Наблюдение

От публикатора:


Давно уже среди моих папок затерялся любопытный документ, неведомо как ко мне попавший. Курьезный облик этого документа побудил меня преподносить его друзьям в качестве юмористической поделки. Я часто читал его вслух.

Однажды я не смог отыскать его, и с некоторых пор начал догадываться, что он исчез навсегда. Я ощутил утрату и грусть. Документ или рассказ неизвестного автора теперь представляется мне достойным более вдумчивого чтения, чем то, которое я ему посвящал.

В конце концов я сделал попытку воспроизвести текст по памяти. Эту попытку я и выношу на суд читателя.

Документ состоял из небольшого отзыва на некоторый отчет и самого отчета.

___________________


ВЫСОКАЯ ШКОЛА НАБЛЮДАТЕЛЕЙ.

Комиссия по делам неофитов

ОТЗЫВ
на отчет неофита В.Р. об антропологическом
наблюдении в московском метрополитене.
Программное задание, вар. 36.


Отчет изложен на 15 стр. м.п. текста, хотя мог быть значительно короче. Причина в эклектике стиля: смесь наукообразия, журналистского жанра и беллетристической лирики. Школа, как известно, не настаивает на научности изысканий, но традиционно ориентируется на дух сосредоточенности. По крайней мере, на первой ступени неофит может понимать сосредоточенность как внутреннюю дисциплину.
Неофит больше рассуждает, чем наблюдает. Наблюдение представляет для него средство, но не цель. В результате вся работа отмечена печатью личного начала, что недопустимо.
Совершенно неуместны в отчете размышления о подлинной жизни. Следует помнить: именно неофиту свойственны затяжные спекуляции по поводу того, чего он еще в действительности не наблюдал. Наблюдение, наблюдение и еще раз наблюдение.
Текст, сокращенный и переработанный с учетом изложенных замечаний, заслуживал бы удовлетворительной оценки.

Доцент Архангельский О.Ю.

_____________________



ЭФФЕКТЫ МЕТРО

/отчет/



Первое, что бросается в глаза при наблюдении человека города, это беспрестанное его перемещение в пространстве в различных направлениях. Суть такого перемещения после краткого анализа становится очевидна и позволяет отнести его к разряду СНОВАНИЙ. Таким образом, правильно было бы говорить о том, что люди в городе беспрерывно снуют.

Сновать - это один из самых распространенных способов существования человека городской цивилизации. Снующий человек ощущает себя живым. Снование как незатухающая подвижность - и символ и само содержание живности. Оживленность, живность - это то, что снующий человек называет жизнью. Но я не могу вслед за ним использовать понятие "жизнь" как слабо поддающееся интерпретации. Живность противоположна покою, безмолвию, безсуетности. Живность - груда процессов, движение. Но разве в покое, в отсутствии движения нет жизни? И разве жизнь это беспокойство?

Живность и жизнь соотносятся как быт и бытие; и быт можно было назвать бытностью. Не жизнь и смерть, а бытность и небытность, живность и ее остановка. В этих и только в этих двух состояниях пребывает снующий человек. Смерть невразумительна для него.

Разумеется, человек снует и у себя дома, не говоря уже о том, что он вытворяет в гостях. Снует он и сидя за обедом, и даже во сне. Но для этого ему не нужны велосипед и прочие повозки - ракета, самолет, автомобиль, корабль и поезд. Так что, сновать у себя дома и, тем более, во сне - много экономичнее, чего люди никогда понять не могли.

Что было бы с человеческой цивилизацией, если бы все однажды поняли это? Определенно высказаться не берусь, но убежден, что это было бы нечто совсем иное, и уж во всяком случае - без метро.

Метро в некоторой мере решает проблему снования, перенося его отчасти под землю.
Теперь объясню, что такое метро.

В земле под поверхностью большого города прокладывают тоннели и пускают по ним поезда. Для снования необходимо пространство, но, поскольку потребности людей безусловно избыточны, естественного пространства человеку не хватает. Приходится создавать искусственное ПРОСТРАНСТВО СНОВАНИЯ путем трудоемкого и дорогого образования подземных пустот.

Однако, хозяйственные возможности сбившегося в городе человечества не беспредельны. Подземное пространство получается уже, сдавленнее пространства поднебесного, и это, конечно, не поднебесное пространство хотя бы потому, что оно лишено неба.

