Рукопись. Часть первая

Посвящая все шизикам…
* * *
Раннее утро. Предельно серый пейзаж осени: едва зелёная трава, как огромный ковёр, хмурое небо, звуки судна вдали, смешивающиеся с жалобным писком грязных чаек. Маленький, сгорбленный парень идёт по пустынной улице, опустив голову вниз, и постоянно спотыкается. Он тихо шепчет себе под нос партии из пятнадцати слов…
- Яблоко. Двадцать. Деньги. Промолчать. Поулыбаться. Курить. Прощение. Повезёт. Мама. Козел. Истинна. Правда. Работаю. Не вру. Привет. – и поправляет дорожную сумку у себя на плече.
- Плакать. Книжка. Мммм….ыыыыю. – он останавливается и бросает сумку на асфальт, потирая затёкшее плечё. – Нет. Вернутся. … Некуда. Не пустят. Обидятся. Спрячусь. Нет. Домой. Молчать. Проулыбатся. Сказать. Исправится. Заболел. Голова. Сильно.
Парень поднимает голову и смотрит вперёд. Берёт сумку. Двигается дальше. Едва преодолев небольшой изгиб улицы, по которой шел, парень поворачивает влево, в сторону узенькой тропы, ведущей к коричневым воротам. Проходя мимо большого старого дерева, шурша ногами об опалые листья, смотрит на надпись на коре. "Прощайте, я никогда сюда не вернусь!".
* * *
Старое здание. Девушка в тоненьком сером пальто неподвижно сидит на бледно жёлтом стуле. В помещении темно. Отчётливо слышны звуки скрипки и неумелое детское пение, которое постоянно прерывается голосом взрослой женщины. Снаружи проезжает трамвай. Под его весом земля вибрирует, заставляя оконные рамы близлежащих зданий тихо дребезжать. К девушке подходит маленькая пожилая женщина.
- Бориса Ивановича сегодня не будет. Приходите завтра, - говорит она, затем удаляется по лестничным ступенькам на второй этаж.
Девушка бросает на уходящую старушку мимолётный взгляд и опускает руку к своим ногам, чтобы взять широкую картонную папку. Медленно встаёт и выходит на улицу. На жёлтом двухэтажном здании напротив висит телефон-автомат. Девушка переходит улицу, попутно доставая из кармана пальто пластиковую карточку. Подойдя к дому, она пытается вставить карточку в разъём телефона, но потом резко вытягивает её обратно. Присмотревшись, девушка понимает, что спутала карточки и вытянула «студенческий». Лезет правой рукой в карман пальто. Достаёт другую карточку. Набирает номер, вращая диск с цифрами. Подносит трубку к левому уху.
- Я сегодня… видела дом. Такой старый и ужасно красивый. Такой вот антипод нашего.
На другой стороне линии кто-то произносит:
- Алло!! …Алло.
Девушка бросает трубку и уходит вдоль улицы, скрывшись за одним из зданий. Через некоторое время она возвращается к тому же телефону, чтобы забрать карточку, которую забыла. Протягивает руку, чтобы вытянуть её и замирает. Сначала на мгновение, потом на минуты. Затем той же рукой девушка снимает трубку, набирает номер.
- Алло, Мам? Это я, Кира!
- Здравствуй, доченька. Где ты пропадаешь? Почему не звонишь? Мы за тебя переживаем, места себе не находим. С тобой что-то случилось? ...Ну...не молчи...рассказывай.
Девушка закрывает глаза, прижимая телефонную трубку сильнее. Одинокая слеза появляется у её глаза и быстро падает на землю.
- У меня всё хорошо, - говорит девушка.
Из-под её уха еле слышно:
- Когда ты приедешь? – и всхлипы в трубку.
* * *
Полумрак, окутывающий уютное, маленькое кафе. Столики на две персоны. На каждом из них горит свеча. У столика возле окна сидит парень и девушка. Его волосы светлы и доходят до плеч. Он молод и красив, как и девушка напротив него. Официантка, захватив с собой миловидную улыбку, подходит с подносом к их столику. На подносе стоит маленькая белая чашка на блюдце и высокий стакан с густой, розовой жидкостью. Девушка-официант, одетая в белую блузку с прямоугольным бейджиком и чёрную юбку по колено, ставит поднос на край стола и аккуратно, один за одним переставляет его содержимое на стол. Парень благодарно кивает официантке, та в ответ широко улыбается и уходит. Красивая спутница парня притрагивается губами к трубочке в напитке и делает глоток, параллельно глядя ему в глаза.
- Как-нибудь я сыграю тебе эту песню, - говорит он.
- Ага. Но ведь ты…то есть я вообще никогда не видела тебя с гитарой.
Парень достаёт из кармана смятый листок. Разворачивает его, и молча пробегает глазами по содержимому.
- Что пишут? – спрашивает девушка. Он прячет листок обратно.
- Пишут, что лучше тебе и не видеть этого. Тем более слышать.
- Содержимого листочка?
- Нет, этой песни.

Она смеётся и поправляет рукой свои длинные светлые волосы.

