Часть 1. Никита

Часть 1. НИКИТА

I

 Ссохшийся жёлтый лист, дерзкий и глупый, сорвался с умершей рябины и стремительно падал в свою последнюю и единственную пропасть. Дни и недели напролёт он ждал этого мгновения. Как ласково породному светит летнее солнце и как тихо с машинальной необратимостью бьёт осенний дождь. В свои последние дни он постоянно думал о смерти. Эти последние дни - самое страшное и откровенное действо, заключительный акт постоянно откладываемой жизни, потом будет занавес, небытие. Что может быть хуже, чем жить всё время предчувствием, а не чувством, ублажать перед иконой совести своё располневшее самолюбие и сожалеть о прошлом с нескрываемой долей радости и убогого наслаждения, больше похожего на самоуспокоение. Такова его судьба, такая же как и у миллионов его предшественников и потомков - сорваться и упасть, стать наравне с землёй, сгореть дотла в огненном пиршестве осенних костров...
 - Чёрт, опять эти листья. И зачем их убирать, ведь снова навалит через неделю, как ветер ещё раз дунет, так и навалит. Но нет вышел приказ... такое ощущение что учимся в казарме, а не в школе, - с наигранным возмущением тараторил Николай, при этом не забывая с удовольствием затягиваться сигаретой.
 - Епишев, перестань курить, а то подожжёшь нам тут кучи!
 - Ну твои кучи Светикова не горят, а моя, на которой я сижу... знаешь, пусть горит, - сказал Николай и в упор посмотрел на Светикову, потом откинулся назад и продекламировал: «Погибну как Жанна Д’Арк во благо любимой школы и ради тебя, Александра Светикова. Если б ты не была такой занудой Светикова, я бы звал тебя Александрой.
 - Больно надо мне твоё отношение. Ты будешь портить себе здоровье или убирать листья, - ответила уязвленная Саша.
 - Наташ, а у нас завтра контрольная по физике будет? - уже второй раз повторял Корнеев, обращаясь к самой кроткой и загадочной девочке класса, Наташе Ивановой, которая с редким для школьницы трудолюбием подметала листву. Он тщетно надеялся, что его услышат. С каждым разом голос его всё слабел и слабел. Робкий по натуре, больше всего боявшийся контрольных и классного руководителя, он впился глазами в симпатичную Иванову и ожидал ответа.
 - Будет, - вздохнула немногословная Иванова.
 Расстроенный Корнеев вытер рукавом всё время шмурыгающий нос и принялся вталкивать сухие листья к себе в ведро.
 Из-за угла школы показались Горнов, Старков и Белов. Вяло передвигая ногами, брякая пустыми вёдрами, они возвращались с мусорки. Плечистый и сутулый Белов что-то рассказывал и время от времени окрикивал своих товарищей, которые развлекались тем, что ударяли ногой по чужому ведру, потом спасались бегством от взбешённого противника :
 - Сидим вчера в садике, курим. Видим идёт Вовчик с портфелем, ну этот придурок из пятого. Ну Готя так издалека крикнул вдогонку пару ласковых. А он подошёл так к нему: глаза красные, слезятся, кулачки сжал и как вдарит Готе по носу. И повалил его, вцепился в свитер и трепет. Мы давай разнимать. Вот тебе и Вова. Мне потом мать сказала, что отец от них ушёл. Гля, Белок! Щас ведро на голову одену.
 - Всё шухер, Сергеевна кричит, прибавили ходу!
 Возле забора, вдоль которого происходила уборка, у клёна с гнилой корой и холодным камнем у корней кучей валялись портфели, сумочки. В одной из них рылся Минин, хорошист и растяпа. Чертыхаясь и судорожно встряхивая сумку он пытался услышать ключи от дома, которые он естественно забыл на комоде.
 Повсюду был слышен шипящий шорох подметающих веников. Работа кипела. Каждой девочке класса был выделен свой участок и сказано было, чтоб блестел. Но слабый пол сложно удручить трудом. Как всегда они без умолку говорили, о чём запоминать бесполезно.
 - Свет а ты английский сделала?
 - А что нам задавали?
 - Перевод текста и пересказ
 - Подожди, ведь на прошлом уроке Витаминки не было и нам ничего не задавали
 - Она передала домашнюю работу через старосту
 - Я думала она ей три поставит. Ну нет как можно, мамочка подойдёт, попросит.
 - Ещё без троек четверть закончит.
 - Вчера с Веркой гуляли. Возле гастронома нашего Бегаеву с каким-то молодым человеком увидели.
 - Ну и что?
 - Идёт, о чём-то разговаривает, даже не поздоровалась. Пацан маленький, в очках, за руку держит!
 - Боится потерять
 - Да кому она нужна
 - Ни за что бы не подумала, на Центнер бы подумала, а на неё нет, стихоплётку долговязую.
 - Лен, дай савок на минутку.
 - Сейчас. Не видишь он мне тоже нужен.
 Неподалёку от муравейника несмолкаемых веников, облокотившись о решето забора, стоял Никита и тупо смотрел в землю, ожидая пока для его ведра соберут мусор. Вдруг что-то его взволновало какая-то нарастающая и беспричинная радость. Он резко дёрнул голову вверх и сонными глазами обвёл небосвод. Никита улыбнулся:
 - Погода портится.
 Серые тучи, наползая одна на другую, сгущаясь в беспорядочные толпы захватили всё небо. Повеяло прохладой и всем захотелось домой. Невозможно было терпеть этот монотонный поход от забора до забора, размахивающие движения, от которых затекали руки, хруст листвы и тем более осознание того, что ты не в силах изменить ход событий, ты всего лишь можешь послужить этому странному механизму. В этом хорошо отлаженном механизме человеческих отношений и обязательств не было бесполезной детали, всё двигалось, говорило, шло по своему загадочному сценарию: редкие зубцы грабель методично обнажали призаборную землю, вдоль тротуара колыхались жёлтые веники; Около деревьев собирались и тут же исчезали кучи из листьев. Тихие перемолвки, одни и те же вопросы, случайные и короткие разговоры создавали ощущение слаженности работы, единения и невероятной скуки, ноющего и всё увеличивающегося одиночества.
 Показалась класска, и пришла свобода.
 Стояла середина осени, пасмурная, дождливая. Редко солнце преодолевало сиреневую пелену туч, и порой казалось, что повсюду наступила ночь серая и угрюмая. Дождь шёл чуть ни каждый день, не стыдясь ни звёзд, ни чертыханий прохожих. Вот и сейчас сначала робко, как бы ощупывая своё место падения, потом всё громче и грубее, он окатывал бурлящий асфальт бесконечным холодным потоком. Цветная листва под деревьями беспощадно мокла, огромные кучи и случайные листики, земля и чей-то забытый пакет всё перемешалось с дождём, стало тяжёлым и ненужным.
 - Вавилов! Вы только гляньте на его нечеловеческое равнодушие, - говорил находу Епишев, перепрыгивая через две ступеньки школьного крыльца. - стоит и смотрит как буквари и ручки его одноклассника смешиваются с говном.
 - Я тебе не носильщик, Колян, и не сторож, - буркнул Никита, с усердием запихивая сменку в свою сумку. Его постоянно корёжило от епишевской манеры высокопарно выражаться.
 Собрав все свои пожитки, вытерев мокрое лицо рукавом и шмурыгнув носом Епишев подумал и решил пристроиться под зонтик к Никите.
 - Можно я с тобой, - неожиданно просто и тихо спросил он
 - Пошли,
 И оба сосредоточенно начали обходить пришкольные лужи, которые плотно прижавшись друг к другу хлюпали под ногами. Обрадованные новыми жертвами языки брызг звонко разлетались от напора подошв, самым везучим доставались брюки и носки, неудачников ожидало возвращение в родную лужу. Впереди были видны силуэты спешащих одноклассниц, по мокрой дороге проносились блестящие машины, над головой был зонт.
 Мысли Никиты ослабевая с каждым шагом беспорядочно суетились то вокруг удаляющихся одноклассниц, превращавшихся с каждым шагом в серое пятно, то вокруг промокших ботинок, задачи по физике, вокруг предстоящего домашнего задания и своего спутника. Николай, уставившись в землю, вяло переставлял большие ступни, изредка начинал разговор, но не дождавшись продолжения, риторически его заканчивал.
 - Наконец-то закончилась эта мука. Почему я сегодня не дежурный. Вытер бы доску, принёс ведро воды. Вчера слышал как Белкин по-матросски убирал. Ливанул пол ведра воды на пол и растёр. Благо Сергеевна ушла раньше времени.
 - Наверное есть захотела.
 - Да только о себе и думает. Как она на контрольной сморканулась! У меня аж мысли все спутались. И это человек , имеющий высшее образование, читает про этикет на классных часах!
 - То этикет, а то душа просит.
 Оба снова замолчали, когда неожиданно для себя встретили Маринину и Сидоркину, оживлённо болтающих возле подъезда. Укрывшись под козырьком, окутанным неизвестно откуда взявшимся виноградом и мхом, они с захлёбывающимся интересом, перебивая и поправляя друг друга, обсуждали очередную сплетню.
 В школе, расположившейся в глубине многоэтажного посёлка, с оградой вокруг и лесом рядом, редко можно было заметить сколько-нибудь примечательные события. Жизнь за стенами бетонных коробок текла вяло и обязательно, с ответственными поручениями и планированными мероприятиями, "добровольным" участием в нудных до одури викторинах, цель которых состояла прежде всего в развитии творческих способностей учащихся. Во многом своему бережному отношению к воспитанию будущего поколения, школа была обязана учителям. Преподавав большую часть своей жизни в Советском Союзе, они по-прежнему требовали пионерскую дисциплину и охраняли непоколебимый только им знакомый строгий порядок, с каждым разом выдумывая всё новые и новые обязательства с усердием, которое доставляло учителям упоительное ощущение ответа за детские души, чувство их необходимости как наставников, чувство так называемого профессионального удовлетворения.
 И вот неожиданно, как падает бомбардировщик в затянутое вековой тиной болото, появился географ. Всегда в строгом наряде, положительный и приветливый, наверняка с красным дипломом и учительницей мамой, Сергей Павлович легко влился в коллектив. Совершенно очевидно то, что он начал пользоваться повышенным вниманием любопытных молодых учительниц, тем более и сам Сергей Павлович был из таких молодых людей, у которых принят одинаковый со всеми болтливо заигрывающий тон с небольшой примесью книжного интеллекта. Сложно было понять кому он предаёт предпочтение только потому, что он предпочтение отдавал всем. Всё это оставалось в кругу учителей, среди которых шла увлекательнейшая невидимая игра, больше от скуки, чем от одиночества. Обычно треск игральных костей стихает через несколько недель, ну а пока всем было интересно. Школьникам это было до лампочки... Но только ни Марининой и Сидоркиной, которые видели, точнее одна из них, возможно последнюю страницу перед развязкой финального действа. Об этом они взахлёб и болтали.