Итак, если поднебесное пространство предполагает, хотя и не гарантирует, свободный полет, то пространство метро - это ЧИСТОЕ ПРОСТРАНСТВО СНОВАНИЯ, то есть, такого человеческого движения, которое в своей основе свободного полета лишено.

Последнее обстоятельство делает метро незаменимым источником наблюдений за снующим человеком. Внимательный исследователь поймет, что в метро заложены все необходимые компоненты универсальной исследовательской установки. Нет сомнения в том, что феномен человека снующего может быть изучаем во всех мыслимых и немыслимых условиях. Для этого неплох и наземный транспорт, и вокзалы, и большие магазины, и внутренность учреждений и учебных заведений, и центральные улицы, и бульвары, и площади. Но нигде не найти столь грандиозного целостного устройства, в столь высокой степени пронизанного единством принципа, как метро. Все огромное сооружение метрополитена со всеми своими эскалаторами, пешеходными путеводами, вестибюлями станций, многокилометровыми тоннелями и многодверными поездами, рассчитано только на одно - переместить человека из одного пункта в другой. Целый город, и вместе с тем, только одна функция. Казалось бы, система автомобильных, железных, воздушных или водных путей страны (а то и мира!) куда как превосходит организм метро. Да. Но только количественно. Повторяю: подземное пространство лишено неба и горизонта - беспредельности. Подземное пространство замкнуто само на себя. Оно воспроизводит себя в снующем человеке, превращая в нечто подземное и его нутро. Оно добивается этого тем, что не позволяет беспредельности отвлекать человека от самого себя, если только человек не имеет уже беспредельности в себе. Однако, тот, кто имеет беспредельность в себе, тот - не снующий человек, тот - легендарный персонаж, вроде ребенка, и не о нем речь. Но два слова можно сказать: только дети в вагонах метро забираются коленями на сиденья и таращатся в темные окна. Детей везут снующие взрослые, ребенок же движется, а не снует; метро имеет для него самостоятельный интерес, тогда как для его воспитателей - лишь голое средство снования.

Иное движение снования и вовсе незаметно - так оно кратко, но оно обязательно направлено на некоторую цель, хотя бы и промежуточную, и совершенно мизерную. Снование-жизнь осуществляется для человека именно в этих точках-целях, в те самые моменты, когда эти цели достигаются или не достигаются. Если цель достигается, жизнь имеет положительную окраску, если нет - отрицательную. Но жизнь-живность есть в обоих случаях и она есть только в эти моменты.

Промах, недостижение цели - это так же достижение. Недостигнутая цель - это тоже цель. И в том, и в другом виде цель является главной пищей человека.

Пережевывание цели снующий человек не совсем точно называет переживанием. Далее следует переваривание и частичное усвоение цели. Результат последнего - так называемый опыт, который снующий человек впоследствии использует для достижения других целей. Переваривание и усвоение не затрагивают сферу сознания снующего человека и, как правило, осуществляются в интервалах так называемого "мертвого времени". Мертвое время - одна из центральных характеристик движения снования. Она определяет промежуток между двумя пережевываниями целей. Снование-жизнь тем и отличается от иной жизни, что она дискретна. В ней нет сплошности, потока. В течение мертвого времени для снующего человека не происходит ничего жизненного. Это пустое время ожидания, пауза, отраженная на лице снующего человека характерным эффектом остекленения взора. Эффект остекленения нигде так однообразно и массово не наблюдается, как в метро.

Времена пребывания в метро на несколько порядков превышают прочие известные мне мертвые времена. Повторяю: в поезде дальнего следования, в дальнем плавании нет той чистоты картины, которую обеспечивает фактор подземелья. К тому же очень длительные перемещения вынуждают налаживать в пути свою микрожизнь - общение, еда, выпивка, развлечения - для чего и создаются соответствующие условия. Таким образом, мертвое время путешествия заполняется множеством мелких движений снования. Поездка в метро оптимальна по длительности для наблюдательного эксперимента над снующим человеком. Она как бы безвыходна, чтобы не сказать безысходна, так что в момент входа под землю в снующем человеке происходит своего рода окончательный щелчок. Прислушавшись, вы услышите его, а лучше присмотритесь - и увидите. Внимательно смотрите на тех, кто пересек с вами линию турникетов. Человек вступает в мертвую зону, человек покидает жизнь, оставляя ее на поверхности - жизнь не желает спускаться в метро. Никто не напуган, каждый знает, что жизнь легко отыщет своего человека в пункте появления его из-под земли.