- Ты даже не представляешь насколько всё ужасно. Мир ужасен!
- Ха, что ты прикалываешься. Я ведь не о том.
- Ты же не хочешь быть девушкой настоящего рок-н-ролщика или панка?! Ты у меня любительница «клубо-попса». Зачем тебе эти завывания? Представь: я, весь покрасневший от переполняющего меня экстаза, со вздувшимися венами на лице, ору что-то злобно-несуразное. Мой рот открыт, от туда вылетает едкая смесь – крик, смех, стон, слюни.
- Фу. Перестань.
- Ты как мои родители – тоже не любишь этого дела.
- Ещё бы.
- Люблю пугать их смыслами своих песен.
- О, Боже!
- Ну да. Ведь мысли мои должны быть только о будущем. Я – будущий программист. А я им за Курта с дырой в голове – моего смысла, моего гения, если можно так сказать. «Дырка в твоей голове выглядит лучше, чем ты в старости» - сказал я. Я тоже так хочу!
- Ты что, серьёзно?
- Нет, конечно, в понарошку.
- А я никогда так не спорила с родителями. Только по мелочам и недолго.
- Ага.
* * *
- Привет, мам!
- Привет.
- …
- За кого голосовал?
- Хочешь загадку?
- Ты так и не научился отвечать на вопрос ответом.
- Знаешь, что будет, если оранжевые и бело-голубые поменяются цветами?
- …
- Ничего.
* * *
В этой комнате находились только парень и девушка. По-крайней мере, из людей, то есть из видимых существ. Там стояло красивое старое пианино, которое отражало блик светила за окном, чьи тусклые, но светлые лучи будто вливались сквозь шумный дождь и прозрачные белые занавески в просторную комнату, сквозь открытые окна. И чувствовался приятный дождевой ветер, что колыхал те самые занавески и развивал по сторонам лёгкую белую одежду девушки у пианино. Её тоненькие нежные пальцы гладили клавиши, а инструмент, благодарно сливаясь с детским смехом, что приносил из-за окон ветер, наполнял пространство мелодией. Детский смех, что едва прорывался сквозь вибрации струн, которые господствовали над шумом опьяняющего падения небесной гляди – всё это было вместо неживой мебели. Так гармонично (а вовсе не синхронно): полумрак комнаты, парень, который был вовсе не удивлён, а поглощён окружающим, и девушка, её мимика, развивающиеся волосы и одежда. Всё то, что там было – вечно, но стёрлось серым карандашом после одного ЕГО несмелого полушажочечка в ЕЁ сторону. ОНА же снизошла лишь до строгой улыбки в ответ, и полуоборота головы…на полушаг. Мрак. Серость. Тишина. Метающийся огонь свечи у окна. Сквозняки сквозь щели, а не ветер в открытое окно. Наушники вместо пианино. Стук в дверь вместо детского смеха. ОН ещё не верил, ни во что.
* * *
Указательный палец впивается в белую кнопку чёрного дверного звонка. У двери стоит парень, за ним – девушка в сером осеннем пальто. Она пристукивает ногой по холодному бетону пустынного подъезда.
- Прямо таки «Дом на Бумажной улице», - говорит девушка.
- Только хозяина зовут не Тайлер, а Андрей.
Отличительная черта этого подъезда в том, что на его стенах отсутствуют надписи.
- Неужели здесь никто никого не любит?
- Кира, не стучи, пожалуйста. Я песню придумал, а ты меня с ритма сбиваешь. Отвечаю: здесь никто не живёт! Кроме сторожа и Андрея. Потому и надписей нет. Хотя, - это идеальное место для гуляний молодёжи. Странно.
- А как Андрюха сюда поселился?
- Со сторожем, кажется, договорился!
Проходит минута.
- Мне кажется, что звонок у него не работает.
Парень хлопает ладошкой себя по голове и говорит:
- Ах, да! Эврика.
Стучит кулаком в дверь. Она открывается сама по себе. Девушка просовывает голову в щель и говорит:
- Андре-е-й! Ау!
Входит во внутрь. За нею следом заходит парень и закрывает за собой дверь.
- Как бы с ним ничего не случилось, - тихо произносит он.
- Сплюнь, - отвечает девушка.
- Мысленно можно?
- Как хочешь.
Оба входят в комнату. В комнате темно и пустынно. Слышно, как сильный ветер прорывается сквозь многочисленные щели в окне и звенит, звенит, звенит. В дальнем левом углу комнаты – постель – пол, матрас, одеяло. Рядом стоит пепельница, доверху утыканная окурками. Обои отсутствуют – плакат Цоя, несколько настенных рисунков, надписи «Ангедония», «Продано!», сделанные красной краской. У окна стоит стул и гитара. На подоконнике – свеча, пламя которой извивается под воздействием сквозняков. Свет свечи освещает фигуру невысокого парня, который стоит лицом к стене. Его голова опущена. Кажется, что из его ушей торчит гитарная струна, но только на мгновение – это наушники плеера. Девушка дёргает парня за плечо.
- Андрей, - шепчет она.
Он резко дёргается и поворачивается к вошедшим лицом.
- Что? А, Кира, Макс! Я спал?
- Спал? Если это так, то он был летаргическим.
- Забейте, что-то мне дурно стало. Чудится всякое. Хорошо, что Вы пришли!
- Ладно, забили. Правда, Кира?
- Раз плюнуть.
- Ну вот, я песню написал, показать принёс, а она забила.
- О любви с большой буквы, что ли? - иронично спросила девушка.
- Нет, блин.
- А я рассказ написал, - высовывая наушники из ушей, произнёс парень.
- Это ничего, если я вспомню о своём рисунке?
- Тогда будем хвастаться друг другу. Правда, ведь будем?
- Если только вспомнишь, то чего!
- Злющая песня!
- Друзяки, мой рисунок не нарисован.
- А ты, Кирусь, нарисуй его у меня на стене.
Хозяин квартиры, глядевшись по-сторонам, подошёл к стулу, взял его и перенёс к ногам девушки со словами: «Это тебе, Кира!» и ушёл на кухню.
- Я за свечами, - сказал он, исчезнувши в темноте коридора.
- Жарковато как-то у него тут, - произнёс парень, усевшись на корточки у гитары.
- Что твоя гитара делает у Андрея?
- Взял поиграть, а потом уехал домой.
Из дверного проёма вернулся парень, держа в одной руке свечку и спички, а в другой – блюдце, пластиковую бутылку с подсолнечным маслом и скомканный кусок марли.
- Держи, Кира, свечу, а я сейчас лампадку сделаю.