 - Пока - крикнул Николай, при этом демонстративно покачал в воздухе рукой, как будто мыл стекло.
 Те обернулись и беззвучно пошевелили губами вслед.
 Возле перехода Николай и Никита попрощались, быстро пожали руки и разошлись. Оставшийся путь Никите пришлось совершать одному.
 Тем временем дождь заканчивался. Тихо, незаметно в лучах яркого солнышка обретали утерянный цвет деревья. С веток капали оставшиеся слёзы испарившихся туч. И всё наполнялось невероятной свежестью и тишиной, которые с усердием, но безуспешно подкрадывались к людям, снова и снова играли в голубом небесном свете, дразнили отгремевший гром. Но тут же молчание обрывалась какой-нибудь маленькой капелькой, на самом кончике еле держащегося листика. Скользнув по блестящему чуть приподнятому концу ветки она с грохотом падала вниз увлекая с собой десятки таких - же слабых и маленьких. Звонкая трагедия, достойная характеров, судеб, сюжетов, таких же по сути своей простых и видимых, полных ошибок и надежд. Улицы постепенно наполнялись пасмурными задумчивыми прохожими, бегущими домой и мечтающими лёгким движением руки открыть входную дверь и выдохнуть после всегда сложного дня, потом поесть, поспать, побить детей и прогулять Бобика. Редко, и от того желанно и весело проносились машины, с чистыми выхлопными трубами и блестящими окнами, они важно окатывали придорожной грязью остановочный народ и останавливались через десять метров от залившейся в радиатор воды. На этой улице вообще было мало машин, что особенно нравилось жителям построенных на ней домов и являлось главным аргументом при споре с семьями из центра. Набрав в лёгкие влажного бодрящего воздуха Никита прищурился. По дороге извивающейся у подножии многочисленных белых домов и через два поворота налево и один направо упирающейся в родной подъезд, шёл Серёга.
 Глядя то вниз, то вперёд, с пакетом в одной руке, он вяло протянул другую.
 - Здорово. Домой? - спросил Серёга, переминаясь с ноги на ногу и изучая острым взглядом вдали идущих девчонок, измучивая и так ужасного вида пакет.
 - А ты?
 - Из дома… Выходи, - так же с деланной и от того смешной серьёзностью ответил он.
 - Ладно. Выходи, - весело ухмыльнувшись на дедовские кирзачи на ногах Серого, ответил Никита.
 - Нравятся?! Не хочешь поносить.
 - Ты бы ещё портянки втолкал.
 - Да, я свои замочил. Вот пришлось. Глянь как девки косятся Думают военный Ладно выходи, или я зайду - сейчас батон куплю А то без батона у матушки чай не заваривается
 Изуродованный окончательно пакет наконец-то попал в карман, и Серёга, взглянув напоследок на Никиту, пошёл дальше, при этом запел, беззаботно и чуть шевеля плечами. «А я люблю военных красивых здоровенных!»
 Никита кинул короткий взгляд вслед и пошёл дальше. Серёга всегда умел поднять настроение своими выходками, всегда новыми и смешными. Неизвестно откуда он брал их. Возможно, он подсмотрел их в кино, возможно позаимствовал у какого-нибудь своего знакомого остряка, а может и сам выдумывал. Но это было по сути не важно. Главное, что выходило у него без особых усилий, причем он никогда не издевался и не переходил границу, дальше которой ступать опасно. Так или иначе но без улыбки его редко кто встречал Он всегда был дружелюбным и приветливым. Его многие знали и редко кто тяготился его обществом Его продолговатое лицо с большим носом и губами с глубокими ямочками на щеках и трещинками у глаз было похоже на маску клоуна. Но несмотря на это выражение его лица так стремительно менялось что друзья его тотчас замечали это. Неизвестно как они могли уловить ощущение. когда вечно сидящий на задворках разговора и все время одобрительно кивающий Серега становился хмурым. И всё стихало и вопросы застывали без ответа. Серёжкин как будто заряжался от рядом сидящих и заботливо вопрошающих о его духовном нездоровии Зато потом его было не унять.
 Настроение замотанное до депрессии поднималось И люди казались добрее и красивее. Ближе к дому их стало меньше: бабулька с кошёлкой, сосед срубающий дерево мелькающие незнакомцы проносящиеся экспрессом в следующий дом, мужик с маленькой глумной собачкой, которая лаяла с таким ожесточением, что задние ноги всё время срывались с земли, выталкивая комочки грязи И чем меньше становилось прохожих, тем дороже они казались для Никиты. «Всё таки суббота,» - так громко подумал Никита, что чуть не сказал вслух. Всё же хотелось есть, но еще больше хотелось на улицу гулять
 Дома было пусто. Сквозь белые шторы проходил свет. Оставляя на полу пятнистую тень и не заходя далеко в комнату, он придавал утренний романтичный отблеск строго упорядоченной мебели, кажущейся как никогда опрятной и праздничной Бросив портфель рядом с письменным столом, Никита помыл руки и стал переодеваться, нехотя снимая учебную сбрую приросшую за долгий день к телу. Сделав усилие над собой, вспомнив упрёки матери, он повесил одежду на истёртую деревянную вешалку и принялся за готовый обед на плите.
 Раздался звонок. С грохотом бросив ложку в тарелку, Никита про себя чертыхнулся, расстроенный тем, что не успел поесть к приходу друзей, и пошёл открывать. На пороге стояли Серёга и Санёк.
 - Что, ты ешь? - спросил Санёк, высунув здоровую руку из кармана кожаной потрёпанной куртки и ухмыльнулся.
 - Ага, - прожевал в ответ Никита, поглядывая то на облокотившегося о стенку Серёгу, то на истёртую кнопку лифта.
 - Давай быстрей, гурман.
 - Ладно, 5 минут, ботинки надену.
 Дверь захлопнулась. Серега и Санек остались на лестничной клетке ждать Никиту. Наступила тишина. Зелёная стена слева от двери пострадавшая от невыраженных творческих способностей проживающих, истёртая и белая на половину от побелки, которая в основном и служила инструментом рисования, теперь находилась в распоряжении Серёги. Он так долго простоял плечом у стенки и взглядом в пол, что теперь осмотрев доступные развлечения, нашёл для себя это наиболее приятным. Высовывая и прикусывая язык, хмуря густые брови и сосредоточив свой взгляд на пишущем пальце, он аккуратно выводил анонимное признание в любви, при этом ехидно улыбался, предчувствуя реакцию Никиты.
 - Чё ты вчера не вышел? - спросил он, закончив своё творение. Он махнул пальцем как художник кистью, и отступив в сторону, улыбнулся.
 - Да уроки, - ответил Санек, переминаясь с ноги на ногу. Он вообще мало говорил и только по делу. Когда касалось чего-то важного, то ему не было цены. Мнения Сашки всегда считались. Он умел всех успокоить и все уладить. В общем, он поступал разумно и никогда не вдавался в крайности Быстро соображал. У него была маленькая сестрёнка, которую он очень любил и постоянно заботился о ней. Санёк был невысокого для своего возраста роста, но широкие плечи, крепкие запястья и взгляд исподлобья многим внушали трепетное отношение. Впрочем он не брезговал подхалимами. Что касается характера, то Санек показывал только в том случае, если наступали на больную мозоль. А так он был выдержан и строг.
 Грязная посуда с грохотом упала в мойку, жёсткий кусок хлеба стал кислым во рту, противно растаяв на языке. Всё проносилось мимо, теряло смысл, всё окружающее становилось плохо заметным для глаза Никиты, впопыхах ищущего штаны, а потом нервно, с ругательствами, натягивающего их. Наконец, в полной амуниции он вырвался из надоевшей квартиры. Увидев Санька с Серёгой, одного сидящего на корточках и тихо поющего очередную дурацкую песню, другого прохаживающегося по лестничной площадке, Никита даже расстроился, понял, что зря спешил, боялся стеснить долгим ожиданием, вырываясь и радуясь скорой гулянке.
 В подъезде было свежо и тихо. Брякающие ключи вставлялись в замки, шаркающие ботинки и тихие перемолвки отдавались зеркальным эхом от стен.
 На улице по-прежнему было солнечно. Возле турника, одиноко расположившегося неподалеку от песочницы, встретили Димона и Макса.
 - Ну ка дай ещё раз попробую - Говорил Димон. Засучив рукава, он подтягивался, пытаясь проделать гимнастический трюк, который показал один жилистый гибкий одноклассник. Но не вовремя подняв зад, он с грохотом повалился на землю, чуть не придавив Макса, который наблюдал за ним, вытянув и без того длинную шею.
 - Так и шею свернуть недолго
 - Не, а Андрюха как-то быстро это делал, с размахом. Чёрт, не получается! Ты хоть бы помог!
 - Что, задница не держится? - увидев происходящее, крикнул подходящий Серёга, - ты ешь, Димон, поменьше!
 - Попозже сделаю, устал. Просто рука болит. Сегодня 10 раз подтянулся, - оправдывал свою репутацию Дима.
 Начали здороваться шепча приветствия и глядя на руки друг друга, будто это был тайный ритуал, который должен совершаться в полном безмолвии и сосредоточии. Редко все собирались, всей компанией. Она лишь изредка пополнялась новичками. Всем было весело, шутили без умолку, у всех было приятное чувство целостности, и ни у кого не было ощущения, что кого- то не хватает. Санёк, Серёга, Димон, Макс и Никита дружили с детства. Почти никто не помнил, как они познакомились, какие были первые взаимные слова, а если на кого и находила ностальгия, то получалось что-то скучное и тривиальное. В основном в воспоминания ударялся Макс. В минуты ссор он всегда рьяно осуждал отверженного и находил в нем кучу недостатков, вспоминал как первый раз он заговорил с ним и всё что крамольного говорил обидевшийся В крайних случаях Макс говорил что вроде "вот, мы дружили с самого детства, а он вообще позже стал с нами гулять". Но всё это было временно. Когда из-за какой- нибудь глупости разгорались страсти, мало кому это доставляло удовольствие. Через день два обида забывалась, и хотелось помириться. Но это и было самое сложное. Но получалось само собой с опозданием на несколько дней. Всё равно чтобы не говорили, ребят тянуло друг к другу то ли из-за того, что все с рождения видели один и тот же обшарпанный дом 44а, то ли из-за того, что были ровесниками, а играть в прятки с двоюродными сёстрами и плаксивым 8-летним Вадиком быстро надоедает, то ли просто, как любят говорить взрослые, сошлись характерами. Впрочем всем было не до этого.
