Вы слыхали, как поют дрозды? Однажды в ГСВГ. ч1

 Ветеранам ГСВГ посвящается.

В армии принято называть людей по фамилии, например, Сержант Пеппер. Эта традиция завелась в Смольном институте благородных девиц, смолянки звали подруг исключительно по фамилии, а имен личных частенько не знали. Красные командиры, трофейно женившиеся на благородных девицах эту привычку оприходовали и распространили на всю Красную армию. С тех пор так и повелось, а если не верите, спросите рядового Пупкина.

 Разумеется, бывают исключения, в учебке под Новгородом, в военном городке «Медведь», писарем служил сержант Билл, для меня, конечно же, Билл Иваныч. Не стоит верить слезливым песням типа, - Я был батальонный разведчик, а он писаришка штабной… Должность штабного писаря уважаема и почитаема, особенно среди самих писарей. Только представьте, одно неловкое движение, и пишущая машинка делает тот самый выбор из списка выпускников учебки. И вот новоиспеченный младший сержант Атарщиков,призванный из Ленинграда, едет продолжать службу не в Осиновую рощу или, на худой конец, в Сертолово, а в ГСВГ, а нижестоящий по списку  Мочкин удачно попадает в Лугу. Кто не в курсе - это пару часов на электричке до Питера. 

 Отчего дрогнул писарский палец, с похмелья или тремор случился со стареньким «Ундервудом» по причине ветхости - сказать трудно. А может, пенсионер печатного дела, слывший непьющим, страдал из солидарности вместе с хозяином той же болезнью? Вот он и выстрадал - «дан приказ ему на запад».
Показная  трезвость приказа никого не обманет. В этом мире судьбоносные решения часто принимают за нас даже не опохмелившись.


В ГСВГ мне довелось послужить с парнем из Российской глубинки, личного, собственного имени его моя память не зафиксировала, не удержала, возможно, я его никогда и не слышал. А фамилия у него была для моего уха редкая, Дроздых. Впрочем, в  родном гнезде, пославшем  птенца защищать колхоз и отечество, добрая половина механизаторов расписывалась в зарплатной ведомости одноименной закорючкой, похожей на эту любопытную птицу.
В семидесятые годы прошлого века, очень популярной была песня про дроздов, может, кто помнит?
       Вы слыхали, как поют дрозды?
       Нет, не те дрозды, не полевые...
Поэт-песенник, Островой противопоставил певчим дроздам - полевых, видимо, имея в виду рябинников, их «безголосых» сородичей. Вообще-то в дикой природе есть несколько видов этого семейства, но в нашем реактивном дивизионе птица была штучной. Других дроздов больше не водилось, совсем, как на планете Маленького Принца.

К моменту моего прибытия из учебки он прослужил в Германии один год и, как раз изловчился принять каптерку, то есть стал каптенармусом взвода управления. Такие должности, как каптенармус или хлеборез в армии на дороге не валяются. Урвавшего такой кусок на срочной службе, можно было рассматривать, как стартанувшего в успех карьериста. Если бы на соискание должности каптенармуса в подразделениях объявлялся конкурс, а на соискателей принимались ставки, я думаю, на него никто бы не поставил ни пфеннига. Конечно, это была сытная, непыльная должность, в дивизионе было три батареи и один взвод управления, следовательно, четыре сладких местечка в каптерках, по-русски говоря, кладовых.

 В нашей части служили всего три грузина, соответственно, три батарейные каптерки занимали: Миротидзе, Барамидзе, Илуридзе, четвертая - во взводе управления, неожиданно досталось Дроздых. Хотя, почему неожиданно, грузины-то кончились. Правда, оставались еще армяне но они окопались при кухне. Как случилось грузинам попасться в армию, они не рассказывали, видимо стесняясь очевидной курьезности самого факта. Обычно, когда на гражданке морального «бичо» из Сакартвело спрашивали о намерениях послужить в армии, они отвечали,  как под копирку:

« Слушай, генацвале, так хачу отдать долг родине, кушать не могу, толко мама не пускает.
Мама, по-грузински значит папа, а маму принято называть «дэда» почти, как у нас дедушку. Смешные люди, эти грузины или вот еще, болгары, у которых «да» и «нет» наоборот. Столько путаницы в мире из-за таких народов, я уже молчу о шотландцах. Представляете себе выражение: «волочиться за каждой юбкой» в условиях шотландской пересеченной местности? Видимость ограничена нередкими туманами - тут не лишним будет вспомнить Высоцкого: - «…ты проверяй, какого полу твой сосед…»

Кто на самом деле не пускал этих грузинских сачков-уклонистов в армию, без бутылки
«Усахелаури» не разберешь, но поскольку вино это даже в Кахетии редкое, то придется поверить на слово. Эти легкомысленные «мамы», все-таки нашли в себе мужество оторвать от грудной железы своих ненаглядных «бичико» и отпустить их в жуткое место, под названием ГСВГ. Употребляя терминологию барышников, ипподромных депутатов и прочих лошадников, грузинские рысаки были явными фаворитами и должности в каптерках заняли, как будто были к ним с детства приписаны, а вот русский савраска пасся себе темной лошадкой и такой прыти никак не обещал.

 Тогда армия не имела еще той дурной славы, и служили в ней практически все, у кого яйца не были квадратными, как говаривал наш замполит. Соленым, смачным юмором, брутальными оборотами, перчёным словцом он задирал тонус «салагам», которые пребывали в трансе от «курса молодого бойца. Осторожно и бережно он приобщал этих жалких, выражаясь языком команчей, «пискунескусов» к братству взрослых воинов племени. Он утешал «зеленую поросль» задушевно и ласково, втолковывая им, что «те чудаки на букву «м», кто остался дома и предпочел трактор танку, все по самую жопу деревянные, и яйца у них квадратные. И девки об этом догадываются, и замуж за них не пойдут, а будут трепетно и верно ждать вас, сынки, чудо-богатыри». Замполит полагал, что доброе слово, вовремя сказанное, даже кастрированному коту поднимает тонус и добавляет пушистости так, что он уже не обижается за надругательство и членовредительство.

Если не врал верстовой столб напротив КПП - наш отдельный дивизион реактивной артиллерии систем залпового огня «Град» дислоцировался в бывшей Прусской провинции Померании, в славном городке Пренцлау, на дороге № 109, в 99 км. к норд-осту от Берлина.
Для нас отправной точкой его былинной славы послужила история полковника, то ли коменданта, то ли начальника гарнизона в первые послевоенные годы раненного выстрелом с городской кирхи. Истекающего кровью офицера доставили в стоящий на окраине полк САУ. Чувствуя, что умирает, полковник приказал выкатить самоходки на плац и бить по кирхе, наверное, в помутившемся сознании чудилось, что враг еще там. И саушки били прямой наводкой, пока не затих командир, и перепахали весь центр города. Во время редких вылазок я обратил внимание на новую застройку центра, далее же можно было увидеть остатки средневековой крепостной стены и старые дома.

После учебки нас, свежеиспеченных сержантов авиа мостом перебросили в ГДР, а дальше теплушками повезли по большому кругу. Дорогой контингент понемногу растворялся в городках и лесах восточных земель Германии, пока я не прибыл на станцию Фогельзанг. В окрестном лесу базировалась наша дивизия. Из дивизии в городок Пренцлау, где, исполчившись и ощетинившись огнедышащими жерлами «градов», стоял наш дивизион, доставил меня с оказией наш начштаба капитан Богданов. Мы выехали из Фогеля поздно вечером и дорогой охотились на всякую лесную и полевую живность, в изобилии населявшую местность.

То-есть охотился, конечно, капитан, мое участие ограничилось тем, что я передал ему ружье с заднего сидения. «Уазик» ходко шел по лесному бездорожью, фароискатель освещал местность справа. Когда рубиновыми бусинами на конце луча загорались две красные точки, раздавалось ба-бах, и водитель Неручий грузил добычу в машину. Внезапно что-то изменилось, машина понеслась быстрее, петляя по просекам, свет погасили. По обрывочному разговору впереди я догадался – погоня. Но, как ни всматривался в заднее стекло, ничего не заметил.С выездом на шоссе тряска прекратилась и машина покатила спокойнее.

 Все это было похоже на приключение и порядком взбодрило меня. На охоте до этого я был один раз в шестилетнем возрасте с отцом и компанией. Нашей единственной добычей стала тогда слегка подраненная дробиной в крыло сова. Мы ее подлечили, и она страшно ухала в нашем новом почти пустом доме.
О том, что будет, если нас поймают преследователи, я не думал потому, что был, как бы не причем, хотя кайф от охотничьего азарта получал сполна. Служба на новом месте начиналась не скучно, я стал участником стариной мужской забавы, косуля и три зайца лежали в машине, прикрытые брезентом. Когда я помогал грузить козу водителю Неручию, живое чувство причастности грело меня и делало, принадлежащим к древнему охотничьему клану.