Соль для Ассоль

Лонгрен молчал, спокойно смотря на
 метавшегося в лодке Меннерса, только
его трубка задымила сильнее,
 и он, помедлив, вынул ее из рта, чтобы лучше
видеть происходящее.
 - Лонгрен! - взывал Меннерс. - Ты ведь слышишь меня, я погибаю, спаси!
 Но Лонгрен не сказал ему ни одного слова; казалось, он не слышал
отчаянного вопля.

А. Грин «Алые паруса»

Идучи по полуденному городу, я пытаюсь высчитывать в уме ту суму, которая позволит мне не опускать голову ровно на месяц. Но мозг упрямо отказывается выполнять даже несложные арифметические вычисления. Пытаюсь перекинуть эту обязанность на калькулятор мобильного телефона. Боже, прости, но как это скучно! Нет! Мне нужен листочек и ручка, всё. Дайте, я хочу считать. Я бы каллиграфично вывел на девственно белой бумажке огромное (самое большое) число – деньги, которые я могу теоретически получить. Два нуля справа и что-то с краю, слева. Ох, сумма! Эта мысль перерастает в поиски канцелярских изделий: какой-либо ручки, какой-либо тетрадки. И дешевле!
Латок продавца – деньга – результат моих поисков. Но деньги, цифры улетучиваются, на их место в голове всплывает фраза: “Можешь не писать – не пиши!”, на которую я отвечаю: “Я не могу НЕ ПИСАТЬ!” Прямо на лотке я открываю купленную тонкую тетрадь, и пишу – “Соль для Ассоль”. Ворую Ассоль у тех, кто был До. Мне бы дойти до той точки, на которую можно сесть. Оттуда такой вид на Благовещенский…
Странные, дивные два-три дня: сначала было тревожно, далее, я успокоился и обрёл отличное настроение, собираясь пить в обед утренний кофе с абсолютно незнакомой девушкой, мечтая о том, что он будет разбавлен ливнем. В ушах Чиж со своею Ассолью. Вести умную беседу, подсознательно пытаться понравится ей, улыбаться. Искать соль… Легко и осмысленно. У меня: чуточку размеренно, немножко спланировано, абсолютно невозмутимо, по-юношески красиво, агрессивно и наивно. Меня удивили в тот момент, когда я проворачивал ключ в замке… Ключ не виновен, я просто держал его в руках, но это запомнилось. Достаточно…Удивлён, раздражён, подавлен, приглушён, человек с глазами «в пол», мальчик с пальцами, которые трясутся, сидящий, курящий…Далее по тексту я искал справедливости, потом хотя бы спасения. А, знаете, и тогда и сейчас знал и знаю, что слишком драматизирую ситуацию, и знал, что иначе не мог. Умеете не дышать? Но моя чувствительность дала мне правоту. Был я и человек со стаканом вина – пил, это помогло – стало легко и совсем уж объективно смотрелось на миры. Теперь вот обошлось, анализирую; события породили уйму мыслей – будь добр, Андрюш, разложи их по полочкам, заплата на заплату. Трезво: беда иногда (а не всегда ли?) полезна! Она похожа на корабль, севший на мель, но пришедшие штормовые волны скоропостижно размывают песок под твоим обрюзгшим кормовым пузом, и вот он ты – капитан под алым парусом.
Я никогда не занимал много места, но меня заставили подвинуться. Приказным, крикливым тоном с претензией на моё понимание. Кто-то шептал: «Чем ты слабее – тем сильнее давят!» Я не понимал! Просто не хотелось. Ещё много чего говорили, но ничего из этого так и не стало услышанным мною: просто слова, потерявшие свою востребованость. Я бы хотел описать это уродство мириадами благосраний. И вот стало не на шутку смешно: “Наркотики были твоим хлебом, а ты топтал наше поле пшеничное!”, - пытался перефразировать я чьё-то протяжное “Муууу”. И ночью, пока все спали, я для забавы рисовал двухэтажный притон, персональный жгут, шприц. Всё это моё, как в сказке. Вот что получилось:
«Я ходил туда едва ли не каждый день. Это было где-то за универмагом «Харьков», и всегда ночью. Мои ноги сами находили туда дорогу из любой точки, глаза никогда бы не смогли. Старое-старое здание, возле которого виднелся небольшой водоём и свалка. Вход находился точно по центру и был единственен. Яркие электрические светила давали о себе знать огнями зданий вдали. «Притон» находился, мягко говоря, на пустыре, и, что странно, в центре города. В окнах на втором этаже тускло горели немногочисленные лампады и свечи. Казалось, что первый этаж отсутствовал, был сразу же второй. Этот второй – длинный коридор и люди, которые лежат у его стен, вытянув свои длинные, корявые ноги. Ежедневно я тихо переступал через них, с опаской, так как они были полуживые полумертвые, и становился одним из них, тем, кого так же боялись. Сотни их!»
Наркоманы всегда казались мне эдаким романтическими анархистами нашего времени, кои «не согласны», кои «отрешенны», коих «отвергли».
И я стал меньше. Меня стало меньше. Не знаю, в какой степени. Я поместился. И меня не выкинули. Я – белка в маленьком колесе! Не забывайте, орешки, я преувеличиваю, усложняю и драматизирую. Но я при всём при этом прав!
Настроение моё ни плохое, ни хорошее, просто моё. Я разучился с уверенностью прикреплять ему тот или иной ярлык, возможно, это и сложно, и, если верить одной известной фразе, то я не гениален. Пускай будет так! Утехи ради, улица Сумская предстаёт предо мною в золотом одеянии, блестя на солнце. Мой плеер настойчиво пытается всучить моим ушам оптимизм посредствам “Beautiful day” U2, но я упорствую в ответ. “Некуда звонить”, “Деклассированным элементам”, «Мы все сошли с ума» помогают мне в этом. Интересно, с чего бы это они? Золото этой улицы режет мне глаза. Красота прохожих девушек заставляет прижигать окурок к руке, и то лишь из слабости – лицу очень больно. Роскошь витрин – потёртый “рубль” в кармане на проезд обратно и мелочь на кофе, который так и не разбавился ливнем. Рядом все такие нарядные и осмысленные, эти их смыслы, умы, образования, словарные запасы, смыслы жизни, любови, - они так забавно разговаривают по своим мобильным телефонам. Ими быть так здорово! Блестящий, ярко красный капот проезжающей мимо машины… что бы я увидел последним перед темнотой, перед светом в туннеле? Соседняя улица Рымарская, рядышком театр, филармония, музыка, композиторы, актёры, разговоры о поэзии и стих в подарок на день рождения, снова про смысл жизни, на этот раз нашедший своё оправдание. Всё это время я красил всё это. Белым цветом. И в прямом, и в переносном смысле. Все они оказались хорошими людьми, под тройным слоем белой краски. А я лишь в белых пятнах! Все они удачно и здорово! Я век вам буду мыть машины, и красить стены, только найдите мне хоть одного виноватого. Одного виноватого на целую нацию и порукам, ага? Слева, справа? С красными трусами из-под джинсов? С бутылкой пива? С ключами от .. за сто девяносто девять тысяч долларов? С ножом, в крови, возле мёртвой беременной кошки, с глазами невиновного?
У меня ещё одно – Ассоль. Милая, прекрасная, светлая, чистая, в алом платье, с длинными светлыми волосами, с книгой в руках. В общем, почти абсолютно нереальная, и совсем уж не для меня. Мне бы найти вот именно её. Хоть я явно не тот, кто приплывёт (я просто подойду)… Но я так, не надолго, и лишь “По делу”. Мне бы стоять, обнявшись с нею, у края дороги с денёк, отдать бы ей ту горькую “соль”, что льётся. Но ни та, с красными трусиками, ни та, что в устрашающе громадных очках, ни та, к которой не смог придраться, не похожи на неё ни каплю… Ассоль ведь умеет быть ею, она ведь не такая как эти. Все вы, суки, виноваты! Жуйте кукурузу, будьте маладец!