 Стало опять хмуриться. Но ровный недавно положенный асфальт на дороге, окружавшей игровую площадку между двумя домами, уже успел подсохнуть. У Серёги начало появляться щемящее чувство в груди. Его всегда давила тоска, когда разговор стихал и все начинали заниматься собственными микроделами. Димон, например, согнувшись на лавке, увлечённо рассказывал об увиденном фильме Максу. Он постоянно повторял «ништяк», что относилось к высшей степени оценки. Благодаря Димону лавка ходила ходуном: то он резким всплеском рук показывал страшной силы взрыв, то удивлённые лица бандитов, их быстрые приёмы и мускулистые торсы. Со стороны казалось, что он рассказывает глухонемым, но Максу нравилось: раскрыв рот, он с восхищением говорил «Ни фига себе» и тут же пытался незаметно отодвинутся, опасаясь, что его заденет взорвавшийся дом. Санёк, обнявшись с железным грибом в облепленной малышнёй песочнице, надоедал своей младшей сестре нотациями. Круглолицая, с большими зелёными глазами и чуть выпяченными губками, она делала вид, что всё поняла, хотя в данный момент её больше интересовала судьба кукольной ножки, которая всякий раз отваливалась на пути из салона красоты в игрушечный дом. Возле освободившегося турника суетился Никита, то висел на перекладине, то спрыгивал на землю. Худые руки оплетённые, как сетью, венами никак не хотели повторить гимнастические подвиги Димона, и Никита был рад, что на него никто не смотрит, что можно в одиночку бороться со своей физической слабостью не стыдясь и не ощущая чужого превосходства.
 - Может в пекаря? - как из пушки громко выпалил Серый, который всё это время боролся с собой. Он давно придумал, чем бы заняться, но никак не мог решиться заговорить, опасаясь натолкнуться на лень и отговорки. Перебегая взглядом с человека на человека, он всматривался в каждое лицо и всё больше понимал, что нескоро закрутится такая желанная игра.
 - Неохота… Да ну её - как всегда услышали от Димона. Он безразлично поглядел на всех своих товарищей, после чего он опять запрокинул голову и закрыл глаза.
 Макс и Санёк зашевелились. Оба вроде не были за, но и не находили аргументов против, поэтому согласились. Бессмысленные забавы, больше похожие на чесотку, уже успели изрядно им поднадоесть и даже стали мучить ноющим проникающим чувством. Но бросать не хотелось. Эти микродела стали частью их жизни, как нервный тик, который всё время занимает неспящее подсознание, не даёт угаснуть огромной жизненной энергии, выражаясь в многочисленных делах не требующих особенных умственных затрат. Санёк и Макс про себя выдохнули и стали упрашивать Димона, на которого имели большее влияние, чем остальные. Изредка их поддерживал Серёга, который с наслаждением уже замышлял, где достанет деревянную палку для игры.
- Дим, ну что ты в самом деле. Как тётя Шура на сносях, мы тебе палку найдём и дадим почётное право первому метнуть её? - жалобно воскликнул Серый. Переминаясь с ноги на ногу и вертя головой, он всем своим видом показывал глубокое внутренне страдание.
 - Не хочу, давайте в карты, щас вымажемся все как черти
 - Ну и что, посмотри какая погода, так и просит пекаря - присоединился Никита, еле сдерживая обиду и не понимая холодного безразличия друга.
 Вдалеке зашипел асфальт, и из-за поворота выглянула скорая, белоснежная, с красными полосками, но страшная и одинокая. Проехав мимо двора, она повернул опять, немного притормаживая, высовывая через каждые метров десять, как телескоп, лохматую женскую голову в белой шапочке. На мгновение все остановились и уставились удивлёнными глазами на блестящий кузов. Машина завернула, но все ещё продолжали некоторое время молчать. Тишину прервал Димон.
 - Ну ладно, чё замерли, давайте в пекаря.
 Димон весь просиял и был доволен собой, он так благородно сломался, как будто сам предложил.
 Все обрадованные закопошились, разбежались в поиске игрового инвентаря по дворам, по кустам, по подъездам.
 Через некоторое время мятые банки от съеденной тушёнки уже красовались перед пятью проименованными линиями. Никита, нервно размахивая палкой, стоял перед жестяной пирамидой и хмурился на веселящуюся армию солдат, валетов и дам, то и дело зажмуривая голубые глаза из-за солнечных зайчиков.
 - Так, кто первый?
 - Давайте я.
 - Я второй метаю.
 - А, чёрт, соскользнула. Я второй раз.
 - Нельзя, нельзя. Только один раз.
 - Ну нет, что вы, две попытки.
 - Так Никита пекарь. Я первый, Димон второй! - кричал Серёга, распределяя обязанности.
 Распределились роли, игроки заняли свои места у исходной черты и принялись трепетно расхаживать вдоль неё, крутя палками, пластмассовыми шестами и даже дрынами. Дрын принадлежал Саньку. Это был его любимый и ужасно тяжёлый шест, которого сторонились все пекари. После его броска они всегда уходили как можно дальше, а затем не спеша, со злостью собирали банки по траве, всем своим видом выражая небрежность к столь нестерпимой и унизительной обязанности.
 Было шумно - все кричали, радовались очередному повышению по службе. Одинокие солдаты, неудачливые, стоящие позади всех, старательно прицеливались, каждый раз новым манером, с разгона, низко прижимая палку к асфальту. С самой искренней надеждой догнать остальных, они просящим взглядом провожали деревянные облупленные дрыны, гладкие и тёплые от влажных скользящих рук. Валеты, дамы, короли плотно стояли элитной кучкой и со спокойствием наблюдали столь суетный процесс, страшно довольные, повторяющие без конца номер гвардии, и своё звание и лелеющие мечту о высоких перспективах.
 - Так - я уже солдат второй гвардии.
 - А я валет.
 - Не могу попасть, блин.
 Никита стоял возле банок. За полчаса, которые он их стерег, он уже выучил их до трещинки, до каждого убогого изгиба, и они с каждым разлетающимся взрывом всё больше злили его. Особенно ему не нравилась верхняя, резвая, подло прыгающая красная засаленная жестянка от пива. Она всегда радовала жестокого Серёгу. После успешного броска он не спеша выпрямлялся и кричал, размахивая руками. Эта банка почему-то летела всегда влево от асфальта, приземляясь в увядшую пожелтевшую траву возле Максовова дома. Там ещё оставался след от летнего костра, печёной картошки и чёрных от угля рук, не дающих облизать жирные вкусные пальцы. И тем более обидно и тоскливо становилось Никите, возвращавшемуся назад на место позора и безразличия липовых друзей. Они как и прежде не видели отчаяния, всё больше и больше наполнявшего его душу, чуть не до слёз стеснившей злобы, готовой вот-вот вырваться и разлететься марая всё что стоит в округе. Никто не хотел поддаться, никому не было жалко его, и никто не замечал его обиду. Попытки продемонстрировать полное презрение к игре показной сухой вялостью только ещё больше бесили. Стало всё тихо, тупо и бессмысленно. В душном сыром воздухе было по-прежнему много криков и разговоров. Только Серёга стал как-то тише говорить, тон его голоса приобрёл как бы извинительные нотки, а шутки стали более мягкими. Больше всего ему не хотелось прекращать игры, игры вот-вот готовой затухнуть. Воцарится опять бездействие. Неловкие актёрские движения, показная небрежность ребят никак не могли заставить Никиту, совсем уже измученного обидой, уйти с пекаря. Он то и дело поглядывал на Димона, который был больше всех весел, увлечён и ничуть не потерял в хвастовстве и в азарте, он с девчоночьим ехидством дразнил Никиту, которому уже было всё равно, кто и как поддаётся ему.
 Зеркальная лужица на обочине смешно отражала его лицо. Всполошенная палкой, она мяла и кружила его стройные черты. Хотелось раздавить их, не хватало терпения, но Никита ни за что не хотел уступать. Всегда чувствуя неловкость в любой игре, неловкость в общении, он больше всего не любил стыда перед собой. Свой стыд он не замечал, он тёмным потоком превращался в какое-то меланхолическое и оттого сладкое ощущение полного отчаяния. Самое большое отчаяние посещает человека, только когда он отчаивается, а когда он уже отчаялся, то становится легче, легче в своей безграничной грусти, которая и приносила покой Никите.
 - Ну всё, я не хочу играть, - прошептал он, кинул в сердцах палку и пошёл домой.
 - Ты куда?
 - Есть. Поем и выйду, - выжал из себя Никита.
 Все тоже стали расходиться якобы по делам. Игра не удалась и никто не понимал почему. Вроде все так просто, и в то же время как-то тяжело и неловко
 - Он что обиделся что ли?
 «Ну хватит тебе! Что ты в самом деле» - мелькала в голове фраза Макса. Румяный и довольный, он не понимал, что это с Никитой. Пытаясь не смотреть в его сторону, он по-молодецки расхаживал из стороны в сторону. «Гады! Пошли вы все! - как сердце билось в мозгу. Ноги шли быстро. Незаметно, стремительным шагом прочь от них, ото всех. Ноги были неуправляемы, двигались сами по себе, хотелось поскорей дойти до какого-нибудь угла и не видеть Димона, Макса.
 - Постой, не уходи! - крикнул Серёга и принялся было догонять Никиту. Но обида была глубока, и слова Серёги только питали её сладостное забвение. «Сразу побежали, извиняются, надо было раньше, ещё придёте!» - думал Никита и сразу перед глазами вставала сценка долго свистящего у дома Санька, потупленные глаза Серёги и неожиданное участие Димона. Встретят кучей, пытаясь показать, что ничего не случилось, но всеми своими движениями и поступками выдавая себя. Было грустно на душе, но сладко от всей этой воображаемой картины. «Я и без вас найду чем развлечься!» - пронеслось в Никитиной голове у входа в квартиру , уже открытой, с доносившейся вознёй на кухне. - «Мама дома».
