Гламурная история 3. 0

РОДИЛЬНЫЙ ДОМ 2

- «…далее именуемая «покупатель»…» - прочитал Алебастров, остановился и, скосив глаза на Калачеву, всем своим объемом развалившуюся в его кресле, спросил:

- Анна, скажи правду! Ведь не первый год знакомы. Я от тебя ничего не скрываю… этим уродам только на помойках выступать. Да и то, не на всяких. А ты такие бабки платишь? Не жалко?
- Не-а, - Калачева устало улыбнулась и, не изменив позы, прикурила сигарету. – Денег у меня сейчас хоть жопой ешь, а мальчики твои на что-нибудь да сгодятся.
- Мальчики? – удивился Алебастров. – Но ты учти, я свои роялти по любэ буду получать, и в контракте так записано!
- Будешь, будешь, - подтвердила Калачева и стряхнула пепел на ковер. – Читай дальше.

- «…договорились о нижеследующем, - Алебастров отхлебнул воды из стакана: - «Продавец» передает «покупателю» все свои права на группу Наф-Наф, за исключением принадлежащих «продавцу» авторских прав на исполняемые группой Наф-Наф песни», - Алебастров снова хлебнул воды и, почесав затылок, изобразил ухмылку, сквозь которую читалось отчаяние: Болотникова позвонила ему вчера и предложила 10 (десять) миллионов долларов за группу «Наф-Наф», продюсером и руководителем которой он являлся. Десять миллионов! Да они в лучшие годы столько не стоили, а сейчас за них и десяти тысяч никто не дал бы. Алебастров сразу же согласился. И теперь его грыз запоздалый червь сомнения:

- Нет, все-таки я не понимаю: старую собаку не научишь новым трюкам. Если ты думаешь…
- Старый конь борозды не испортит! – перебила его Калачева и все так же, не меняя позы, уронила сигарету в кофейную чашку. Та с шипением погасла.

«Ну, и туша!» – подумал Алебастров, хмуро осмотрев бесформенную массу, увенчанную маленькой головой в остроконечной шляпе. Калачева выглядела ужасно. Судя по всему, она болела и болела тяжело. Этим могли объясняться и цвет ее лица – грязно-бледный, как намокшая газета, и ее странный, почти наглый тон, и такая же странная, не свойственная ей неподвижность: она, как будто окаменела в кресле, иногда давая оживать только рукам и глазам. «Да, она явно…» - продолжил думать Алебастров, злорадно подставляя в умозрительную схему печального состояния Калачева его вероятные причины: от алкоголизма, до рака мозга. Но без облегчения.

- Я слышал, ты и «Творожок» купила? – Алебастров скривился в улыбке и вполголоса но так, чтоб его было слышно, добавил: «подзалупный».
Калачева ответила едва заметным кивков.
- Ну, из этих коров еще можно что-то выжать, но из моих свинорылых… ты меня извини, не хочу, чтоб потом предъявы были.

- Давай, читай уже! - вздохнула Калачева, прикрыв глаза ладонью.

Алебастров плюнул внутри себя и продолжил читать. Когда он закончил, Калачева еще минуту сидела без движения. Растерянно заглянув ей под шляпу, Алебастров наткнулся на совершенно стеклянный взгляд и уже собирался позвать кого-нибудь и даже снял трубку телефона, когда отметил легкую зыбь на поверхности прикрытой черным массы. Зыбь превратилась в дрожь, и вскоре все тучное тело женщины трясло так, будто к нему подвели оголенный электропровод. Алебастров замер с трубкой в руке. Дрожь прекратилась. Калачева прочистила горло, смачно плюнула на ковровое покрытие, и глаза ее оживились.

- Вечером жду у себя с ребятами. Будем подписывать, - сказала она, тяжело поднялась и, не прощаясь, вышла вон.
«А что если она охуела!?» - в панике подумал Алебастров и повесил трубку. «В прямом смысле!» - продолжил он свою мысль, но тут же спросил себя: «А что это значит: «охуела в прямом смысле»? и, не получив ответа, успокоился.


