Рукопись

 




Рукопись




Посвящая все шизикам…










Часть первая.





* * *

Раннее утро. Предельно серый пейзаж осени: едва зелёная трава, как огромный ковёр, хмурое небо, звуки судна вдали, смешивающиеся с жалобным писком грязных чаек. Маленький, сгорбленный парень идёт по пустынной улице, опустив голову вниз, и постоянно спотыкается. Он тихо шепчет себе под нос партии из пятнадцати слов…
- Яблоко. Двадцать. Деньги. Промолчать. Поулыбаться. Курить. Прощение. Повезёт. Мама. Козел. Истина. Правда. Работаю. Не вру. Привет. – и поправляет дорожную сумку у себя на плече.
- Плакать. Книжка. Мммм….ыыыыю. – он останавливается и бросает сумку на асфальт, потирая затёкшее плечё. – Нет. Вернутся. … Некуда. Не пустят. Обидятся. Спрячусь. Нет. Домой. Молчать. Проулыбатся. Сказать. Исправится. Заболел. Голова. Сильно.
Парень поднимает голову и смотрит вперёд. Берёт сумку. Двигается дальше. Едва преодолев небольшой изгиб улицы, по которой шел, парень поворачивает влево, в сторону узенькой тропы, ведущей к коричневым воротам. Проходя мимо большого старого дерева, шурша ногами об опалые листья, смотрит на надпись на коре. "Прощайте, я никогда сюда не вернусь!".

* * *

Старое здание. Девушка в тоненьком сером пальто неподвижно сидит на бледно жёлтом стуле. В помещении темно. Отчётливо слышны звуки скрипки и неумелое детское пение, которое постоянно прерывается голосом взрослой женщины. Снаружи проезжает трамвай. Под его весом земля вибрирует, заставляя оконные рамы близлежащих зданий тихо дребезжать. К девушке подходит маленькая пожилая женщина.

- Бориса Ивановича сегодня не будет. Приходите завтра, - говорит она, затем удаляется по лестничным ступенькам на второй этаж.
Девушка бросает на уходящую старушку мимолётный взгляд и опускает руку к своим ногам, чтобы взять широкую картонную папку. Медленно встаёт и выходит на улицу. На жёлтом двухэтажном здании напротив висит телефон-автомат. Девушка переходит улицу, попутно доставая из кармана пальто пластиковую карточку. Подойдя к дому, она пытается вставить карточку в разъём телефона, но потом резко вытягивает её обратно. Присмотревшись, девушка понимает, что спутала карточки и вытянула «студенческий». Лезет правой рукой в карман пальто. Достаёт другую карточку. Набирает номер, вращая диск с цифрами. Подносит трубку к левому уху.
- Я сегодня… видела дом. Такой старый и ужасно красивый. Такой вот антипод нашего.
На другой стороне линии кто-то произносит:
- Алло!! …Алло.
Девушка бросает трубку и уходит вдоль улицы, скрывшись за одним из зданий. Через некоторое время она возвращается к тому же телефону, чтобы забрать карточку, которую забыла. Протягивает руку, чтобы вытянуть её и замирает. Сначала на мгновение, потом на минуты. Затем той же рукой девушка снимает трубку, набирает номер.
- Алло, Мам? Это я, Кира!
- Здравствуй, доченька. Где ты пропадаешь? Почему не звонишь? Мы за тебя переживаем, места себе не находим. С тобой что-то случилось? ...Ну...не молчи...рассказывай.
Девушка закрывает глаза, прижимая телефонную трубку сильнее. Одинокая слеза появляется у её глаза и смачивает щеку, так и не достигнув земли.
- У меня всё хорошо, - говорит девушка.
Из-под её уха еле слышно:
- Когда ты приедешь? – и всхлипы в трубку.


* * *

Полумрак, окутывающий уютное, маленькое кафе. Столики на две персоны. На каждом из них горит свеча. У столика возле окна сидит парень и девушка. Его волосы светлы и доходят до плеч. Он молод и красив, как и девушка напротив него. Официантка, захватив с собой миловидную улыбку, подходит с подносом к их столику. На подносе стоит маленькая белая чашка на блюдце и высокий стакан с густой, розовой жидкостью. Девушка-официант, одетая в белую блузку с прямоугольным бейджиком и чёрную юбку до колена, ставит поднос на край стола и аккуратно, один за одним, переставляет его содержимое на стол. Парень благодарно кивает официантке, та в ответ широко улыбается и уходит. Красивая спутница парня притрагивается губами к трубочке в напитке и делает глоток, параллельно глядя ему в глаза.
- Как-нибудь я сыграю тебе эту песню, - говорит он.
- Ага. Но ведь ты…то есть я вообще никогда не видела тебя с гитарой.
Парень достаёт из кармана смятый листок. Разворачивает его, и молча пробегает глазами по содержимому.
- Что пишут? – спрашивает девушка. Он прячет листок обратно.
- Пишут, что лучше тебе и не видеть этого. Тем более слышать.
- Содержимого листочка?
- Нет, этой песни.

Она смеётся и поправляет рукой свои длинные светлые волосы.

- Ты даже не представляешь насколько всё ужасно. Мир ужасен!
- Ха, что ты прикалываешься. Я ведь не о том.
- Ты же не хочешь быть девушкой настоящего рок-н-ролщика или панка?! Ты у меня любительница «клубо-попса». Зачем тебе эти завывания? Представь: я, весь покрасневший от переполняющего меня экстаза, со вздувшимися венами на лице, ору что-то злобно-несуразное. Мой рот открыт, от туда вылетает едкая смесь – крик, смех, стон, слюни.
- Фу. Перестань.
- Ты как мои родители – тоже не любишь этого дела.
- Ещё бы.
- Люблю пугать их смыслами своих песен.
- О, Боже!
- Ну да. Ведь мысли мои должны быть только о будущем. Я – будущий программист. А я им за Курта с дырой в голове – моего смысла, моего гения, если можно так сказать. «Дырка в твоей голове выглядит лучше, чем ты в старости» - сказал я. Я тоже так хочу!
- Ты что, серьёзно?
- Нет, конечно, в понарошку.
- А я никогда так не спорила с родителями. Только по мелочам и недолго.
- Ага.


* * *


- Привет, мам!
- Привет.
- …
- За кого голосовал?
- Хочешь загадку?
- Ты так и не научился отвечать на вопрос ответом.
- Знаешь, что будет, если оранжевые и бело-голубые поменяются цветами?
- …
- Ничего.



* * *

В этой комнате находились только парень и девушка. По-крайней мере, из людей, то есть из видимых существ. Там стояло красивое старое пианино, которое отражало блик светила за окном, чьи тусклые, но светлые лучи будто вливались сквозь шумный дождь и прозрачные белые занавески в просторную комнату, сквозь открытые окна. И чувствовался приятный дождевой ветер, что колыхал те самые занавески и развивал по сторонам лёгкую белую одежду девушки у пианино. Её тоненькие нежные пальцы гладили клавиши, а инструмент, благодарно сливаясь с детским смехом, что приносил из-за окон ветер, наполнял пространство мелодией. Детский смех, что едва прорывался сквозь вибрации струн, которые господствовали над шумом опьяняющего падения небесной гляди – всё это было вместо неживой мебели. Так гармонично (а вовсе не синхронно): полумрак комнаты, парень, который был вовсе не удивлён, а поглощён окружающим, и девушка, её мимика, развивающиеся волосы и одежда. Всё то, что там было – вечно, но стёрлось серым карандашом после одного ЕГО несмелого полушажочечка в ЕЁ сторону. ОНА же снизошла лишь до строгой улыбки в ответ, и полуоборота головы…на полушаг. Мрак. Серость. Тишина. Метающийся огонь свечи у окна. Сквозняки сквозь щели, а не ветер в открытое окно. Наушники вместо пианино. Стук в дверь вместо детского смеха. ОН ещё не верил, ни во что.


* * *


Указательный палец впивается в белую кнопку чёрного дверного звонка. У двери стоит парень, за ним – девушка в сером осеннем пальто. Она пристукивает ногой по холодному бетону пустынного подъезда.
- Прямо таки «Дом на Бумажной улице», - говорит девушка, - большой, отрешённый, необычный и осмысленный.
- Только хозяина зовут не Тайлер, а Андрей.
Отличительная черта этого подъезда в том, что на его стенах отсутствуют надписи.
- Неужели здесь никто никого не любит?
- Кира, не стучи, пожалуйста. Я песню придумал, а ты меня с ритма сбиваешь. Отвечаю: здесь никто не живёт! Кроме сторожа и Андрея. Потому и надписей нет. Хотя, - это идеальное место для гуляний молодёжи. Странно.
- А как Андрюха сюда поселился?
- Со сторожем, кажется, договорился!

Проходит минута.
- Мне кажется, что звонок у него не работает.
Парень хлопает ладошкой себя по голове и говорит:
- Ах, да! Эврика.
Стучит кулаком в дверь. Она открывается сама по себе. Девушка просовывает голову в щель и говорит:
- Андре-е-й! Ау!
Входит во внутрь. За нею следом заходит парень и закрывает за собой дверь.
- Как бы с ним ничего не случилось, - тихо произносит он.
- Сплюнь, - отвечает девушка.
- Мысленно можно?
- Как хочешь.

Оба входят в комнату. В комнате темно и пустынно. Слышно, как сильный ветер прорывается сквозь многочисленные щели в окне и звенит, звенит, звенит. В дальнем левом углу комнаты – постель – пол, матрас, одеяло. Рядом стоит пепельница, доверху утыканная окурками. Обои отсутствуют – плакат Цоя, несколько настенных рисунков, надписи «Ангедония», «Продано!», сделанные красной краской. У окна стоит стул и гитара. На подоконнике – свеча, пламя которой извивается под воздействием сквозняков. Свет свечи освещает фигуру невысокого парня, который стоит лицом к стене. Его голова опущена. Кажется, что из его ушей торчит гитарная струна, но только на мгновение – это наушники плеера. Девушка дёргает парня за плечо.
- Андрей, - шепчет она.
Он резко дёргается и поворачивается к вошедшим лицом.
- Что? А, Кира, Макс! Я спал?
- Спал? Если это так, то он был летаргическим.
- Забейте, что-то мне дурно стало. Чудится всякое. Хорошо, что Вы пришли!
- Ладно, забили. Правда, Кира?
- Раз плюнуть.
- Ну вот, я песню написал, показать принёс, а она забила.
- О любви с большой буквы, что ли? - иронично спросила девушка.
- Нет, блин.
- А я рассказ написал, - высовывая наушники из ушей, произнёс парень.
- Это ничего, если я вспомню о своём рисунке?
- Тогда будем хвастаться друг другу. Правда, ведь будем?
- Если только вспомнишь, то чего!
- Злющая песня!
- Друзяки, мой рисунок не нарисован.
- А ты, Кирусь, нарисуй его у меня на стене.

Хозяин квартиры, оглядевшись по-сторонам, подошёл к стулу, взял и перенёс его к ногам девушки со словами: «Это тебе, Кира!» и ушёл на кухню.
- Я за свечами, - сказал он, исчезнувши в темноте коридора.
- Жарковато как-то у него тут, - произнёс парень, усевшись на корточки у гитары.
- Что твоя гитара делает у Андрея?
- Взял поиграть, а потом уехал домой.
Из дверного проёма вернулся парень, держа в одной руке свечку и спички, а в другой – блюдце, пластиковую бутылку с подсолнечным маслом и скомканный кусок марли.
- Держи, Кира, свечу, а я сейчас лампадку сделаю.








Соль для Ассоль

Лонгрен молчал, спокойно смотря на
 метавшегося в лодке Меннерса, только
его трубка задымила сильнее,
 и он, помедлив, вынул ее из рта, чтобы лучше
видеть происходящее.
 - Лонгрен! - взывал Меннерс. - Ты ведь слышишь меня, я погибаю, спаси!
 Но Лонгрен не сказал ему ни одного слова; казалось, он не слышал
отчаянного вопля.