 Почти пробежав в свою комнату, Никита пробурчал что-то в ответ на какую-то просьбу и заперся в своей комнате, маленькой с жёлтым деревом в окне. «Завтра воскресенье, надо делать 6 номеров по алгебре…» - с сожалением и молчаливой просьбой смотрели в окно голубые потупленные глаза Никиты спустя час. На улице темнело и были слышны голоса, хотелось всё исправить, так хотелось услышать свист Санька, звонкий, оглушающий слушателей. Сгорая от скуки, перебрав все дела: помучив крысу, пошвыряв мячик в стену, поковыряв циркулем трещинку на подоконнике, Никита сел на проделанный тараканий ход и пытался дотянуть до 21.45, когда начнётся какой-нибудь фильм по телевизору. Пялясь на небо в еле видные очертания жёлтого клёна у дряхлого приросшего к земле грузовика, Никита перевёл взгляд на лавочку у подъезда. Вглядевшись в шепчущие, загадочные фигуры, он вдруг вспыхнул, узнав в них хорошо знакомых Светку и Ольку. Светка быстро шевелила большими губами, верхней тонкой почти скрывающейся под нижней пухлой. Глаза были зелёные, широко расставленные, они венчали выдающиеся степные щёчки под самыми ресницами, длинными, упирающимися в густые брови. Они каждый раз резко поднимались вверх, когда Светка обращала лицо к подружке, увлекая за собой одну из элегантно скрещенных рук. Ручка распрямляла пальцы и возмущённо двигалась из стороны в сторону, почти задевая полную джинсовую Олькину коленку. Светка жила в угловом доме с родителями и сестрой. Производила впечатление хозяйственной и смешливой девушки, но с упрямым дотошным характером внутри. Никите всегда казалось, что она больше тяготилась женским обществом, чем мужским. Она всегда была готова к шуткам кавалеров и никому не отдавала предпочтения. В Светке уже в юном возрасте проявилась врождённая способность флиртовать. Со своими особенностями в силу возраста, конечно, но всегда удачно и незаметно. Никак нельзя было понять, кому он отдаёт предпочтения, ей все нравились и она не могла решить кто больше. Во всех мальчишках она видела только хорошие качества и тут же в них влюблялась.
 Бесцельный взгляд Олькиных глаз уже минут пять теребил красную ленточку, блестящую, распластавшуюся возле лавки напротив. Левое ушко было обращено к Светке, иногда густая шевелюра её взрывалась и олькины голубые глаза вдруг всматривались в соседку, будто впервые замеченную рядом. Ольке не нравилось, когда Светка говорила о мальчиках, хвастая завоёванным жестом очередного тайного поклонника. Белое пухленькое олькино лицо всегда с румяными ямочками в уголках рта всем своим овалом выражало холеность или как определил Серёга «купеческий аристократизм»; он всегда потешался над ней, называя в кругу сверстников боярыней Морозовой, чему причиной был неудавшийся подкоп к её робкому молчаливому сердечку. Не смотря на это, достаточно было посмотреть в её глаза и тотчас можно было увидеть скрытую необычайную красоту и несвойственную девчонкам безудержность и дерзость. Для всех она была загадкой, капризной в играх и задумчивой в спорах. Она наверно много читала, но ничего толком не понимала умом только настроением. Ни на кого из мальчишек не обращала явного внимания игнорируя все попытки. Ей нравились сериалы. И из-за своей робости всех парней игнорировала, хотя иногда потом и жалела.
 Никите не нравилась эта Олька, своей дикостью и портившим её колхозным сочетанием щёк и носа. «Что они говорят?» - естественное желание овладело им. На мгновение он забыл о своих делах и начал рассматривать их лица и ноги, Олькины полноватые, но хорошенькие и Светкины, мускулистые и упругие.
 Вдруг раздались еле слышные голоса приближающихся друзей. И окружив густой кустарник, протянувшийся между подъездами выглянули Серёга и Санёк. Не спеша, небрежным шагом прошаркали к девчонкам, стали говорить. Наверно поздоровались, спросили про дела и наверняка обрадовались неожиданной встрече. Потоптавшись немного они сели по краям от Ольки и Светки. Перекрестив ноги, обняв коленку руками, ссутулившийся подобно девчонкам, Серёга начал пытаться завести разговор. Глядя то на одну то на другую не показывающую смущения и посерьезневшую девчонку, он говорил всякие глупости. Когда кончились темы насущные, Серый стал толкать пальцем по Светкиной коленке, которая судорожно дёргалась и приводила хозяйку в улыбающееся негодование. Грустный Санёк сидел ровно, запрокинул голову и иногда поддакивал. Вся эта картина чрезвычайно интересовала Никиту всей своей привычной обыденностью и томящей невозможностью участвовать в ней, в чём Никита никак не хотел признаться себе из-за своей гордости. К вечеру ветер стих и выглянуло солнце, оно уже закатывалось за горизонт и было похоже на правильный желток яичницы. Просидев на лавочках возле гаражей, не спеша, расходились домой бабульки. Они со всеми здоровались смотрели по сторонам и через каждый шаг делали только им известные выводы о неправильных людях которые неправильно живут, в то же время они довольно улыбаясь иссохшими от трёпа ртами и кряхтя каждая на свой лад. Похожие на огромные живые корабли они покидали бухты, освобождая уличные гавани от своего недвижимого надзора, уступая простор для ночной жизни. То прислонившись к окну, то ходя молча по дому и пиная мяч, Никита уже час как мучался музейной домашней скукой. Все уже собрались там внизу и как обычно валяли дурака, в разнобой, развлекая себя кто как мог.
 - Расскажите что вчера было? - потирая нос и пытая взглядом спросил Макс. - А то что-то все говорят по-своему, не разберёшь общей картины.
 - Да пролетел ты вчера, такой смех был! - задумчиво растягивал Димон, всё больше интригуя и мучая.
 - Ну расскажите.
Вдруг Серый начал.
 - Да так ничего особенного. Вчера вот красавиц завели в заброшенный дом. Ну сидим, короче, курим. Тут мне приходит идея, подозвал Димона, шепчу ему. В общем, договорились, что разойдёмся типа домой - поесть. Димон остался с ними и должен был завести историю, по страшней. Мол, в этом доме жила мать с сыном, они и правда там жили, оба умерли мучительной смертью и что по ночам они ходят по квартире и наводят в ней порядок, подметают, ставят вещи на свои места. Они и так там на своих местах после нашей уборки, ну а Олька со Светкой не знают же. А мы с Саньком взяли веник, свечку и простыню, Ник дома спёр. Ну, мы тихонько зашли в хату. Санёк к ним пошёл, чтоб сказать Димону, что всё готово. Темнота, лица еле видны, эти вчетвером сидят на диване. Тишина. В окнах ветки. Мы там с Саньком стоим, чуть не ржём, надрываемся, рты затыкаем друг другу. Ну в общем слышу рассказ, сам еле сдерживаюсь, Димон ещё таким голосом серъёзным, как молитву рассказывает, чёрт в штаны наложит.
 - Я сам сижу, рассказываю, слышу шорох за стенкой - перебил Димон Серого, затараторил, глядя прямо в глаза, - ну, я значит, повышаю голос, говорю вот кошки задолбали - шумят.
 - Да это Санёк на ветку наступил какую-то, - Серёге не терпелось дойти до кульминации, он так и стирал глазами Димона, дожидаясь, когда тот замолчит. И каждый раз вспыхивал, когда после очередного жеста и шлепка узкими губами, он снова продолжал. Поглядывая на рассказчиков, довольно улыбаясь, в это время Санёк пытался втихую раскрыть конфету, причём не высовывая её из кармана. Шумящая обёртка не давала покоя и всё время шуршала, он замирал и оглядывался. Но все были увлечены. Каждый вожделенно ожидал слов о себе, смешных и благодарных, потом ещё долго улыбались в стеснительном порыве признания.
 - Дошёл рассказ до подметания. Димон что-то "Вот каждую ночь мне прабабушка рассказывала (причём здесь прабабушка!) появляется мать в доме и начинает подметать и всю ночь метёт, а сын ходит со свечкой и светит ей; а у сына шея синяя, глаз нету, потому как повесился по пьянке - " Ну, я тихонько начинаю мести, медленно, не спеша, потом всё громче и громче.
 - Олька сидит, - вклинился Димон, - "а что это?" - "Не знаю, ничего не слышу". Потом эти зажгли свечку, я продолжаю, гоню там им, сам почти смеюсь - "Старуха в белой накидке всю ночь ходит по дому и бормочет песню себе под нос, а сын пытается закрыть окно, но у него ничего не получается и тогда он становится на колени прям на том месте, где его сняли из петли и начинает мычать, хочет что-то сказать, но кадык переломлен, на шее обрывок верёвки". Светка сидит и почти умоляет - "Ну перестань, не пугай". Тут я замолчал, жду развязки.
 - Я напяливаю на Никиту простыню, даю веник, сам зажигаю свечки, кусок верёвки на шею - идём. Ник сгорбился, подметает, я со свечкой с вылупленными глазами. Сначала постояли, послушали, потом медленно так пошли.
 - Я им говорю, - Димон опять перебил, - "что это? слышите? давайте посмотрим". Олька жалобным дрожащим голосом "пошли отсюда", вцепилась в мой рукав и не отпускает. Ну встали, подошли к проходу, смотрим возле входа в дальнюю спальню, в метрах пяти, идёт как и обещали, - Димон подобно конферансье в цирке развёл руками. - Бабулька и сынок перед ней, освещает путь. Тут сынок, то есть Серёга, как заорёт, кидает свечку и начинает истошно мычать, мотая головой. Но этого уже никто не видел. Такой крик, я оглох, эти две подружки как ломанулись. Сначала к окну метнулись, потом в угол. Светка в угол забилась, - Олька не добежала, - риторически потягивая слог произнёс рассказчик, - споткнулась о стол, который как на грех стоял на пути, слышу такой звук удара лица о дерево и стон "мм-ннн-ыыыы". Тут ещё Санёк картину дополняет - для создания большего страха, вместе с ними бегает. Дальше всё - я выпал, я на полу вместе с Никитой. Эти бегают, Серёга мычит.
 - Чё вы там потом ещё обижались? - спросил Санёк.
 - Ничего себе, я чуть дара речи не лишилась - возмущению Светки не было предела.
 - Вот, блин, обидно, - в душе Макс чуть не плакал - такое пропустить.