В ней две девушки, две
Ассоль, перемешанных в замечательной
 прекрасной неправильности. Одна была
дочь матроса, ремесленника,
мастерившая игрушки, другая - живое
стихотворение, со всеми чудесами его
созвучий и образов, с тайной соседства
слов, во всей взаимности их теней и света,
 падающих от одного на другое. Она
знала жизнь в пределах, поставленных ее опыту,
 но сверх общих явлений видела
отраженный смысл иного порядка.

А. Грин «Алые паруса»

никогда
ДА (Дитё Асфальта)

На стене комнаты уже начал прорисовываться одинокий, многоэтажный дом с одним единственным окном. Из этого окна выглядывала чья-то голова, а из ушей торчала гитарная струна. Девушка, стоя на табуретке, продолжала рисовать, а парень, что минуту назад читал с листочков рассказ, бросил рукопись на пол. Другой тихонько играл на гитаре, - то плавно перебирая струны, то резким и жёстким боем. За окном стемнело окончательно.
Пальцы левой руки взялись подкручивали колки на гитаре.
- Эту песню я играл только один раз, - сказал обладатель рук. – и запел:

 Снова бред и снова ***-ня
Мне впадлу жить – доконали ме-ня
Разбить башку, оторвать себе ноги,
А потом смеяться и бежать по дороге

Не знаю куда – в преисподнюю или ад
А может в чистилище дадут мне под зад
На всё наплевать, лишь бы сбежать
От этой ***ни и спокойно поспать.

Проток потолок, прорвалась труба,
Мы скоро подохнем, нам скоро ****а.
Разрушатся мозги, разрушатся стены,
Отвалятся руки и вылезут вены.

Закипает внутри кровавая смесь
Выпадают глаза и я прыгаю в весь
С отвесной скалы в бесконечность лечу
И за всю ***ту я в аду заплачу.