А. Грин «Алые паруса»



Прогуливаясь по полуденному городу, я пытаюсь высчитывать в уме ту сумму, которая позволит мне не опускать голову ровно на месяц. Но мозг упрямо отказывается выполнять даже несложные арифметические вычисления. Пытаюсь перекинуть эту обязанность на калькулятор мобильного телефона. Боже, прости, но как это скучно! Нет! Мне нужен листочек и ручка, всё. Дайте, я хочу считать. Я бы аккуратно вывел на девственно белой бумажке огромное (самое большое) число – деньги, которые я могу теоретически получить. Два нуля справа и что-то с краю, слева. Ох, сумма! Эта мысль перерастает в поиски канцелярских изделий: какой-либо ручки, какой-либо тетрадки. И дешевле!
Латок продавца – деньга – результат моих поисков. Но деньги, цифры улетучиваются, на их место в голове всплывает фраза: “Можешь не писать – не пиши!”, на которую я отвечаю: “Я не могу НЕ ПИСАТЬ!” Прямо на лотке я открываю купленную тонкую тетрадь, и пишу – “Соль для Ассоль”. Ворую Ассоль у тех, кто был До. Мне бы дойти до той точки, на которую можно сесть. Оттуда такой вид на Благовещенский…
Странные, дивные два-три дня: сначала было тревожно, далее, я успокоился и обрёл отличное настроение, собираясь пить в обед утренний кофе с абсолютно незнакомой девушкой, мечтая о том, что он будет разбавлен ливнем. В ушах Чиж со своею Ассолью. Вести умную беседу, подсознательно пытаться понравится ей, улыбаться. Искать соль… Легко и осмысленно. У меня: чуточку размеренно, немножко спланировано, абсолютно невозмутимо, по-юношески красиво, агрессивно и наивно. Меня удивили в тот момент, когда я проворачивал ключ в замке… Ключ не виновен, я просто держал его в руках, но это запомнилось. Достаточно…Удивлён, раздражён, подавлен, приглушён, человек с глазами «в пол», мальчик с пальцами, которые трясутся, сидящий, курящий…Далее по тексту я искал справедливости, потом хотя бы спасения. А, знаете, и тогда и сейчас знал и знаю, что слишком драматизирую ситуацию, и знал, что иначе не мог. Умеете не дышать? Но моя чувствительность дала мне правоту. Был я и человек со стаканом вина – пил, это помогло – стало легко и совсем уж объективно смотрелось на миры. Теперь вот обошлось, анализирую; события породили уйму мыслей – будь добр, Андрюш, разложи их по полочкам, заплата на заплату. Трезво: беда иногда (а не всегда ли?) полезна! Она похожа на корабль, севший на мель, но пришедшие штормовые волны скоропостижно размывают песок под обрюзгшим кормовым пузом твоего корабля, и вот он ты – капитан под алым парусом.
Я никогда не занимал много места, но меня заставили подвинуться. Приказным, крикливым тоном с претензией на моё понимание. Кто-то шептал: «Чем ты слабее – тем сильнее давят!» Я не понимал! Просто не хотелось. Ещё много чего говорили, но ничего из этого так и не стало услышанным мною: просто слова, потерявшие свою востребованость. Я бы хотел описать это уродство мириадами «благосраний»(авт. Плохое авторское слово). И вот стало не на шутку смешно: “Наркотики были твоим хлебом, а ты топтал наше поле пшеничное!”, - пытался перефразировать я чьё-то протяжное “Муууу”. И ночью, пока все спали, я для забавы рисовал двухэтажный притон, персональный жгут, шприц. Всё это моё, как в сказке. Вот что получилось:
«Я ходил туда едва ли не каждый день. Это было где-то за универмагом «Харьков», и всегда ночью. Мои ноги сами находили туда дорогу из любой точки, глаза никогда бы не смогли. Старое-старое здание, возле которого виднелся небольшой водоём и свалка. Вход находился точно по центру и был единственен. Яркие электрические светила давали о себе знать огнями зданий вдали. «Притон» находился, мягко говоря, на пустыре, и, что странно, в центре города. В окнах на втором этаже тускло горели немногочисленные лампады и свечи. Казалось, что первый этаж отсутствовал, был сразу же второй. Этот второй – длинный коридор и люди, которые лежат у его стен, вытянув свои длинные, корявые ноги. Ежедневно я тихо переступал через них, с опаской, так как они были полуживые полумертвые, и становился одним из них, тем, кого так же боялись. Сотни их!»
Наркоманы всегда казались мне эдаким романтическими анархистами нашего времени, кои «не согласны», кои «отрешенны», коих «отвергли».
И я стал меньше. Меня стало меньше. Не знаю, в какой степени. Я поместился. И меня не выкинули. Я – белка в маленьком колесе! Не забывайте, орешки, я преувеличиваю, усложняю и драматизирую. Но я при всём при этом прав!
Настроение моё ни плохое, ни хорошее, просто моё. Я разучился с уверенностью прикреплять ему тот или иной ярлык, возможно, это и сложно, и, если верить одной известной фразе, то я не гениален. Пускай будет так! Утехи ради, улица Сумская предстаёт предо мною в золотом одеянии, блестя на солнце. Мой плеер настойчиво пытается всучить моим ушам оптимизм посредствам “Beautiful day” U2, но я упорствую в ответ. “Некуда звонить”, “Деклассированным элементам”, «Мы все сошли с ума» помогают мне в этом. Интересно, с чего бы это они? Золото этой улицы режет мне глаза. Красота прохожих девушек заставляет прижигать окурок к руке, и то лишь из слабости – лицу очень больно. Роскошь витрин – потёртый “рубль” в кармане на проезд обратно и мелочь на кофе, который так и не разбавился ливнем. Рядом все такие нарядные и осмысленные, эти их смыслы, умы, образования, словарные запасы, смыслы жизни, любови, - они так забавно разговаривают по своим мобильным телефонам. Ими быть так здорово! Блестящий, ярко красный капот проезжающей мимо машины… что бы я увидел последним перед темнотой, перед светом в туннеле? Соседняя улица Рымарская, рядышком театр, филармония, музыка, композиторы, актёры, разговоры о поэзии и стих в подарок на день рождения, снова про смысл жизни, на этот раз нашедший своё оправдание. Всё это время я красил всё это. Белым цветом. И в прямом, и в переносном смысле. Все они оказались хорошими людьми, под тройным слоем белой краски. А я лишь в белых пятнах! Все они удачно и здорово! Я век вам буду мыть машины, и красить стены, только найдите мне хоть одного виноватого. Одного виноватого на целую нацию и порукам, ага? Слева, справа? С красными трусами из-под джинсов? С бутылкой пива? С ключами от .. за сто девяносто девять тысяч долларов? С ножом, в крови, возле мёртвой беременной кошки, с глазами невиновного?
У меня ещё одно – Ассоль. Милая, прекрасная, светлая, чистая, в алом платье, с длинными светлыми волосами, с книгой в руках. В общем, почти абсолютно нереальная, и совсем уж не для меня. Мне бы найти вот именно её. Хоть я явно не тот, кто приплывёт (я просто подойду)… Но я так, не надолго, и лишь “По делу”. Мне бы стоять, обнявшись с нею, у края дороги с денёк, отдать бы ей ту горькую “соль”, что льётся. Но ни та, с красными трусиками, ни та, что в устрашающе громадных очках, ни та, к которой не смог придраться, не похожи на неё ни каплю… Ассоль ведь умеет быть ею, она ведь не такая как эти. Все вы, суки, виноваты! Жуйте кукурузу, будьте маладец!

В ней две девушки, две
Ассоль, перемешанных в замечательной
 прекрасной неправильности. Одна была
дочь матроса, ремесленника,
мастерившая игрушки, другая - живое
стихотворение, со всеми чудесами его
созвучий и образов, с тайной соседства
слов, во всей взаимности их теней и света,
 падающих от одного на другое. Она
знала жизнь в пределах, поставленных ее опыту,
 но сверх общих явлений видела
отраженный смысл иного порядка.

А. Грин «Алые паруса»

никогда
ДА (Дитё Асфальта)


На стене комнаты уже начал прорисовываться одинокий, многоэтажный дом с одним единственным окном. Из этого окна выглядывала чья-то голова, а из ушей торчала гитарная струна. Девушка, стоя на табуретке, продолжала рисовать, а парень, что минуту назад читал с листочков рассказ, бросил рукопись на пол. Другой тихонько играл на гитаре, - то плавно перебирая струны, то резким и жёстким боем. За окном стемнело окончательно.
Пальцы левой руки взялись подкручивали колки на гитаре.

- Эту песню я играл только один раз, - сказал обладатель рук. – и запел:

 Снова бред и снова ***-ня
Мне впадлу жить – доконали ме-ня
Разбить башку, оторвать себе ноги,
А потом смеяться и бежать по дороге

Не знаю куда – в преисподнюю или ад
А может в чистилище дадут мне под зад
На всё наплевать, лишь бы сбежать
От этой ***ни и спокойно поспать.

Проток потолок, прорвалась труба,
Мы скоро подохнем, нам скоро ****а.
Разрушатся мозги, разрушатся стены,
Отвалятся руки и вылезут вены.

Закипает внутри кровавая смесь
Выпадают глаза и я прыгаю в весь
С отвесной скалы в бесконечность лечу
И за всю ***ту я в аду заплачу.

Удавились политики своим же дерьмом,
Задержалась мысль в мозгу головном.
Блевотня вылезает из унитаза
Мне насрать на них всех – на любую заразу.


Высокие стены меня оградили
От всех бытиёв и мне окна открыли
Чтоб я в них пролез и не мог возвратится
Оставили водки, чтобы мог я напится.

Осто****ило всё, всё заебало.
Я скоро подохну от этого кала.
…
…

- Я же говорил, что не про любовь.
В двери постучались.
- Странно. А вы, ребят, двери закрыли?
- Закрыли и тебе того же желаем. Мало ли.

Сначала тихонько щёлкнул замок. И дверь открылась. На пороге стояли двое парней. На первый взгляд могло показаться, что они идентичны - те же чёрные туфли, натёртые до блеска, одинаковые длинные чёрные пальто. На обоих были галстуки. Щетина отсутствовала. Казалось, что и сами по себе они были удивительно схожи: черты лица, рост, строение тела. Один из них отличался от другого лишь чёрной наглазной повязкой. Оба синхронно улыбнулись парню, открывшему двери.
- Здравствуйте, - ровным, настойчивым басом молвил парень с повязкой на глазу.
Открывший двери стоял в недоумении и смотрел на одноглазого, попеременно пялясь то на его глаз, прикрытый повязкой, то на его обувь.
- А Вы верите в Бога? - продолжил он после короткой паузы, продолжая улыбаться.
- Что?
- Ни один дом никогда не построится без участия руки создателя. Как же наш мир мог построится сам?
- Какой ещё дом?
- Иегова - имя Богу нашему. Богу, что создал жизнь на земле.
- Ничего не пойму!
- Не волнуйтесь, для этого мы и здесь.
- В чём дело? Ты о чём? Может, зайдёшь?

Новоприбывшие переглянулись. Одноглазый повернулся к своему напарнику и что-то тихонько сказал ему на ухо. Тот в ответ кивнул и отошёл от двери.

- Так, ладно, - сказал одноглазый, - я тогда войду.
- Проходи, конечно!

Парень вошёл и прикрыл за собой дверь, оборвавши тем самым фразу, доносившуюся из коридора от его напарника.