Но если вы прислушаетесь к себе - ничего не выйдет. Вы не услышите щелчка. Таково свойство жизни: она не покидает того, кто прислушивается к себе, она готова идти с ним и под землю. И тут нет ничего удивительного - жизнь нуждается во внимании, и не меньше, чем любой человек, и даже не меньше, чем женщина - а больше, значительно больше. Когда вы прислушиваетесь к себе, вы ведь не слушаете, что происходит у вас в желудке. Вы слушаете саму жизнь, ловите тот момент, когда она от вас отключится. Вы, следовательно, сосредоточены на жизни в себе - постарайтесь понять: на самой жизни; не на том, какова она, что собой представляет, и уж вовсе не на том, хороша она или плоха, а на ней самой. Но тут уж она от вас не отступится, потому что жизнь питается вашим вниманием к ней, живет за счет него. Вам придется проделать весь свой путь в метро с ней. Хотя вряд ли вам удастся так долго прислушиваться. Миг утери собственного внимания неуловим, ведь он мог бы быть уловлен лишь все тем же собственным вниманием. Это точно подобно тому, как если ли бы вы попытались сохранить в себе наблюдателя за моментом собственной смерти. Но кто бы тогда умер, и кто остался?

Однако, говорят, что и такое возможно... И мне нечем возразить, ведь каждый вошедший со мной вместе в метро умирает у меня на глазах, но мог бы и не делать этого, если бы прислушался к себе в ожидании щелчка смерти.

Оговорюсь еще раз. Конечно, и на поверхности снующий человек почти не уделяет внимания своей жизни и потому он почти так же безжизнен, как и под ней. Должно быть, я невольно схитрил, заговорив о той жизни, которая жива лишь тогда, когда о ней помнят, то есть, когда человек помнит о том, что он есть. Я ведь собирался говорить о другой жизни - о прерывистой живности с промежутками мертвого времени. И я сказал, что жизнь не хочет идти с человеком под землю. Я имел в виду живность снующего человека, но дальше заврался и заговорил о другой, о живой жизни. Мысль о ней преследует меня и я схитрил. Прошу извинить меня за путаницу. Все дело в том, что так хорош эффект метро - так четко демонстрирует он безжизненного человека - безжизненного совсем, освобожденного от всякой жизни, и от живой, и от ее прерывистой видимости. В метро лучше, чем где бы то ни было можно разглядеть и изучить снующего человека в паузе. В метро с раннего утра и до глубокой ночи глазам исследователя представлена огромная толпа людей в паузе, непосредственно в дыре мертвого времени. Но, чтобы наблюдать, необходимо самому не только не впасть в паузу, но быть еще и живым. Наблюдатель, если он хочет сохранить свою наблюдательность, должен войти в метро и быть там живым, со всем вниманием к собственной жизни, со всей памятью о собственном своем существовании в каждое настоящее - и ни в коем случае не прошлое и не будущее - мгновение. Иначе наблюдение не состоится...

Иногда уже входные двери в метро магически действуют на снующего человека. Впрочем, таково же действие дверей иного универмага или кинотеатра при изрядном скоплении людей. Явление атрофии жизни оборачивается здесь тем, что толпа упорно и терпеливо втекает в одну и ту же створку дверей, хотя другая створка при этом так же не заперта. Снующий человек захвачен и заворожен течением толпы; как и частица воды, он неотделим от нее. Окончательный щелчок уже совершился. Человек отключен от индивидуальной жизни, но вовлечен и слит с механической жизнью потока. Я толкаю другую створку двери, вхожу в нее и внимательно слежу за лицами толпы. Толпа тут же разделяется, часть ее влечется за мной, как за поводырем слепых. Наблюдение за лицами толпы усиливает сравнение со слепыми, благодаря тому самому эффекту остекленения взора, о котором речь шла выше. Эффект остекленения оказывается ненарушенным. Лица толпы не отражают никаких впечатлений от факта незапертости другой створки. Пожалуй, лишь некоторое мимолетное удовлетворение можно уловить на физиономии вновь образовавшейся лидирующей группы. Эта утробная радость несомненно инициирована тем, что впередиидущие оказались одурачены. Феномен радости и сопутствующего ей смеха по поводу одураченности других вообще является немалой загадкой психики снующего человека, требующей капитального исследования. Вполне вероятно, что именно на этом пути будет отыскан один из ключей от подвалов его так называемого сознания.