 Поздно ночью после отбоя мы въехали в ворота КПП воинской части п/п 86705-А.Капитан Богданов сдал меня на руки дежурному писарю Гафурову, а тот определил во взвод управления дивизиона на должность командира отделения телефонистов. По воинской специальности я был радиотелеграфистом, а на погонах желтели две лычки младшего сержанта. Если использовать медицинское сравнение, то меня, как бы врача определили на должность фельдшера. Впрочем, зарплата не отличалась ни на пфенниг и там и там она составляла 25 марок.

 Осторожно, стараясь не разбудить спящих, я вошел в небольшую казарму с кроватями в один ярус. Света с улицы хватало, чтобы не натыкаться на сапоги с развешенными портянками и на табуретки с одеждой. Я поискал глазами, уже привыкшими к полумраку, свободную койку. В углу послышался смех, человек пять бодрствовали и, похоже, выпивали и закусывали за здоровье спящих сослуживцев.
«Старики»,- правильно сориентировался я в темноте. Кто-то поднялся и направился в мою сторону. Он подошел и блаженно улыбаясь, поинтересовался:

-Зема, никак на службу прибыл? Ух ты, целый сержант, младшой, прости, зема, не заметил. Ну, проходи, вон коечка, отбивайся.- Похоже, он ёрничал спьяну
-Да брось ты его, Бородавка, иди, уже нолито,- баритон из живого уголка звучал, властно и породисто. Глазастый Бородавка каким то образом углядел обручальное кольцо на моей руке и пьяно рассмеялся:

-Ух ты,женатик! Ну ты, зема, даешь, как это она тебя отпустила, от сиськи оторвала?

Зона и армия - места, где постоянно надо быть готовым к провокации. Особенно уязвимыми мы бываем, когда кто-то похабно и цинично пытается задеть наших любимых женщин. Легко сказать быть готовым, на деле всякий раз провокаторы застают врасплох наше сердце. Оно бешено сжимается и выбрасывает кровь толчками, стучащими в висках. Кураж пересмешника набирал обороты, он работал на публику, а меня держал за статиста, поэтому не брал в расчет внутренней борьбы, отражавшейся на моем лице Что победит слепая ярость или зрячее, рассудочное хладнокровие?
Меж тем он гнусаво и фальшиво запел что-то похожее на частушки:

       По райцентру шла и пела девка здоровенная,
       Сиськой за угол задела - рухнула пельменная.
       Опа, Опа Америка Европа...

-Бородавка, хорош горланить, придурок, щас дежурный по части припрется,- голос рокотал и уговаривал.
 Но Весельчак Бородавка готовился пойти вприсядку…

       Папе сделали ботинки, как в Европе на картинке,
       Папа ходит - руки в боки, в раскоряку по избе,
       Хлещет девок всех по жопе, попадает
       Папесде лали ботинки...

Чувствовалось, что затейливая частушечная спираль раскручивается и каким –то образом норовит зацепить меня.

-Эх, зема!
       Зачем оставил ты в тылу хорошую девчонку
       Кому доверил, ё-моё, пахать незавершенку...?

Мой тренированный кулак боксера удержался на минимально безопасном для пьяной морды расстоянии. Испуг выдают дрогнувшие глаза, и сам он вздрогнул запоздалой реакцией захмелевшего ротозея.
- Слышь, мужики, к нам борзого сержанта из Союза прислали, - наябедничал он.
-Брось, Бородавка, на хрен, иди сюда, завтра разберемся,- лениво рыкал тот же вальяжный голос крупного хищника. Мудрый Шерхан уговаривал зарывающегося Табаки.

«Сегодня драки не будет»,- расслабился я, но слухи о коварстве и дикости нравов в линейных частях, распространенные в учебке, заставили меня спать в пол глаза, вдруг накроют одеялом и устроят темную. Эти мысли во сне или наяву рассеяла команда «подъем», и так я дожил до рассвета. А завтра, то-есть уже сегодня, состоялся строевой смотр. Может, из-за него «вальяжный» решил не спешить разобраться со мной. Ведь случись мордобой с фингалами, выйти с ними на смотр, это была бы «борзость» не взводного, а гарнизонного масштаба, и могла закончиться не интересно ни для кого.

На смотре я неожиданно для себя оказался без эмблем в петлицах. У меня были эмблемы связи- «крылышки», так звали их в учебке, здесь же за ними закрепилось менее благозвучное, «мандавошки». Реактивный дивизион числился за богом войны - артиллерией, у всех в петлицах были скрещенные пушки. Выпендриваться эмблемами, напоминавшими местным острякам лобковую вошь - очевидная борзость. Впрочем, никакого нарушения формы одежды для связиста здесь не было. Но припереться на строевой смотр вообще без эмблем, да еще сержанту, командиру отделения - это был номер. Мой жалкий лепет командиру части полковнику Капустину был не интересен:

-Вечно присылают каких-то замудонцев,- посетовал он
«Это обо мне»,- догадался я,- эпитет был свежий на слух, этимология не совсем понятна, хотя корневая часть явно росла из гениталий.
Командир взвода управления, лейтенант Бабахало, такой же салага, как и я, за месяц до этого прибывший из училища, с сочувствием взглянув на меня, подсказал:
-Эмблемы продаются в магазине, на территории части.

В ГСВГ, как и по всей восточной Германии, в обращении были исключительно марки ГДР, а я их и в глаза еще не видел. Именно это прочел чуткий Бабахало в моих глазах. Отделив паузой первый, очевидно бесполезный совет, от второго, он прошептал:
-Зайдете после смотра в каптерку к Дроздам, попросите эмблемы, там должны быть.
Что за дрозды и с чем их едят, я не знал, но переспросить, как-то не решился.

В каптерке расположились трое. Здоровый амбал с сытым лицом сидел за столом в накинутом на плечи кителе с погонами старшего сержанта. Стол был заставлен стопками разной высоты, сложенными из сигаретных пачек. К лицу младшего сержанта, он сидел сбоку, приклеилось брезгливое выражение. На смотре я слышал, что его зовут Малащенко. Рядовой стоял у стеллажа с какими-то тряпками, этот последний и приветил меня:

-Ты, как заходишь, салага? Не научился заходить, как положено?
-А, как надо? Я слегка растерялся
-Стучаться в дверю надо, обапол*, усёк?
То, что надо стучаться, меня в детстве учили, но не во всякую же "дверю". Как, например, быть с платяным шкафом или с кладовкой? Если туда постучатся, могут возникнуть вопросы у доктора? И если ответ окажется неправильным, тогда уже перестукиваться вам предложат в больничке, где на настойчивый стук может выйти ратник в кольчужке и спросить: «Наши на Псков не проходили»?

 Я пришел в каптерку, то есть в кладовку, а в дверь кладовочки стучать чревато, это мы выяснили. Я же не знал, что в этом шкафу живут, да еще такие агрессивные каптенармусы. Конечно, так по полочкам у меня этот вопрос с кладовочкой разложен не был, но логика моих рассуждений ежику понятна.
Вслух же я спросил:

-Не понял, о-ба-пол это как?
-Да это ты, обапол,- процедил младший сержант, растянув губы, и опустив уголки рта..
-Ты чо приперся, чо тебе здесь, салага, надо? Сюда приходят только по вызову, ты понял?- Опять завел мочало туповатый хозяйственник в чине рядового. То, что он был хозяйственник, но не хозяин, было видно сразу. По тому, как он суетливо что-то перекладывал на стеллаже, как, облаяв меня, подобострастно, по-собачьи заглядывал в глаза амбалу и брезгливому Малащенко.

Инициативная группа во главе с вальяжным амбалом - старшим сержантом делила месячную пайку сигарет. Делалось это по принципу незабвенного Попандопуло из «Свадьбы в малиновки» или гусекрада Паниковского. Может, я сбил их со счета, но это вряд ли. Я не знал, полагалась ли мне пайка табачку, успел ли поставить меня на довольствие писарь Гафуров? Но раз я ходил на завтрак, и на меня было накрыто значит, на табачное довольствие тоже поставили. Табак стоит даже выше, чем провиант в армейской иерархии ценностей. Ведь даже « дружба дружбой, а табачок врозь», это же не на пустом месте. Я, забыл об эмблемах и задал вопрос о сигаретах:

-Тебе, зеленка, еще не положено,- продолжал настырно собачиться хозяйственник .
- Получка только через месяц…, я вез блок «Стюардессы», но пока добирался сюда, все расстреляли…, -попытка объяснить мое трудное положение курильщика натолкнулась на чувство юмора.
-У тебя «стюардесса», а у меня «опал»,- довольно ляпнул хозяйственник, очевидно сострив. Он укладывал стопки кальсон на полку и заржал, радуясь своей удачной шутке.

«Наверно хохмит»,- подумал я, раз такое дело значит, у человека есть чувство юмора, а это уже наш человек, с ним можно договориться. Тут я вспомнил про эмблемы.
-Лейтенант Бабахало сказал, что я могу взять эмблемы у Дроздов в каптерке.
-Передай этому лейтенанту по фамилию Охалабаба…, опять хохмит,- обрадовался я,-
что моё фамилие Дроздых.