- Кто там? - спросил женский голос.
- Да, сам теперь не знаю, - ответил открывавший двери.
- Свой! - радостно буркнул одноглазый и вошёл в комнату.
- О, Серый!
- Он самый. А вы что тут делаете?
- Пытаемся жить. Сто лет тебя не видел. Какими судьбами?
Музыкант до сих пор был растерян и вопросительно смотрел на гостя. После долгой паузы он, наконец, спросил:
- Серый, ты что, в секту подался? Совсем сдурел, да?
- Эх, ну я же не знал что в этой квартире окажитесь вы! Знал бы - не зашёл.
- А напарник твой как? - спросил хозяин квартиры, - он так и будет стоять в коридоре?
- Тупой, фанатично-догматичный тип. Пускай стоит.
- И кто же ты? Иеговист?
- Иеговист, но…не совсем.
- И давно?
- Пару месяцев.
- Нравится?
- Э-э-э...придурки! Нет, не в этом дело.
- Сам ты придурок! От кого уж не ждали такого.
- Да я бы вам объяснил, но... Вы ж... Ни в Бога, ни в чёрта, как говорится...
- Почему же, - с насмешкой ответил музыкант, - в динозавров верим. Правда, Кира? ...Вот видишь, правда. Кира верит и надеется на диплодоков, я поклоняюсь птеродактилям.
- Мы все здесь атеисты, - тихо сказала девушка. - не понимаю. Не.
 - Ничего вы не понимаете. Ладно, я расскажу.

Девушка сидела на подоконнике и грела руки, обволакивая ладошками пламя, стоявшей рядом, свечи.
- Дело в том, что для того, чтобы что-либо понять, нужно стать частью этого. При условии наличия огромного и неистощимого желания постигнуть это. Постигнуть и уничтожить, как в моём случае. Проще говоря, нужно знать своего врага в лицо. А я понял эту вещь ещё более оконкретизованную к моему случаю. Я говорю: «Мало знать своего врага в лицо – нужно стать его червЁм, проникнуть вовнутрь и паразитировать». Какой смысл вкладывать в слово «паразитировать» - немного иной вопрос. Я говорю о крайне радикальном и уничтожающем паразитировании. Собственно вопросом качества, методов воздействия я и занимаюсь сейчас. УЖЕ проникнув. Пока я собираю информацию, информацию из первоисточника, информацию изнутри. Я в центре событий. И если это ещё не ощутимо жертвой, то следующие шаги застигнут её врасплох. Иеговисты, пятидесятники, сатанисты, кришнаиты – всего лишь почва. По правде сказать, названные организации не есть моей окончательной целью. Есть организации интересней, притязательней, солидней. Добраться до них – нелёгкий и тернистый путь, в сторону которого я уже сделал несколько уверенных шагов.
- А для чего ты это всё делаешь? Или с чего начал? Один из них ненароком нагадил тебе под дверь? Что они тебе сделали?
- Что значит «ничего не сделали»? Что, обязательно переходить на личности? … Ничего не сделали. Ничего не сделали. Сделали! Сначала, кажется, что они пристают только лишь к прохожим на улице. Чуть позже, может, ты увидишь их у дверей своих соседей. Потом кто-нибудь из членов семьи внезапно и агрессивно заведёт за обеденным столом невнятную беседу, но замолчит и, обидевшись, уйдёт. И лишь бы ты только не сжёг все свои фото. … Одним только фактом существования на нашей земле, они тем самым смеются над нами. Америка, Европы – пожалуйста, плодитесь и размножайтесь там как хотите, мне до сих дела нет. На одно уродство больше, на одно меньше – картина та же, тот же холодный разум. Православная церковь – вот единственный оплот, существование которого я допускаю.
- Если человек дурак, то он и комендантом общежития станет, не то что сатанистом. Так, может, тебе стоило пойти в семинарию? Было бы больше толку.
- Да. Надо бы. Пойти в семинарию, закончить её, «осесть» в какой-нибудь церквушке священником, читать проповеди замаливающим предсмертные грехи старушкам. Это можно. Но это «можно» не действенно. Та православная церковь, что существует сейчас, давно требует кардинальных изменений. Мы обесценили церковь. А, может, церковь сама обесценилась. Все таинства, что осуществляет сейчас церковь для людей, для самих же людей – лишь обычай, старая дедовская традиция, не больше, чем забавное мероприятие. Сходить на Пасху посвятить яичка с мяском, позвать батюшку, чтобы помахал кадилом над трупом, нацепить обессмысленный крестик на младенца – всё это не более чем традиция. Раз в годок сходить поставить свечку из-за того, что у тебя, извините за выражение, «не встаёт». Или тихо шепнуть батюшке на ушко: «Грешен», - и услышать равнодушное «Прощаю», а после успокоится и ждать манны с небес. Не дождаться вам! Да ты должен стоять на коленах не меньше недели, чтобы вспомнить все те пакости, которые ты таскаешь за собой по земле. Всё это гавно, эту вонь. И реветь в три ручья, каясь… Всё это обесценено. А обесценено, потому что общедоступно. Никто не спрашивает тебя о твоих намерениях, о твоих размышлениях, о накопленных знаниях, когда ты ступаешь на порог храма – а стоило бы, так как чаще всего туда приходят для того, чтобы нагадить огромную кучу дерьма, и в прямом и в переносном смысле. Потому, всё это следует прекратить. А прекратить переменами. Как? Если мыслить абстрактно, то перенести церковь из центральных площадей за черты города человеческого. А на старом месте оставить лишь небольшую лавку, где можна будет получить доступ к первичной информации, информации «первого этапа». Этапа, который и должен ограждать путь к церкви, что в лесу, от «засранцев». Реформа православной церкви – это только первое, хотя и одно из самых главных, звеньев цепи.
- Серый, а…
- Подожди, дай договорить. По этому принципу, по принципу реставрации, реставрирования, действительных ценностей следует отнестись ко всем аспектам жизнедеятельности, включая слова, понятия, все мелочи. Чего стоит, распространившееся в неких кругах выражение «С Уважением». На первый взгляд, казалось бы, ничего необычного, ничего плохого в этом словосочетании. ДВА СЛОВА. Эти слова, что следуют в конце их обращения к едва знакомому человеку. Этим псевдо уважением они бросаются направо и налево, по умолчанию награждая вероятнее недостойного столь громким титулом. Большинство из них бросаются этим словом как бычками в унитаз. Я не говорю о пренебрежении, тем более изначальном. Ничего первичного, друзья! Нейтралитет, изначальный нейтралитет – вот то самое оно. И это только пример, который не единичен. Человеческие приветствия, эти лёгкие пустышки: «Привет», «Здравствуйте», «Здарова». Сколько раз в день вы вкладываете в них хотя бы презрение? На их месте должны были быть слова, которые передают человеку часть твоего тепла, доброжелательности, положительной энергии. Твоё искреннее пожелание «здравия». Нахер излишнюю проститутку-вежливость, и вообще, - всех проституток (во всех пониманиях этого слова). На костёр, как потомство ведьм средневековья.

Девушка встала с подоконника и села возле хозяина квартиры. Тот внимательно слушал рассказчика. Они тихонько перекинулись несколькими фразами. Рассказчик не утихал, и лишь взгляд его всё чаще устремлялся в окно. Темнело…

- Вот ещё один пример. Сто лет назад фотография была для людей чудом. Что сейчас? Ничего необычного, куча фотоаппаратов, куча фотобумаги, снимков, альбомов. В глазах мелькает, всё сливается в один расплывчатый образ, который не даёт тебе ничего. Бить по пальцам, отбирать фотоаппараты, бить по ногам, чтобы стояли ровно! Сложилось впечатление, что глаза человеческие перестали видеть действительное, а видят то, что хотят видеть. Я задаю вопрос (в том числе и себе): «Неужели нужно на время ослепнуть, чтобы прозреть по-настоящему?» Ладно, что ж. Уморил я вас своими бреднями. Хватит на сегодня. И не смотрите вы так на мой глаз – это всёго лишь эксперимент.

* * *

На стекле толстым слоем налепился лёд. Чрез небольшую щель, избавленную от влияния льда, видно, насколько скоропостижны объекты за окном. Зима всецело приняла бразды правления. Это замерзший, ссутуленный город мелькал за окном полупустого троллейбуса. Троллейбус остановился. Его двери ненадолго открылись, потом снова закрылись, так никого и не впустив. Кондуктор по привычке начал делать обход. Он медленно, покачиваясь, передвигается в заднюю часть троллейбуса, иногда останавливаясь возле одного из сидений, поворачивая голову. Но натыкается либо на лицо, которое безмолвно говорило: «Оплачено!», либо вовсе на зияющее пустотой сиденье.
- Оплачиваем, - сказал он парню не глядя.
Тот повернулся и увидел чёрную повязку на левом глазу кондуктора.

- Серый? – удивлённо спросил парень и положил листок бумаги, который держал до этого, к себе в карман.
- Доброго тебе здоровья, Макс!
- Ты работаешь кондуктором?
- Да. А что здесь такого?
- Может, присядешь? Давно не виделись.

Кондуктор присел рядом, выставив ноги вперёд, он сложил ладошки вместе и подышал на них.