 Все смеялись, поджав щёки улыбками и нагинаясь, чтоб от смешных судорог не лопнули животы. Димон ещё раз продемонстрировал мычание Серёги, отчего грянул новый приступ веселья. Санёк оперативно с аккуратным надгрызом хрустел остатками конфеты, прикрывая рот кулаком, больше всех радостный и довольный. Только Олька сидела мрачнее тучи. Её светлые волосы порогами спадали вниз, начиная от плеч и заканчивая зло наклоненной головкой. Она никак не могла простить этот издевательский смех Димона, который с такой сладостью и с таким сарказмом описывал её падение. Громкий смех, до колик поразил всех, никто не мог остановиться, даже Светка, ухмылялась и по-доброму упрекала ребят, перессказывая свои ощущения. У Светки никогда не было гордости, её можно было успокоить одной дурацкой выходкой, каким-нибудь юродивым движением и она тут же забывала об обиде, пусть даже её втоптали в грязь. Олька нервно прикусывала губу и про себя ругалась, почему она сегодня вышла и сидит с этими извергами; пару раз она находилась на грани того, чтобы уйти, просто молча взять и уйти, никому не сказав не слова. Всё ей раздражало в эту минуту: и Макс с белой деланной улыбкой и подлизывающимися замечаниями, который всегда был смел в общении и в то же время никогда не знал о чём заговорить с девчонками и от этого хамил. Но впрочем, это действовало, был он как-то по-особому вежлив, у него постоянно проскакивали учтивые школьные обороты и "волшебные слова", и был он как-то по-мелочному откровенен. Макс мог заметить, что у тебя прыщик под носом или сказать "Вот если бы ты Олька не стеснялась, то была бы прекрасным человеком". И теперь он пускал в сторону девчонок и друзей переминающиеся, неловкие, но привлекающие внимание и уважение дёрганья. Санька Олька считала всегда почему-то ограниченным, потому что он всё время говорил о машинах и кровавых драках, да ещё с таким откровенным суждением, что ему впору было стать комментатором боксёрских поединков. Серёга, добрый Серёга, он всем нравился. Чтобы он ни сделал, Олька всегда его прощала, вроде ничего ни говорил своим полноватым валким лицом, но в то же время всем поведением показывал свою вину, и никогда не просил прощения, его без слов прощали, потому как видели как он тяготится обидой другого, в отличие от Димки. Тот даже если и понимал, то самолюбие не давало ему проявлять повинную, в таких случаях он всегда выставлял отеческое участие, коробящую, требующую молчанья, обиду. Олька взглянула вверх, на второй этаж желтоватого дома, в тёмное окно, разукрашенное бисером фонарных отсветов. Ольке стало ужасно интересно, а как бы Никита повёл себя, неужели бы тоже засмеялся. Никита был для неё чем-то загадочным, сухим внутренним. Впрочем, она часто приписывала его меланхолию к слабохарактерности и безволию. В серебряном окне мелькали тени, то они мгновенно вспыхивали, то беспорядочно мигали долгими цветными телевизорными пятнами. Заныло в груди, Олька думала о том, что пропустит фильм, что не будет мягкого дивана и легкого сумрака, мамы с чашкой чая в руках, иногда спрашивающей о школе и пересказывающей дворовые сплетни. Вместо этого ей приходилось постоянно отодвигаться от Димона, который расставив ноги, всё время касался своей левой олькиной ноги, отчего той становилось не по себе. Согнутый со слегка наклонённой головой он с небрежностью рассматривал друзей, изредка загорался и, глядя прямо в глаза, громко добавлял своё мнение, которое на всех оказывало силу убеждения и ненавящево становилось главным (если уж не было на столько бестолковым). Он постоянно кусал заусенец на пальце, при этом лицо его ничуть не менялось. Сидя на краешке лавки он оценивающе обводил зрачками стоящего перед ним Макса. Вид Макса производил на него всегда раздражающее действие, никто больше разговоров не имел за спиной, чем он и Димка был главным их зачинателем, потому что больше всех получал удовольствие от множества дурацких ситуаций, в которые регулярно вляпывался Макс. С самого раннего детства Димон не переваривал его, Макс был старше и надирал его. Но потом всё стёрлось, стали друзьями, так как жили рядом и пользовались взаимным внешним уважением друг у друга. И никто не вспоминал о прошлом. Димка учился плохо, но мало кто об этом знал, только Серёга, учившийся с ним в одном классе, про себя уверенный в том, что он учится лучше своего товарища. Да Олька отличница-одноклассница, в которой Димка чувствовал нотку презрения, что его бесило. Когда Макс надоел, Димка повернул чёрную голову в сторону Серёги, который что-то пел себе под нос и впился глазами в его трясущуюся в такт песне ногу. Продолжая молчать, он сам начал трясти ногой в унисон соседу по лавке, потом заметил и разозлился. Серёга занимался своим любимым делом, ничегонеделанием, он редко впадал в задумчиваость. Если он гулял, то никогда не казалось скучно и всегда было чем заняться. Он любил поговорить , ему даже это нравилось больше, чем игры, особенно в окружении девчонок, он всегда смешил, по-тупому, но весело; в общем не стеснялся со слабым полом и брал спокойной добродушностью и простотой в общении. Казалось, был заводилой, душой компании и никого не слушал, был себе на уме и в то же время поддерживал Димона и иногда был ужасно тяжек на подъём. Для него было идеальным гулять на улице, в кругу самых близких друзей, делиться новостями и смешить подружек, Макса занимало увлечься чем-то новым и попристовать к девушкам, для Санька имело значение что-нибудь серьёзное и высмеивающее, авторитетное и пошлое. Димону всегда было приятно, если всем было хорошо, и это он ставил в свою заслугу. Светка опустила руки на колени и, поправляяя короткую коричневую староватую юбку, боясь за Ольку, которая сильно помрачнела, глядела на узкую полоску асфальта и ломала себе ладони. Вдруг Макс зашевелился.
 - Пошли за Никитой зайдём - обратился он к Серому.
 В подъезде было темно и было трудно нащупать ступеньки. На первом этаже, в доме Ольки и Никиты, местные алкаши или бабульки-моразматички регулярно выкручивали лампочки, чтобы молодёжь зимой не ютилась, ворчливые и злые требовали покоя. Никита сидел в кресле, спинка которого упиралась в подоконник и пучил и без того полные губы, сжал худые кулаки и клялся себе, что ни за что к этим не выйдет и придумывал кучу занятий на каждый день, мало интересные, сухие, на которые он обыкновенно не обращал внимания, но теперь спасающие и единственные. Наконец полдесятого, включён телевизор и уже через десять минут губы похудели, разомкнулись в порыве внимания и страха не пропустить ни единого движения так любимых киногероев.
 - Чего ты не гуляешь, поссорились? - спросила мама, прихлёбывая чай с сухарём в кружке. Истёртые коричневые ручки кресла подпирали её локти, от мохнатого душевого халата пахло водой. Никита резко выдохнул носом и нахмурил брови, стараясь не смотреть в сторону мамы, любопытной до навящевости.
 - Нет... Неохота просто - выжал из себя, сквозь зубы, готовый взорваться Никита и начал мысленно умолять её больше не говорить на эту тему, потому что знал, что не стерпит и нагрубит. Взрослые всегда почему-то считают, что вполне понимают своих детей и что их помощь и совет необходим. А когда нерадивый ребёнок идёт наперекор списывают на недостаток опыта и говорят, что всё это временно и в этом нет ничего страшного. Ребёнок возмущается, потому что думает, что его взгляды никогда не поменяются, но всё-таки наличие опыта и возраста даёт право взрослым разбивать и менять детское неустойчивое мнение. Одного не понимают, что в детском мире, взрослые правила теряют силу. С этим часто сталкивался Никита и доходило до грубости, которая отдаляла его от матери. Он мало чем делился с ней, а если и говорил, то в большинстве своём спорил. Но Никита любил её, любил, когда она дома, хотя одному ему казалось легче, свободнее. Однако, он лукавил больше пол дня он не мог выдержать и начинал ждать маму, игнорируя даже улицу, на которой было как-то неуютно и страшно, когда дома тебя никто не ждал. Прочирикал звонок. Слышно было, как у двери толпились. Никита долго не двигался и продолжал хмуриться на телек. Он никак не мог признаться себе, что обрадован их приходом и пытался хоть так им отомстить, показать больше себе, чем друзьям свою злость. Не спеша, пройдясь по квартире. Никита открыл дверь.
 - Выходи... Чё ты не вышел? - спросил Макс, как будто не знал ответа на этот вопрос, удивлённо приподнимая брови и проводя по носу указательным пальцем, он пытался показать непринуждённость, которая у него никогда не получалась. Серёга облокотил зад о перила, скрестив ноги, и кидал взгляд то на тусклую лампочку, горевшую уже лет сто под обшарпанным потолком, то на неловкую фигуру Никиты. Никита пробурчал что-то в ответ и исчез в белом проёме двери.
 - Ма, я погуляю, - больше поставил в известность, чем спросил Никита. Быстро оделся проклиная неналазивший носок и вышел на площадку. Мрачный и серый он ничего не сказал, даже старался не глядеть на Серёгу и Макса. Застегнул синюю олимпийку и пошёл за ними, машинально вслушиваясь в доносившийся разговор на улице. Вечер стоял тихий прохладный. Свежесть дурманила холодной бодрящей осенью. Скрывшийся в темноте сарай напротив подъезда, низкие ограды по сторонам лавок, не так давно бурная желтеющая листва и бурчащие друзья плотно прижались друг к другу, максимально используя скамеечное пространство, затихли и уставились на подъезд, из которого как из-за кулис один за одним выходили Макс, Серёга и Никита. Последний свесил голову и немного передёрнулся от нагловатых глаз Димона, выглядывавших из под низко наклоненной головы, плюющей на и без того сырую землю.
 - Пошлите на брёвна - махнул он. - Все зашевелились и поволклись рассеянными серыми от тумана кучками.
 Дома стояли огромным прямоугольником. То ли оранжевые, то ли жёлтые, с потрёпанной краской, двухэтажные хрущёвки теснились друг с другом, только чёрные асфальтовые дороги разъединяли их. Где правильные с бордюрами, где просто вытоптанные тропы врезались в маленький жилой островок. Как узкие незаметные бухты, принимали людей, машин. С внешней и внутренней стороны дома были окутаны оградительной зеленью, низкими вишнями и рябинами, бесконечными цветами и даже овощами. Внутри прямоугольного колизея казалось тесно и неуютно, вместо детских площадок как грибы были налеплены гаражи, сараи, в которые спасающе вклинивались деревья и бельевые верёвки, провода и голубятни всё на тех же сараях и гаражах. Но вся эта хозяйственная часть заполняла только половину арены, отдавая другую низенькой, но бурной травке с кусочком горок и песочниц, с огромной липой и лавочками, которые пользовались популярностью у молодых мам и бабулек. Для ребят имели значение только брёвна. Сухие, длинющие столбы развалились неподалёку от игровой площадки, возле сарая какого-то запасливого мужичка, который уже несколько лет недоумевал, проходя мимо своей собственности, зачем они ему нужны. Не понимал: на бревно можно было лечь, душевно развалиться или бегать по ним, к тому же с них открывался замечательный вид. С них можно было поглазеть на подъезды, на детишек в песочнице на машины, въезжающие в бухты между домов, было свободно и никто не мешал недовольным бурчанием из окна, так как было далеко, крику не хватило бы. За это их и любили мальчишки... Все уселись, растянулись длинной сосиськой на верхнем самом исписанном бревне, стали болтать, кто с кем, то с одного края тихо обменивались впечатлением о погоде, то с другой, интересуясь цел ли у деда Афанасия виноград. Никита толкнул в бок Серого.