Многократные поездки в метро выработали у горожан известную дисциплину. Стоя на эскалаторе, они сотни раз слышали передаваемую по радио команду занять его правую сторону, сохраняя левую свободной для желающих ускорить спуск. Левая сторона редко пустует. Достаточно здоровые горожане, способные в меру интенсивно переставлять ноги, предпочитают не стоять, а сбегать вниз. Кое-кто из них действительно спешит, но в большинстве случаев это объясняется, по-видимому, подспудным желанием сократить мертвое время. То, что это скорее всего так, подтверждается и тем, что сбегающие - это, в основном, одиночки. Пары и небольшие компании преимущественно устраиваются на правой стороне и выглядят при этом более комфортно. Общение до известной степени нивелирует эффект мертвого времени, поскольку состоит из тех же движений снования, что и живность на поверхности. Но все же и на объединенных группах можно различить пустынную печать паузы...

Итак, регламентация поведения на эскалаторе предельно проста и до того общеизвестна, что даже отражена в словах популярной песенки, "где вместо припева, вместо припева: "стойте справа, проходите слева". Тем не менее на левой стороне довольно часто случаются "пробки". Если механизм пробок на автомобильных путях достаточно ясен, то аналогичными причинами вряд ли удастся объяснить пробку на эскалаторе. Поломка автомобиля - вполне объективный факт, но что вынуждает пассажира метро, тысячи раз слышавшего и знающего простое правило, вдруг выйти на левую сторону и там застыть? Требуется сильное везение, чтобы наблюдатель оказался рядом с таким застывшим, имея возможность заглянуть ему в лицо. Пару раз мне везло и я свидетельствую об особой и в этом случае степени стагнации взгляда, которая вообще так характерна для человека метро. Взгляд, то есть не только глаза, но и все лицо, и даже весь организм, фиксирован на какой-то воистину дурной бесконечности (Гегель). Специфическое состояние объекта обозначается в этом случае рабочим термином левосторонний столбняк. Не следует думать, что объект глубоко затронут личным горем или близок к решению существенной проблемы. Левосторонний столбняк характерен для любого пассажира метро при любых, в том числе, при самых благоприятных обстоятельствах его поверхностной живности. Надо полагать, что левосторонний столбняк ничем в сущности не отличается как от правостороннего, так и от придверного столбняка, о котором речь пойдет ниже. По всей видимости, объект перемещается влево под воздействием какого-либо совершенно случайного фактора. Если принять эту точку зрения, то разграничение правостороннего и левостороннего столбняков становится формальным, и, говоря о них, следует помнить именно о всестороннем столбняковом эффекте.

Нельзя обойти вниманием и замечательную инфекционную силу левостороннего столбняка. И более того: без признания его заразительности невозможно объяснить механизм эскалаторной пробки. Удачливый наблюдатель видит, как к его застывшему на левой стороне соседу приближается сзади пешеход или группа пешеходов. Наблюдатель вправе ожидать, что пешеходы так или иначе дадут понять левостороннему, что он является помехой на их пути. Но так случается далеко не всегда. Зачастую приблизившийся пешеход как бы налетает на невидимую мягкую стену и останавливается. Иногда остановка сопровождается глубоким вздохом, иногда же кратким взглядом безнадежности поверх головы левостороннего вниз. Далее пешеход затихает, демонстрируя абсолютное смирение, ничего, правда, общего не имеющее с христианским. В течение нескольких секунд, буквально на глазах, весь организм его охватывается той же стагнацией, что у первого левостороннего, и он, таким образом, становится вторым левосторонним. Факт инфекции достаточно очевиден, причем инфицируемость настолько интенсивна, что не идет ни в какое сравнение с соматическими аналогами. Столбнячная зараза распространяется вверх по левой стороне эскалатора в считанные мгновения, правая же сторона остается безучастна к такому поистине чуду, что и само по себе является чудом в этой уникальной подземной стране чудес. Звучащая по радио команда "стойте справа, проходите слева" далеко не всегда выводит из оцепенения левосторонних. Неверно было бы считать, что они не слышат команду; правильное понимание сводится к следующему: столбняк каким-то образом препятствует столбнячному отнести команду на свой счет. Команда повисает в воздухе. Она имеет отношение к кому-то другому. Этот другой иной раз отыскивается и им, как правило, оказывается спешащий. Спешащего видно издалека: он суетится и выражает свое недовольство соседям, получая в ответ пожатие плечами. Команда активизирует его, он наконец передает достаточный импульс негодования вниз по левой стороне и пробивает пробку. Первый левосторонний, не выходя из столбняка, либо трогается в путь, либо перемещается в ряд правосторонних. Пробка рассеивается.

