Точка огрызок

ГОЛОС ЗА КАДРОМ:

Этот кирпичный многоэтажный дом всегда был странным местом. Вертикально торчащий из-за унылых пятиэтажек, с одним парадным подъездом, вроде бы стандартный – далее некуда.
Но.

Создавалось впечатление, что в доме проживало не двести человек в ста (без трёх) квартирах, но несколько тысяч жителей. Причём, внимательный наблюдатель мог бы увидеть только выходящих, забежим вперёд, якобы жильцов. А вот входили через главный, либо чёрный подъезды только те, кому было положено проживать в нём по прописке (ну, или иным там обычным правам).

Странности в перемещении по дому пугали своей непредсказуемостью. Лифты частенько ломались так, что гость либо хозяин квартиры не доезжал до своего этажа. Или наоборот: лифт увозил человека куда-то в непонятно долгое путешествие ввысь….
Приходилось признать, что там, где лифт останавливался, планировка этажа совершенно отличалась от привычной.
Длинные коридоры выводили в большие залы с «чёрными» лестницами. Лестницы эти, уводя вверх, вдруг обрывались пустыми пролётами или закрытыми дверьми, но зачастую и имели какие-то боковые межуровневые открытые двери.
Номера квартир тогда начинали отличаться полным беспорядком. Могла встретиться квартира 1024-А, после которой сразу же шли 87, 13 и 2, смежная с 24. Не было ни одной ровной площадки. Все квартиры – на разных высотах и уровнях. На этих пожарных, черных, по сути, лестницах, искрашенных грязно-зелёным маслом в два тона, толклись постоянно толпы людей.
Курящих, стоящих с детьми или говорящих друг с другом.

До 1992 года это были, в основном, славяне; сейчас же всё более попадались вьетнамцы, южане, африканцы и прочее, и прочее.

Попытки пройти через балкон на обычную домовую лестницу, а тем более, попытки выйти к обычной площадке никогда не приводили ни к чему, поддающемуся логическому описанию. Неосторожно забредший сюда человек попадал либо на просторные необычные балконы с косыми кирпичными верандами (под ними часто виднелся дождливый двор, холмы ящиков магазина или даже озерца парковых прудов), либо вдруг оказывалось, что в капстене есть дверь, ведущая на технический этаж, переплетённый трубами отопленья, вод и электрическими кабелями, носящий следы длительного присутствия – лежанок бомжей.
Оттуда всякий старался унести ноги. Обратно.

Но обратно попасть было почти невозможно. Это пространства всегда (по возвращении через дверной проём обратно) уже оказывалось другим помещением.


Размеры такой изнанки стандартной четырнадцатиэтажки потрясали. После тысяча девятьсот девяносто восьмого года там, в сплетении хитрых этажей, даже появился огромный, как Правобережный рынок, торговый центр. Сейчас он уже торгово-развлекательный комплекс. В коридорах встречались парикмахерские, несложные офисы, магазинчики, салоны срамоты, солярии, обувные будки и прочее, и прочее.


Я частенько выпадал туда, хотя всегда и забывал мгновенно (по прошествии) об этой странной части жизни дома.
Всем, кого я там встречал, было достаточно найти выход на свой этаж, как растворялись, смешивались с обыденностью воспоминания и образы, захваченные здесь.
Мне вот иногда даже удавалось выйти в обычный коридор какого-нибудь этажа нашего обычного, этого же дома и спуститься вместе с копающимся ворчливым лифтёром на полуживом лифте на свой этаж.

Потому, что сантехник лифтёру – друг, товарищ, брат и запасные очки.

Но, как правило, приходилось искать, блуждая в мутной зелени и лестницах лифтовую площадку.
Там, кстати, в чёрном ходе навыворот, всегда встречались три, а не два лифта на этаж. И один из них всегда выезжал прямо на площадку. Прямо на этаж из шахты.