-Дрозды! Дай ему эмблемы, с возвратом, а то взвод из-за него задрючат,- амбал переживал
за вверенное подразделение. Дрозды, что-то, ворча себе под нос, достал жестянку, и вынув из нее две пары скрещенных пушек, протянул мне со словами:
- Держи, пока ЗэКэВэ Зыков добрый и больше ушами не хлопай, потеряешь, хрен получишь. И запомни, салабон, для кого - Дрозды, а для тебя – Дроздых.
- Бери сигареты и вали,- Зыков был сама щедрость.

Я увидел, как Дрозды придвигает ко мне стопку с шестью пачками «Гуцульских». «Положено вроде двенадцать»,-я понял их систему дележа. Стопки по шесть - для салаг, по двенадцать - для прослуживших год, старикам - по восемнадцать и более, ведь были и не курящие, которым не давали ничего, но сигареты на них получали. Я взял придвинутую стопку, сверху положил такую же и повернулся к выходу.
-Зыков, ты видел? Ну, борзота,- истерично взвизгнул Малащенко.
-Ничего,- вздохнул Зыков,- борзянки порубает и все поймет.

Борзянки я не хотел, я думал, что эта «каша» мне не понравится. Примитивный лексикон каннибалов из племени Мумбо-юмбо понимать было не сложно, если бы не озадачивало обилие идиоматизмов.
«Замудонцы»,- удачно откопал я понравившееся местечковое словцо, мысленно повращал его на языке, такое терпкое на вкус и емкое по смыслу, но удержал на самом кончике, уже готовое сорваться и положил обратно в копилочку, до лучших времен, до дня гнева.

Птенцы из наших гнезд редко становились голубями, разве что подкидыши- кукушата. Характеры ковались одновременно горячие и нордические, и редкая драка обходилась без поножовщины. Молодежь мужского пола в спорте выбирала занятия единоборствами.
Я полагаю по прошествии многих лет, что подготовленному в духовно- волевом, в первую очередь, а так же в физическом плане парню, начало службы в нашей армии не казалось бы таким кошмаром.

По моим наблюдениям «санитарами леса», строго блюдущими кодекс «стариковской» чести, становились те, кому нормальные, крепкие ребята были не по зубам.
 Вот они и «выбраковывали» добычу из числа «увечных» и тешили свою садистскую страстишку. На моей памяти происходило в основном именно так, хотя не исключаю и тех случаев, когда критическая масса садюг, одновременно скопившихся в одном месте, становилась причиной трагедий и гибели хороших ребят.

Дрозды был на один призыв старше меня. Армейское летоисчисление игнорирует биологический возраст и оперирует такой временной единицей, как призыв. Не важно, сколько тебе лет, какое образование, жизненный опыт, наличие семьи, имеет значение только, сколько прослужил. Наш призыв и не наш, это продолжение нашего и не нашего двора и улицы, только в армии все гораздо серьезнее, здесь дворовые и уличные мальчишки играют во взрослых мужчин с настоящим боевым оружием в руках.

Их призыв был малочисленным:Дрозды, сержант Родаков из Алапаевска, хлопкороб Урманов из Ферганы и прибывший к нам в ссылку из дивизии экскодировщик Горобцов. Последний - личность колоритная, цыган-полукровка из Славянска, аферист высокой пробы, такого накодировавший в штабе дивизии, что Генеральный штаб раскодировать по сию пору не может. За водку, тушенку, сгущенку и прочую жидкую и твердую валюту он стряпал липовые отпуска, «присваивал» звания ефрейторов и сержантов, а также классность специалистам.

 Его пытались вычислить, но работал он на зависть Штирлицу и Лоуренсу Аравийскому. Погорел, как это водится по глупости и по жадности, затоварился выше крыши, да так, что уши торчать остались. Сослали его к нам в дивизион на перевоспитание, только такие сами себе песталоцци, а заодно, кого хошь перемакарят и пересухомлинят.

Дрозды и их призыв, отслужившие год, звались сытнее – «мослами». Таким же синонимом назывались куски отварного сала на толстой шкуре, поросшей длинной щетиной. Наш призыв, отслужившие пол года замызганные салабоны, с руками в коросте, как бы в насмешку носили гордо рычащее имя «тигры» Говорят, что пропасть не принято преодолевать в два прыжка. Что ж попробуем вместе с «тиграми» одним махом перескочить из заиндевевшего декабря в чирикающий май, где полуголодные полосатики превратятся в полусытых мослов.
      
Во дворе у казарм белыми свечами цвели каштаны, а это значит пора, пора стае дембелей, как перелетным птицам лететь в родные края на бортах поджарых «ТУшек» и упитанных «ИЛов». Проводили Зыкова, Малащенко, Бейтурганова, Бородавко, Бабакина…
«А я в Россию, домой хочу, я так давно не видел маму»,- плакал радиоприемник, и ныло сердце. Вроде бы не друзей провожал, но прощание получилось, добрым и искренним. Они, эти враз помолодевшие «деды» были не лучшей частью моей жизни, и вот они уходили, такие счастливые.

Эти бывшие ландскнехты, закованные в броню неуставных отношений, эти навозные жуки, жужжавшие о том, что и кому положено. Наконец они сбросили свои уродливые доспехи и хитиновые панцири и оказались обычными кузнечиками, стрекотавшими о благословенном дембеле, о весне и новой вольной жизни. Расправив крылья всех цветов радуги, безобидными букашками полетели домой, на восток, навстречу солнцу. Откуда приходит печаль и как поселяется в сердце? Вроде, не друзей проводил, кроме Олега Кротова, ни с кем из стариков не водил я дружбы, а вот взгрустнулось.

В конце мая пришла телеграмма, моя теща поздравляла меня с рождением дочери.
«Как дочери? Почему дочери?- не постигал я смысла текста. Как и многие молодые отцы до меня, я почему-то уверился, что у меня будет сын. В отпуск меня не отпустили. Кто знает, какими соображениями руководствовался подполковник Капустин? Может, он тоже надеялся, что у меня родится сын, будущий солдат. Иные военные, размышляя государственно, приходят к выводу, что рождение дочерей – потеря для армии, так сказать, брак производства.

       Следовательно, незачем бракоделов отпусками поощрять, зачем такому в отпуске куролесить, глядишь опять «брака» наделает, а нам потом его комиссовать, как многодетного отца. А может, ничего такого, а просто окаменело сердце старого вояки? Чем-то напоминал Капустин cичевого полковника, только без усов и люльки, а в остальном вылитый Голопупенко или даже Бульба. Впрочем, скорее всего, существовали лимиты на отпуска, обусловленные мотивами меркантильного свойства и блошиной экономией - зачем валюту на билеты кому попало тратить?

На моей памяти из нашего дивизиона ездили в отпуск только Миротидзе, Барамидзе и Илуридзе, все трое по семейным обстоятельствам. Обстоятельства были изложены на грузинском языке и грузинскими буквами. Печать Тифлисского градоначальника стояла на бланке винокуров «Самтреста», а подлинность подписей Ворошилова и Гиоргадзе удостоверял нарком Берия. Еще ездили в отпуск Ленинградцы братья Ищенко, но тут все было по- честному- отличники боевой и политической подготовки. Родители у них работали на карбюраторном заводе, вот и привезли они замполиту с оказией супердефицитный карбюратор на его «волгу». Такие карбюраторы, этого же завода, спустя лет двадцать аж из Америки перли, в кино про ментов показывали.

Бывалые люди уверяли меня, что ради такого дела, как рождение ребенка положен отпуск, и я настроился. Когда же меня бортанули, расстроился и обозлился на отцов-командоров и решил, как говориться, «забить» на службу. До этого момента я старался служить исправно и достойно. В дивизионе кроме меня не было других выпускников учебки связистов, то-есть классных специалистов, прилично работавших на ключе. Для наших нужд, сказать по-правде, это было, конечно, лишнее качество, у нас использовался только радиотелефонный режим.

Радиостанция Р- 108м, «времен Очакова», позволяла работать в режиме: «Волга, Волга, вижу тебя хорошо, но не слышу». В наших войнах, переговариваясь в эфире, мы «хитроумно» маскировали танки, называя их коробочками, а градовские снаряды огурцами. Командир по традиции назывался «первым», начштаба -«вторым». Достроить дальше этот секрет Полишинеля мог, кто угодно. Натовских слухачей от наших «огурцов» наверняка пробирал понос, они складывали это в наши «коробочки» и несли на анализ в буржуинскую санчасть к «шишнадцатому» Вот такие шедевры шифровки случались у закодированных секретчиков ГСВГ. Помните старый анекдот? Упившийся Василь Иваныч спрашивает Петьку: «Ты меня видишь? -Никак нет, Василь Иваныч. - И я тебя не вижу, Петька, чуешь, как хорошо мы с тобой замаскировались».

