Конспект

В «Обломове» история любви и описание прелестей Ольги невозможно пошло.
Дочел «Обломова». Как бедно! Излагать новые мысли, выводы, рассуждая логически, можно, но спорить, опровергать нельзя, надо увлекать.
 Л.Н. Толстой

Читал «Комедию любви» Ибсена. Как плохо! Немецкое мудроостроумие – скверно.
Читал Лескова [Н. Лесков. «Фигура»] Фальшиво. Дурно.
Старому лгать, как богатому красть, незачем и стыдно.
 Л.Н. Толстой

Писать надо только тогда, когда чувствуешь в себе совершенно новое, важное содержание, ясное для себя, но непонятное людям, и когда потребность выразить это содержание не дает покоя.
Для того же, чтобы выразить это содержание наиболее ясно, пишущий будет употреблять все возможные средства, будет освобождать себя от всяких стеснений, препятствующих точной передаче содержания, а никак не спутает, стеснит себя выражать это содержание в известном размере и с известным повторением созвучий на определенных расстояниях.
 Л.Н. Толстой

…Теперь повести: я на месте Цертелева тоже не написал бы ее.
[Л.Л. Толстой «Любовь». Книжки недели, 1891, март]

Главное два недостатка: герой неинтересен, несимпатичен, а автор относится к нему с симпатией, а другое – неприятно действует речь студента, и его поучение ненатурально. Несимпатичен герой тем, что он барчук, и не видно, во имя чего он старается над собой, как будто только для себя. И оттого его негодование слабо и не захватывает читателя.
Не видно еще потребности внутренней, задушевной высказаться, или ты не находишь искреннюю, задушевную форму этого высказывания.
Попытайся взять менее широкий, видный сюжет и постарайся разработать его в глубину, где бы выразилось больше чувства, простого, детского, юношеского, пережитого…
 Л.Н. Толстой Л.Л. Толстому

[Н.С. Лесков. «Час воли божией». Русское обозрение, 1890, ноябрь]

Я начал читать и мне очень понравился тон и необыкновенное мастерство языка, но потом выучил ваш особенный недостаток, излишество образов, красок, характерных выражений, которая вас опьяняет и увлекает (хотя это ваше качество, а не недостаток). Много лишнего, несоразмерного, но жар, восторг и тон удивительны. Сказка все-таки очень хороша, но досадно, что она, если бы не излишек таланта, была бы лучше…

Странное дело эта забота о совершенстве формы. Недаром она. Но недаром тогда, когда содержание доброе. Напиши Гоголь свою комедию [«Ревизор»] грубо, слабо, ее бы не читали и одна миллионная тех, которые читали ее теперь. Надо заострить художественное произведение, чтобы оно проникло. Заострить, и значит сделать ее совершенно художественно – тогда она пройдет через равнодушие и повторением возьмет свое.
Еще думал о том, что послесловие «Крейцеровой сонаты» писать не нужно. Не нужно потому, что убедить рассуждениями людей, думающих иначе, нельзя. Надо прежде сдвинуть их чувство, предоставить им рассуждать о том, что они правы.
 Л.Н. Толстой Н.С. Лескову

Читал все Лескова [м. б. «Некуда»]. Нехорошо, потому что неправдиво.
Читаю Лескова. Жалко, что неправдив.
Вечером читал Сенкевича[«Без догмата»]. Очень блестящ.

Выразить словом то, что понимаешь, так, чтобы другой понял тебя, как ты сам, - дело самое трудное; и всегда чувствуешь, что далеко, далеко не достиг того, что должно и можно. И тут взять и задать себе еще задачу ставить слова в известном порядке размера и окончаний. Разве это не сумасшествие. Но они готовы уверять, что слова сами собой складываются в «волнует кровь… и любовь».
Люди все точно такие же, как я, то есть пегие – дурные и хорошие вместе, а не такие хорошие, как я хочу, чтобы меня считали, ни такие дурные, какими мне кажутся люди, на которых я сержусь или которые меня обидели.