На этих лифтах, либо, когда очень повезёт, по ближайшей лестнице пешком, можно было спуститься вниз, на первый, цокольный этаж. К пожарному выходу. И выйти через ржавую стальную дверь во двор, к маленькому магазину цветов нашего дома.
И казалось настолько логичным, что на чёрном первом этаже есть три лифтовые двери, что я сразу же забывал о необычности произошедшего до следующего (там) появления.
Тогда я обходил кусты сирени, чешущие летом нижние балконы дому, шёл к парадному подъезду и поднимался, куда и хотел, на свежеисправленном уходящими ещё мне навстречу слесарями лифте….


…
ГОЛОС ЗА КАДРОМ:

Эти блужданья никогда не продолжались более часа по реальному времени. А вспоминал я о них мельком, секундным просветлением, когда видел, как совершенно незнакомые мне якобы жители массово исторгались из парадных, пожарных или подвальных дверей дома. Но всегда казалось таким естественным и объяснимым: откуда они выходят; что я не сильно преувеличивал мистику происходящего. Привычки, оказывается, могут излечить человеку и удивление, и критическую оценку действительности.
Как попадали в дом выходящие толпы цыган, южан, индусов или строителей – вольноукраинцев, я никогда не задумывался.


Как-то раз именно здесь я беседовал с африканцем на русско-гопницком языке об укладке молдаванами кафеля; так же и о покраске каких-то неровных, неподготовленных стен. В тех же бесконечных, узостью и извилистостью своей очаровательных многоступенчатых коридорах я выслушивал в старом радиоприёмнике седого кудрявого деда песни Зуши. Те, которые ей-ей не могли быть записанными; а уж тем более проставленными на российском радио.
Там же, бродя коридорами, я вышел к торговому рынку. Покупал чай и сигареты неизвестных мне марок. Хорошие такие; дешёвые табак и чай. И всего в каких-то пятидесяти метрах от квартиры…. Как я раньше не догадывался, что не нужно ночью ходить к далёкому магазину на перекрёстке.
Помню, там же я слышал у кого-то, никогда не закрывающего двери, неизвестные и, уверен, неизданные песни Цоя, Кинчева,… Чижа; причём в хорошей видеозаписи.

Помню редкие встречи там со знакомыми, которые, как мне до этого казалось, давно умерли, в окружении совершенно же незнакомых мне их жён….

При видимой лёгкости спуска вниз по настоящим, обычным лестницам, на лифтах спуститься вниз было возможно там, если на стене было обозначено что-то не выше шестого этажа. При увеличении обозначенной этажности эта странная техника работала всё хуже и своевольнее.
А вверх эти лифты везли всегда; правда и ползли очень долго, но далеко не медленно. И, поднимаясь в любом из трёх лифтов на свой этаж, часто лифт останавливался с перекосом, не доставая этажа. Приходилось подниматься ещё дальше вверх, где и начиналось необычное сочетанье пространств и времён. Быстро спуститься вообще было невозможно никогда.
Часто двери открывались, а лифта там не было.
Только донышко, или верх.
А, подглядывая в щель между дверей, при движении можно было часто увидеть несколько подряд идущих пятых или шестых этажей. Разной окраски, С разного калибра–шрифта-цвета цифрами….


При всём при том, место это,– изнанка дома,- было совершенно безопасным, хоть и пугающим. Меня там раз даже убили: втолкнули в лифт, который оборвался. А потом ещё и утешали; мол, не покалечился же,- только умер?!


Толпа спешащих на утреннюю работу людей вбивалась во все три лифта плотно – дальше некуда. По моим-то подсчётам в эти минуты было около восьми вечера, но они ехали именно в свои утра на свои же работы. И я сливался с ними. И доезжали мы. И вытекал я внизу из лифтовой кабинки. И не было никогда по пути остановок на других этажах.
Тогда выбегали мы толпой из подвальной, с надписью «бойлерная» двери, до сего дня всегда запертой на ключ дворником. Они по своим делам, а я спокойно шёл вразвалочку обратно к парадному подъезду за очередной попыткой подняться к себе в квартиру.