Сложнее обстоит дело, когда правосторонний, не освобождаясь от состояния собственного отсутствия, вдруг переходит на левую сторону и начинает движение вниз. Впрочем, он может начать его и сразу с первой ступеньки. Отличить такого отсутствующего от простого пешехода нетрудно. Это, по большей части, люди пожилые, интенсивность хода которых лежит далеко ниже среднего уровня. Попытка войти в состав мыслей тихохода не может привести к успеху. Ничто рациональное не в силах здесь найти места. Нет никакой речи о выигрыше времени, и нет ее не столько потому, что выигрыш ничтожен, а гораздо скорее в связи все с тем же душевным ступором. Знания и ум, как бы они ни были малы, могут показать ковыляющему дедушке, что многим и многим он создает неудобства, сам при этом ничего не приобретая. Но между умом с его знаниями и тем, что ковыляющий дедушка называет самим собой, встроена непроницаемая заслонка. Встроило ее метро и ничего с этим поделать нельзя. Дедушка не знает, что его понесло. Какой же с него спрос?.. Спешащий добегает до дедушкиной спины и оказывается в неловком положении: ведь человек все-таки идет, не стоит. Может быть, ему так надо? У него нет права стоять, но у него есть право идти. Как быть?.. И вот наблюдатель фиксирует тихо ковыляющую левостороннюю колонну, голова которой вместе с задумчивым дедушкой уже давно оторвана вагонами и по частям увезена к пунктам назначения.

Возможны варианты: возможна прогуливающаяся девушка, а не дедушка; возможна одышливая тетка с толстыми сумками, которыми она безучастно избивает правосторонних; возможен колченогий с палкой, который дома ездит на лифте, а здесь вот ему приспичило... Раздражение спешащего не имеет границ, но оно мелко, поскольку эгоистично - мною же овладевает ярость. Я не выплескиваю ее. Я пытаюсь возродить в себе наблюдателя...
Вагоны метро - и старые, и новые - выполнены так, что поручни длинных сидений, идущих вдоль него, оказываются расположенными как раз по обе стороны входных дверей. Такой поручень представляет собой гнутую хромированную трубку, верхняя часть которой приходится чуть ниже среднестатистического плеча прижатого к ней сидящего пассажира. Поразительно, но в вагоне, за исключением сиденья, нет более притягательного места, чем этот поручень. Можно предположить, что в своих потаенных глубинах снующий человек схоронил отменного часового, и только здесь, в вагоне, он по каким-то неведомым мотивам выпускает его наружу. Все двери всех вагонов неизменно охраняются парой часовых. При входе я обязательно смотрю в их лица. Их лица все так же удивительны: жутковатое впечатление того, что не только одухотворенность, но даже и тень какой-либо осмысленности никогда не озаряла лица часового. Часовой поражен придверным столбняком.

Придверный столбняк – это, пожалуй, зенит утраты снующим человеком самого себя вместе со своей живностью. В прежние времена, когда до меня не дошла еще мудрость Слова "не судите...", я выводил свое представление о том, что такое кретин, именно из опустошающих душу портретов часовых. Пренебрегая комфортом, я протискивался сквозь толпу, чтобы взглянуть на каждого часового и каждый раз злобно убеждался, что передо мной не просто кретин, а дагерротип кретина. Чем он так трогал меня за живое,- часовой?- этого я не знаю и сегодня. Но он обязательно трогал меня своим мертвым и обязательно за самое мое живое. Откликался я бешенством. Моя ярость была чем-то вроде перенасыщенного желания пустить в его (неразборчиво - публ.) густую струю жизни, вогнать в него гром и молнию, взорвать изнутри его монолит, для чего, как мне иногда искренне виделось, резонно было бы въехать ему тупым предметом между глаз - говорят, там располагается центр интеллектуального прозрения... Я не понимал еще идеи наблюдения и мне не легко было ездить в метро...