Вчера читал «Без догмата». Очень тонко описана любовь к женщине – нежно, гораздо тоньше, чем у французов, где чувственно, у англичан, где фарисейно, и у немцев – напыщенно…
 Л.Н. Толстой

Посылаю вам рассказ Лескова в «Петербургской газете» [«Под рождество обидели», 1891]. Какая прелесть! Это лучше всех его рассказов. И как хорошо бы было, если бы можно было напечатать. «Дурачок» мне не нравится.
[Н.С. Лесков. «Дурачок», Игрушечка, 1891].
Я сказал «Вор», что художественно и трогательно.
[П.Е. Накронин. «Вор». Книжки недели, 1890].
Это неправильно: если художественно, то непременно трогательно. А в «Дурачке» этого нет – нет искренности, а в «Под рождеством обидели» есть…
Да, Засодимский присылал мне рассказ «Перед камельком». Очень хорошо. И можно и должно напечатать в «Посреднике».
 Л.Н. Толстой В.Г. Черткову

Человек, увлекаясь работой как пьянством, пренебрегает своей духовной жизнью, ставит обязанности перед делом впереди обязанности перед людьми…
…После того, как [герой] стал прекрасным мастером, его завлекает не только денежная прибыль, но гордость своим мастерством, своим трудолюбием, своим выдающимся вследствие этого положением между товарищами. Положение же это может поддерживаться только сверхсильным, неестественным, 18-часовым трудом. Вследствие этого он нравственно высыхает, перестает интересоваться жизнью товарищей, забывает о доме. Пришедшие земляки или родные из деревни уже не интересуют его; он перестает петь песни, начинает курить и пить водку, чтобы искусственно поддерживать силы. Воскресенье, встает от работы ошалелый и не имеет силы противустоять советам и влиянию товарищей.
В конце концов он отбивается совсем от деревни и делается тем обычным типом превосходного мастера, но никуда не годного от пьянства, переходящим постоянно от одного хозяина к другому и для которого вся жизнь складывается из двух состояний: привычного, ловкого, инстинктивно исполняемого мастерства и невменяемого состояния пьянства…
 Л.Н. Толстой

Поэма «Бранд» Ибсена и драмы все выдуманы, фальшивы и даже очень дурно написаны в том смысле, что все характеры не верны. Репутация его в Европе доказывает только страшную бедность творческой силы в Европе.
То ли дело Киркегор и Бьернсон, хотя и различны по роду писаний, но оба имеют еще главное качество писателя – искренность, горячность, серьезность. Серьезно думают и говорят то, что думают и говорят…
 Л.Н. Толстой

Дело критики - толковать творения больших писателей, главное – выделять, из большого количества написанной всеми нами дребедени выделять – лучшее. И вместо этого что ж они делают? Вымучат из себя, а то большей частью из плохого, но популярного писателя выудят плоскую мыслишку и начинают на эту мыслишку, коверкая, извращая писателей, нанизывать их мысли. Так что под их руками большие писатели делаются маленькими, глубокие – мелкими и мудрые – глупыми. Это называется критика. И отчасти это отвечает требованию массы – она рада, что хоть чем-нибудь, хоть глупостью пришпилен большой писатель и заметен, памятен ей; но это не есть критика, то есть уяснение писателя, а это затмение его.
 Л.Н. Толстой

По первому же рассказу «Заведение Телье», несмотря на неприличный и ничтожный сюжет рассказа, я не мог не увидеть в авторе того, что называется талантом.
Автор обладал тем особенным, называемым талантом, даром, который состоит в способности усиленного, напряженного внимания, смотря по вкусам автора, направляемого на тот или иной предмет, вследствие которого человек, одаренный этой способностью, видит в тех предметах, на которые он направляет свое внимание, нечто новое, такое, чего не видят другие. Но Мопассан был лишен главного из трех, кроме таланта, необходимых условий для истинного художественного произведения.
1) нравственного отношения автора к предмету;
2) ясности изложения или красоты формы;
3) искренности, т.е. непритворного чувства любви или ненависти к тому, что изображает художник.

Мопассан обладал последними двумя, и был лишен первого.

Первое, что после этого показалось мне из писаний Мопассана было «Жизнь». Эта книга сразу заставила меня переменить мнение о Мопассане. Это превосходный роман, лучший после «Отверженных» Гюго.
«Милый друг» - очень грязная книга. Автор, очевидно, дает себе в ней волю в описании того, что привлекает его, и когда как бы теряет основную, отрицательную точку зрения на своего героя и переходит на его сторону, но в общем «Жизнь» и «Милый друг» имеет в основе своей серьезную мысль и чувство.