Кроме хорошего знания матчасти я обладал уникальным достоинством в среде телефонистов и разных других связистов, я говорил по-русски. Из того, что события разворачивались в Германии, не подумайте, что языком межнационального общения служил язык Гете и Шиллера. Просто Турпаев говорил по-казахски, Мирзакубов по-каракалпакски, были еще знатоки фарси и тюркских диалектов. Возможно, они читали в подлиннике Омара Хайяма и Низами, пели Полада Бюльбюля оглы и декламировали Расула Гамзатова в придачу. Но когда они слышали команду «прицел», они дружно приседали, а после слов «угломер» и "колематор", с трудом подбирая слова, умоляли «на маму не выражаться».

       Уникальность и незаменимость штука сама по себе не плохая, но со мной иногда играла злую шутку. Во время стрельб сменить меня за радиостанцией, практически было некому. Я передавал команды Капустина с КП на огневую, откуда изрыгали длинные светящиеся «карандаши» драконоподобные «грады». С позиций ответно интересовались, как легли огурчики? Как-то после интенсивного обстрела воображаемого противника, какого ни будь фрица или сэма, командир вошел в раж и уже добивал поверженного врага, когда я осторожно намекнул, -разрешите отлучиться по маленькому.

Капустин, раскрасневшийся в пылу доброй сечи, а может, принял фронтовые 100 грамм, выпучил глаза. Он смотрел на меня и не понимал, а когда понял, что я хочу…, ну на минуточку…, подсунуть ему каракалпакский ретранслятор, Мирзакубова, заорал:
-Ссы в сапог!
Раз такая баталия, пришлось подчиниться и воспользоваться сапогом Мирзакубова, вот такие горячие денечки случались в нашем реактивном хозяйстве. Жаль, конечно, что так и не удалось послушать Мирзакубова, об его «огурцы» с «коробочками» уж обломали бы зубы в центре дешифровки в Пентагоне

Когда я обиделся и забил на службу случай свел меня с Чириным и Заднепровским. У них была репутация отъявленных пьянчуг. Репутации в армии, как и на гражданке на поверку часто оказываются дутыми. Слухи об их пьянстве вырастали из их же собственного извращенного тщеславия, просто им хотелось не так выпить, как попасться. -А в чем здесь навар?- спросит умеренно пьющий член профсоюза и будет прав, навару нет, зато какая слава.

Первыми лаврами, заслуженно увенчавшими триумфаторов, были трофейные бутылочки с пивом «Пилс». Им пришлось разбить все 64 штуки, одна об другую на дивизионной помойке, на глазах выстроенного личного состава. Ровно столько поместилось в солдатские вещмешки, захваченные на всякий случай туристами Чириным и Заднепровским, в ночную экскурсию на городской пивоваренный завод. Сторожевая немецкая овчарка, спускаемая с цепи на заводском складе, познакомившись с «Руссо туристо», в дальнейшем при виде человека в советской военной форме моментально скрывалась в будке и жалобно скулила. Легенда рассказывает, что подросшие и возмужавшие овчаркины дети, унаследовав службу на мамином пивоваренном заводе, из советов старушки усвоили такую же реакцию на звук русской речи и преобладание в одежде цвета хаки.

Когда по команде Капустина Чирин с Заднепровским собственными руками уничтожали нелегитимную добычу, мощная волна хмельного духа валила с ног шеренги бойцов со сведенными от тоски челюстями.
«И я там был, мед, пиво пил, по усам текло, а в рот не попало»,-думал я вместе с остальными созерцателями уникальнейшей показательной экзекуции. Похитители хмеля умели скрытно перемещаться в пространстве без компаса и карты на зависть выпускникам секций спортивного ориентирования. С охотничьим чутьем добычи у ребят был тоже полный порядок, но провалы случались регулярно.

 Зная все потайные тропки и подходы к злачным местам, на местном наречии гаштетам, на обратном пути они обычно нарывались на засаду. Бойцы, конечно, оказывали сопротивление превосходящим силам противника, в количестве пары подгулявших прапорщиков. Возвращались прапора из того же злачного места, но, не маясь пьяной солидарностью, скручивали буянов и доставляли в расположение части. Дальнейший алгоритм событий заключался в водворении нарушителей в комнату №13 караульного помещения, служившую местной гауптвахтой.

 На этот раз случай, в лице замполита, распорядился так, что в тринадцатой уже сидел я. Мне инкриминировалось злостное и систематическое нарушение Устава караульной и гарнизонной службы. Заступая в наряд дежурным по КПП, я моментально уединялся в каморке за стеной в обнимку с топчаном. Замполит любил вечером по дороге домой лицезреть дежурного по КПП, подобострастно провожающего начальство на отдых. В мое дежурство у калитки сиротливо отсвечивал салага-дневальный с большими затруднениями в языке.

Доложить международную обстановку любознателному Дусту он, понятное дело, стеснялся, и тот за удовлетворением бросался в каморку, где и заставал безобразие на топчане. Охота на снулого дежурного повторялась каждый раз, когда я заступал в наряд на КПП. Замполит заводил запиленную пластинку о долге, чести, родине, далее следовала суть, несколько слов от души и по матери, и он сажал меня в комнату №13.

 Караул у нас был сержантским, то есть начальником караула и разводящими заступали сержанты-срочники. Отсутствие офицеров в караульном помещении облегчало узникам тяготы заточения. Естественно, что все постройки в нашем гарнизоне, отличались немецкой добротностью, и караульное помещение еще выигрывало тем, что внизу располагалась кочегарка. Ласковое тепло сгорающего бурого угля марки Rekord щедро грело деревянный пол узилища.

Если набросать бушлатов или шинелей да иметь хорошую книгу и усиленный паек, можно было по сходной цене продавать койко-место в этом санатории.
 Мой земляк, почтальон Хазриев, кумык из Буйнакска, по пути на почту приносил мне батон и бутылку молока, а на обратном пути, относительно свежие газеты и журналы. Прессу я читал частенько раньше замполита. Я даже делал вырезки из журнала «Новое время» в музыкальной колонке под рубрикой «Отвечаем молодым».

 Однажды я примерился было вырезать колонку со статьей о группе «Led Zeppelin». Под рукой не оказалось ножниц, и я с варварской аккуратностью вынул двойной лист, сложил и сунул в карман. Вечером я заступил в наряд дежурным по батарее и отправил дневальных на заготовку в столовую. Сам же подменял их, стоя напротив входной двери у тумбочки, в расположении батареи. Замполит в отличие от остальных офицеров имел манеру прокрадываться в подразделения с приложенным к губам пальцем. Сей жест, должен был означать: «не кричи, не поднимай шума!».

Обычно дневальный или дежурный за него, при виде входящего старшего начальника должен орать «Батарея смирно». Если сделать это достаточно громко и чуть заранее, то народ, борзевший в ленинской комнате, чистя там сапоги или покуривая цигарку, имел шанс успеть сгруппироваться. Кто же не успевал, тот в панике проглатывал свой дымящий хабарик. Замполит имел эту слабость, накормить голодного, с пылу с жару тлеющим табачком. Но, несмотря на эти его дерзкие рейды по тылам, любителей нагадить в заповеднике коммунизма на «ум, честь и совесть нашей эпохи» не становилось меньше.

 Дуст тоже не сдавался, и вот в очередной раз он заходил с тыла со своим дурацким пальцем Конечно салага- дневальный, а других не бывает, был бы парализован этим перстом, прижатым к губам и гипнотическим взглядом матерой анаконды, но, как говорится, и на старушку бывает прорушка»:

- Батарея, Смирно!- Гаркнул я во всю мочь.
«Вызываю огонь на себя!»,- такую команду подает на огневую окруженный врагом корректировщик-смертник. Этим смертником стал я - таких подлянок Дуст не прощал:
-Что это у вас оттопыривается в кармане?- Повел атаку оскорбленный замполит, будучи уверен, что сейчас конфискует у меня карманную потешку, польскую авторучку – телевизор с порнографическими картинками. Запустив руку, он вытащил тот самый листок из «Нового времени» и обрадовался ему, как, бывало до революции, жандарм радовался обнаруженной прокламации.

 Постепенно лицо его меняло выражение от мстительно-радостного до разочарованно-удивленного. В листке оказались материалы Хельсинского соглашения по безопасности и сотрудничеству в Европе. Маленького «слоника», той самой колоночки с “LED ZEPPELIN” бдительный Дуст не усек. Первый раз я удивил его на политзанятиях, легко отыскав на карте, невидимым градом Китежем прикинувшуюся Москву, до меня это редко кому удавалось. Второй - когда дешифровал загадочные телефонные позывные, наш - «пахналит» и, разведбата – «кабинда».