* * *

В приглушенном свете диванной участники группы «Наф-Наф» и участницы группы «Творожок» выглядели, как соискатели работы, пришедшие на собеседование в какой-нибудь банк. Все они: и мужчины, и женщины - были одеты в серое, имели сосредоточенные лица и молчали. На низком стеклянном столике перед ними стояли десятки бутылок всевозможного алкоголя, закуски в пластиковых бочонках и огромная антикварная пудреница, до краев заполненная белым порошком. Но никто ничего не пил и не пудрил, за исключением Алебастрова, который бил по глазам своим ярко-розовым костюмом и уже порядочно набрался, то и дело искря юмором и ничуть не обескураживаясь растерянным молчанием, с которым собравшиеся встречали его реплики. Контракт был подписан, более того, все деньги - все десять миллионов - уже лежали на его счете в Bank of America, и ему неудержимо хотелось это отметить. Однако компания оказалась невеселая. Алебастров ждал Калачеву, с которой в свое время выпил не одно море и которая, поставив свою подпись и дав команду своему банкиру, вышла, якобы в туалет, но вот уже два часа не возвращалась. В ожидании, Алебастров пил из всех бутылок, задирал Наф-Нафовцев, подмигивал Творожку, не переставая рассказывать такие скабрезности, что даже тональная маскировка не спасала лица от внезапной красноты. В конце концов, он напился и уснул на диване лицом вниз.

Наф-Наф и Творожок переглянулись.

- Че делать-то? – спросили из Наф-Наф.
- Может, домой уже? – предложили из Творожка.

Один из мужчин встал и направился к двери. Подергал ручку.

- Заперто, - объявил он, вернувшись на место. Кто-то вздохнул. Алебастров промычал во сне что-то народно-лирическое.

- Как на черной скамье!.. – затянули мужчины. – На скамье подсудимых!.. – подхватили женщины, но песня не состоялась: дверь открылась, и, распространяя целый букет различных запахов с преобладанием спирта, в комнату влетела Елена Беркова. Было видно, что она едва стоит.

- Зажигаем! – с фальшивой веселостью провозгласила вновь прибывшая и начала раздеваться. Но, сняв с себя один сапог, заметила пудреницу, тут же метнулась к ней и деловито высыпала все содержимое на стол. Затем, словно собираясь молиться, встала на колени, обвела присутствующих мутным безрадостным взглядом и, уткнувшись носом в белую горку, уснула, шумно дыша чувственно приоткрытым ртом, из которого на стекло столешницы медленно вытек мерцающий ручеек каких-то выделений.
- Вот ведь нализалась! – пожурили мужским голосом.
- Налижешься, по три фильма на дню обслуживать! – возразили из женского лагеря.
- ****ь! Где эта корова!? – не выдержали в Наф-Наф.
- Тщщщ! – прошипели в Творожке и жестами объяснили, что их могут подслушивать и уж точно подсматривают, поскольку в каждом углу по видеокамере.

Внезапно заиграла громкая музыка, и в комнате обнаружились дискотечные фонари, которые принялись, жужжа и повизгивая, брызгать во все стороны игривыми разноцветными лучами. Гости совсем приуныли. Они не только молчали, но и вообще перестали двигаться. Кто-то из Наф-Наф так и застыл с недонесённым до открытого рта стаканом воды. Бравурные аккорды вступления получили спокойное развитие, под звуки которого, одна из стен комнаты провалилась в темноту, откуда в буйство света вышла огромная фигура в золотом убранстве. Приблизившись, фигура оказалась Калачевой, одетой в золотые ботфорты, золотые трусы с лифчиком и золотой канделябр на голове. Все остальные части ее пышного тела – оставались неприкрытыми, и производили не меньшее впечатление, чем эффектный костюм, да и, вообще, вся сцена появления.

То ли оттого, что она опасалась за канделябр на голове, то ли так и было задумано, двигалась Калачева с царственной степенностью. Выйдя на середину комнаты, она остановилась, медленно свела руки и едва слышно хлопнула в ладоши. Музыка стихла.