- Что-то давно тебя не видно. Почему в «универе» не появляешься?
- Так меня выгнали.
- Как выгнали? Когда?
- В сентябре, как только обучение началось, так и выгнали.
- За что?
- Не забивай дурным голову, Макс. Рано или поздно – это должно было произойти. Это и случилось, правда, всё-таки немного неожиданно, но… что ж, – едва улыбнувшись, сказал кондуктор.
- Родители знают?
- Хм…родители? У меня уже нет родителей.
- Что значит «нет»? Как это нет?
- Всё очень просто. Настолько просто, что ты вряд ли поймёшь. Но, ладно, Бог с тобой! В один прекрасный момент, вместо того, чтобы пойти в «переговорный», в очередной раз позвонить домой, в очередной раз сказать это «привет! У меня всё хорошо» я просто выбросил свой телефон. Для них я исчез, и они для меня тоже.
- Не понимаю. Какого чёрта, Серж? Ты, бля, не думал о том, как им плохо?
- О! Хм… Не так плохо, как всем кажется. Думал конечно. Я не делаю необдуманных поступков. Во-первых: я не один в семье. Погоревали и успокоились, мне-то не знать свою семью. Не спорю – горевали, но и быстро забыли. Это всего-навсего эгоизм. Их маленький такой эгоизмишка, их жалость. Притом, жалость к самим себе. Страх.
- Их эгоизм? А ты не путаешь его со своим?
- Не приписывай сюда мой эгоизм. Здесь им и не пахнет! Я не понимаю их жизни, их целей – они моих. Все наши отношения строились на какой-то взаимо-непонятной любви, которой я до сих пор не могу осознать. Я спрашивал маму: «Почему, за что ты меня любишь?» Ничего вразумительного я не слышал. Говорил: «Подумай лучше» и давал время. Снова спрашивал, не только маму, а и отца, брата, сестру, родственников. «Просто так!» - это не тот ответ, на который я рассчитывал. Наверное, это привычка. Похожие чувства я пресёк и относительно школьных друзей. С ними было ещё легче, просто звонишь, говоришь, что все мудаки – главное, не забыть обосновать почему. И вот результат – ни друзей, ни подруг.
- И как ты дальше думаешь жить?
- Да как? Как и последние 3 месяца… Я работаю, у меня есть свой дом, есть достаточно времени на досуг, есть что покушать. Мне многого не нужно – дом, еда, книги, одеться во что-то раз в год. На это у меня хватает денег. А главное, что моя жизнь меня вполне устраивает. А дом на дачных участках купил у старой бабушки, которой она не была нужна. Свет, газ, вода, ремонт… Представляешь, а я ведь когда-то хотел огромный дом, машину, семью, престижную работу. Оказалось, что ничего из этого мне не нужно. Образование – да нахер то образование, которое они мне хотели подсунуть. Сейчас я сам могу выбирать то, что хочу знать. Жаль, что я этого не понимал раньше, когда рвался в университет. Корочка-диплом – да нахер её!
- А как секта? Ты продолжаешь во всём этом фарсе участвовать? Или в другом?
- Нет, пока нет, набираюсь знаний. Да и вообще, под устал я, хочу немножко покоя. Потом снова в бой.
- Слушай, Серый, а я давно хотел спросить. Что тебя так переменило? Ты ведь был обычным парнем.
- Ха, будешь смеяться.
- Почему?
- Потому что всё началось из-за девушки.
- Хи.
- Угу.
- Расскажешь?
- Интересно? Ладно, тогда начну с того, что её звали…
- Дай угадаю.
- На.
- Даша.
- Правильный ответ.
- Коварное имя.
- Ну, не то, чтобы коварное. Скорее роковое. Правда, это тоже не совсем «то» слово. «Роковое» - ближе всего, но… Вообще, я считаю, что прекрасные образы, образы богатые, невозможно описать не то, что словом, а и томом. Тот, кто просто говорит «я любил» - уверен, никогда в жизни по-настоящему не испытал этого чувства.
- А стихи? Многие из них действительно здорово передают всю суть. Стихи Блока, например.
- Я думаю, что об этом (как бы это парадоксально не звучало) можно поведать только молчанием. «Я тебя люблю!», а ты ей в ответ хмуришь брови и молчишь. Ха-ха.
- Не правильно! Нужно смеяться вот так: «Хи-хи!»
- Гы-гы.
- Это вообще рвота, а не смех. Учись смеятся!
- Шутка, что ты, в самом деле.
- Хорошо, её звали Даша. Что дальше?
- Её звали, и, надеюсь, зовут Даша. Мы познакомились с ней на курсах по рисованию, около года назад. Рисовать я так и не научился. Она была скромно одета, говорила тихо и ласково. Маленький такой, ласковый котёнок, который постоянно рисовал небо и ангелов. Мы встречались утром и пили чай возле этого подобия на речку, что недалеко от «Советской», кормили тамошних уток. Среди них был самый умный утк, утк-парень, который постоянно плавал в одиночестве. Даша называла его «Утка-Ницше» и кормила только его. Бегала за ним как сумасшедшая и смеялась, а он от неё гордо, но медленно уплывал, мол, не нужны мне ваши скудные подачки. И всё равно съедал весь брошенный ему хлеб. Даша говорила, что эта утка учёная и плавает в одиночестве для того, чтобы наблюдать за поведением «Четвёртого сословия (массы)». Потом мы виделись вечером, просто ходили по старым центральным улочкам города, болтали, смеялись, пытались рисовать вместе. И так день за днём. Такое вот кундеровское «счастье в повторении». Прошёл месяц, ещё несколько. Как-то утром, когда мы в очередной раз встретились чтобы выпить чая, я заметил, что она совсем уж не такая как всегда, а: молчаливая, грустная, - не та, не та. «Что-то случилось? Даша. Что с тобой сегодня?» - спросил я. Она сказала, что ничего, мол, просто сон плохой приснился. А когда мы разъезжались по домам, тихо, ненароком как бы спросила, верю ли я в Бога. Я сказал, что да, верю. Вечером я узнал, что она член какой-то там секты, название которой я давным-давно забыл. Единственное, что помню, так это то, что секты этой не существует. И то, что их божеством была 13-летняя девочка, которую они считали новой Девой Марией. Считалось, что она должна была родить нового Иисуса, нового Спасителя. Ну, она и родила! Вот, правда, родила она негра. Этого удара секта не смогла выдержать и распалась. Ума не приложу, как моя Дашенька могла поверить в этот фарс?! А самым потрясающим для меня стало то, что она выходит замуж. Ещё говорила, что ей запрещено выходить замуж за иноверцев, то есть за таких, как я. И убежала… Я звонил – не брала трубку. Её адреса я не знал. Так прошло два месяца. Мы с нею не встречались, не разговаривали, ничего… И как-то, поднявши трубку своего телефона, я услышал её голос. Даша приглашала меня на свою свадьбу. Естественно, я сразу психанул и решил не идти. «Мне нужно забыть её раз и навсегда», - говорил я себе. Говорил себе, что дура она забитая и тому подобные гадости. В итоге всё-таки пошёл. Не знаю почему, но я захватил с собою чекушку водки. Просто подошёл к киоску и сказал: «Дайте водки». Положил в сумку и пошёл. Знаешь, Рубенс, свадьба как свадьба, ничего в ней необычного. Естественно, там присутствовали только члены секты. Я, судя по всему, был «подмазан» Дашей, так что ко мне не возникало никаких вопросов. Мало-по-малу, в одно лицо, я попивал водку, потому, когда Дашенька попросила меня сказать поздравительное слово в голове моей уже изрядно шумело. Стою я, а в стакане моём самая что не на есть водка, а вовсе не «минералка», как все думали. В голове шум, голоса, все мило улыбаются. Я смотрю на Дашу, она о
на меня. Изо рта моего, без моей на то воли, вылетает какая-то речь, судя по реакции окружающих, довольно милая. Я смотрю на белое платье Даши, на её грустные глаза, на то, как спадают её волосы на красивые маленькие плечи. Она такая красивая, такая чистая, такая светлая. У меня волосы на голове поднялись, как я взглянул на сидящего рядом мужа – сидит и винегрет жрёт за обе щеки, сука. Смотрю и думаю, что Даша именно та девочка, что нужна мне, но она уже не моя. Не я муж! Не моя свадьба. Не моя жена. Смотрю на стол и вижу вилку, беру её в руки. «Я согрешил, - сказал я наконец, - я воспылал страстью к жене соседа своего. В Библии сказано: «Выколи глаз, которым возжелал ты жену соседа своего!»». Моя рука поднимается до уровня глаз, в ней вилка. Через мгновение я чувствую, как холод инородного тела проникает ко мне сквозь глаз. Мне немного больно, но, как мне показалось, только лишь из-за холода. Понятное дело, что я отключился. «Включился» уже в больнице, без глаза. Я думал, что Даша больше никогда мне не позвонит, но она позвонила, ещё через год. Позвонила и попросила стать крёстным её ребёнка. Я отказался. Через время поехал просто на него посмотреть. Приехал, посмотрел, побеседовал с Дашей. Приходит её муж, тот самый любитель винегрета. Муж видит меня и начинает бухтеть о том, что я им свадьбу испортил. «Убирайся прочь, сатана!» - кричит он мне, Даша его успокаивает… Спустя 15 минут Даша кричала, что не хочет меня больше никогда видеть, сидя возле лежащего на полу мужа. Я держал в руках окровавленную табуретку и думал: «Какая всё-таки у него паршивая кровь!».
- Он хоть выжил?
- Такие нас с тобой вместе взятых переживут, я проверял.

В и до того холодном троллейбусе стало ещё прохладней.

- Ладно, Серый, до встречи. Моя остановка. Надеюсь, мы ещё встретимся.

Они пожали друг другу руки и парень, что сидел у окна, выскочил через двери троллейбуса на землю города, окованного белизной холодного снега. Одноглазый окинул взглядом ещё более опустевший троллейбус, не заметив ничего интересного, потом подвинулся к окну и тихо сказал:
- Прощай! Прощай, Максим!










Часть вторая.
 «Дьявольская тоска»

«Что, если куколка будет снова пуста?» - подумал Максим, глядя на очередную куколку. Он считал, что на земле существуют проблемы весомее любовных интриг. Естественно, что с таким пониманием и незаурядной внешностью Максиму фатально везло на женское внимание. Хотя, по словам его самого, ему как раз фатально не везло. То ли они были слишком нормальные для него, то ли действительно ни одна из них не была Той (в некоторых источниках называемую «единственной»).
Правда, иногда Максим позволял себе маленькие утехи. Утехи заключались в придумывании сюжетов и их воплощении в жизнь. Впрочем, все они были или одноразовыми или, в лучшем случае, не долгосрочными. Макс брал в руки ручку и тетрадь, садился в пустой вечерний трамвай, и пускался по трамвайным рельсам в путь своих больных идей, фантазий и диалогов. На один сюжет, в среднем, уходило минут пятьдесят. Трамвай причаливал к Южному вокзалу, Максим выходил, выкуривал одну-две самодовольных сигарет, и садился в тот же трамвай, чтобы пустится обратно домой, попутно перечитывая написанное, и довольно улыбаясь.
На этом своём пристрастии он и попался. Следующие несколько дней Максим тратил на поиски куколки-жертвы, хотя кто кого искал, остаётся вопросом спорным. Ни один из его сюжетов не был пошлым или похотливым, так как до сих пор Максим искренне научил себя думать, что детей всё равно находят в капусте. Так и думал!
Попрактиковавшись на короткометражках, он окончательно разочаровался в своих напарницах. Но, избавится от своих выдумок тоже не мог. Максим решил придумать предельно нереальную, насколько духу хватало, чтобы неповадно было даже думать о поиске. Его героиня не должна была выйти за рамки его фантазии, чтобы он смог навсегда сохранить верность, разочаровываясь в остальных по первому взгляду. А главное – он мог ограничить себя и остальных от обмана, который ему наскучил. Филолог-лингвист с падонковскими замашками; сумасшедшая, мечтавшая о стерильной больничной койке; ангел, слушающий «Нирвану»; бес, поющий в церковном хоре; человек, мечтавший стать птицей; птица, мечтавшая стать человеком; шиза, волос тёмный и волнистый, рост – 168 см. . Бедный и несчастный Максим. О, как губительно он ошибался в этой прекрасной героине, создаваемой им. Как жаль, что человек никогда не понимал тех человеческих законов, знания о которых были жизненно необходимы в соответствующих ситуациях.
Однажды Максим закончил рисовать образ своей Ассоль, полюбив её с первого штриха, и напустил на себя тоску от безответной любви. Но не понимал он, насколько далеко зашёл, создавая героиню своей души. Не понимал, что Она станет отдельной частичкой, а потом человеком в плоти и крови, со своими мыслями и мечтами, а главное – со своими фантазиями, своими выдуманными персонажами и героями…
Прилепив жвачки к мониторам своих компьютеров, они отправились на своё первое свидание. Как и задумывалось, познакомила их сеть ICQ. Объятия и поцелуй стали их приветствием. После Её фразы: «Мне так хотелось, чтобы мы провели первую встречу молча…» Максим остановился и направил вытянутые руки в сторону неба, так как думал о том же. Но вскоре ему пришлось опустить их на свою несчастную голову. Одной встречи хватило им обоим, только каждому по разному и для разного. Максим полюбил впервые и единожды, осознав, что его душа горит и пылает. Всю ночь после встречи он не спал и думал для Неё. К утру, он написал четыре песни, тридцать семь смс-ок и один ожёг на своей руке. Она ответила на всё это молчанием. Днём, ему наконец удалось дозвониться к Ней. Первое, что она сказала Максиму в трубку, было: «Привет. Ты всем лжёшь!» О, нет, возмутился Максим, что ты такое говоришь. «Ты не говоришь окружающим тебя людям того, что ты о них думаешь». Тот ответил, что может доказать обратное хоть сейчас. Помедлив, она согласилась на встречу…

- Видишь людей? Им и говори!
- Прохожим?
- Да.
- Но многого я им не скажу.
- Это не важно!
- Хорошо, держись тогда в сторонке и слушай.

- Я тебя ненавижу!
Мимика удивлённых.
- Я тебя ненавижу!
- Что? – в ответ.
Пауза.
Взгляд на прохожих.
- Я тебя ненавижу!
- Взаимно! – слышится в ответ.
И глаза, такие обезумевшие, маленькие, злые и тупые.
- Я тебя ненавижу, ты разлагающийся глист! – говорил он им.
- Нет, это я тебя ненавижу, - визгливо в ответ.
Сигарета. Дым. Пронизывающий взгляд.
- Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ, слышишь?
- Я тебя тоже ненавижу.
Ещё раз.
- Сволочь, я тебя ненавижу!
- Козёл, пошёл вон – я тебя тоже ненавижу, урод!
Юмор.
- Я тебя ненавижу!
- Почему?
- Тебе плевать!
- Не на всех.
- На меня плевать! Мне остальные пока не нужны.
- Я тебя не знаю.
- Потому я тебя и ненавижу, сука!
- Что?
- Шучу!
- Урод, клоун!
- Колдун!
Когда говоришь «Я тебя ненавижу» часто – это не надоедает. А наблюдать за этим вообще здорово.
- Я те-бя не-на-ви-жу!
- Я ТЕБЯ ТОЖЕ НЕНАВИЖУ!
«Вот упёртые» - думалось Максиму.

