Визит в шахский дворец

Ко Дню Победы
Визит в шахский дворец

Галина Палинчак

В выходные дни в нашей тегеранской квартире иногда, изредка, бывали гости, которых мы, дети, ждали всегда с нетерпением. Особенно долгожданным и любимым гостем был Никита Фадеевич Кайманов, полковник, герой Советского Союза. Он был командиром воинской части. С отцом его связывали не только деловые отношения (отец, Пленков Александр Иванович, возглавлял РусИранбанк в 1940-1946 годы), но и настоящая мужская дружба. К тому же они были земляками, хотя и не в узком смысле слова, но все же… В их разговорах то и дело упоминались Горький, Казань, Киров, волжские просторы. Это их роднило и сближало. Звучали, конечно, и названия иранских городов, куда папа часто ездил в командировки – Тебриз, Бендер-Шах, Решт, Казвин, Мешхед, Исфаган… Недавно мне на глаза попалась карта расположения советских и английских гарнизонов в Иране в 1941-1945 году. К своему удивлению, я нашла на ней все эти знакомые с детства названия… Но что ж тут удивительного? Ведь на то и банк, чтобы финансировать свои воинские подразделения в оккупированной стране, операции торгпредства, организацию «Ирансовтранс» (она занималась перевозкой от Персидского залива к Каспийскому морю грузов, поступавших по ленд-лизу). А строительство железной дороги к Астаре на южной границе СССР? А завод по изготовлению автоматов, в возведении которого участвовали строгие, неразговорчивые молодые люди – инженеры, жившие в одном с нами доме? На это все требовались средства и, конечно, прежде всего валюта. Кстати, отец как-то взял меня с собой на этот оружейный завод, и мне даже позволили в цехе нажать на кнопочку какого-то пресса, который тотчас же тяжело обрушился на металлическую заготовку – и деталь пистолет-пулемета (так там называли эти автоматы) была готова. А в оборудованном звукопоглощающими материалами тире, где проверялось качество оружия, показали его в действии и даже дали подержать автомат в руках.
Словом, шла война, шла и за рубежом напряженная работа по обеспечению победы. Но люди оставались людьми, и превыше всего ценились нормальные человеческие отношения, дружба, семейное тепло…
Спокойный, вдумчивый, рассудительный человек, немногословный и скромный, Никита Фадеевич Кайманов был вместе с тем удивительно красив и с каким-то бережным вниманием относился к детям. Может быть потому, что своих детей у него не было, хотя они с женой Шурочкой, уроженкой Сухуми, об этом мечтали. С нею мы познакомились много позже, в конце войны, когда она смогла приехать к мужу из Союза.
Бывали у нас и майоры Руденко и Костомаров. Руденко, жаль, что я не помню его имени, после тяжелых военных испытаний казался даже страшным из-за невероятной худобы и бледности. В долгих серьезных беседах с отцом, видимо, шла речь об участии в боях, о положении на фронте. Жаль, что детям не разрешалось крутиться возле взрослых в такие минуты. Запомнилась только глубокая горечь в его словах: «Ведь погибают лучшие из лучших, цвет нации». Впрочем, прошло некоторое время, и я даже не узнала Руденко. Он уже не выглядел истощенным, а лицо покрылось крепким загаром, как и у других военных.
Именно на основе рассказов Руденко начали складываться мои первые представления об Украине. О белых хатках, о вишнях, о девушках, вышивающих прекрасные узоры.
– Я и сам, – говорил Руденко, – люблю вышивать. А вообще есть такие мастерицы – любую картину могут вышить.
– Как? – удивлялась я.
– А вот так, подберут нитки, посмотрят на узор – и вышивают гладью. Красота невероятная. Или крестиком расшивают сорочки, рушники – так у нас полотенца называют.
Так это меня тогда заинтересовало, так захотелось что-нибудь такое самой попробовать, что я приставала к маме до тех пор, пока она не купила канву, моточки ниток, придумала несложный узор, и я, с ее помощью, конечно, перенесла его на детали белой блузки. Сохранилось даже фото, уже послевоенное, но еще тегеранское, где изображено все наше семейство, а также чета Каймановых, и я стою там в этой самой блузке.
Когда приходили гости, после немудреной трапезы и непременного чая велись долгие разговоры – об известных присутствующим деталях встречи Сталина, Рузвельта и Черчилля и о провале происков врагов, но чаще – о разных житейских историях, об интересных книгах, о целых библиотеках, которые собирают любители-книгочеи. Можно собрать у себя дома целую библиотеку! Это было изумительное, завораживающее открытие для меня, ведь я тогда уже неплохо читала, а читать там было практически нечего, разве что газету «Правда», где я ревниво отыскивала информации о пионерах и школьниках, подписанные Еленой Кононенко, или журнал «Огонек» с его бесконечным шпионским детективом «Самолет не вернулся на базу».