- Возьмите меня! – загробным голосом пробасила женщина. Послышался звон разбитого стекла и аплодисменты. Впрочем, довольно жидкие. Но никто не тронулся с места. Подождав пару минут, Калачева избавилась от канделябра и, получив возможность вращать головой, осмотрела комнату. Ее лицо, до этого холодно-нейтральное, изобразило гнев. Налет царственности покинул и ее тело, которое без канделябра выглядело не так эффектно: неотвлечённый взгляд выхватывал складчатый живот, висячие бока, многочисленные подбородки и прочие неаппетитные места.

- Что за ***ня! – вскричала Калачева. – Не вижу веселья! Почему не пьем?

Коллектив молчал. Калачева перешла на личности:

- Ты! да, ты! – обратилась она к ближнему из Наф-Наф. – Почему не пьешь?
- Я это… в завязке, - объяснил тот.
- А ты? – Калачева ткнула пальцем в одну из дам.
- А я антибиотики принимаю… - объяснила та, краснея.
- А у меня цирроз, - поспешил кто-то из мужчин.
- А я только из клиники!
- А мне вообще нельзя!
- А я беременна!
- А у меня триппер!
- А я даже курить бросил!

Объяснения Калачевой не понравились: она направилась к столу и, пнув Беркову, гневно вопросила:

- А это все кому?!
- Зажигаем! – воскликнула проснувшаяся порно-звезда. Кокаиновая пудра, пушистым слоем покрывшая ее лицо, делала ее удивительно похожей на куклу. Улыбаясь, Беркова попыталась встать, но не смогла, повернулась на другой бок и опять уснула.

Калачева вернулась к своему канделябру и вытащила из него золотой хлыст.

- А ну, ****и, раздевайтесь! – приказала она и со свистом рассекла воздух.

Никто не сдвинулся с места, только один из Наф-Наф бросился к выходу и забарабанил в дверь.

- Откройте! Старуха ёбнулась! Откройте! Откройте! – кричал он, не замечая, как Болотникова медленно подходит сзади. Хлыст вторично рассек воздух. Мужчина завизжал и принялся извиваться, пытаясь ощупать ушибленную спину. Наконец, ему это удалось, он поднес руку к глазам, затем выставил ее перед собой, сделав два шага, слабея, произнес «кровь» и, закатив глаза, упал. На пол посыпалась одежда.

- Всё, всё снимайте, ****и! – командовала Калачева, и через пару минут голые знаменитости выстроились вдоль стены, стыдливо прикрывая свои прелести руками.
- А теперь ебитесь! – приказала Калачева.
- Как это? – удивился кто-то.
- Как в кино, - пояснила Калачева и указала хлыстом на спящую Беркову.
- Какая гадость! – возмутились женщины. Кого-то вырвало. Кто-то заплакал.
- Ну, вообще-то я голубой, - признался кто-то из Наф-Наф.
- И я тоже, - согласился еще один.
- А у меня муж, дети, - плакали в женском лагере.
- А я импотент, а у меня гепатит! - отвечали из мужского.
- А я, вообще, девственница! – прошептала одна из женщин и разрыдалась.
- Что? – удивились и мужчины, и женщины.
- Не ****и, девственница! А кто у меня Виктора Степаныча увел?! – возмутились в Творожке.
- Да! Девственница! Девственница! - Защищалась певица. – А Степаныч твой педофил! Он меня в школьную форму наряжал!
- Ага! Значит не девственница!
- Нет, девственница! Я ему не давала, маньяку, только отсасывала, чтобы не приставал!
- Значит, как отсасывать - не девственница, а как ****ься - девственница! Сука!
- Сама сука! Думаешь, я не знаю, как ты со всей подтанцовкой после концерта ****ась!
- Ах ты тварь!

Женщины схватились, мужчины бросились их разнимать. Началась сутолока. Калачева подняла руку с хлыстом, но, вздохнув, опустила и всей своей тушей уселась на диван.