 Случайно слоняясь по карте, наткнулся на эти островки цивилизации, небольшие городки на «черном» континенте. Этот раз был третьим. Не без доли уважения он спросил меня, действительно ли интерес к материалам Хельсинки заставил меня испортить казенное имущество, и я смиренно склонился. Повинную голову меч не сечет, мы оба это понимали. В целом, не одобрив варварства, замполит разрешил мне пользоваться библиотекой во внеурочное время

Оставим на время злокозненного Дуста для ближайшего знакомства с Чириным и Заднепровским. Они были из соседних батарей, и до встречи в каземате мы практически не сталкивались. Моим долгом было на правах хозяина помещения и старожила оказать возможное гостеприимство. Я поделился своими припасами, мы скоротали вечер и отошли ко сну. К обеду меня выпустил Капустин, нужно было готовить радийную машину к КШУ (командно штабным учениям), заниматься зарядкой аккумуляторов радиостанций и прочими профилактическими мероприятиями. Помните хитрого кролика, который умолял?
«Делайте со мной, что хотите, только не бросайте меня в колючие кусты».

 Я тоже мог бы сказать замполиту:
 «Делайте со мной, что хотите, только не сажайте в «тринадцатую» В моей тюрьме не ощущалось несвободы, я проводил вечера за хорошей книжкой, лежа на куче шинелей, с хлебом и молоком, разве в батарее можно было так кайфовать? За два года человеку просто негде уединиться, везде тебя окружает куча неприкаянных салабонов. Поминутно раздаются команды «подъем», «отбой» « строиться в коридоре», и так без конца, день за днем этот сумасшедший муравейник. Здесь же - тишина, чисто, тепло, и знаешь наверняка, что ближайшие 12-24 часа жизни принадлежат тебе, ни одна собака тебя не побеспокоит.

Конечно, Дуст не был столь наивен, чтобы совсем не просекать ситуацию, но единственным по настоящему страшным наказанием была гарнизонная гауптвахта. Порядки, заведенные тамошним начальником, с внешностью упыря и наклонностями садиста, были по-своему оригинальны и отличались изощренной выдумкой. Самой невинной его проделкой была отправка узников на земляные работы. Лопат всегда было на одну меньше, чем желающих потрудится, кому не доставалось шанцевого инструмента - недостачу компенсировали добавкой пяти суток ареста.

Но для того, что бы упечь человечка в этот замок Иф надо было проставиться, три гросс фляшен – больших бутылок с немецкой вонючей водкой, против кандидата на новоселье. По безналу водку не купишь и человечка на «губу» не сосватаешь, а за свои-то кровные, что с хрустом легли в карман галифе, и ласково греют ляжку, любой удавиться. Вот так и жил, не тужил я под обещания все-таки найти метод, когда возьмут меня под белы ручки, и отвезут в теремок-невысок, где по стенам сочится вода и температура зимой и летом одним цветом. И сяду играть я в шахматы с упырем-начальником, конем пойду, коня потеряю, победу добуду - себе на беду, а поддамся поганому - новый срок мне окаянному».

А пока до дня гнева, до часа Х сидели три товарища в «одним и тем полке» в комнате с несчастливым номером и были почти счастливы. Ведь счастье, если верить герою фильма «Доживем до понедельника», это, когда тебя понимают. В совместном сидении в заточении есть доброе зерно. Притом, что условия в зиндане курортные и нет нужды в уголовных прихватах, узников может соединить добрая дружба. Мы решили отметить мой близкий день рождения на свободе в приличном месте типа гаштет.

 Близлежащие гаштеты «Лесной» и «Фенкенкруг» усердно посещались офицерами и прапорщиками гарнизона. Судите сами, два танковых полка, разведбат и наш дивизион на два гаштета в радиусе 2 км. - нагрузка солидная. До городской жизни было около этих 2 км, и совершать обратный марш-бросок по пьяне и по-темному господам офицерам было в лом. Вот они и засидели наши два гаштета словно мухи, попасть туда можно было только с заднего хода. В складском помещении сын или дочь хозяина могли отпустить товар на вынос, но эта тропа алкашей нас не интересовала.

 Достать выпивку не проблема, а посидеть, а поговорить, чтобы по человечески, ведь человек родился. Исходя из подобных соображений, решили найти в городе тихий уголок. Оставалось как-то решить проблему времени, они ведь строили личный состав каждые пол часа, и надо было найти вескую причину от построений и пересчета голов увильнуть.
Зона моей ответственности, как командира отделения связи включала телефонную линию связи с дивизией, воздушку на старых гнилых столбах длиной около 60 км. Ветром частенько перемыкало провода и валило столбы. Бригада из двух человек на старом велосипеде со свалки, выезжала в ближний рейд и на разведку, а в дальний - снаряжался Газ-66 с усиленной бригадой.

 Еще существовала селекторная связь постов с караульным помещением. Секретным кабелем воинские части соединялись с «Центром», откуда мог придти сигнал. По этому сигналу, допустим, «Звезда» дежурный по части вскрывал конверт из сейфа с этим названием. В нем содержались инструкции для данной воинской части на предстоящий маневр. Самым страшным слыл конверт «Желтый ветер», по слухам в нем содержались инструкции на случай ядерного удара. Все коммуникации проходили через разветвленную систему подземных ходов, соединенных с теплотрассами, под нами был целый катакомбный город.

 Можно было пройти под землей и вылезти из люков теплоснабжения или канализации в любом месте в городе, даже в таких интересных точках, как пивной и сахарный завод. Катакомбы эти, скорее всего, строились в разное время, старые коридоры были из кирпича, а те, что по новее - из бетона. Прекрасно сохранившаяся наскальная роспись, выполненная неандертальцами третьего рейха, о чем-то предупреждала бодрящими «Ахтунг», но смысл остального ускользал от нас, прячась за черные свастики.

В нашей радиомастерской, вспорхнувшей на мансарду казармы, хозяином которой я остался после дембеля Олега Кротова, обнаружилась карта-схема катакомб. Она лежала в тайнике, открытом совершенно случайно и была начерчена, тушью на листе добротной тонкой бумаги с пояснительными надписями по-немецки. Интересно, кто и когда оставил нам эту дигерскую грезу? Комутацинные колодки и щитки связи, находились вместе с кабелями в этом подземелье, подобраться к ним можно было, спустившись в люк в автопарке, либо у караула. Нам частенько приходилось этим заниматься, прозванивая линию. Никакого внимания, никто на «детей подземелья» не обращал. Ну, про пути все более, менее ясно, теперь о способах.

По заданию начсвязи дивизиона лейтенанта Коренева, красавчика и холостяка, мне иногда случалось умышленно разъединять, какую нибудь второстепенную линию в офицерский городок или на свинарник, или воздушку в запасной район (место передислокации по тревоге). Молодой лейтенант неприкаянно маялся от безделья и миниатюрности жизненного пространства. Мне снились изумрудная зелень холмов и белоснежные шапки гор, а он частенько мурлыкал со сна себе под нос "Ах где вы, где вы, девки толстожопые...? Словом, мы оба были романтиками, но мой сон был далеко, а его в немецкой деревне Гольмиц, близ нашего запасного района.

В нашем доме офицеров кино показывали, а с танцами, во избежание эксцессов, было хуже, девушки практически все были замужем. В Гольмице был хороший гаштет с музыкальным автоматом, а в выходные - живая музыка и танцы. Никаких любовных историй, просто хорошему танцору Кореневу ничего не мешало танцевать, ничего, кроме занудного распорядка. Несколько раз, инспектируя линию связи, мы как бы случайно заходили на огонек, он угощал меня пивом, а сам приглашал потанцевать, какую ни будь фрейлин или фрау. Похоже, возраст не имел для него значения, человек просто хотел потанцевать и что бы не бодали его ревнивые поддавшие прапорщики.
 
Урок саботажа был усвоен, но на этот раз лейтенант Коренев не прикрывал меня с тыла, и действовать приходилось на свой страх и риск. На этот раз мне пришлось лишить связи четвертый пост. Логика была простая, отключать, возможно, малозначительные объекты, типа свинарника. Но из-за блажи свинарей пообщаться с кем-нибудь, кроме хрюшек, по телефону, не станут вызывать ремонтную бригаду в ночное. Четвертый пост у совместного советско-немецкого магазина «Дружба» был выбран мной по причине несерьезности, он выставлялся исключительно ночью и охранялся, по сути, без оружия, только штык-нож, и все же, это был пост.

 Заступивший начальником караула сержант Алсубаев потери связи с постом не замечал. Время уходило, ничего не оставалось делать, как «случайно» заскочить в караульное помещение и «случайно обратить внимание Алсубаева на связь. Я играл с Алсубаевым, как на рыбной ловле.
-Ну, давай пока ты здесь, посмотри, что там сломалось,- клюнул Алсубаев.
-Ничего не сломалось, видишь, пульт работает, сигнал есть, лампочки горят,- успокоил я его

-А вот эта не горит, видишь, с четвертым постом связи нет,- наседал начкар.
-Это отсюда не сделаешь, надо идти к селектору, может кнопка сломалась или обрыв,- я ждал когда он заглотнет наживку, но пока не подсекал
-Ну, давай вместе сходим, я заодно посты проверю,- он заглотнул .
-Не, скоро отбой, если обрыв, полночи прозванивать, пока найдешь, давай завтра с утра. Все, пора, подсечка!

