им кажется, что пить в одиночестве не очень хорошо и они приглашают к себе за столик. Примите приглашения?

— Что ж, все равно хуже уже не будет, а пить в одиночку действительно не слишком приятное занятие. Так что передайте им, что я принимаю их предложения и дойду до них, как только заберу бутылку, рюмку и добреду до них.

— Милости просим!