 - Пойдём, виноградика сорвём.
 - Мне принесите, - добавил Санёк вдогонку и выплюнул жвачку, видимо готовясь к еде.
 Дед Афанасий был закоренелым огородником. Уже пять лет прошло как богатые заботливые дети перевезли его в город. После смерти своей старушки он долго не хотел покидать родную деревню, знакомых, а больнее всего было расстаться с колосящейся картошкой. Но когда ему пообещали кусочек садика под окнами с неограниченным использованием, он перестал упираться, всё-таки тяжело ему было там одному. Дед Афанасий никак не мог придумать, что ему посадить. У всех росли цветы, вишни. Цветы он терпеть не мог, а картошка не подходила под колорит, и тогда он задумал посадить виноград, который по его замыслу должен был дойти до второго этажа и окутать балкон. Таким образом, дед Афанасий перешёл с самогона на вино, которым он при каждой встрече пытался споить зятя, когда тот с дочкой навещали его. Густые зелёные листья, где с синими, где с ещё зелёными гроздями доходили почти до балкона, тут же аккуратно были сложены для непонятных целей кирпичи, высотой в метр с полтора. В кустах у палисадника сидели Макс, Серёга и Никита.
 - Давайте по-культурному, Никита залезет на кирпичи и будет рвать, мне подавать, а ты на стрёме, - обращаясь к Серому, Макс пытался внести порядок в наступательные ряды. Но не успел он своё план дорассказать, как Никита был уже на кирпичах и зарывался в виноград осторожными кошачьими движениями, тщетно прищуриваясь к кисточкам, скрывшимся под плотными слоями ветвей. Серому тактические соображения всегда были чужды, для него существовала одна стратегия - неожиданность, и чувствуя, что пропустит момент, как медведь по бурелому понёсся к Никите, задевая и гремя всем чем можно.
 - Чёрт, идиоты! - выругался Макс и кинулся к идиотам, наступая на какие-то цветы, поливалки, уже сбитые Серым. "Как у моей бабушки" - промелькнуло в максовой голове, устремлённой на очередной раздавленный цветастый веник, - "Подарю Светке!". Он быстро подобрал, поправил и кинул за ограду. Всё это время на кирпичах шла стремительная фруктовая страда. Ветки трепало так, что вряд ли после этого деду Афанасию стоило мечтать о спившемся зяте. На максовом лице можно было прочитать досаду. Пока он рвал цвет, ребята уже слезли вниз, и продолжали наводить ещё больший шум, теперь они уже меньше всего заботились о так необходимой безопасности. Кирпичи с комками грязи, обрывки цветов летели в разные уголки палисадника, вырываясь из-под заляпанных тяжёлых ботинок, крики ликования, ещё трясущаяся лоза пронеслись мимо Макса. Окинув взглядом тёмные окна, Макс с замирающим от страха сердцем вскарабкался на кирпичи и стал раздвигать ветви, с подозрением поглядывая на висящий над головой, укутанный виноградом балкон. Дверь на балкон деда Афанасия была открыта и это прекрасно видели Никита с Серым, которые стояли на дороге. Довольные, уже лопающие добычу, они с нескрываемыми улыбками наблюдали за белой копошащейся фигурой.
 - Это ж надо... в белое нарядился. Он бы ещё колокольчики нацепил, - наконец-то съязвил Серёга по поводу белых максовых вельветовых джинс, плотного кремового свитера с капюшоном и синим рисунком, которые по всей видимости ужасно нравились ему и поэтому раздражали.
 - Смотри, Афоня вышел! - увлекая с собой Серого, Никита присел на корточки. Наверху раздался шум. Извивающаяся рука Макса застыла возле очередной грозди. Дед Афанасий медленно выползал на лоджию покурить. Там для этих целей была сооружена доска на кирпичах, на которой по вечеру любил выпускать клубы дыма и глазеть вниз юркий старикашка. Выйдя на балкон, он упёрся своими сучковатыми ладонями о ветхую заросшую кустарником ограду. Его глаза, чёрные, прищуренные, поднимали вверх выдающиеся красные скулы и рождали десятки трещинок, расходившихся к вискам. Афоня медленно и бережно начал гладить седую мохнатую бородку, вглядываясь в родные дворовые просторы в сумраке и изредка вздыхая.
 - Глянь прям Дракула живая, плаща не хватает, - прошептал Никита, почти не дыша и не замечая как поглощает уже вторую кисточку.
 Белая фигура Макса как мумия застыла в виноградной стенке, прижалась и пыталась как можно глубже зарыться в надежде избежать гнева нависшей опасности. Он даже закрыл глаза, увеличенные, с бегущими белками, они считали каждый удар сердца, то безжизненно вылупленные, то панически скачущие, они наполнялись страхом свежего воспоминания. Макс помнил как однажды Афоня швырнул свою доску с балкона в Димона. Тем не менее рациональный, смекалистый Макс никак не мог решить, что ему предпринять. Сначала ему хотелось убежать, рассчитывая на неожиданность, но было страшно; потом он хотел спрыгнуть с кирпичей в направлении балкона, резко нырнуть в виноград и там просидеть в проёме между кирпичами и домом, но это было слишком шумно и было высоковато, так как кирпичи с виноградной стороны были сложены отвесной двухметровой стеной. Так и стоял Макс, прижавшись и застыв, стараясь сделать своё тело как можно больше плоским. Наверху всё более угрожающе вздыхал Дракула и поглаживал бородку, думая наверно о далёкой маленькой деревеньке "Сухово", в которой наверно сейчас деды вышли на вечерние посиделки. Потянувшись к сухому листику, портившему всё зелёное убранство балкона, Афоня ласково оторвал его. Вдруг, проскользнув сквозь руки, ветка с треском провалилась вниз, увлекая с собой весь вииноград с правой стороны балкона. Старик в испуге наклонился через перила и стал щурится сквозь темноту, которая неохотно сквозь чёрные блики открывала ему ужасную картину. Возле окна первого этажа заваленное виноградными ветками копошилось что-то белое - это был Макс. Балансируя на краешке кирпичей, он так сильно прижался, что оступился и вместе со всем полетел навстречу подоконнику первого этажа, хватясь за всё, что попадалось под руки. Хорошо, что предметов для хватания было много. Правда в основном это были всё сучья да листья и все они почему-то летели вместе с ним. Макс как утопающий хватался то за одну лозу, то за другую. Сочные фиолетовые гроздья срывались и градом падали прямо в лицо. Приземлившись на тугие нижние ветки, засыпанный длинными зелёными гирляндами, он как жук, придавленный новогодней ёлкой, в разбитых игрушках и с беспомощными движениями барахтался на спине. Злости и матам Афанасия не было предела. Он как тигр в клетке метался из стороны в сторону по своей уже бывшей импровизированной беседке, не зная что предпринять: то ли швырнуть чем-нибудь в наглую белую фигуру, то ли выбежать на улицу и поймать стервеца. Но вместо этого вырвались одни маты, тёхэтажные с деревенскими ядряными оборотами, которые поражали всё новыми приступами смеха и без того от души веселящихся Серёгу и Никиту. Наконец выбравшись из-под завалов, спотыкаясь и раздваливая собранные гроздья, Макс выбежал за ограду. С красными как огонь щеками, запыхавшийся, с листьями вместо волос, он судорожно сжимал последнюю гроздь в кулаке.
 - Ну что поели виноградика?! – уже по дороге обратно, горьким дрожащим голосом подосадовал он.
 Завернув за гаражи, три силуэта быстро засеменили к брёвнам. Узкая протоптанная дорожка не вмещала всех, и Никита шёл немного позади, с гордостью любуясь виноградиком, подскакивающим в подоле олимпийки. На голове Макса торчала маленькая веточка, которая от ходьбы тряслась, как кораблик в луже, на пышной шевелюре хозяина. Никита внимательно следил за ней и тихонько хихикал. Голова с веточкой возмущалась и жаловалась по поводу испачканных кроссовок и грязных рук.
 На брёвнах сидели всё прежние люди. Олька со Светкой молча вертели головами и грызли семечки. Димон с Саньком беседовали, расставив ноги и куря.
 - А где Макс? - спросил Димон.
 - Да... чистится, пошёл к колонке, - заулыбался уже ёрзающий на бревне Никита. - Мы там умерли!
 - Макс чудил. Мы нарвали, значит, слезли. Пока мы рвали Макс там цветочки собирал. Что-то там нюхает, срывает. - Серёга закатил глаза и вдохнул воздух. - Я там рву всё подряд: листья, ветки; этот цветочки собирает. Мы слезли с Ником. Максим полез. Что-то рвал, рвал. Вдруг Афоня вылазит, ходит что-то по балкону - смотрит. Этот как человек-паук на винограде распластался.
 - Стоял, стоял и что-то оступился и фью - вниз полетел, затараторил с нетерпением Никита, опасаясь, что его перебьют.
 - Там за ветки цепляется, орёт что-то, виноград на него весь, Афоня багует что-то, блин, - Серый бурно махал руками и хмурил брови. Затем хлопнул себя ладонью по лбу и изобразил отчаянный вид. - Макс всё вырывается там.
 - Я уже хотел на помощь идти.
 - Выбегает из кустов. И больше всего мне понравилось - в руке так сжимает гроздь винограда, она там течёт, проскакивает сквозь пальцы. Всё мы выпали. - И Серый распрямил пальцы на правой руке и вытянул ладонью на груди и резким движением разрезал воздух. Этим жестом он обычно ставил кульминацию на конец рассказа, хотя самое интересное уже рассказал, впрочем это действовало и ребята уже смеялись не с самой развязки, а со всей истории.
 - Он хоть не побился? - больше всех смеялась Олька.