Удавились политики своим же дерьмом,
Задержалась мысль в мозгу головном.
Блевотня вылезает из унитаза
Мне насрать на них всех – на любую заразу.

Высокие стены меня оградили
От всех бытиёв и мне окна открыли
Чтоб я в них пролез и не мог возвратится
Оставили водки, чтобы мог я напится.

Осто****ило всё, всё заебало.
Я скоро подохну от этого кала.

- Я же говорил, что не про любовь.
В двери постучались.
- Странно. А вы, ребят, двери закрыли?
- Закрыли и тебе того же желаем. Мало ли.
Сначала тихонько щёлкнул замок. И дверь открылась. На пороге стояли двое парней. На первый взгляд могло показаться, что они идентичны - те же чёрные туфли, натёртые до блеска, одинаковые длинные чёрные пальто. На обоих были галстуки. Щетина отсутствовала. Казалось, что и сами по себе они были удивительно схожи: черты лица, рост, строение тела. Один из них отличался от другого лишь чёрной наглазной повязкой. Оба синхронно улыбнулись парню, открывшему двери.
- Здравствуйте, - ровным, настойчивым басом молвил парень с повязкой на глазу.
Открывший двери стоял в недоумении и смотрел на одноглазого, попеременно пялясь то на его глаз, прикрытый повязкой, то на его обувь.
- А Вы верите в Бога? - продолжил он после короткой паузы, продолжая улыбаться.
- Что?
- Ни один дом никогда не построится без участия руки создателя. Как же наш мир мог построится сам?
- Какой ещё дом?
- Иегова - имя Богу нашему. Богу, что создал жизнь на земле.
- Ничего не пойму!
- Не волнуйтесь, для этого мы и здесь.
- В чём дело? Ты о чём? Может, зайдёшь?
Новоприбывшие переглянулись. Одноглазый повернулся к своему напарнику и что-то тихонько сказал ему на ухо. Тот в ответ кивнул и отошёл от двери.
- Так, ладно, - сказал одноглазый, - я тогда войду.
- Проходи, конечно!
Парень вошёл и прикрыл за собой дверь, оборвавши тем самым фразу, доносившуюся из коридора от его напарника.
- Кто там? - спросил женский голос.
- Да, сам теперь не знаю, - ответил открывавший двери.
- Свой! - радостно буркнул одноглазый и вошёл в комнату.
- О, Серый!
- Он самый. А вы что тут делаете?
- Пытаемся жить. Сто лет тебя не видел. Какими судьбами?
Музыкант до сих пор был растерян и вопросительно смотрел на гостя. После долгой паузы он, наконец, спросил:
- Серый, ты что, в секту подался? Совсем сдурел, да?
- Эх, ну я же не знал что в этой квартире окажитесь вы! Знал бы - не зашёл.
- А напарник твой как? - спросил хозяин квартиры, - он так и будет стоять в коридоре?
- Тупой, фанатично-догматичный тип. Пускай стоит.
- И кто же ты? Иеговист?
- Иеговист, но…не совсем.
- И давно?
- Пару месяцев.
- Нравится?
- Э-э-э...придурки! Нет, не в этом дело.
- Сам ты придурок! От кого уж не ждали такого.
- Да я бы вам объяснил, но... Вы ж... Ни в Бога, ни в чёрта, как говорится...
- Почему же, - с насмешкой ответил музыкант, - в динозавров верим. Правда, Кира? ...Вот видишь, правда. Кира верит и надеется на диплодоков, я поклоняюсь птеродактилям.
- Мы все здесь атеисты, - тихо сказала девушка. - не понимаю. Не.
 - Ничего вы не понимаете. Ладно, я рассажу.
Девушка сидела на подоконнике и грела руки, обволакивая ладошками пламя, стоявшей рядом, свечи.
- Дело в том, что для того, чтобы что-либо понять, нужно стать частью этого. При условии наличия огромного и неистощимого желание постигнуть это. Постигнуть и уничтожить, как в моём случае. Проще говоря, нужно знать своего врага в лицо. А я понял эту вещь ещё более оконкретизованную к моему случаю. Я говорю: «Мало знать своего врага в лицо – нужно стать его червЁм, проникнуть вовнутрь и паразитировать». Какой смысл вкладывать в слово «паразитировать» - немного иной вопрос. Я говорю о крайне радикальном и уничтожающем паразитировании. Собственно вопросом качества, методов воздействия я и занимаюсь сейчас. УЖЕ проникнув. Пока я собираю информацию, информацию из первоисточника, информацию изнутри. Я в центре событий. И если это ещё не ощутимо жертвой, то следующие шаги застигнут её врасплох. Иеговисты, пятидесятники, сатанисты, кришнаиты – всего лишь почва. По правде сказать, названные организации не есть моей окончательной целью. Есть организации интересней, притязательней, солидней. Добраться до них – нелёгкий и тернистый путь, в сторону которого я уже сделал несколько уверенных шагов.
- А для чего ты это всё делаешь? Или с чего начал? Один из них ненароком нагадил тебе под дверь?
- Что значит «ничего не сделали»? Что, обязательно переходить на личности? … Ничего не сделали. Ничего не сделали. Сделали! Сначала, кажется, что они пристают только лишь к прохожим на улице. Чуть позже, может, ты увидишь их у дверей своих соседей. Потом кто-нибудь из членов семьи внезапно и агрессивно заведёт за обеденным столом невнятную беседу, но замолчит и, обидевшись, уйдёт. И лишь бы ты только не сжёг все свои фото. … Одним только фактом существования на нашей земле, они тем самым смеются над нами. Америка, Европы – пожалуйста, плодитесь и размножайтесь там как хотите, мне до сих дела нет. На одно уродство больше, на одно меньше – картина та же, тот же холодный разум. Православная церковь – вот единственный оплот, существование которого я допускаю.