Феномен часового имеет две основные стороны, с которых и было бы удобно рассмотреть его подробнее.

В отношении к встречным потокам входящих и выходящих феномен часового раскрывает себя в эффекте флюгера. Флюгерный разворот часового осуществляется под действием трения упомянутых потоков о тело часового. Зимой, благодаря толстой одежде, коэффициент трения значительно повышается. Это усиливает флюгерный эффект, но никак не влияет на эффект остекленения взора. Иногда часовой сам, но непредумышленно, развивает эффект флюгера с помощью сумки, повешенной через плечо. Редкие осуждающие выкрики трущихся преображают лица часовых различным образом, но в любом из этих образов все так же легко угадывается часовой в придверном столбняке.

К сказанному стоит добавить напоминание о том, что каждый часовой многократно бывал трущимся, и наоборот - каждый трущийся не раз вращался вокруг флюгерной оси. Это замечание позволяет подкрепить далеко идущий вывод: в паузе мертвого времени в снующем человеке, в отличие от животных, рефлексы не вырабатываются.

Второй стороной феномена часового является потеря тактильной чувствительности спинной и ягодичной областей - так называемый седалищный синдром. Эта оборотная сторона часового силой своей наглядности превосходит все перечисленные эффекты метро. И сейчас еще я со смутным трепетом воспринимаю такую картину воображения: я устроился на стуле в незнакомой компании либо на деловом приеме среди новых для меня лиц. Милая молодая женщина в воздушном летнем платье уверенной походкой приближается ко мне и, не представившись, присаживается мне на плечо. Она не совсем садится на меня, а скорее отчасти опирается о мое плечо, так что плоскость ее спины оказывается перпендикулярна плоскости моей, начинаясь на уровне моих глаз или ноздрей. Нельзя назвать это прикосновение легким; оно достаточно ощутимо, чтобы это могло навести на попытку строгого определения возраста присевшей через корреляционную функцию от плотности ее статей. И не следует осуждать меня за это - ведь я не вижу ее лица, как, впрочем, и она моего. Различие же наше состоит в том, что я жадно хочу увидеть ее лицо, тогда как она о существовании моего лица не знает вообще ничего.

Как часто я предавался подобным вычислениям, сидя у хромированного поручня с обратной стороны часового. Труднее всего в этом положении повернуть взгляд в направлении часового - слишком близко к глазам оказывается его самоотверженное тело. В качестве исследователя я неоднократно производил разной интенсивности шевеление нагруженным плечом. Обработка моих статистических данных дает следующий результат: в девяносто восьми случаях из ста часовой если и меняет позу, то лишь на более удобную. Таким образом, седалищный синдром снующего человека удостоверяется с практически абсолютной достоверностью.

Заслуживает пристального внимания и факт характерного различия пороговой трансформации в условиях метро и аналогичного процесса в надземном транспорте (например, в автобусе). Названная трансформация представляет собой переход от входного аффекта снующего в часы пик человека к его же входной каталепсии.

Если входной автобусный аффект сопровождается вербальной невоздержанностью, в общем виде сводящейся к формуле "давай, проходи - середина свободная", то входной аффект метро как правило ограничивается междометиями. Аффективно междометствуя, пассажиры метро вдавливают друг друга в вагон не менее успешно, чем пассажиры автобуса, но избегают при этом автобусных выкриков.

Объяснение данного явления явствует из контекста отчета: пассажир метро - дитя подземелья; возле дверей вагона он уже пребывает в паузе, хотя пиковая ситуация и растормаживает его частично. Однако, сила входной аффектации в этом случае недостаточна, чтобы привести в действие к тому же и вербальный аппарат. Другое дело - автобус, к дверям которого снующий человек пробивается со всей страстью своей живности.