 - Да нет пару переломов, пару зубов.
- Перестань, - Светка всерьёз заволновалась и прикусила ноготь.
 Вскоре из-за угла вынырнул Макс, с измученным видом он на ходу обтирал руками свой костюм, в полумраке по-прежнему белый, но на самом деле скорее серый от смоченных грязевых пятен. Он чувствовал себя прокажённым, как будто эта грязь вся впитывалась в него и оставляла рубцы на теле и открытые раны, поэтому постоянно передёргивался, тряся плечами. Можно было переодеться, но шкаф с одеждой стоял возле спящей бабушки и ужасно скрипел. "Нет потерплю".
 - Дай виноградику... Кислый какой-то!
 - Нормальный.
 - Кто это - проводил взглядом прохожего Димон.
 - Малышев из 6-го класса.
 - А чё он на качалку ходит?
 - Да.
 - Подвинься. А то расселся.
 - Чё места мало?
 - Ну дай сяду!
 Санёк подвинулся и Макс сел рядом со Светкой. Светка укуталась в зелёную плотную куртку и скрестила руки, чуть ссутулившись, морщила большие губки. Повернув голову, она шёпотом что-то спросила у задумчивой Ольки. Та, ковыряя пятнышко на коленке, обстоятельно ей рассказывала. Ребята молчали. Расхлябанный Серёга в джинсовой жилетке на свитер и в дырявых джинсах сидел на корточках и был полностью поглощён виноградом. Димон поправлял хохолок на голове, который как перо в шляпе торчал из короткой стрижки. Каждый день он ставил его гелем и нервничал, когда он ложился на лоб. Видимо он видел в нём что-то неординарное и замечательное, придающее шику и привлекательности. Длинная плащовая куртка Санька как осьминог ракинула свои края по бревнам, потеснив Никиту, длинного, сухого и не в меру сгорбившегося. Он с тусклым обыденным интересом смотрел то на Серёгу, то запрокидывал голову и следил за девчонками. Было как-то неудобно и скучно, хотелось попросить Димона сбегать за гитарой.
 - Ну перестань, - отбивалась Светка от максового пальца, который тыкал её в бок. Потом развернулась и мягко дала локтём в бок. Приставала в долгу не остался, напряг свою фантазию и ущипнул за руку, заранее отодвинулся, предвидя реакцию, которая не заставила долго ждать. Светкин хлопок в спину догнал уже в метрах пяти от брёвен. "Странные отношения какие-то, - на Никиту эта картина наводила скуку, - чем больнее ущипнёшь, тем больше ты ей понравишься" Ему не хотелось на это смотреть, ему тоже хотелось, чтоб за ним побегали, поругались, но было робко и как-то всегда неудобно с девчонками, поэтому он терпеть не мог хамские заигрывания друзей, особенно к тем девчонкам, которые самому нравились.
 - Олька Чимеркина! - протянул Серый, усевшись на светкино место. - Чимеркина к доске!
 - Первый, первый - приём, приём, я филин! - зажал нос и гундосил Димон.
 - Отстаньте, - не сдержалась Олька, хотя про себя и решила молчать.
 - Приём, приём - я кусочек туалетной бумаги.
 - Я ржавчина, вызываю пупок. Пупок, пупок!
 - Идиоты! - и она улыбнулась.
- Пошли за гитарой сходим, - тихо обратился Санёк, выдыхая холодный пар и подбирая щупальца куртки.
 - Ну пошли. Щас сползу.
 Спрыгнув с брёвен, Димон пошёл за гитарой, следом Санёк. Укутавшийся олимпийкой Никита остался мёрзнуть с остальными. Казавшийся таким свежим и пахучим воздух заползал под одежду, кололся и дрожал холодным прикосновением. Макс доводил до белого колена Светку, то и дело обращался к зрителям в поисках поддержки и достойной оценки его издёвок. Но все потупились и думали о своём. Кроме Никиты, улыбавшегося в ответ максимовым глазам, хотя улыбаться ему и не хотелось.
 - Пойти что ль поесть, - вдруг засомневался Серый, - сегодня только чаю с утра похлебал - поем супца.
 - Прийдёшь и поешь, - раздражённый Никита пытался его удержать. Ему так не хотелось, чтобы все расходились. Он подозревал, что сейчас и остальные вспомнят, что хотят есть и разойдутся, всегда так было. Как только Серёге становилось на улице скучно, он шёл домой, есть, спать, смотреть телевизор. Ещё более обидно было, что сам Никита не хотел есть, а если б и хотел, то наверняка потерпел бы. Он до страсти любил гулять, конечно не так как Макс, но его постоянно что-то тянуло и всегда радовало, когда было многолюдно, хотя порой и скучно.
 - Побыстрей, - жалобно крикнул вдогонку Никита, так не хотевший остаться наедине с Олькой, которую покинула смешливая подруга, прихватив с собой Макса, видимо до дома, чтобы одеться.
 - Холодно сегодня, - после долгого молчанья вымолвил Никита. Посмотрел на горящую луну и звёзды и стал дуть на озябшие руки.
 - Да, - мучительно протяжно и коротко прозвучало в ответ.
 Олька выдохнула тёплый пар, извивающийся дымком и тающий в примолкшем неловком воздухе. Поправив волосы, мельком поглядывая на Никиту, она с грустью констатировала:
 - Зима скоро.
 - Да.
 Никита встал и начал ходить, с надеждой наблюдая за дальним кустом, из которого должны были появиться гитаристы.
 - Вон они идут.
 Шаркая по асфальту, они завернули на газон и подошли ближе.
 - А где Серёга, Макс?
 - Серый пошёл есть, а Макс со Светкой ушли куда-то.
 Расположившись на брёвнах поудобней, Димон начал брынькать на гитаре, новенькой с длинным блестящим грифом и с каким-то неестественным звуком, который все замечали, но потом привыкали. Димон играл уже давно. Никто и не помнил, как он впервые вынес гитару. Димон знал кучу песен и постоянно выучивал новые. После школы в своей маленькой, обклеенной плакатами комнате, подбирая по слуху, он старательно перебирал все возможные аккорды, психовал, кидал гитару в сторону, когда злополучная мелодия не выстраивалась. Зато как он гордился и всячески хвастал, когда получалась. Даже где-нибудь добытые с готовыми аккордами песни не доставляли ему столько удовольствия, как собственноручно подобранные. С ними Димон ощущал себя творцом и чрезвычайно музыкально талантливым. Таким образом, он полностью подчинял своим музыкальным взглядам всех ребят, которым от некуда деваться приходилось мириться с песенным репертуаром уличного музыканта. А потом даже песни начинали нравиться, увлекались ими, целыми группами, выучивая все тексты наизусть и деря глотку на весь район под аккомпанемент Димки.
 - Песню подобрал, знаешь из второго альбома.
 - Да! - обрадовался Санёк, певший себе под нос эту песню уже недели две. Встал с брёвен и приготовился слушать, уткнувшись в левую аккордную руку, рассчитывая запомнить драгоценные последовательности корячащихся пальцев. Он тоже играл, но в втихомолку и скрытно, никому ничего не говорил, видимо мечтал как-нибудь длинным вечером ошарашить приятелей или девчонок в незнакомой компании, где не было виртуоза-Димона. Они спели. Вдвоём. Самозабвенно и крича. Санёк часто сбивался и пел невпопад, зато когда доходило до припева, который запомнить было несложно, он с двойной неизрасходованной на куплете дурью начинал драть глотку, хмурился, чуть мотая головой, и делал коленками прыгающие танцевальные комбинации, больше похожие на тик. Никогда не сбивающийся Димон как обычно всё спел до последней запятой, несмотря на провалы своего помощника. Совсем продрогший Никита, скакал возле этого помощника как на утреннике. ему почему-то вспомнилось, как Димон хвалил саньков голос и сетовал на недостаток умения "игры на гитаре". "Тоже нашёл певца". - Никита кем и представлял себе Санька, но только не певцом. Ему нравились какие-то странные заунывные почти блатные песни, которые в общем Никите нравились, но чувствовался в них какоё-то нудный душок. Димон закурил. Когда затягивался, жмурился и посматривал на дома. Там шли Макс со Светкой и Серый.
 - Наконец-то появились, - повеселел Никита.
 Все уселись. Запела гитара. Все тоже запели. Песня была знакомая и всеми любимая. Каждый наперекор пытался выделиться всем на что способен: прочувствованным повышением голоса, тихим понимающим надрывом, знанием слов и проговариванием концовок фраз. Димон поставил заключительный аккорд и опять закурил.
 - А спой вот эту.
 - Нет другую.
 Бросив окурок, он, не говоря ни слова, начал петь. Потом ещё и ещё. Вскоре всем надоело и разговорами начали перебивать Димку, который самозабвенно исполнял уже песни по своему настроению, старые, забытые дворовые, навевающие скуку на и без этого уже потерявших интерес к музыке приятелей. Перебивал в основном Санёк. Греющий руки в карманах, стоя со своей обычной выгнутой спиной, он повествовал о каком-то общем школьном товарище Максу. Тот вытянул шею и, соображая, моргал. Нервно поглядывая в стороны, Серый то и дело зевал, по всей вероятности приятель был ему не знаком. Подсев поближе к говорившему Максу он демонстративно вытянул ухо в его стороны, вкладывая в него всю возможную иронию, прислонился им почти к самому рту, скрестив кулаки, как католики на молебне, и пнул Никиту. Никита намёк понял и изобразил точно такую же фигуру. Макс всё рассказывал, время от времени толкая серёгову голову, которая никак не хотела успокоиться, настойчиво изображая огромную увлечённость.
 - Блин, задолбали.
 - Что? - и Серый опять поднёс ухо.
 Никита засмеялся. Воодушевлённому успехом Серому не терпелось, ему ужасно хотелось довести Макса. Сняв с его плеча ухо, он стал медленно, крохотными скачками к нему двигаться.
 - Подвинься, а то Ник вообще на краю сидит.
 - Сам двигайся, - и толкнул плечом обратно.
 - Давай девок столкнём, - гундосо шепнул Серый в ответ. - Щас Димон встанет. Действительно, уморившись брынькать, тот встал и бережно как ребёнка на ночь уложил гитару в кусты.
 Дощитав до трёх и размахнувшись туловищами, локомотив в роли Макса с двумя прицепами вынес орущих Ольку и Светку с бревна. Скользящие куртками по гладкой поверхности, они еле успели соскочить у высокого края. Потом долго отряхивались, поправлялись. Олька надулась, бормоча нехорошее про ржущих мальчиков, а Светка больно ущипнула Макса за предательство, обидеть её было трудно.