- Если человек дурак, то он и комендантом общежития станет, не то что сатанистом. Так, может, тебе стоило пойти в семинарию? Было бы больше толку.
- Да. Надо бы. Пойти в семинарию, закончить её, «осесть» в какой-нибудь церквушке священником, читать проповеди замаливающим предсмертные грехи старушкам. Это можно. Но это «можно» не действенно. Та православная церковь, что существует сейчас, давно требует кардинальных изменений. Мы обесценили церковь. А, может, церковь сама обесценилась. Все таинства, что осуществляет сейчас церковь для людей, для самих же людей – лишь обычай, старая дедовская традиция, не больше, чем забавное мероприятие. Сходить на Пасху посвятить яичка с мяском, позвать батюшку, чтобы помахал кадилом над трупом, нацепить обессмысленный крестик на младенца – всё это не более чем традиция. Раз в годок сходить поставить свечку из-за того, что у тебя, извините за выражение, «не встаёт». Или тихо шепнуть батюшке на ушко: «Грешен», - и услышать равнодушное «Прощаю», а после успокоится и ждать манны с небес. Не дождаться вам! Да ты должен стоять на коленах не меньше недели, чтобы вспомнить все те пакости, которые ты таскаешь за собой по земле. Всё это гавно, эту вонь. И реветь в три ручья, каясь… Всё это обесценено. А обесценено, потому что общедоступно. Никто не спрашивает тебя о твоих намерениях, о твоих размышлениях, о накопленных знаниях, когда ты ступаешь на порог храма – а стоило бы, так как чаще всего туда приходят для того, чтобы нагадить огромную кучу дерьма, и в прямом и в переносном смысле. Потому, всё это следует прекратить. А прекратить переменами. Как? Если мыслить абстрактно, то перенести церковь из центральных площадей за черты города человеческого. А на старом месте оставить лишь небольшую лавку, где можна будет получить доступ к первичной информации, информации «первого этапа». Этапа, который и должен ограждать путь к церкви, что в лесу, от «засранцев». Реформа православной церкви – это только первое, хотя и одно из самых главных, звеньев цепи.
- Серый, а…
- Подожди, дай договорить. По этому принципу, по принципу реставрации, реставрирования, действительных ценностей следует отнестись ко всем аспектам жизнедеятельности, включая слова, понятия, все мелочи. Чего стоит, распространившееся в неких кругах выражение «С Уважением». На первый взгляд, казалось бы, ничего необычного, ничего плохого в этом словосочетании. ДВА СЛОВА. Эти слова, что следуют в конце их обращения к едва знакомому человеку. Этим псевдо уважением они бросаются направо и налево, по умолчанию награждая вероятнее недостойного столь громким титулом. Большинство из них бросаются этим словом как бычками в унитаз. Я не говорю о пренебрежении, тем более изначальном. Ничего первичного, друзья! Нейтралитет, изначальный нейтралитет – вот то самое оно. И это только пример, который не единичен. Человеческие приветствия, эти лёгкие пустышки: «Привет», «Здравствуйте», «Здарова». Сколько раз в день вы вкладываете в них хотя бы презрение? На их месте должны были быть слова, которые передают человеку часть твоего тепла, доброжелательности, положительной энергии. Твоё искреннее пожелание «здравия». Нахер излишнюю проститутку-вежливость, и вообще, - всех проституток (во всех пониманиях этого слова). На костёр, как потомство ведьм средневековья.
Девушка встала с подоконника и села возле хозяина квартиры. Тот внимательно слушал рассказчика. Они тихонько перекинулись несколькими фразами. Рассказчик не утихал, и лишь взгляд его всё чаще устремлялся в окно. Темнело…
- Вот ещё один пример. Сто лет назад фотография была для людей чудом. Что сейчас? Ничего необычного, куча фотоаппаратов, куча фотобумаги, снимков, альбомов. В глазах мелькает, всё сливается в один расплывчатый образ, который не даёт тебе ничего. Бить по пальцам, отбирать фотоаппараты, бить по ногам, чтобы стояли ровно! Сложилось впечатление, что глаза человеческие перестали видеть действительное, а видят то, что хотят видеть. Я задаю вопрос (в том числе и себе): «Неужели нужно на время ослепнуть, чтобы прозреть по-настоящему?» Ладно, что ж. Уморил я вас своими бреднями. Хватит на сегодня. И не смотрите вы так на мой глаз – это всёго лишь эксперимент.
* * *
На стекле толстым слоем налепился лёд. Чрез небольшую щель, избавленную от влияния льда, видно, насколько скоропостижны объекты за окном. Зима всецело приняла бразды правления. Это замерзший, ссутуленный город мелькал за окном полупустого троллейбуса. Троллейбус остановился. Его двери ненадолго открылись, потом снова закрылись, так никого и не впустив. Кондуктор по привычке начал делать обход. Он медленно, покачиваясь, передвигается в заднюю часть троллейбуса, иногда останавливаясь возле одного из сидений, поворачивая голову. Но натыкается либо на лицо, которое безмолвно говорило: «Оплачено!», либо вовсе на зияющее пустотой сиденье.