-Я позвоню дежурному по части, тебя все равно вызовут, через два часа надо караульного выставлять, всю ночь без связи я не могу,- он уже трепыхался, вытащенный из воды.
-Ну, звони,- я с деланным равнодушием положил добычу в подсачник.
Вызов дежурного по части врасплох меня не застал:
Задача понятна, когда сделаете?- Спросил старлей Титаренко.

- Товарищ старший лейтенант, отбой же скоро, по времени можно полночи провозиться
-Ну и возись
-Я с наряда сменился, спать хочется, отдыхать положено по уставу.
-Знаешь, что положено? Да хоть всю ночь…, надо сделать, бери помощь, людей, сколько надо я дам. Ну? Он вопросительно смотрел на меня.

-Ладно, возьму Чирина и Заднепровского, хватит двоих…, надо бы переодеться в х.б. - там грязь такая. Когда сделаем, если отдыхать будете, я специально докладывать не буду, мы сразу в душ и в койку, а связь появится, вам или помдежу Алсубаев сам позвонит,- я сдался на важных для меня и вполне приемлемых для дежурного условиях
-Ну, давайте, скоренько переодевайтесь, утром я передам, чтобы вас по подъему не будили, спите, хоть целый день, только связь наладьте.

«Услышав от Алсубаева, что связь есть, Титаренко сразу про нас забудет, а ночью, завалится и будет давить топчан, сотрясая дежурку храпом. Помдежу гад не даст сомкнуть глаз всю ночь»,- Я ходил с ним в наряд помощником и размышлял так, зная его повадки и, выстраивая план-прогноз на ближайшее время.

Колодец у караульного помещения подходил для погружения в недра больше других. Недалеко от трапа в тоннеле висел на стене коммутационный щиток с нужным проводком. Пробираясь мимо, я заколебался - подключить на обратном пути было бы логичней, но возвращаться этим путем не хотелось, все же некомфортно переть шахтерами по штрекам и штольням после праздника. Мысль показалась мне правильной, отвертка заскрипела, поджимая проводок винтом.

-Да будет свет сказал монтер и жопу фосфором натер!- Жизнерадостно сострил Заднепровский, подсвечивая мне фонариком.
-Зачем ты сейчас-то подсоединил, лучше на обратном пути, чурка Алсубаев позвонит дежурному..., - Чирин хотел развить причинно следственную связь и выдать свой план-прогноз на действия вольных и невольных участников интриги.
-Ты на обратном пути лыка вязать не будешь, сунешь не туда, и без фосфора задница засияет, как торшер. Заднепровский развил сюжет о находчивом монтере, подключив к теме Чирина и, выдвинув весомый аргумент в пользу моего плана

-Ну, позвонит, что дальше? Поверка прошла, отбой, что Титаренко нас искать по казармам пойдет? -В такой сценарий я не верил, а Заднепровский знал Титаренко, как облупленного.
-Не, хохол не пойдет, он уже наверно давит. Мы же и в душ можем пойти, и в каптерку переодеться, чо он будет везде шариться? Не, не пойдет. Ну, чо порыли?
И мы порыли.

 Минут через пять вылезли на железнодорожной станции Форштадт-товарная и подошли с тыла к гаштету Фенкенкруг. Ребята предложили стартануть помалу, чтобы идти веселее. Заход Заднепровского получился удачным лишь относительно. Он взял три бутылки немецкой бормотухи «Домино» а ля вермут, но зачем-то нырнул в сортир, где разговаривал с унитазом захмелевший прапорщик.

Увидев бойца, разговорчивый прапор подобрался, замычал и вцепился в него, У Заднепровского руки оказались заняты и он приласкал бодливого бычка бутылочкой, в аккурат промеж рогов. Тот успокоился и дальше спорить с Заднепровским не стал, а решил лучше попугать унитаз. Наш тореадор с двумя бутылками выскочил с заднего хода и, сетуя на скотину прапора, доложил о потерях.

-Ты чо, баклан, в сортир поперся, тебе чо леса мало?- Не понял Чирин.
-Да хотелось культурно на унитазе посидеть, я в такой горшок давно не гадил,- оправдывался Заднепровский.
-Вот ты и нагадил, сволочь,- Чирин был расстроен осечкой на старте,- ты его хоть не пришиб?
-Он же прапор, ничо ему не сделается, бутылка полная, сразу вдребезги. Пустой опасно, согласен, а полной…, меня в поселке на танцах сколько раз… и хоть бы хны. Не ссы, Чиря, прорвемся.

-Вот дурак, прапора уделал…, он теперь заложит и кранты,- Чирин здорово сдрейфил
Не, не заложит, он и так только мычал, а я ему рога поотшибал в добавок с памятью. Не знакомый какой-то прапор, может, командировочный.
Для того, что бы отогнать тревожные мысли необходимо было по рецепту плюшевого медведя подкрепиться. Подкрепившись роскошным напитком «Домино», Чирин заметно повеселел, а Заднепровский даже исполнил редкую арию: «Доминооо, доминооо, кто-то слямзил шестерочный дупель»…. Песня, хотя и не строевая, уширила шаг, добавила пороху, и мы выскочили к неоновой вывеске с названием «Парк-отель»

Внутри все было очень уютно, за столиками, потягивая пиво, сидели несколько немецких солдат в серой униформе, За барной стойкой гарцевала грудастая фрейлин
–Ух ты, ушастая,- громко вслух восхитился Чирин,
-Вас? Переспросила барменша.
-Я, я, натюрлих, и вас, и нас, и Ваньку в правый глаз, с такими ушами и плохо слышишь?- Нагло удивился Чирин.

Мы невольно заржали. Если бы даже она владела русским, вряд ли она поняла солдафонский юмор. Игра Чирина в этом и заключалась, да и товарищей развеселил.

-Аллез, ист гешлоссен!- Фрейлин за стойкой хоть и не поняла, но сообразила, что «руссишен швайне», развеселились на ее счет, и у нас перед носом закрывала лавочку. Подкрепившись, Заднепровский становился другим человеком и этот другой был страшно обидчивый:

-Значит нам нельзя, а этим фашистам можно,- он кивнул на мирно оплывавших хмелем «гансов» Кто-то что-то рассказывал, остальные негромко смеялись, но при слове «фашисты» смех стих и они насторожились:

-Вир зинд нихт фашистен, абер ди дойчен золдатен,- запротестовали они
-Если не фашисты, тогда наливай! Резонно распорядился Заднепровский.
«Остапа понесло»,- мелькнул в голове книжный штамп. На самом деле, никакого Остапа среди присутствующих не было, если только среди немцев. Но Заднепровский был. Сложно сказать, при сколь здравом уме, но при твердой памяти он вспомнил контуженного на фронте дедушку, и родной хутор, который по причине обострявшейся по пьяне болезни, гонял фронтовик.

 Отомстить гадам за деда, за родину, за Сталина, понятное дело, было надо. Всем было ясно, что фашистюги очень виноваты, но сами они признать вину не хотели При таком тевтонском упрямстве дошло до рук. Численный перевес, как всегда был на стороне врага, семеро против троих, но у нас было страшное оружие, наши кожаные с увесистой бляхой ремни. Ремни у серых были никакие, тряпочки с алюминиевыми пряжечками на конце, одно слово пукалки.

До стульев пиво не подогреет, чтобы стульями махать надо водочки поддать. Враг был разбит, и поле битвы было за нами, но барменша накручивала телефон и, похоже, звонила не в парикмахерскую, «Пора», - прогундела в трубку немчура или нам так показалось, натурально пора было делать ноги.

Мы двинули к «Окермарку», в это время, скорее всего, был открыт только этот лучший в городе ресторан. Большая, сплошь стеклянная дверь была закрыта, но люди курили в фойе. Народ гулял, слышалась музыка, женский смех, и опять по усам текло… Нам не открывали, не смотря на то, что мы показывали деньги швейцару, и, в крайнем случае, согласны были взять с собой, но торговать на вынос им казалось западло.

 Как получилось, что Заднепровскому удалось сломать, в смысле, разбить дверь, я не понял. Не головой же закаленной сотней бутылок на танцах в далеком рабочем поселке. Если бы еще стулом задел, но стулья остались в Парк-отеле, на них зализывали раны поверженные супостаты. Одним словом мистика.

«Гарун бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла, бежал он в страхе с поля брани…»
Рифмы Лермонтова прыгали в моей голове на бегу, когда, заслышав трель свистка и вой полицейской сирены, мы сорвались с низкого старта и ушли на дистанцию «Окермарк - Форштатд». Какие-то сады и дворы, дачные домики и канавы, все быстро промелькнуло перед глазами. Наконец, заветная лазейка в заборе, тыл казарм, из-за угла ныряем в дверь, в коридоре ни души.

«Оборзели салаги-дневальные, дрыхнут»,- ласково радуюсь я отсутствию свидетелей нашего возвращения. Последний рывок, и я под одеялом, как в детстве закрываю за собой вход в мое убежище и поворачиваю ключ. Чик - трак щелкнул в голове замок.
- Оторвались,- засыпая, шептал я, как, наверное, тот трусливый черкес из горской легенды, который при виде родного аула с облегчением помыслил, что удалось уйти от гяуров.