- Доказал?
- Сорри, Макс, но я не извиняюсь.
- Ты о чём?
- Я думала, что с тобой будет просто.
- А я знал, что простого не будет вовсе.
- Я ошибалась в тебе. Я другая. Ты тоже ошибался во мне. Ты это понимаешь? Ты полюбил другую.
- Нифига, ты – это ты. Я понимал это с самого начала, увидев тебя во всей твоей многоликости. Хотя ты этого ещё не понимаешь…
- Я сгорю без тебя, - продолжил Максим после нескольких минут молчания. – О, как я ненавижу себя.
- А я уже сгорела. Ты понимаешь, сегодня я смогу встретится с человеком, которого ждала полтора года. Из-за которого я сгорела однажды. Пойми меня, Максим. …сори.

Все счастливые истории жизни людей были такими же выдумками, как и на экранах их телевизоров. Оптимистичные и лживые художественные выдумки. Максим сгорел так же быстро, как и загорелся, испепелившись дотла. Именно поэтому я понял, что мои наблюдения увенчались успехом – у него было то, что мне нужно. А найдя Максима, я нашёл и остальных, как оказалось, - его друзей, Киру и Андрея.

* * *

 Лицо Киры было покрыто мраком, а глаза закрыты, когда я увидел её впервые. Тёмные волосы медленно колыхались, будто в замедлении. Плавно, каждая волосинка отделялась от остальных и жила своей собственной жизнью. В это мгновение они были похожи на стебли буйной полевой травы, колышимые тихим ночным ветерком. Где-то вверху освещало землю яркое и полное рыло луны. Ни единый звук не мог нарушить царившего там беззвучия. Это продолжалось около двух минут, пока на лице девушки не появилось беспокойство. Едва уловимое, но столь весомое для такой ситуации. Содрогнулись её разведённые по сторонам руки. Резко прижмурились брови, так, будто пытались сдержать поток внезапно нахлынувшей боли. Она широко раскрыла глаза и выпустила изо рта пузырёк воздуха. Потом ещё кучку пузырьков. Они стремительно поднимались вверх и моментально лопались, достигнув некой черты. Взгляд Киры был взглядом сумасшедшей… Идучи по тротуару города, она оставляла по себе мокрые следы ступней своих ног. Вода стекала со всех частей её тела. Намокшее серое длинное пальто, длинные мокрые волосы. Кира спотыкалась и падала. Вставала, снова падала. Она катилась по улицам города походкой, которая напоминала полёт пьяной и раненной птицы. Этим поступком Кира пыталась понять судьбу Дягилевой или просто почтить её память. Поэтесса слишком много значила для неё, но я бы не назвал её фанатиком. Стихи Дягилевой, её судьба для Киры – это сказки о дальних морях для малышей.

- Кира, что же ты делаешь, - громко крикнул Андрей, завидев её издали, а та остановилась, не смея поднять головы. Несколько часов подряд они с Максимом искали её по переулкам города. И вот нашли – мокрую и смертельно испуганную. Что в ней умерло после этого, и что появилось? Может она сама? Странная троица. Обнявшись, они так и стояли с Андреем молча, несколько десятков минут.

- Я поняла одну вещь, - вырвалось из её дрожащих губ.
- Что, Кирусь?
- Она не могла утопиться.
- Не важно, молчи, не думай. Молчи, прошу тебя. – умолял дрожащим голосом Андрей.
- Важно, для меня важно. Ты ведь знаешь, какая она. Она такая как и я, мы так похожи.
- Тссс…
- Там столько всего. Это война, которая длится всего несколько секунд. Я умирала и рождалась заново. Я что-то видела…
- Молч-и-и-и.
- Это не больно, нет. Это страшно, это ужасающе и мучительно страшно. Чьё-то торжество. Чьё-то царство. Не Бога и не дьявола – просто отдельный мир мгновенной войны. – Андрей крепче прижал её к себе, они оба закрыли глаза. И я ушёл, набравшись впечатлений. Таково было моё первое знакомство с Кирой.


* * *

Его сны никогда небыли обычными и скучными, как у вас. «К сожалению», - отвечал он на это, потому что они всегда заканчивались вопросом: «Есть ли смысл просыпаться?». После он врал и просыпался. То ему надоедало боятся глаз маньяка в клетке, то просто хотелось перемен или чего-нибудь, например, поесть. На этот раз ему снилась какая-то второсортная романтика: девушка с длинными волосами, каблуки, асфальт. Девушка плакала, а он растерянно держал на вытянутых ладонях золотой амулет, стоя напротив. «Зачем?» - говорила девушка, - «зачем заковываешь меня, лишая свободы?» Амулет жестоко подмигнул парню отражением остатков солнца из-за тучи. Сон надоедал, чувствовалась обида за девушку. «Какая убогая херня снится», - жаловалась ссутуленная душа Андрея, - «с ненужным смыслом». Проснулся и вдохнул порцию воздуха. Пахло как минимум дурно, как максимум – вообще воняло, непонятным. Резко почувствовался толчок в ногу. Коленки прижались друг к дружке, плечо уткнулось в заднее стекло «маршрутки», голова повисла. Это рядом присел кто-то определённый и настоящий. «Подвинься. Подвинься. Подвинься», - вторил тот молча, - «Скрошись и расплавься. Стань меньше – я пришёл. Я здесь самец. Ты мой песок под ногами». «Апчхи-и-и», - подумал Андрей в ответ. Воняло именно от соседа – пережёванной котлетой.

* * *

Кире улыбнулся проходящий мимо парень, и она почувствовала что-то непонятное для себя. Следующие две минуты она улыбалась и думала о том, как же назвать это чувство. А потом пыталась представить себе человека, который придумывал имена чувствам. «Радость», «печаль», «тоска» - может, это было несколько человек. Первый боялся того, что он чувствовал и назвал это радостью, второй тоже боялся и тоже приделал ярлык. Жить становится намного проще, если на каждую штуковину пришивать по названию: на чашке писать «чашка», на плачущем писать «слюнтяй». Кира постоянно путалась в своих чувствах. Она не знала где искать различия между ними. Когда спрашивали – отвечала невпопад, первое, что приходило на ум. Я тоже не мог дать названия её чувствам, как ни старался. Смотрел внутри, смотрел снаружи. У остальных название можно было с лёгкостью выведать из их глаз, Кирины же глаза всегда просто смотрели. Такое ощущение, что её вообще не было, когда она что-то чувствовала, а делала она это часто. Когда рисовала – даже сильные порывы ветра не смели тревожить её длинные волосы. Кира жила для того, чтобы рисовать свои ноги, свисающие с подоконников. Она зализывала свои раны мыслями об уходе.

* * *

Я стоял у двери их квартиры. Хотя это было не обязательным, как и стук в двери. Слышались уже знакомые звуки гитары Максима, тихий шёпот Андрея, Кирины шаги. Всё сливалось, и это было прекрасно.
- Стук в дверь, - сказал Кира, обращаясь к парням.
- Наверное, конферансье, - Андрей смеялся. – Наконец вспомнили, сволочи, о нас, заброшенных. Еду принесли, или пиццу.
- А может это бесы или даже сам дьявол?
- Никогда бы не подумал, что дьявол занимается доставкой на дом.
- Дык, почти всемогущ. Наверное, это великий полководец Адраил, - говорил Максим, идучи открывать.
Свет очередной свечи погас. Стало холодно и жутко. Я представился и меня впустили. Признаться честно, то я ожидал сопротивления или испуга. Но эти трое стояли молча и сверкали глазами в мою сторону. Я стоял по центру комнаты. Видят ли они меня? И что же чувствуют? Не мог разобрать. За окном играл свою музыку ветер с дождём.

- Значит, тебя зовут Адраил? – первой нарушила тишину Кира.
- Да, - сказал я. Это вызвало её тихий смех.
- Мы тебя немного по-другому представляли, – добавил Андрей.
- С огненным мечём и рогами, - Максим тоже не мог удержать своего смеха.
- Можно мы будем называть тебя «Плохой дядька»? – наигранно дрожащим голосом прошептала Кира, выглядывая из-за спины Максима.
- Ребят, я бы с радостью посмеялся вместе с вами, но я по делу.
- И по какому же?
- Я за рукописью. Предлагаю сделку.
- Рукопись? Какую тебе? Странно как-то. Грозный такой, а по мелочам тревожишь. Или в аду перевелись черти?
- Божью Рукопись.
- Не, дружище, «Библии» ты тут не найдёшь. Уж прости, инквизиция.
- Вам всё шуточки. А у меня поручение.
- Ого, – никогда я не вызывал смех. Тем более троих сразу. Кира каталась по полу. Андрей пытался зажечь свечу, но это у него не получалось из-за дрожащих рук. Максим пытался тайком испугать меня. В общем, идиллия.

- Чего даёшь в замен? – спросил совершенно серьёзно Андрей спустя некоторое время. Все трое выжидающе уставились на меня с той же абсолютной серьёзной, с коей шуточностью смотрели на меня до этого. Я призадумался – что им предложить?
- Деньги. Очень …много…денег, - ляпнул я по привычке.
- Халтура, Адраил. Ничего другого на ум не приходит? – ухмыльнувшись, ответил Андрей. А я подумал: «Мдя, дипломат из меня не очень.»
- Кстати, Адраил, а зачем тебе эта книжица? В чём её, так сказать, конёк? И почему ты называешь её Божьей?
Естественно, я не сказал им правды. В этот вечер я не получил того, зачем пришёл. Но теперь я был уверен в том, что искать нужно именно здесь. Да, собственно, и не искать вовсе, а просто забрать. Оставалось пустить в ход время, до тех пор, пока им окончательно не станет всё равно…