Иногда играли в карты, бывало, Никита Фадеевич показывал какие-то сложные фокусы. Руденко заводил «Розпрягайте, хлопці, коней», и все подпевали, хотя всех слов поначалу и не знали. А мне представлялась та дивчина, у которой русая коса до пояса, а в косе голубая лента.
В тот год, когда кончилась война, в одно из летних воскресений все, кого я в этом рассказе упоминаю, встретились в посольском загородном парке Зэргенде, так его обычно называли, должно быть, по названию местности. Там было принято отдыхать от зноя в тени деревьев, у прохлады бассейнов. Ближе к вечеру, когда пора было возвращаться в город, Каймановы и родители с младшими детьми поместились в недавно купленном банковском "Крайслере" (до этого долгое время службу нес старенький ЗИС с горделивым флажком на капоте, объездивший чуть ли не весь Иран, да отчасти и Ирак – у отца были какие-то дела и в Басре), а меня и сестру Капу усадили в военный джип, в котором ехали Руденко и Костомаров. Джип вел солдат, возможно, азербайджанец, он же был и за переводчика.
– Где-то здесь неподалеку есть шахский дворец, – сказал Костомаров, полноватый мужчина в очках, внушавший окружающим невольное уважение своей широкой образованностью. – Очень бы хотелось на него взглянуть…
Майоры посовещались, поспорили немного и решили-таки попытать счастья.
Вскоре подъехали к воротам обширного поместья, окруженного очень высоким забором. На звуки автомобильной сирены вышло несколько служителей в белых простых одеждах. Начались переговоры, объяснения, просьбы. Видимо, уважительное отношение, почтительность просьбы, а тем более присутствие двух маленьких девочек в одинаковых красных платьицах (мне тогда шел десятый, а сестре Капе – восьмой год) рассеяло опасения, к тому же были извлечены реалы, и энная их сумма открыла нам вход в имение шаха. Конечно, сопровождающие шли рядом с нами. Водитель переводил их объяснения.
Оказывается, это один из многих дворцов шаха, не самый важный, в нем уже тридцать лет никто не появлялся – ни старый шах Реза Пехлеви, ни его молодой красавец сын Мохаммед, в пользу которого отрекся от престола отец накануне вступления в Тегеран Красной Армии. Но здесь все всегда готово к его приезду…(Смело пишу «красавец», потому что именно таким увидела я шаха в нескольких шагах от себя на трибуне стадиона во время футбольного матча, в котором за нашу команду играли такие знаменитые футболисты, как Хомич, Бесков, Бобров, Соловьев… Неважно, как кончился матч, как всегда, победила дружба, а потом толпа с противоположных трибун – широких бетонных ступеней, залитых беспощадным солнцем, хлынула на поле, вздымая тучи пыли – приветствовать своего шаха. А он, одетый в сероватый военный мундир, смущенно улыбался и отвечал на приветствия легким, очень легким движением руки)…
 Прохлада парка, запах самшита, роскошные клумбы, пышная зелень деревьев – какой отрадный контраст к зною каменистой пустынной местности, по которой только что пронесся пропахший бензиновыми испарениями джип!
– В этом парке, – звучит рассказ, – есть вольеры с тиграми. Сейчас они в клетках, но иногда… Иногда их выпускают в парк, порезвиться на воле. Конечно, за ними присматривают специальные люди.
В самом здании оказался не слишком большой круглый зал. Прекрасен был мозаичный пол, искрились отраженным светом стены, покрытые узорами из мелкой зеркальной мозаики. Нам позволили подняться на второй этаж, пройтись по окружающей зал галерее, заглянуть в несколько крошечных будуаров в форме усеченных секторов. Всюду диваны, роскошные ковры, мягкие подушки…
Как я теперь понимаю, это здание предназначалось отнюдь не для повседневной жизни, не для вершения государственных дел или дипломатических приемов. Скорее это было нечто вроде кратковременного приюта или танцевального павильона с удобствами для гостей. Но, может быть, я ошибаюсь.
Возвращались мы, когда уже стемнело. Дома родители из-за нас переволновались. Хотя мы с Капой, переполненные впечатлениями, не могли сдержать своих восторженных рассказов, между отцом и майорами произошел крупный разговор. Но, конечно, в достаточно сдержанных, дипломатических тонах. Помалкивал и хмурился Кайманов.
Это была последняя встреча с Руденко и Костомаровым. Примерно через неделю папа сказал, что на следующий день после нашего визита во дворец туда неожиданно примчался со свитой молодой шах… Больше мне об этом ничего не известно.
Могу добавить только, что в 1946 году, уже в Москве, в гостинице «Урал», что в Столешниковом переулке, мать с отцом, разговаривая о Нюрнбергском трибунале, задавались вопросом: «А прокурор Руденко – не наш ли это Руденко? Наш бы мог. Да нет, не тот, имя-то другое…». А какое было имя? Моя память его не сохранила, а спросить, увы, уже не у кого. Руденко и Руденко, поди знай, не довелось ли так вот пересечься в детстве со славным украинским писателем-правозащитником.
Галина Палинчак,
 1.05.07г., г.Ужгород.