На следующий день в гарнизоне пополз слух, что в городе произошел инцидент с участием пьяных танкистов. «Три танкиста выпили по триста» - нет, конечно, на этот раз никто в немецкий дом на танке не въехал, но три "русишен золдатен мит ден эмблемен дер панцерармеен", устроили дебош вчера ночью в городе. Привычка переодеваться к празднику - мудрый и добрый обычай. Хэбэ, которое мы натянули на себя, уходя в забой, было с танками в петлицах. В ГСВГ в хэбэ приезжают салаги из Союза, и в нашу танковую дивизию, естественно, молодняк прибывает с танками в петлицах. Здесь их переодевают в пэша, а хэбэ идет в каптерку в качестве рабочей одежды.
 
Шмон с опознанием очевидцами проходил у соседей в двух танковых полках, до нас и разведбата дело не дошло, маленькие золотистые эмблемы танков в петлицах сыграли ключевую роль, никому и в голову бы не пришло, что возможна маскировка. Дивизионная столовая была на ремонте, обедали мы в полках и топали денька через два в столовую мимо плаца. На площади стояли шеренги попавших под подозрение танкистов, там же терлась группа штатских и военных немцев. Мужчины и женщины медленно перебирали ногами и проходили мимо раскосых глаз и монголоидных рож танкистов. Глядя на них, нордическим свидетелям, наверняка, хотелось попросить «русских» снять противогазы, но воспитанные европейцы постеснялись, никого не опознали и поиски прекратили.

Вроде пронесло. Прошло недели две - тишина, и мы расслабились, понемногу беспечность свойственная незрелым умам развязала языки. Сначала делились впечатлениями от приключений, как бы между собой, но с участием самых надежных из ближнего круга. Первый звонок прозвенел, когда Капустин вызвал меня к себе и завел, как выражался прапорщик Олексащенко, рака за камень, проще говоря, начал издалека:

-Ну, расскажи, сынок, как служишь?- Старый рубака попытался вложить шматочек ласки хотя бы в первый замах. Внутри стало противно, так, наверное, бывает в невесомости. Предчувствие не обмануло, о том, о самом хотел допытаться командир, но нашла коса на камень. Я понимал, что никакие чистосердечные признания не перевесят контуженого прапорщика, разгрома немецких войск в бою под «Парк - отелем» и закаленной стеклянной двери, не устоявшей перед бронебойщиком Заднепровским.
 
-Я не знаю, товарищ подполковник, кто вам такую чушь наговорил, мы тоже про танкистов слышали, ну и что? Мне хотелось выглядеть одновременно возмущенным, но и равнодушным.
-Какие на хрен танкисты?! Вы это были, признавайся! Лицо Капустина, цветом напоминавшее помидор, на глазах превращалось в баклажан. Из «градов» стрелял он классно, и мужик был правильный, только дознавателем не был. Но я его все равно сильно уважал, хотя шкуры дороже. А на ту «шапку», которую замыслили сшить из наших шкур, меха даже как-то не хватало.

 То, что информацию первым получил Капустин, а не Дуст позволило выиграть время, моих подельников пока не вызывали, и можно было осмыслить ситуацию. Кто-то заложил, пока не важно кто, это потом, мы поклялись молчать даже под пыткой. Такой славы никто не хотел, она могла раздавить. Еще было понятно, что немцев по своей инициативе на опознание больше приглашать не будут. В соседнем разведбате, вспыхнуло дело разведчика и сексуального маньяка Петушкова.

 Пока еще только разведчик, рядовой Петушков разгружал брикетированный бурый уголь в составе команды нарядчиков на Форштадте, когда заметил подозрительную велосипедистку, проезжавшую мимо. Встречный порыв норд-веста приподнял подол широкой юбки, и Петушков ахнул и заколдобился. И было от чего, наметанный глаз ухватил главную деталь эротической мизансцены - на трусиках фрейлин стыдливо пряталось клеймо от прачечной Британской военной миссии.

«Так и есть, шпионка! Связная!»,- лихорадочно соображал разведчик,-
«прикинуться сексуально озабоченным, маньяком, наконец, но не дать уйти». Натренированным на взятие языка, неуловимым движением боец смахнул фрейлин вместе с велосипедом в придорожные кусты и обернулся сыскарем-гинекологом. Форменное нижнее белье с головой и другими частями тела выдавало лазутчицу. Руки работали отдельно от мозжечка, в котором шла напряженная работа мысли:

« Микропленка! Где-то должна быть микропленка.
«Где же, ну где?- лихорадочно шаря, спрашивали руки.
«Где, где, в Караганде»,- возбужденным нагловатым шепотком давал наводку бестолковым рукам, откуда-то из-под живота, проснувшийся и окрепший внутренний голос. В другой раз с ним можно было бы и поспорить, но в таком цейтноте контроль над операцией Петушков полностью передал ему.

 Да и возраставшее сопротивление и крики подтверждали правоту настырного наводчика. Однако, в Караганду попасть так и не удалось- подоспела группа захвата и скрутила Петушкова. К тому же, как оказалось, и погода была не летная. Международная обстановка осложнилась, накал держался, и в гарнизоне пошли с шапкой по кругу. Собрали компенсацию пострадавшей, и самую тяжелую часть обвинения в попытке изнасилования сняли.

 Общественной защите удалось доказать, что Петушков, как разведчик имел право деликатно поинтересоваться цветом трусов подозрительной велосипедистки на предмет камуфляжности расцветки и лишь по неосторожности бойца порвалась резинка. Трусы с лейблом прачечной Британской миссии связи предъявить в качестве вещдока, к сожалению, не получилось, видимо ловкачка успела поменять на гражданские, запасные без бирки, пока растяпы из группы захвата вязали Петушкова.

Что же касалось самой не сговорчивой фрейлин, этой якобы немецкой курицы, так и не сумевшей расслабиться под Петушковым, то полученной компенсации хватило на починку трусов и похоже даже осталось на запасную резинку. Сами понимаете, что в такой международной обстановке, обострять ее дальше делом о погроме, устроенном тремя обормотами, отцы-командоры бы не стали. Мы тоже это понимали, но внутреннего расследования было не миновать.

Чего нам удалось избежать на первом этапе следствия, так это процедуры опознания немецкой общественностью, которая бы случилась самым уязвимым местом в нашей круговой обороне. К нам прибыл незнакомый особист - дознаватель, который круто взялся за дело, вызывая на допросы по очереди всех троих. Потом пошли очные ставки не только между нами, но и с кругом лиц, так или иначе соприкасавшихся с делом.

 Особист, допрашивая меня, сделал ошибку, он не учел фантазии рассказчика, он много знал, но старался показать, что знает больше. Он знал даже то, чего не было, но ничего не знал о прапорщике. Сам тот не объявился, а мы не протрепались. Так я вычислил провокатора, который нас сдал. Сопоставляя факты и вымысел, я замкнул круг подозреваемых, и внутри оказался…, но мы вернемся к нему позже, а сейчас еще одна важная деталь.

Дознаватель вел все к тому, что я умышленно испортил связь, ослабив, таким образом, на вверенном мне участке оборонную мощь родины. А случись стрелять, а враг не дремлет? Все это попахивало уже очень скверно, лет примерно на пяток. Он пытался загнать меня в угол, не оставляя даже той лазейки, что я просто воспользовался самопроизвольно случившимся ослаблением контакта. Загоняя меня в угол, он попытался разыграть карту Алсубаева, но осторожный начальник караула, решив, что особист получил лицензию и на отстрел татарина, уперся рогом.

Он боялся, что его привлекут за преступную халатность - принял караульное помещение при отсутствующей связи с постами. Поскольку он лично доложил дежурному по части об отсутствии сигнала с четвертого поста, и дежурный это подтвердил, Алсубаев несгибаемо стоял на том, что принял караул нормально, потом заметил неполадки со связью и немедленно поставил в известность старшего лейтенанта Титаренко. Алсубаев был чист, мне оставалось только не разглашать цель моего визита в караулку в тот вечер, и я был тоже неподсуден.
 И особист сдался.

По здравому разумению, самовольная отлучка, самоволка или самоход по простому, конечно же, были серьезным нарушением воинской дисциплины и большим головняком для начальства. Но, с другой стороны, запереть за забором ни в чем не виноватых молодых здоровых парней в половозрелом возрасте. Усугубить дело насмешкой, а не зарплатой, зековской пайкой, суровым режимом, без увольнений и экскурсий, в «загранице», в стране с другой интересной культурой, И все это без всякой компенсации взамен, да еще в мирное время. Это, на какое же сознание нужно было рассчитывать, что бы человек преодолел искушение наплевать на дисциплину и глотнуть чуток свободы?