* * *

И я дал время этой троице – до первой седины на волосах. Кто-то скажет: «Много», а я отвечу: «Вообще ничего!»
Этот мир был мне противен. Тоска по дому иногда достигала такой силы, что я вскипал. О, мой прекрасный подвал, о, манящее тепло домашнего котла. Я думал, что спрятаться среди людей будет сложно, но здесь так много ненужных, одиноких и тёмных. Прохожие смотрят на людей как на мебель, потому мне не пришлось прикладывать никаких усилий, дабы затеряться. Я поселился в одном покинутом офисе, на пятом этаже. Ужас, лучшие дома у людей отданы под магазины и офисы. Офисы – это собачки, которые умеют только писать, и только под деревом. Я нашёл в нём ванную комнату, а в ней обнаружил вещь, которая мне пригодилась в утешении тоски по дому – ванночку, неглубокую и широкую. Когда мне нечем было занять себя, я садился на её край и откручивал кран с горячей водой на всю мощь, подставляя под струю усталые ноги. Закрывал глаза, и выключив свет, я представлял, что ноги мои погружены в раскаленную магму. Магнитофон проигрывал запись боя моих домашних часов – мне становилось легче, я слышал, как течёт время дома. Мой ад был у меня в голове. Тьма наших подвалов была здесь светом далёких звёзд. Но мы жили в них, а люди даже не мечтают. Ад – это страна подвалов и котлов, а с чем же можно сравнить землю людей? У вас есть почти всё, но вы умудряетесь оставаться настолько нищими, что хочется чего-нибудь да подать. Здесь прячут бесконечные звёзды конечным и урегулированным количеством огней города. Огни города прячут за шторами и жалюзи. А тьму, получившуюся в результате, разбавляют светом ночников и лиц в телевизоре. Я был для людей крайность, а они для меня крайней неопределённостью. Они напридумывали уйму легенд о нас, детях ада. Считали, что нам зачем-то нужны их никчёмные души. Я был в кино, я видел то, как они нас представляли. Я кричал со страху, когда увидел на широченном экране кинотеатра кривую гримасу какого-то странного существа. Как оказалось – это был один из бесов. Они боялись нас и рисовали наши лица уродливыми. Безобразное лицо для них – предел страха. Просто лицо, а мы ведь такие же, как и вы, внешне. Откуда же взялись эти рога и копыта? Из ваших же голов, из ваших же жизней! Что плохого сделал вам дьявол и где вы его видели? Ну, конечно же, всю мерзость ваших поступков можно свалить на плечи «козней дьявола», а все прекрасные пририсовать к богатству, красоте и многогранности человеческой души.
Здесь на земле я начал совершать самые ужасные убийства – убийства времени. Отдав его этим троим, мне пришлось искать применение своему. Сначала я просто ходил по пустынным комнатам офиса, потом начал ковыряться в бумагах, брошенных былыми хозяевами. Это была фирма, занимавшаяся продажей электроприборов. В бумагах, что находил я, содержалось масса мёртвой информации. Эдакие некрологи: отчёты, бланки, копии указов, правила, резюме. Резюме – это листочки, скопившие в себе гордость, надежды на лучшее и ещё что-то, кажется, амбиции. Держишь в руке один из таких и плачешь, читая:
«Переулков Антон Павлович.
Сведения о себе: 3 марта 198х, г. Новочеркасск, Россия
Национальность: украинец.
Семейное положение: холост.
Цели: Найти работу для самореализации, постоянно повышать уровень квалификации, добиться успеха ».
Смеёшься и плачешь – какая самореализация, какая квалификация, какой успех? Ты, Антоша, хотел жену, машину и квартиру с жалюзи. Хотя я понимаю, что врать здесь положено по умолчанию. Именно в этот момент ты едешь на своей неновой «десятке» по проспекту Гвардейцев Широнинцев к своей жене (не молодой и не старой), которая жарит картошку в однокомнатной квартире, которую вы снимаете «…До Сих Пор…». Можно сказать, что ты достиг цели. Девять часов вечера, и ты едешь домой, а точнее едешь с работы. Ты выдыхаешь дым в открытое окно машины и ловишь себя на мысли, что тебе вовсе не хочется жареной картошки. Кулаком правой руки ты зажимаешь сигнал на руле, тем самым делишься частичкой негативных эмоций с окружающим тебя миром. Сзади, спереди, с боку ты слышишь однородные звуки, но не понимаешь, что это тоже звуки «нелюбви к жареной картошке».
Кувидло Сергей Александрович. Украинец. Холост. Увлекается кинематографом, гитарой, футболом и туризмом – неужели нельзя было просто сказать: «Люблю смотреть телевизор»? Серж, если тебя спросить что такое «баре», то ты инстинктивно ответишь, что это один из видов женской причёски. Очевидно, что ложь для людей – это рефлекс.
Перебирая разбросанные повсюду бумажки, я натыкаюсь на резюме Андрея. Я помню тот день, когда он пришёл сюда впервые, чтобы отдать его. На следующий день ему перезвонили и сказали: «Вы нам подходите, подходите завтра к 8-30». Отчётливо помню это утро. Невзрачный серый стан его ничем примечательным не выделялся. И строгий чёрный пиджак на нём, казалось, серел. И начищенные до блеска туфли мрачнели на его худощавых ногах. И чёрные брюки в тонкую белую полоску, и папка в руках... Стоящие рядом люди постоянно сдавливали, придавливали, наступали на ноги, наваливались грудами своих откормленных тел. Его голова была опущена, в отличии от остальных, чьи взгляды были направлены на развешанные повсюду клочки разноцветной бумаги - рекламу. Поезд останавливается. Останавливаются двери, сначала выпуская, потом впуская массу безразличных, молчаливых, нахмуренных и пустых существ, пялящихся туда же, куда и предшественники. Двери закрываются, монотонный голос по селектору выдаёт парочку фраз и умолкает. Поезд трогается, заставляя вертикально разместившиеся организмы изменить свой угол наклона на энную долю. Со временем в вагоне становится просторнее. Жалкий, чахлый и скукоженный, он прижимался плечом к стенке у дверей, что не открывались на остановках. Поезд снова остановился. Так же как и всегда прошумел знакомый голос по селектору, привычно раскрылись коричневого цвета двери. Первым влетел лёгкий подземный ветерок и звуки работающего механизма. Затем, медленно прихрамывая, вошёл пожилой инвалид. На его голове была старенькая летняя шапка. Старые коричневые сандалии, тёмно серый пиджачок в мелких квадратах, слегка порванные на боку чёрные брюки и правая рука, вытянутая вперёд, - человек . В ладошке этой руки он держал распечатанную упаковку спичек. Состав поезда тронулся вперёд. Левая рука инвалида резко схватилась за поручень вверху.
- Дорогие граждане, помогите инвалиду от рождения - купите спички. Цена одного коробка - 10 копеек, - громко сказал инвалид, продолжая передвигаться из одного края вагона в другой. Он медленно ковылял, останавливаясь возле встретившихся на пути людей. Кое-кто покупал, остальные насуплено отворачивали головы. Инвалид следовал дальше, равнодушно минуя неприглядного парня, стоявшего у стены. Тот пристально всматривался в его лицо, пристально-внимательно изучал его внешний вид. Ещё одна попавшаяся на пути женщина сунула инвалиду мелочь из своей ладошки. Он остановился, взял в свою руку мелочь, широко расставив для равновесия ноги. Расправил ладонь, пересчитал, положил деньги в карман. Этой же рукой он достал из упаковки несколько спичечных коробков и, мило улыбнувшись, передал женщине.
"Остановка завод имени Малышева..." произнёс коллектор. Двери открылись. Инвалид вышел. Ссутуленный парень с папкой в руках перевёл свой взгляд сначала на пол, потом на отсутствующий пейзаж за окном. В этот момент Андрей понял – он не хочет такой работы и вернулся домой.
Стоя у окна с видом на Сумскую, которое вещало прохожим надписью «сдам» и телефоном 666 (художественный вымысел дьявола – прим. Авт.), я крутил пальцем у виска и кричал: «ВСЕХ СДАМ!». На подоконнике передо мной стопка с резюме. Магией ветра листочки вылетали через открытое окно на улицу, один за другим. Я чётко знал, чей был следующим. «Силаева. Костанда. Матискин. Угрюмов. Божинов. Коваленко. Римченко…». Все они вылетали в окно и кружили над ночной улицей. Когда-то давным-давно, был на земле День, который дал человеку уникальный подарок. Подарок, который был отражением его предков, их вековой гордости и достоинства, передаваемого из поколения в поколения - фамилию. Но, когда фамилии можно сложить в одну стопку, они превращаются в порядковые номера, так как теряют какую либо значимость.
У нас, по крайней мере, один президент.

* * *

 Со скуки купил себе телевизор. Убивать время нужно мощным оружием. Думал, что принёс домой (домой?) друга-убийцу – ошибался. Как только я включил его, он сходу зарядил в меня порцию слов, говорящих мне что и как делать для того чтобы кем-то там стать. Жутко не понравилось – пускал искры с глаз. Несколько часов подряд он вещал в меня сушёными чувствами, чужим хохотом и отборной руганью прямо в лицо.
Но ждать оставалось совсем недолго. Время, отведённое этим троим, было моим подарком. Не ведали ни Кира, ни Андрей, ни Максим, что дожидавшись первой седины их волос, я с содроганием ждал седины иной, седины, которая наводила ужас на меня лично и на ад в целом – седину души человеческой эпохи.
И день седины их волос пришёл. Максим поседел первым – в четыре часа утра. Порвавши вторую струну своей гитары, он устало сбросил с себя её тяжесть, которая стала невыносимой ему. Откинувшись на спину, Максим повернул голову в сторону окна и, помимо зачатков рассвета, увидел тоненькую и длинную помеху перед своими глазами – сединку. В ту ночь он вспоминал свой последний придуманный диалог, крохотную мечту, рождённую на свет после последней встречи с Нею. Максим тяжело вздохнул, захотелось курить. Закурил, глядя на рождение нового дня за окном. Докурил, бросил окурок на пол, затушив его ногою, подошёл к зеркалу и увидел себя… поседевшего полностью. А лицо и тело оставалось всё таким же, как и десять лет назад – не то детским, не то юношеским. Одевшись, Максим ушёл кормить голубей хлебом, как давным-давно в детстве.
Кира встретила свою седину сидя на подоконнике. К девяти часам она дорисовала ещё одни свисающие вниз ноги. Устало вдыхая утренний воздух, она бросила беглый взгляд на своё отражение в стекле открытого настежь окна. Лёгким движением руки, Кира встряхнула поседевшие до корней длинные волосы, сплюнула и спрыгнула на пол. Задумчиво почесав запястье левой руки, Кира улыбнулась и начала спускаться вниз, на первый этаж подъезда, который показался ей необычайно чистым.
Андрей поседел позже всех, к одиннадцати утра, но заметил это только вечером, когда проснулся. Непонятно откуда взявшийся сюжет, зациклившись, всецело заполнял весь его сон:
 - Ты счастлива? – спрашивал знакомым голосом, стоящую напротив него девушку седой длинноволосый парень.
- Да. А ты? – отвечала она.
- Нет! - нагибая голову к земле, отвечал ей он. Оба улыбались – знали, что врут.

Летая во тьме, Бог ясно представлял, что от тьмы не избавится. Его терзало предательство дьявола, но тот просто принял должное. И были эти семеро дней создания мира, в которые Он вложил всю накопившуюся в себе горечь. А на восьмой понял, что созданное было ребёнком обиды. Естественно, что ничего хорошего из этого не могло получиться – все дети обиды уродливы и лживы. Каяться? Да, Он покаялся, написав рукопись своей печали, и вложив в неё неизведанную и независимую таинку (авт. «таинка» - маленькая тайна) своей души. Темнота была присуща даже Ему, Свету. Темносвет. Светотень. Бог держал в руках рукопись и с тоскою смотрел вниз, на мир людей и отчаяния, созданный Им же. Изо дня в день… Но перед кем Его рукопись каялась? Перед собой? Ещё горче, ещё больнее. И тогда Он просто пустил её по ветру. Один за другим они проплывали по синеве неба, эти кораблики печали. Некоторые из них проникались влагой Его слёз, другие впитывали в себя радость пения ангелов. Постепенно листочки достигали поверхности земли и были люди, которым удавалось отыскать их. С опаской косившись на безумие, присущее таким, люди называли их поэтами и музыками, художниками и колдунами, юродивыми и полубогами. Всё, что делали эти безумцы, вознаграждалось венцом славы или (и?) розгами. Так, из Божьей «таинки» явилось на землю «нечто», названное искусством.
Таких людей оставалось всего трое, и они собрали в себе все листочки Рукописи. Слишком болезненно и чутко они ощущали седину человечества – свою верную, неминуемую смерть. И я стою сейчас у двери в жилище этих троих. Я – начальник воинства ада, Адраил, пришедший без меча, но с мольбою. Я пришёл, чтобы получить свободу. Мне остаётся лишь постучаться…


Часть третья.
«Чужие люди»