В «Монт-Ориоль» Мопассан как будто соединяет мотивы двух предшествующих романов и повторяет себя по содержанию. Несмотря на прекрасные, исполненные тонкого юмора описания модного курорта и докторской в нем деятельности, здесь тот же самец Paul, такой же пошлый и безжалостный, как и муж в «Жизни», и та же обманутая, загубленная, кроткая, слабая, одинокая, милая женщина и то же равнодушное торжество ничтожества и пошлости, как и в «Милом друге».

Мысль та же, но нравственное отношение автора к описываемому уже значительно ниже, в особенности в «Монт-Риоле». Внутренняя оценка автора того, что хорошо и что дурно, начинает путаться. Несмотря на все рассудочное желание автора быть беспристрастно объективным, негодяй Paul, очевидно, пользуется всем сочувствием автора.
В «Пьере и Жане»… «Наше сердце» нравственное отношение автора к своим лицам еще более путается и в последнем уже совсем теряется, на всех этих романах уже лежит печать равнодушия, поспешности, выдуманности и отсутствия правильного, нравственного отношения к жизни, которое было в первых его описаниях.

Начинается это с того самого времени, с которого устанавливается и репутация Мопассана как модного автора, и он подвергается тому ужасному в наше время соблазну, которому подвергается всякий известный писатель, тем более такой привлекательный как Мопассан. С одной стороны, успех первых романов, похвалы газетные, лесть общества, в особенности женщин, с другой, - все более и более увеличивающееся размеры вознаграждений, никогда все-таки не поспевающие за постоянно увеличивающимися потребностями, с третьей, - назойливость редакторов, перебивающих друг друга, льстящих, упрашивающих и не судящих уж о достоинствах предлагаемых произведений автора, а с восторгом принимающих все, что подписано раз установившимся в публике именем.

На всех романах Мопассана начиная с «Милого друга», уже лежит эта печать поспешности и, главное, выдуманности.

Помню, знаменитый художник живописи показывал мне свою картину, изображавшую религиозную процессию. Всё было превосходно написано, но не было видно никакого отношения художника к своему предмету.
Так к сожалению и Мопассан.

Знаменитый Ренан прямо говорит следующее: «Здесь явно виден недостаток христианства: оно слишком исключительно нравственно; красота им совершенно упущена из вида…»

Роман имеет задачей описание целой человеческой жизни или многих человеческих жизней, и потому пишущий роман должен иметь ясное и твердое представление о том, что хорошо и что дурно в жизни, а этого не было у Мопассана.

Цемент, который связывает художественное произведение в одно целое и оттого производит иллюзию отраженной жизни, есть не единство лиц и положений, а единство самобытного нравственного отношения автора к предмету. В сущности, когда мы читаем… нового автора, основной вопрос, возникающий в нашей душе всегда такой: «Ну-ка, что ты за человек? И чем отличаешься от тех, кого я знаю, и что можешь сказать мне нового о том, как надо смотреть на нашу жизнь?» Что бы ни изображал художник: святых, разбойников, царей, лакеев – мы ищем и видим только душу самого художника.
Если же это не молодой художник, то вопрос другой: «Что можешь ты сказать мне нового? С какой новой стороны ты осветишь мне жизнь?»

И потому писатель, который не имеет ясного определения и нового взгляда на мир, и тем более тот, который считает, что этого даже не нужно, не может дать художественного произведения.
Он может много и прекрасно писать, но художественного произведения не будет. Так и было с Мопассаном.

Талант учит обладателя его, ведет его вперед по пути нравственного развития, заставляет его любить то, что достойно любви, и ненавидеть то, что достойно ненависти. Художник только потому и художник, что он видит предметы не так, как он хочет их видеть, а так как они есть.

Мопассан хотел восхвалять любовь, но чем больше узнавал, тем больше проклинал ее.

Мопассан дожил до того трагического момента в жизни, когда начиналась борьба между ложью той жизни, которая окружала его, и истинного, которое он начинал сознавать. Начинались уже в нем приступы духовного рождения. Эти признаки выразились в его мелких рассказах.
 Л.Н. Толстой

 Продолжение следует