- Абскскраблгнвпхзда! Бля!!!! – из-под Калачевой с трудом выдрался взъерошенный Алебастров. – Вы чего охуели!? – продолжил он, приняв вертикальную позицию и осматриваясь. Драка приостановилась и шумно дышала. Голые тела блестели, украшенные свежими царапинами и синяками. Алебастров показал на них пальцем и негромко гыгыкнул.

- Эт чё? – спросил он, переводя взгляд на Калачеву.
- Не хотят ****ься. Звезды шоу-бизнеса, - пожаловалась та. Алебастров на мгновение застыл, но тут же разразился характерным крякающим хохотом. Когда он отсмеялся, драчуны совсем успокоились, и кое-кто даже прикрыл срам нижним бельем. Но стояли все по-прежнему вместе у стены.
- Слушай, я не знаю, зачем тебе это надо, - сказал Алебастров, делая две жирные дорожки на столе, - но так они ****ься не будут. Не умеют, - две дорожки – одна за другой исчезли в его ноздрях. – Им вот это… - Алебастров начертил пальцем окружность в направлении Калачевой, - показывать не надо, ты им лучше сотку баксов покажи или две. И всё сразу будет.
- Мы чё, с Ленинградки что ли, за сотку ****ься!? – фыркнули из Творожка.
- Это точно, слышь, Анна, у них на Невском точка была, - хихикая, поправил Алебастров.

Из-под удлиненных ресниц в него метнулись две молнии.

- Ну, мне пора, - Алебастров отсыпал кокаина в пластик сигаретной обертки и со словами «Спасибо тебе за веселье, Анна» был таков, из чего стало видно, что дверь открыта. Но теперь никто не спешил уходить. Все смотрели на Калачеву. Она, казалось, уснула.

- Анна Борисовна? – позвали из Творожка.

Калачева молчала.

- А что: за штуку, я бы согласилась, - произнесла одна из женщин.
- И я, и я, - поддержали со всех сторон и, мало помалу, у стены возник разговор, перешедший в бурную дискуссию. Выяснилось, перво-наперво, что за штуку никто не против, и, что в принципе, можно было бы и за дешевле – но чтобы сдельно – скажем: по пятьсот за коитус. Потом родилась мысль устроить реалити шоу «Родильный Дом». Идея такая: все друг с другом совокупляются, потом беременеют, а потом зрители должны угадать кто и от кого. Идея понравилась, и ее стали разрабатывать. Кто-то даже предложил особые костюмы для участников – балахоны с капюшонами, как у монахов, - чтобы без нижнего белья ходить и трахаться легче. Все так возбудились, что, забыв про одежду, перешли к столу и начали потихоньку выпивать. Вспомнили про того, который в обмороке. Посмеялись. Привели его в чувство. Он тоже выпил и реалити шоу одобрил. Только поинтересовался:

- Это Анна Борисовна придумала?
- Вечно ты все испортишь! - обиделись мужчины, и обсуждение прервалось.

Калачева сидела в той же позе. К ней подошли. Посучили руками у лица. Безрезультатно. Тронули за плечо и испугались:

- Она холодная! И твердая, как камень!

Отскочили, но через какое-то время, осмелев, снова подошли, и теперь уже каждый прикоснулся к полуобнаженному телу. Собравшись в круг, заглянули друг другу в глаза, и словно по команде, молча бросились одеваться и по одному вылетать вон. Только обморочный немного задержался, колдуя над порошком, рассыпанном на столе. Потом он заметил Беркову, которая мирно спала, встал над ней и уже расстегнул ширинку, чтобы помочиться, когда девушка открыла глаза:

- Зажигаем! – повторилась она в этот раз почти без энтузиазма.
- Тебя проводить? – спросил обморочный, торопливо застегиваясь и протягивая руку.
- Проводи, - удивилась Беркова, и с его помощью поднялась с пола.

- Меня Лена зовут, - представилась она, беря кавалера под локоть.
- А я знаю, - сказал он, пропуская даму вперед.