- Оплачиваем, - сказал он парню не глядя.
Тот повернулся и увидел чёрную повязку на левом глазу кондуктора.
- Серый? – удивлённо спросил парень и положил листок бумаги, который держал до этого, к себе в карман.
- Доброго тебе здоровья, Макс!
- Ты работаешь кондуктором?
- Да. А что здесь такого?
- Может, присядешь? Давно не виделись.
Кондуктор присел рядом, выставив ноги вперёд, он сложил ладошки вместе и подышал на них.
- Что-то давно тебя не видно. Почему в «универе» не появляешься?
- Так меня выгнали.
- Как выгнали? Когда?
- В сентябре, как только обучение началось, так и выгнали.
- За что?
- Не забивай дурным голову, Макс. Рано или поздно – это должно было произойти. Это и случилось, правда, всё-таки немного неожиданно, но… что ж, – едва улыбнувшись, сказал кондуктор.
- Родители знают?
- Хм…родители? У меня уже нет родителей.
- Что значит «нет»? Как это нет?
- Всё очень просто. Настолько просто, что ты вряд ли поймёшь. Но, ладно, Бог с тобой! В один прекрасный момент, вместо того, чтобы пойти в «переговорный», в очередной раз позвонить домой, в очередной раз сказать это «привет! У меня всё хорошо» я просто выбросил свой телефон. Для них я исчез, и они для меня тоже.
- Не понимаю. Какого чёрта, Серж? Ты, бля, не думал о том, как им плохо?
- О! Хм… Не так плохо, как всем кажется. Думал конечно. Я не делаю необдуманных поступков. Во-первых: я не один в семье. Погоревали и успокоились, мне-то не знать свою семью. Не спорю – горевали, но и быстро забыли. Это всего-навсего эгоизм. Их маленький такой эгоизмишка, их жалость. Притом, жалость к самим себе. Страх.
- Их эгоизм? А ты не путаешь его со своим?
- Не приписывай сюда мой эгоизм. Здесь им и не пахнет! Я не понимаю их жизни, их целей – они моих. Все наши отношения строились на какой-то взаимо-непонятной любви, которой я до сих пор не могу осознать. Я спрашивал маму: «Почему, за что ты меня любишь?» Ничего вразумительного я не слышал. Говорил: «Подумай лучше» и давал время. Снова спрашивал, не только маму, а и отца, брата, сестру, родственников. «Просто так!» - это не тот ответ, на который я рассчитывал. Наверное, это привычка. Похожие чувства я пресёк и относительно школьных друзей. С ними было ещё легче, просто звонишь, говоришь, что все мудаки – главное, не забыть обосновать почему. И вот результат – ни друзей, ни подруг.
- И как ты дальше думаешь жить?
- Да как? Как и последние 3 месяца… Я работаю, у меня есть свой дом, есть достаточно времени на досуг, есть что покушать. Мне многого не нужно – дом, еда, книги, одеться во что-то раз в год. На это у меня хватает денег. А главное, что моя жизнь меня вполне устраивает. А дом на дачных участках купил у старой бабушки, которой она не была нужна. Свет, газ, вода, ремонт… Представляешь, а я ведь когда-то хотел огромный дом, машину, семью, престижную работу. Оказалось, что ничего из этого мне не нужно. Образование – да нахер то образование, которое они мне хотели подсунуть. Сейчас я сам могу выбирать то, что хочу знать. Жаль, что я этого не понимал раньше, когда рвался в университет. Корочка-диплом – да нахер её!
- А как секта? Ты продолжаешь во всём этом фарсе участвовать? Или в другом?
- Нет, пока нет, набираюсь знаний. Да и вообще, под устал я, хочу немножко покоя. Потом снова в бой.
- Слушай, Серый, а я давно хотел спросить. Что тебя так переменило? Ты ведь был обычным парнем.
- Ха, будешь смеяться.
- Почему?
- Потому что всё началось из-за девушки.
- Хи.
- Угу.
- Расскажешь?
- Интересно? Ладно, тогда начну с того, что её звали…
- Дай угадаю.
- На.
- Даша.
- Правильный ответ.
- Коварное имя.
- Ну, не то, чтобы коварное. Скорее роковое. Правда, это тоже не совсем «то» слово. «Роковое» - ближе всего, но… Вообще, я считаю, что прекрасные образы, образы богатые, невозможно описать не то, что словом, а и томом. Тот, кто просто говорит «я любил» - уверен, никогда в жизни по-настоящему не испытал этого чувства.
- А стихи? Многие из них действительно здорово передают всю суть. Стихи Блока, например.
- Я думаю, что об этом (как бы это парадоксально не звучало) можно поведать только молчанием. «Я тебя люблю!», а ты ей в ответ хмуришь брови и молчишь. Ха-ха.
- Не правильно! Нужно смеяться вот так: «Хи-хи!»
- Гы-гы.
- Это вообще рвота, а не смех. Учись смеятся!
- Шутка, что ты, в самом деле.
- Хорошо, её звали Даша. Что дальше?