«В продаже поступила новая модель телефонов от компании Ansim. Основным отличием данного вида телефонов является возможность их использования как кипятильник» - прозвучало тихим женским голосом из радиоприёмника, стоявшего на подоконнике. Юрий Сергеевич, мужчина лет сорока, сидел за своим рабочим столом и выжидательным взглядом смотрел на двери. Послышались быстрые шаги, и он приподнял голову. Постучались.
- Войдите – громко крикнул Юрий Сергеевич.
Дверь приоткрылась, и в образовавшейся щели появилось довольное лицо Нового. На нём был строгий чёрный костюм, а на шее высели серебристые наушники.
- Что за внешний вид, Новый? Что за дикость? Зачем ты слушаешь всякую дрянь, тем более в рабочее время? Это пагубно отзывается на твоём неокрепшем сознании, - улыбка на лице Нового исчезла. Он виновато опустил голову.
- Юрий Сергеевич, это в целях эксперимента. Вы же знаете, «генератор исчерпывающей музыки» молчит уже которые сутки. У них поломка. А я анализирую музыку тёмных времён. Тем более такой успех, Юрий Сергеевич, такой грандиозный успех, я хотел просто перевести своё внимание на что-то другое.
- Ладно, хорошо. Тебе удалось что-нибудь найти об этих троих?
- Троих? Странно, но за последние десять лет нет вообще никакой информации. Ни доходов, ни расходов, ни места жительства, ничего. Родители информации о них не имеют, говорят, что не общаются давным-давно. Все они закончили наш радиотехнический и всё, канули в лету.
- Радиоэлектроники? Уже неплохо.
- Зря. Абсолютные бездари – не было замечено ни склонностей к самосовершенствованию, ни порывов в какую-нибудь область деятельности. Кира, правда, рисовать, кажется, умела, но это ж ничего не значит. Пустышки.
- М-м-да… знакомая история для тех времён.
- А зачем вам эти трое? Ликвидируем и всё, никаких следов, никакого разглашения.
- Не всё так просто. Мы перерыли все развалины ада вдоль и поперёк в поисках Адраила, а он почему-то пил кофе тут, на земле, у этих. Мефистофель погиб в последние часы боёв, но его бесстрашный любимец Адраил не мог ведь просто испугаться и убежать. Наверняка сатана предугадывал свой исход, и послал своего главного защитника на землю, дабы найти что-то, что могло бы их всех спасти или дать им силу. Тем более, спрашивается, что было нужно убийце Адраилу от этих троих? Я уверен, что они каким-то непонятным пока мне образом замешаны в его не осуществлённых планах.
- Хм… согласен, это не спроста.
- Где сейчас эти трое?
- Каждый в отдельной камере. Кира и Максим зажались по углам, а Андрей спит, тоже в углу.
- Спит, говоришь? Ну, тогда буди, и веди его сюда.
- Слушаюсь.
Через пять минут привели Андрея. Юрий Сергеевич встретил его улыбкой и дружески похлопал по плечу.
- Заходи, присаживайся. – Сказал он, и указал Андрею на кресло перед столом.
- Извини, за то, что держали тебя в камере. Но теперь всё улажено, - добавил он, присев на своё место. У парня было заспанное лицо. Глаза, под действием солнечного света, жмурились и слезились. Андрей вытер выступившую из них влагу и отвернул голову от окна, чуть пригнув её вниз. В кабинете не было предметов, которые могли заинтересовать взор незнакомца. Гладкие голые стены светло зелёного цвета, чтобы не утомлять глаза. Стол, папки с бумагами – всё сложено и упорядоченно. За столом небольшая книжная полочка. На полке серия незнакомых Андрею книг без указания на авторов и ещё несколько, со страшными техническими названиями.
- Теперь ты можешь не бояться, здесь ты в безопасности. Нам удалось поймать это дьявольское отродье, он получит по заслугам. К тому же, я могу тебе сказать, что ни ад, ни рай с ангелами нам уже не страшен. Мы одолели их, и обрели человечеству полную свободу. Настоящую свободу. Теперь мы сами боги. А главное – мы уже лучше, чем они когда-либо. – глядя на сонного парня продолжал Юрий Сергеевич.
- Отродье? … Та не, чё? Всё норм… свой пацык. Таких бы побольше. Только шумный малёка, - тихо пробормотал «в себя» Андрей, и поднял свои глаза на собеседника. Добродушие на лице того как ветром сдуло.
- Я знаю, Андрюш, тебе сейчас нелегко. Ты уже смог ощутить на себе все те перемены, которые произошли под влиянием теории Апроксемического сна. Это дело рук человека. Ты странным образом потерялся в последние годы, когда и произошёл решающий скачёк в человеческом прогрессе. Не беспокойся. Ты найдёшь себя в этом новом, совершенном мире. Мы поможем тебе избавиться от предрассудков, ненужных страхов, остальной шелухи, и ты сможешь получить рациональный разум, полезный социуму и, конечно же, тебе самому. Я хочу тебя кое о чём спросить.
- Где мои друзья?
- С ними всё в порядке. Что от вас было нужно этому извергу, Адраилу? Нам необходимо знать, что бы помочь вам пережить эту ситуацию как можно легче.
- Помочь… хм. Что-то ты не договариваешь, начальничек.
- Мне нечего недоговаривать.
- Лжёшь, сука! Я те чё, лох? Чем больше ты врёшь, тем больше я тебя ненавижу.
- Не ломай комедии. Ты же взрослый человек. Одной своей росписью я могу перечеркнуть все твои планы на будущее.
- Что, убьёшь? Ой, дяденька, не надо, прошу вас, я больше не буду.
- Тебе самому от себя не противно? Ты прожил абсолютно ненужную жизнь: ни семьи, ни профессии. Только двое таких же конченных друзей. Чем ты занимался?
- Я писал, я придумывал.
- Ха. – злобно восторжествовал Юрий Сергеевич, - Как, ты не знаешь? Ни десять лет назад, ни сейчас это не нужно. Писателей нет. Они не нужны. Сила человеческого разума, пока ты неизвестно где спал, достигла таких высот, что этим ненужным делом занимаются машины. Каждый месяц выходит гениальное произведение в серии книг «Гениальные произведения». Каждая из книг отвечает на сотни поставленных вопросов. Та же самая история и с музыкой, и с живописью. В общем, со всем, что называется искусством. Мы научили машины эмитировать его. Но и это ещё не всё. Искусство – это ошибка прошлого времени, а будущее – за наукой. Человеку будущего не нужно будет искусство, потому что он целесообразен и рационален. В нём не будет лишней шелухи, как у вас, людей прошлого.
- Сотни вопросов, говоришь? А наши не отвечают, наши способны их поставить.

* * *

Адраил чувствовал смертельную усталость. Его постоянно пичкали какой-то дрянью. А хуже всего было то, что тепло ада не грело его, будто забыв о его существовании. Он постоянно просыпался в незнакомых местах. Люди в белых халатах и масках, белый потолок, постоянные расспросы. Хотелось просто молчать, но за молчание Адраила награждали порцией электрического разряда.
Открыв глаза на этот раз, Адраил почувствовал на себе множество взглядов. За толстым стеклом копошилось множество людей, громко звучала странная музыка, светило яркое солнце. Вокруг разноцветные стяги и возгласы. Это была огромная площадь, а его стеклянная коробка стояла посередине. Не было того угла, в котором можно не боятся хотя бы за свою спину.
Адраила обступили со всех сторон: женщины в красивых платьях, дети с едой, бабушки со злобой, мужчины с очками и пивом, - впритык подошедшие и всецело довольные собой. «Что такое человек?» - подумал Адраил. «Уши, ноги, хвост» - отвечал тут же. «Отпустите» - шептал он расплывшейся по стеклу морде. Люди веселились и радовались. «Победа» - яркими красными большими буквами было написано на одном из зданий. «Человечество навсегда избавилось от сил тьмы, и обрело свободу» - красовалось на другом, и подпись внизу: «Партия силы разума». Прейдя поглазеть на последнего из поверженных, люди хотели пиршества и торжества, но, подневольно, привели с собою и маленькую опаску. «Что такое человек?» - задавал себе один и тот же вопрос Адраил. «Радость, страх и бутылка пива». – снова ответил он, ощупывая свою голову. «Рога, красное уродливое рыло, что же ещё?» - Адраил постучал ногой об пол, и узнал цокот копыта. Всё это время он сидел, вытянувши ноги вперёд. Адраил встал и медленно подошёл к одной из стенок. Люди, стоявшие у неё, отшатнулись, отойдя на несколько шагов. Остался стоять на месте лишь один паренёк, не то слишком смелый, не то самый злой. Адраил заглянул в его широко раскрытые глаза и, не обращая внимания на пылающую в них дикую ненависть, узрел отражение себя самого: чёрные бычьи рога, чёрные глаза без зрачков, бледно красное лицо, покрытое глубокими бороздами шрамов, копыта, мохнатое тело и громадные чёрные вороньи крылья. На шею ему повесили переломанную трубу, символизирующую несбыточность Судного Дня.
К стеклянной клетке Адраила поспешно подошла, держась за руки, молодая парочка: красивый перепуганный мальчик с блуждающим взглядом, и весёлая симпатичная девочка. Картинно глянувши на заключённого, она прижала к себе спутника и начала целовать его. Их тела извивались и горели страстью, словно красивые и гладкие болотные пиявки. Присутствующие рядом поняли задумку, и, торжествующе поглядывая на заключённого, захлопали в ладоши, выкрикивая: «Мы умеем любить. Мы умеем любить!». «Разве это та любовь, которую воспевали ваши же поэты прошлого?» - подумал Адраил, и в этот момент он вспомнил очень старую и всеми забытую легенду ада, которую услышал в детстве.
 В камере было ужасно жарко, солнце палило его тело, ручьями стекал пот. Чуть дальше, на месте стоявшего там когда-то памятника Ленину, сооружали совсем иной памятник. Отовсюду к тому месту приходили люди, держа в руках книги, в большинстве своём чёрные, с золотистым крестом посередине. Их навалом сбрасывали в шарообразную форму. Рядом стояла палатка, где подсчитывалось количество принесённых книг и огромная бетономешалка. До краю оставалось совсем немного. Адраил закрыл глаза и начал шептать:

Мефистол, виир даасрнаа
даадсирене нурм.
Мефистол, виир аснрад
Катсигул.
Мефистол, энаатсро наи
риисисрене эурн.
Авасрих ней,
Мефист Катсигул