 Единственным средством удержания был страх, тотальный страх, которым было пронизано все существование первых месяцев службы. Поэтому салаги, попадавшиеся в самоволке, на самом деле, были в чужеволке, их просто послали «старики» за водкой. Со «старением» пропадал и страх, и удержаться было очень трудно. Любопытство, жажда впечатлений, общения с другими людьми и самое загадочное властное желание нарушить запрет, ощутить повиновение своей, а не чужой воле и вовсе не желание напиться пива или водки вот, что было движущей силой моих самоволок.

Если бы для замполитов служба была службой в высоком смысле, а не работой, наверное, можно было найти другие стимуляторы, кроме страха для солдат срочников. За всю мою службу ни разу не было организовано ни одной экскурсии, хотя у нас был свой транспорт, и до Берлина и Потсдама было рукой подать. Ну, понятно, не всей кодлой, но в порядке поощрения за хорошие показатели, ведь стреляли и связь держали мы классно. Я думаю, это было не сложно, но требовало от замполитов и командиров чувства заботы о подчиненных. Ведь свои семьи, жен, детей они регулярно выводили и вывозили. Нам же оставалось только кино на чердаке, старые затертые ленты выверенного содержания.

Может быть, я ошибаюсь, наверняка, не так глупы были армейские мыслительные штабы, но тогда получается, что солдат сознательно держали в таком состоянии, в случае начала военных действий озверевший контингент был в самый раз. Вспомните, как содержат цепных псов. Получается, что во всем этом был смысл, ускользавший от моего понимания, ведь декларировалось совсем иное. Они были правы по-своему, а мы по-своему, но они догоняли, а мы убегали, они искали, мы прятались, вот такая была игра.

Когда я, используя дедуктивный метод великого сыщика всех времен и народов, замкнул круг возможных провокаторов, внутри, как птица в клетке попался Дрозды, Он решил стать невозвращенцем в родной колхоз, пославший его подлеца временно позащищать родину, но родину защищать - не кальсоны считать. А Дрозды в каптерке так настропалился и так вошел во вкус, что решил остаться куском на сверхсрочную службу, несмотря на барышню и трактор, ждавших возвращения своего «одиссея».

 Остаться в Германии на куска, этот номер удавался не всем трактористам и даже каптенармусам, надо было заслужить доверие родины. Но не филигранного учета кальсон и портянок требовала страна от своих героев, сексоты, то есть секретные сотрудники очень даже могли рассчитывать на ее родины взаимную лояльность.
Когда в мае мы проводили на дембель Зыкова и компанию, Дрозды резко застарел и стал требовать к себе положенного «дедушке» уважения. Воспитанный в кавказских традициях я не мог вот так простить Дроздов, да и правду сказать, нагадил он мне при власти банды Зыкова-Малащенко, как говориться, кобелю не перескочить.

 По закону гор для торжества справедливости должна была пролиться дроздинная кровушка. Как всегда при подготовке западни в расчет берутся обычные человеческие слабости и пороки. Дрозды был не лишен честолюбия и, не будучи хохлом, все же уважал лычки, но дембель близился, а лычки все нема. Стартовая позиция хотя бы с одной лычечкой представлялась ему более выгодной в будущем конкурсе «кусков». В моем отделении была вакантная ефрейторская должность радиотелеграфиста, у меня были зерна, чтобы насыпать птице в качестве приманки.

 Не взирая на известную армейскую мудрость, что связь держать, опять же, не кальсоны считать, Дроздам казалось, что должность ему в самый раз. Ему нужна была лычка и три марки в месяц сверх солдатских пятнадцати, мне же Дроздов на связи не требовалось, хватало Мирзакубова, но как подчиненный, во вверенном моему командованию подразделении Дрозды очень даже требовался.

Когда некоторые беспардонно и беспричинно гадят, где попало, им бы подумать о последствиях такого шкодливого поведения, глядишь, и самих бы, потом мордой в дерьмо не тыкали, ан нет. Я предложил Дроздам лычку ефрейтора и 18 марок ежемесячного дохода, и он, восприняв это как положенное «старику», степенно согласился.
Ловушка захлопнулась, птица была наша, а я напевал арию птицелова.

«Застаревшие» бойцы по не писаным понятиям имеют всевозможные льготы и привилегии в тяготах армейского распорядка. Например: не вскакивают по команде «подъем» и не бегут на зарядку, не ходят в строю, чеканя шаг, и не поют строевые песни. При ходьбе загребают сапогами, руки непременно в карманах, а ремень на яйцах, позади строя перемещаются нехотя, небольшой кучей. Не застилают постель и не пришивают подворотничок, не чистят сами сапоги и еще массу обычных для службы вещей с презрением игнорируют, но требуют полноценного сна, желательно 24 часа в сутки с перерывом на прием пищи и усиленного пайка, а так же зрелищ и конечно уважения.

Понятия эти не были нигде прописаны, а держались на извращенной традиции, подкрепленной большей сплоченностью старослужащих. В их малочисленном призыве сплоченности не за кого было зацепиться. Была правда одна харизма, Горобцов, но он недавно влился и не успел аморфной массе своих одногодков придать структуру, и может, поэтому тяготел к нам. В разрез с понятиями я все делал строго по закону, мне не было необходимости пристрастно придираться к Дроздам, он сам нарывался на нарушения на каждом шагу, он хотел жить в русле уродливой традиции, а я применял нормы закона.

Жаловаться было некому, и, разгрузив в ночном пару вагонов с углем, Дрозды решил пойти на мировую. Он частично признал ошибки, допущенные в отношении меня под влиянием банды «четырех» и предложил устаканить мировую в местной чайной за бутылкой молока и банкой немецкого эрзац меда с маргарином «Соня». Мне было достаточно проявленного пацифизма, я зла на него уже и так не держал. Оставался только спортивный азарт- взять на излом мерзкую традицию, дать ей пинка под зад, сделать, что было в моих силах. Мы уговорились, что «кто старое помянет, тому глаз вон» и, что ему очень умеренно, все же будут оказывать уважение в рамках приличия и разошлись, казалось, глубоко удовлетворенными.
 
Дроздам все же удалось остаться «куском» в нашем дивизионе, последние пол года службы он охотно сопровождал меня на экскурсии в город. Срочникам, одним без сопровождения, ходить в город, было запрещено, никаких увольнений, как в Союзе не было. Он угощал меня пивом и сосисками, теперь его зарплата выросла до 400 марок, но разговора по душам не получалось, Он шел в отказ, так же, как и мы, припертые к стенке тогда. Теперь приперал его я. Конечно, только об этом мы не говорили, этот разговор я заводил три раза и три раза он ускользал.

Мы тоже ускользнули, но цена была разная. Если бы всю эту бодягу с умышленным вредительством раскрутили, если бы дрогнул потомок Чингисхана, упрямый батыр Алсубаев, возможно, следующие несколько лет моя маленькая дочурка узнавала бы папу только на фотографии. Наверное, мой ангел хранитель вытащил меня из этой передряги для того, что бы наше очное знакомство с дочерью состоялось гораздо раньше, через одиннадцать месяцев, а фото осталось на память о тех днях в ГСВГ.

И еще, с тех пор, если я слышал, что нибудь связанное с дроздами, ассоциативная память не связывала слова исключительно с певчими или полевыми птицами. Ну, хотя бы песню, еще лет десять назад звучавшую в эфире. Забыл слова, но попытаюсь:

       Я тебя разлюблю и забуду,
       Когда в пятницу будет среда,
       Когда вырастут розы повсюду
       Голубые как яйца дрозда…

Я вспоминаю моменты унижения Дроздов его земляком Малащенко. Частенько, когда мы ехали в кузове Газ-66, они сидели рядом, и Малащенко накручивал ручку приемника, стараясь поймать Союзную музыку. Особого разнообразия не было, всего то пара, тройка станций по нескольку раз в день гоняли хиты того времени. Вот снова певец брал за душу, спрашивая задушевным тенором, « Вы слыхали, как поют дрозды, нет, не те дрозда не полевые». При каждом новом исполнение Дрозды начинал беспокойно ерзать, затем по ходу песни настораживался и натягивал шапку по самые уши.

Но даже такие превентивные меры не помогали. Когда от избытка чувств песня предлагала обнажить головы: «…шапки прочь! В лесу поют дрозды…», Малащенко с криком: «Шапки прочь!» срывал с Дроздов шапку и выбрасывал ее из машины на дорогу. Она оставалась валяться в грязи, в то время, как мы быстро удалялись. Все ржали, а Дроздам, если не сразу удавалось остановить водителя Бабакина, приходилось выскакивать и сотню, другую метров бежать за шапкой.

 Мне было смешно вместе со всеми, но и жалко его одновременно. Просто Малащенко я ненавидел сильнее. Это продолжалось с каждым повтором популярной песни. Думаю, хорошо, что не было еще шлягера про «голубые яйца дрозда» Что бы мог отмочить изобретательный гад Малащенко остается только догадываться.
Ну, а вы, вы сами...? Может быть, когда-нибудь вы слыхали, как поют дрозды?


 *ОБАПОЛ -(горбыль)- пиломатериал, полученный из боковой части бревна.