- Её звали, и, надеюсь, зовут Даша. Мы познакомились с ней на курсах по рисованию, около года назад. Рисовать я так и не научился. Она была скромно одета, говорила тихо и ласково. Маленький такой, ласковый котёнок, который постоянно рисовал небо и ангелов. Мы встречались утром и пили чай возле этого подобия на речку, что недалеко от «Советской», кормили тамошних уток. Среди них был самый умный утк, утк-парень, который постоянно плавал в одиночестве. Даша называла его «Утка-Ницше» и кормила только его. Бегала за ним как сумасшедшая и смеялась, а он от неё гордо, но медленно уплывал, мол, не нужны мне ваши скудные подачки. И всё равно съедал весь брошенный ему хлеб. Даша говорила, что эта утка учёная и плавает в одиночестве для того, чтобы наблюдать за поведением «Четвёртого сословия (массы)». Потом мы виделись вечером, просто ходили по старым центральным улочкам города, болтали, смеялись, пытались рисовать вместе. И так день за днём. Такое вот кундеровское «счастье в повторении». Прошёл месяц, ещё несколько. Как-то утром, когда мы в очередной раз встретились чтобы выпить чая, я заметил, что она совсем уж не такая как всегда, а: молчаливая, грустная, - не та, не та. «Что-то случилось? Даша. Что с тобой сегодня?» - спросил я. Она сказала, что ничего, мол, просто сон плохой приснился. А когда мы разъезжались по домам, тихо, ненароком как бы спросила, верю ли я в Бога. Я сказал, что да, верю. Вечером я узнал, что она член какой-то там секты, название которой я давным-давно забыл. Единственное, что помню, так это то, что секты этой не существует. И то, что их божеством была 13-летняя девочка, которую они считали новой Девой Марией. Считалось, что она должна была родить нового Иисуса, нового Спасителя. Ну, она и родила! Вот, правда, родила она негра. Этого удара секта не смогла выдержать и распалась. Ума не приложу, как моя Дашенька могла поверить в этот фарс?! А самым потрясающим для меня стало то, что она выходит замуж. Ещё говорила, что ей запрещено выходить замуж за иноверцев, то есть за таких, как я. И убежала… Я звонил – не брала трубку. Её адреса я не знал. Так прошло два месяца. Мы с нею не встречались, не разговаривали, ничего… И как-то, поднявши трубку своего телефона, я услышал её голос. Даша приглашала меня на свою свадьбу. Естественно, я сразу психанул и решил не идти. «Мне нужно забыть её раз и навсегда», - говорил я себе. Говорил себе, что дура она забитая и тому подобные гадости. В итоге всё-таки пошёл. Не знаю почему, но я захватил с собою чекушку водки. Просто подошёл к киоску и сказал: «Дайте водки». Положил в сумку и пошёл. Знаешь, Рубенс, свадьба как свадьба, ничего в ней необычного. Естественно, там присутствовали только члены секты. Я, судя по всему, был «подмазан» Дашей, так что ко мне не возникало никаких вопросов. Мало-по-малу, в одно лицо, я попивал водку, потому, когда Дашенька попросила меня сказать поздравительное слово в голове моей уже изрядно шумело. Стою я, а в стакане моём самая что не на есть водка, а вовсе не «минералка», как все думали. В голове шум, голоса, все мило улыбаются. Я смотрю на Дашу, она о
на меня. Изо рта моего, без моей на то воли, вылетает какая-то речь, судя по реакции окружающих, довольно милая. Я смотрю на белое платье Даши, на её грустные глаза, на то, как спадают её волосы на красивые маленькие плечи. Она такая красивая, такая чистая, такая светлая. У меня волосы на голове поднялись, как я взглянул на сидящего рядом мужа – сидит и винегрет жрёт за обе щеки, сука. Смотрю и думаю, что Даша именно та девочка, что нужна мне, но она уже не моя. Не я муж! Не моя свадьба. Не моя жена. Смотрю на стол и вижу вилку, беру её в руки. «Я согрешил, - сказал я наконец, - я воспылал страстью к жене соседа своего. В Библии сказано: «Выколи глаз, которым возжелал ты жену соседа своего!»». Моя рука поднимается до уровня глаз, в ней вилка. Через мгновение я чувствую, как холод инородного тела проникает ко мне сквозь глаз. Мне немного больно, но, как мне показалось, только лишь из-за холода. Понятное дело, что я отключился. «Включился» уже в больнице, без глаза. Я думал, что Даша больше никогда мне не позвонит, но она позвонила, ещё через год. Позвонила и попросила стать крёстным её ребёнка. Я отказался. Через время поехал просто на него посмотреть. Приехал, посмотрел, побеседовал с Дашей. Приходит её муж, тот самый любитель винегрета. Муж видит меня и начинает бухтеть о том, что я им свадьбу испортил. «Убирайся прочь, сатана!» - кричит он мне, Даша его успокаивает… Спустя 15 минут Даша кричала, что не хочет меня больше никогда видеть, сидя возле лежащего на полу мужа. Я держал в руках окровавленную табуретку и думал: «Какая всё-таки у него паршивая кровь!».
- Он хоть выжил?
- Такие нас с тобой вместе взятых переживут, я проверял.
В и до того холодном троллейбусе стало ещё прохладней.
- Ладно, Серый, до встречи. Моя остановка. Надеюсь, мы ещё встретимся.
Они пожали друг другу руки и парень, что сидел у окна, выскочил через двери троллейбуса на землю города, окованного белизной холодного снега. Одноглазый окинул взглядом ещё более опустевший троллейбус, не заметив ничего интересного, потом подвинулся к окну и тихо сказал:
- Прощай! Прощай, Максим!