Это и была эта древняя легенда, смысл которой сводился к тому, что тело, потерявшее надежду, теряло своё предназначение и обретало свободу, воплотившись в слова.
Девушка, привселюдно целовавшаяся с парнем, не отрываясь от его губ, открыла глаза и взглянула на стеклянную камеру. Заключённого не было. На полу камеры были разбросаны копыта, хвост, бычьи глаза, куча чёрных перьев и ещё много чего. Она слегка оттолкнула от себя парня, вытерла рукавом влажные губы и отшатнулась. Людей, заметивших пропажу, охватил дикий и цепенящий ужас. Та маленькая крупица опаски, пришедшая вместе с людьми, переросла сейчас в нечто, от чего закипала кровь и становились дыба волосы на голове.
Площадь мгновенно умокла. Ни один из присутствующих там не смел пошевелиться. Стояла гробовая тишина.
«ВАША ЛЮБОВЬ – ОДНОНОГАЯ, СЛЕПАЯ И БЕЗРУКАЯ ЖЕНЩИНА С ПЫШНОЙ ГРУДЬЮ. ВЫ УБИЛИ ЕЁ, КОГДА ПРИШЫВАЛИ ПРОТЕЗ. НО ЭТО НИЧЕГО, ВЕДЬ ВЫ МОЖЕТЕ ТРАХАТСЯ И С ТРУПОМ.» - громыхнул неизвестно откуда страшной силы голос. Звук охватил всё, что было в округе: в зданиях повылетали стёкла, хлопали двери, лопались бутылки, глохли и седели люди, уносило ветром яркие воздушные шары.
- Здравствуй сонный город. Здравствуй, здравствуй. Боюсь, как бы я не нарушила твою тишину ударами своего сердца. Здравствуй, мой дорогой. Да Здравствуй! Здравствуй небо. Здравствуйте редкие ночные тусклые звёзды. Ах, как много теряют не видящие вас, ищущие поводы для оптимизма совсем в другом, там где эти поводы так и останутся поводами, иллюзиями, розовыми бликами глупых очков. Здравствуйте окна, окна за окнами. Спите, спите. Я немножко. – нарушая тишину, царившую в комнате, произнесла Кира. На её побритую наголо голову был одет железный ободок, всё тело было покрыто проводками, кожаными ремешками и железками. Кира распласталась в горизонтальном положении на столе, напоминавшем операционный. Молодой парень, сидевший у монитора рядом, удивлённо посмотрел на неё.
- Что это с ней? – спросил он своего старшего товарища.
- Не обращай внимания. Скорее всего, это как условный рефлекс. Неизвестно, что будет с тобой, если у тебя начать выкачивать душу.
- Ха-а-а-а-а-а-и-и-и-и-и-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-г-х-й-а-а-а, - ели слышно доносились из соседней комнаты вопли Андрея.
- Что это у них? – спросил тот же парень в белом халате, кивнув на стену, из-за которой слышались эти звуки.
- Кажется, что такой же пациент.
- Наверняка мои мысли слегка будоражат вас во сне. Мелкий шрифт моей усопшей ярости и обид на вас, лежащих под моими ногами. Мои ноги. Здравствуйте. Руки. Озябшие. Веки. Кожа. Пальцы. Ног. Рук. Здравствуйте. Ещё раз. Не грех повторится. Я снова не буду услышана. Никто не будет матерится снизу вверх на меня. Мои слова улетят с резким тёплым ветерком куда-либо. Снова. На юг или север. Колебания, вызванные им рассеяться. Память о моих словах стёрлась бы, будь она. А я всё равно не промолчу. Хоть я и останусь для вас всех, спящих, глухих, пустых сердец лишь крохотным молчаливым карликом, так беспечно свесившим ноги с открытого окна, что-то привычно бубня себе под свой угрюмый насупленный нос.
Из глаз Киры – крокодиловы слёзы … Двумя извивающимися бороздами по краям своего лица на целлофановое покрытие операционного стола образуя маленькие лужицы у своего тела.
- Скоооооооооооооооооооооооооооооооооооользииииииииит душа – кричал из соседней комнаты из другой комнаты из иной комнаты и звук по коридорам по закоулочкам в редкие ушки ушицы.
- Ах, простите вы меня, закоренелую эгоистку. Я ведь не хотела расстраивать душу. Где-то в глубине самой себя я вас всех ужасно люблю. Эх, спите, спите. Пусть это будет хотя бы колыбельная. Закрывайте глаза. Спите. Спите, как и спали, солнценатики. Ставни прикройте. Закройте уши толстым слоем белоснежной ваты. Прикройте лицо одеялом. Прижмитесь к бездыханному телу рядом. Холодному. Вы слышите музыку ночи? Ах да, я забыла… про белоснежную вату и включённый телевизор. А так бы услышали? Хоть что-нибудь? Пение ваших немых и глухих соседей за стеной. Что-то непрерывно где-то стучится в ваши разбитые, заклеенные скотчем окна. Из глубин земли, из пространства космоса. Казалось бы из бездыханного, но но… . Оно ведь есть, есть этот звук, одинокий, мелочный, пугающий. Далеко правда!... А помните: «тому, кто стучится, - откроют!»? Ах, мудрые сони, я забыла, сонная, что вы не читаете. Тоже. Ещё и…
- Её сердце может не выдержать.
- Немного осталось.
- Работаем.
Почернелая кожица трясущиеся ручечки ещё две капли из глаз ещё и ещё две три четыре. Лилось две лиловые тучи из глаз не оставляя по себе и следа. Трое слепых на коридор научного здания два вопля и одно прощание режет щёки, влага, разбавляющая воздух в помещениях. Становясь тучками тучечками. Улетая ввысь, там где НИКОГО УЖЕ НЕТ. Выпадая дождями и впитываясь землёй и проскальзывая туда где тоже НИКОГО УЖЕ НЕТ. Глаза ставшие лужицами и тучечками.
- А может вы бы и прислушались, ори вам на ушко колыбельную из открытого окна? Непременно… возможно даже некрещеные вы бы перекрестились бы, не будь на улице ночь. Не свети бы с неба глаза-звёзды. Не молчи бы, немой. Расскажи им ещё раз, расскажи им, глухонемой. Ещё. Ещё. Ещё раз. Напоследок. А потом ещё один напоследок и на ушко. Им, с ватой в ушах, с холодным телом в обнимку, с включённым телевизором, с порнографией на экране, с попсой по радио, со ставнями на сердце, с замками на душе, с закрывшимися веками, с сопливыми ноздрями, с забитыми мозгами, с немытыми ногами, с бритыми женскими руками, с засохшей кровью под ногтями. Им. Ещё. Через. Барьеры стен, километры воздуха, дождя, холода мрака, мимо жёлтых уличных фонарей. И пусть они ещё раз сквозь сон подумают о том, что это толкает их в спину земля, что дышит космос. Что это им снова кажется. Что это им снится. И пусть, мгновение спустя, забудут, пустое. Пусть, некрещеные, перекрестятся и посмотрят на небо. Пусть небо ослепит их солнцем в зените. Ах, ведь только была ночь и луна на небе, - ослеплённые пусть подумают они, но небо облачно. Пуска себе. Пускай обнимут холодное бездыханное тело, идущее рядом. Пускай себе. Думают. Яко бы. Не мешайте себе плакать и кричать, не мешайте себе, немым, орать песни мёртвых поэтов прошлого. Продолжайте. Так и надо. Вас не услышат. Никто не будет матерится на вас снизу вверх. А если да, то не слышьте их. Скиньте им что-нибудь на голову, спящим. Кричите, кричите. Я вам буду подпевать. Пускай себе махнут рукой в вашу сторону сквозь сон. Пускай спят. Пусть думают, что вы немые. Пускай не ошибаются. Пусть знают, что немые не умеют кричать. А вы знайте своё. Кричите им дальше на ушко.
- Сколько осталось?
- Минута, не больше.
- Лоооооооооооошь. Виноваты. Всеееееееееееееееееееееееееееееееееггееееее. За то, что солнце снова взойдёт.
- Эх, натянутая струна. Здравствуй! Здравствуй и прости меня, прощающая. Я буду петь без тебя. Порвись! Порвалась. Порвалась, брынькнув на прощанье. Порвала кожу руки, здравствуй кровь. Твоё тепло греет и жжёт мне мои мутные стеклянные глаза. Ах, сколько же я повторяюсь. Рано порвались все шесть. Рано. Рано крови струится. Ведь рано умолкнуть и не мешать? Рано. Рана. В сердце, в душе, на руке. Эх, здравствуй. Больно-то как, трусишка. Больно говорить это «здравствуй», ещё раз, напоследок… ЭЭЭЭх… зззз…. . Слёзы ведь душат. Ведь голосовые связки не порваны ещё. Орать бы, надрываясь. Устали. Шепчите же! Устали. Ээээх… мычите? Повторюсь, повторюсь, вы простите. Простите ведь? Выыыыы… ноздри сопливые. Эх, ладно, трусишка. Я . Здравствуй я! Здравствуй. Здравствуй…. Эх. Здравствуйте, уставшие, заждавшиеся, натянутые вены… Здравствуйте. Здравствуйте. Порвитесь! Порвитесь! Порвитесь! Холодный блик лезвия ножа под светом молчаливой музыки. Порвитесь, вены! Порежьтесь…Порвались. Порезались. Об острие лезвия бликов. Теперь уж. Теперь уж ещё раз здравствуй кровь. Одна струна. Помните? Одна. Вена. Здравствуй! Вторая. Здравствуй! Третья. Здравствуй больная моя фантазия. Моя никому не нужная. Здравствуй ещё способное кричать горло и сердце. Кому то на ушко. Вам. На ушко. Больно-то как. Ах, трусишка. Ах, вы, слышите? Нет. Хорошо-то как. Здорово. Здравствуйте. Здравствуй бред, рождённый моей больной фантазией. Ну и пускай. Лишь бы вам хорошо спалось вечным сном и прекрасно дремалось вечной дремотой. Пускай это будет хотя бы колыбельная. Кому вы поёте? Кому вы играете? Ради чего, ради кого? Кому пели мёртвые поэты прошлого? Кому? Наверняка не мёртвому будущему. Ах, пойте, хоть не легче, так тяжче. Здравствуйте. Здравствуй, больной спящий город. Здравствуй. Ах, не умеете вы кричать, пьяницы и агитаторы. Ах, не умеете. Не умеете. Не умеете. Не умеете вы плясать, пьяницы и танцовщицы. Не умеете вы ничего. Спите. Эх, что ж так долг, серденько? Что стучишься ты, глупое? Зачем? Эээх… кому? Разбудишь ведь, спящих… Не орать тебе, горлышко. Не ори. Здравствуй. Не шепчи! Здравствуй лезвие! Здравствуйте. Горло. Нож. Рвись ты, кожица! Лейся, кровушка. Ещёёё…. Здравствуй утихшая музыка ночи. Здравствуй…. Город под ногами!
Кап. Кап. Кап. …
- Накрой его.
- Открывай двери. К анатомам её.
- Воды то сколько.
- А что у него с глазами?
- Дай погляжу… Фуууу, их нет. Ужас. Вээ.
- Куда же они делись?
- А хрен его знает.
«Отче наш…еже еси на небеси…да святится Имя твоё…да придет Царствие Твое…да будет воля Твоя…яко же на небеси…так и на земли…хлеб наш насущный даждь нам днесь…и остави нам долги наши яко же и мы…оставляем должникам нашим…но не введи нас во искушение…но избави нас от лукавого… АМИНЬ» - шептал чей-то голос в кромешной тьме.
В ведре кровавая вата и стриженый седой волос. Таких три. У трёх вёдер три влажные половые тряпки, пропитанные глазами. Три. Аминь.

* * *

- Совершенно излишне наполнять людей национальным самосознанием, по причине часто встречающегося отсутствия всякого сознания. Достаточно убедить их в том, что их нация самая весёлая. Смех – лучший из способов не задумываться, даже если он сквозь слёзы. Посмотри, ведь каждая нация считает себя самой весёлой и самой задорной, а потому самой лучшей. А если самой лучшей, значит, всё ничё так, жить можно. Друг мой, если в среднем на каждого индивидуума будет припадать в день хотя бы минута смеха – то мы не потеряем над ними контроль. Все эти пословицы: «минута смеха продляет жизнь человека на одну минуту» придуманы не с пустого места, - твердил Юрий Сергеевич своему младшему ученику, стоя под зонтиком в парке. Шёл дождь.
- Ты любишь дождь? – спросил он Нового.
- Да что-то изголодался по нему. Тут, кстати, каждый день с трёх до четырёх дают дождь. Мне нравится, я свою девушку сюда привожу. Влага на неё странно действует, и она начинает целоваться вдвое лучше.
- Глупости.
- Юрий Сергеевич, а из тех троих удалось что-либо вытрясти? Интересно…
- А-а, ничего интересного. Обработали мы этих троих… Потом проанализировали… Всей сменой потом смеялись. Представляешь, извели всю бумагу, что была у нас в институте и… 45 334 страницы результата. И знаешь, что на них было? «Тоска»
- В смысле?
- Все листочки исписаны словом «тоска», ничего более.
- Мда…смешно получилось.
- Жаль, мы думали, что найдём ответ на скребущий меня в последнее время вопрос.
Бог всё равно остался, лишившись всех своих оболочек. Мы думали, что главная наша задача – ликвидировать его, а оказалось наоборот. Что если ему взбредёт в голову покончить с собой?
- И что же?
- Тогда человечества не станет.
-…
- …

«Мы – обычная семья. Отец и два брата. Младший постоянно жаловался Отцу на своего брата, молил помочь, уберечь, спасти от его злобы. И Отец гневился на своего старшего сына, - из-за того, что когда-то раньше сын не оправдал Его надежд. …так было до тех пор, пока младший не подрос. Пока не окрепли его руки, пока не поседел раньше самого отца. Пока не убил брата. Пока Отец не зажался, беспомощно плача, в угол…»

- Как Вы думаете, если конец света всё-таки настанет и точно известно, что это будет сопровождаться музыкой. Что это будет за музыка? Или звуки?
 - Хм… Знаешь, когда-то в моей далёкой молодости я услышал одну песню, «Welcome To The Machine». Когда я её слушал, то думал, что это случится именно под эту музыку. А ты как считаешь?
- Не знаю. Наверное, это будут звуки завершения работы Windows.

 Я ЗАКОНЧИЛСЯ

21 апреля 2006 – 20 апреля 2007(никогда)
Левченко


Спасибо Рикки, с подзатыльника которой всё и началось;
И ещё Одной, на которой всё закончилось;
Константинову за песню и содействие :)