На этом различие заканчивается. Пороговая трансформация, отчетливо наблюдаемая при избытке желающих, на всех видах транспорта протекает одинаково. Каталепсия настигает снующего человека мгновенно, и сразу за порогом - то есть за магической чертой входа в вагон. Если только что энергия входного аффекта позволяла ему ясно видеть перед собой скопление идиотов, не способных постичь простую разумность заполнения пустой сердцевины вагона, то миг спустя за входной чертой чуткий механизм трансформации начисто отключает его сознание, редуцируя силу аффекта в пластику "восковой гибкости". Вошедший уподобляется проколотой кислородной подушке. Он оседает на тела тех, кто все еще за порогом полон аффективной силы живности. Возгласы перестают восприниматься им как на свой счет, так и на счет кого бы то ни было. Мысль о свободной середине во главе с прочими родственными мыслями первой покидает его. В результате создается особый ствол или столб туловищ в ширину дверей, распирающий вагон поперек. Плотность в этом столбе приближается к летальной и только каталепсия с ее восковой гибкостью спасает неосмотрительного снующего человека от несчастья.

Последним в ряду существенных эффектов метро я отметил бы мануальную блокировку. В переходах со станции на станцию на лестничных пролетах за счет снижения скорости потока часто скапливаются значительные массы. Подобные массы скапливаются и у входа на эскалатор. Но это особые - вялотекущие - массы, в отличие от статических масс в вагонах и динамических пешеходных масс. Эффект мануальной блокировки возникает только в вялотекущей массе. Проявляется он в том, что идущий сзади жестко упирается рукой или локтем в спину или поясницу идущего впереди. В такой ситуации наблюдателю, который повернулся, чтобы увидеть лицо упирающегося, не всегда удается встретить это лицо. Лицо может оказаться опущенным вниз, к ногам или ступеням лестницы. Это означает, что упершийся мануал не догадывается об ощущениях своего избранника. Надо подчеркнуть, что субъективно эти ощущения воспринимаются как некоторого рода менторская помощь, которая совсем некстати ошиблась адресом: вдоль движущегося впереди позвоночника обычно пробегает судорога несогласия.

Я знаю человека, который, не будучи импульсивен, так страдал от мануального блока, что всякий раз решался на конфликт. Не оборачиваясь и молча, он заводил руку за спину и резко вывихивал кисть мануалу. Тем самым мануал обретал преждевременную живность, сокращая свое мертвое время.

Разумеется, действия моего знакомого - не образец подражания, тем более для наблюдателя. Не видя лица мануала или видя его, наблюдатель твердо произносит: "Спасибо, мне помощь не нужна!". Может быть ему удастся обнаружить некоторый намек на растерянность, как если бы он произнес эти слова на незнакомом языке. Но такая реакция - большая редкость. Обычно же взор мануала, не дрогнув, сохраняет свою стекловидность.

Особой тональностью обладает старческий мануальный блок. Для старческого блока характерна повышенная жесткость, требовательность и, что на первый взгляд поражает, сила. Если обычный блок направлен только в спину лидера, то старческая мануальность имеет тенденцию к всестороннему охвату. Локоть старухи и руку старика тело узнает сразу, но не перестает удивляться. Однажды мелкая бабушка едва не свалила меня, восьмидесятикилограммового мужчину. Нельзя сказать, чтобы этого не заметил я, но можно быть уверенным, что бабушка этого не заметила.

Подвидом мануального блока является блок корпусной, эффект которого так же зарождается лишь в недрах вялотекущей массы. Я понимаю, что вопрос интерпретации корпусного блока, и даже само название, оставляют широкое поле для дискуссий. Но все же я настаиваю на понимании этого блока как результата вырождения блока мануального. Представьте, что у мануала заняты руки. Вместе с тем, мануал всегда остается мануалом - это внутреннее, а не наружное свойство. Ребенок, только научившийся ходить, выставляет автоматически ручки вперед и часто ими толкает маму в ноги. Таков же и мануал. Если руки его заняты, он обязательно ляжет вам на спину всем корпусом. Но не повиснет. Дело ведь не в том, чтобы использовать вас в качестве средства передвижения. Дело лишь в том, чтобы защитить себя, исключить возможность падения; отсюда термин - "блок". Но только состояние паузы способно обеспечить эффект мануального блока, и вы всегда можете убедиться в этом, повернувшись и просто посмотрев туда, где ожидаете увидеть человеческое лицо.



_____________________________