 - За что?
 - За всё хорошее!
 На небо выкатила половинка луны, яркая и холодная. Ветра не было совсем, даже верхушки длинных вишен будто окаменели. Был только пар, выдыхаемый из тёплых лёгких - единственное напоминание о ветре и сентябре. Рассыпанные светлячки горящих окон потухали, исчезая одним за одним, неожиданно и грустно. Никак нельзя было предсказать следующее окошко, выстроить формулу, геометрический рисунок, по которому они засыпали. Это злило. Наступало странное время: не было людей, машин, не было света и тепла. Казалось всё умерло до завтрашнего дня. Только в заброшенном уголку двора кипела жизнь, проявляющаяся подобно фотографической плёнке в минутах, как в кадрах, наполняя себя привычными, но всегда новыми проявлениями.
 - А с кем это Коростелёва идёт? - поглядев вдаль, спросил Санёк.
 По направлению к ним быстро шагали две девчонки. Справа, по маленькой мешковатой фигуре можно было узнать самого ответственного и правильного старосту 23 школы, Коростелёву. Её длинющие русые хвосты, по одному на каждое ухо, тряслись и подскакивали в такт стремительной походке, с широкими шагами и прямой спиной, больше похожей на марш.
 - Это её сестра, приехала к ним, - Олька заметила жирные взгляды по направлению к незнакомке и передёрнулась.
 - Привет, это Юля, - и Коростелёва манерно указала ладонью на свою двоюродную сестру, торопясь поскорей закончить с официальной частью, видимо у неё было какое-то дело.
 - Здрасьте, - ничуть не смутившись, новенькая оглядела ребят, напоровшись на пару оценивающих любопытных глаз, она обняла живот и потупилась, показывая ложную незаинтересованность и задумчивость. Изредка она чему-то улыбалась, украдкой, уголочком рта. Не поднимая глаз, она чувствовала как по-дурацки выглядит сестра перед модным улыбающимся парнем в белом спортивном костюме. Макс сидел напротив её и не спеша курил. Его румяное лицо расплылось в насмешке и подкалывало тараторящую Коростелёву. Остальные молчали, так как учились с ней в одной школе, а некоторые и в калссе, поэтому её школьный авторитет был единственным критерием Коростелёвой, по которому и судили о ней одноклассники, воспринимая как старосту, соседку по парте, у которой можно списать контрольную. Хотя в глубине души её и считали за дурочку.
 - Оль, дай мне книжку по истории, завтра олимпиада. Я села готовиться, а трёх вопросов не нашла.
 - Что сейчас, прям?
 - Да, мне завтра утром уже ехать.
 - А чего в воскресение, что ответственное поручение? - перебил Макс. - Будешь сражаться на городском первенстве среди знатоков заплетания идиотских косичек?
 - Ну пошли вынесешь, - не обращая внимания, Коростелёва настаивала на своём.
 - Медаль покажешь?
 - Возьми меня с собой, мы на рынке медальку загоним, - Никита глянул на новенькую и ещё шире улыбнулся, заметив в её чертах смешок, еле слышный изподлобья, быстро сменившийся тяжёлым злым вдохом. Она уже не могла смотреть в сторону сестры и пыталась показать свою непричастность и сторону по отношению к этой наивной. Излишняя манерность и высокомерие пропитали жесты и глаза незнакомки, не теряющейся даже в своём молчании. Никиту злила эта излишняя самоуверенность, как ему казалось пренебрежение и презрение ко всем: то ли из-за отношения к сестре, то ли из-за тщательно скрываемой робости перед наглыми изучающими глазами. Но что-то с совсем недетской уверенностью загадочное и странное мелькало в её взгляде. Юля была не очень высока и казалась выше своего роста. Всё у ней было какое-то длинное, продолговатое: мохнатая серая юбка почти до пят, толстый красный свитер, свисающий с невероятно тонкого запястья, вытянутый овал лица и даже хвост почти до пояса густых вьющихся волос. Смешанное впечатление производила она своим видом. Ненакрашенное лицо, свитер на размеров 10 больше её делала её какой-то неряшливой, серой и инфальтильной. Одновременно с этим сильно выгнутый стан, тонкая талия, которая как язык колокола болталась под свитером, непонятный кулончик и болезненное выражение лица придавали ей изящества и необычной привлекательности. Линии лица были бесцветные, восковые, маленький нос, тонкие, чуть припухлые губы и угольки карих глаз вяло выглядывали из под чёрных немного изогнутых бровей. Юля была хороша собой и все мальчишки с сожалением восприняли её уход, но тем радостней было известие о том, что она будет гостить у Коростелёвой с неделю. Незаметное и интригующее Юля оставила в душе Никиты. Обычно подобное любопытство, сладкое, щекочащее сердце любопытство заканчивалось разочарованием. В последствии подобные неожиданные посетительницы становились привычными, большей частью сохраняли безмолвие в ответ, извиняясь улыбкой, иногда неловко флиртуя. Олька ушла вместе с Коростелёвой, которая на ходу продолжала что-то говорить.
 - М-да, ни за что бы не подумал, что у Коростелёвой есть такая сестричка, - заключил Никита.
 Димон, затянувшись последним воском сигареты, выбросил бычок, взял гитару и затянул унылую песнь про страдания простого парня к какой-то недоступной и ветреной девчонке, живущей напротив. Вскоре, все забыли о новенькой и слушали Макса. Тот делился впечатлениями от своей первой поездки за рулём. Потом Серый плавно перевёл разговор на совершенно потрясающую машину, которая была в фильме, которого никто почему-то не видел. Санёк поделился своей автомобильной мечтой и сказал, что познакомился с "охрененной девчонкой, фигуристой и налицо ничего", при этом для большего впечатления даже показал руками. Светка фыркнула и посетовала, что Ольки долго нет.
 - Да она домой пошла, наверное, - окончательно убедил Никита. Сказал так, чтобы хоть что-нибудь сказать и не оставить безучастной олькину фразу. Он вконец съёжился и мало слушал друзей. Сладкое предвкушение будущих, ещё не понятых, перемен наполнило его. В мыслях вставало каждое движение, улыбка Юли, тупой нос блестящей туфли, выпавший локон волос, странная полная достоинства и тайны, Юля отталкивала и привлекала.
 "Юля, Юля", - Никита со вкусом и на разный манер повторял ей имя. Было в этом необъяснимое удовольствие; единственное влово через которое можно было стаь ближе, простое слово, но с огромным значением, человечеким непонятным законом равенства человека и слова. Никите ужасно хотелось как можно скорее дожить до завтра, чтобы опять увидеть её и показать себя. Это было как забава, всегда новый щекочущий интерес к незнакомым девчонкам, которые должны были стать знакомыми. Неотвратимость знакомства и радовала, особенно радовал Никиту подаренный юлин взгляд в поощрение его остроумия по поводу Коростелёвой. Он ещё раз представил эту ситуацию и медленно расплылся в улыбке, которую воспринял на свой счёт Санёк, приободрился и снова что-то рассказал. Было около часу и ни в одном окне не горел свет, даже в крохотном на втором этаже, в вечно светящемся широкой белой лампой. Было сыро и зябко. Кто, по-воробьиному скукожившись, ёрзал на бревне, кто прохаживался вдоль брёвен, иногда нервно их пиная. Темы иссякли. Все начали зевать, перебивая друг друга. Даже Светка, элегантно прикрывая рот и оглядываясь, с наслаждением давила мучительно приятные зевки.
 - Я домой, всем пока.
 - Я провожу, - подорвался Макс.
 Ребята на мгновение зашевелились и опять уснули. Не успели они отойти как Макс, таща за руку Светку, поспешно вернулся обратно и прошептал:
 - Афоня идёт.
 Из глубины двора неслышной ковыляющей походкой как призрак приближался дед Афанасий. Всё это время кряхтя и охая вокруг винограда, от тщетно поднимал сломанные ветки, собирая подавленные гроздья; по его соображениям они могли к завтрашнему засохнуть и по этому их спасение было дело неотложным. Бормоча про себя проклятья, окончательно уморившийся, он уже собирался идти домой, но вдруг услышал гитару и крики злоумышленников. Жажда мести вспыхнула новым огнём и дед Афоня , захватив костыль, отправился на шум.
 - Ах вы, ироды, чего удумали, - махая костылём сипло закричал он. - Потоптали виноград. Да я вас посажу, завтра же в полицию пойду.
 - Чё ты орёшь, что это мы что ль сделали, - Димон вызывающе смотрел прямо в глаза старику. Они с Саньком одни остались сидеть на брёвнах. Неподалёку в кустах шевелились остальные.
 - Перестань ёрзать, - Макс пытался оттащить Серого подальше, чтобы их было совсем не видно.
 - Глянь, прям сюда смотрит, - Никита замер.
 - Я знаю кто это сделал, - глянул на кусты Афоня. - Пронин стервец, завтра к отцу пойду, пусть он тебя надерёт, а ты хамло, - он яро ненавидел и побаивался Димона, - будешь у меня сидеть. Это ты у меня дверь исцарапал.
 - Деда понесло, - прошептал Никита.
 Разъярённый, он совершенно охрип, говорил всё тише и спокойнее нервным дрожащим голосом. Димон не успокаивался и дерзил на каждое слово, выражая в своём лице возмущение и обиженное чувство справедливости.
 - Лучше б Димон помолчал, - невытерпел Серый.
 Расходовав запал, дед Афанасий повернул домой. Когда он совсем скрылся Макс, Серый, Никита и Светка выползли из укрытия.
 - Да не к кому он не пойдёт! Пусть даже приходит, я всю ночь дома был, телевизор смотрел, - воскликнул Димон, глядя на испуганного Макса.
 - Лишь бы бате не сказал, бабуля моя его сразу пошлёт.
 - Ну и чего ты трясёшься, - даже если бате - скажешь, что спутал хрен старый.
 - Мне главное свитер постирать или спрятать, чтобы грязи не было видно. Все оправдавались как будто совершили настоящее преступление.
 - Ладно, пошлите по домам, - вспомнил отложенное дело Санёк, - пошли, Свет.
 - Я тоже добавил Димон.
 Пожав друг другу руки ребята простились. На тёмном углу брёвен остались трое: Макс, Серый и Никита. Идти домой не хотелось. Макс продолжал себя успокаивать, Серый говорил о том, что съест, когда придёт домой. Стало совсем глухо и неподвижно, только случайная и тихая беседа затаилась в сумраке холодного и колющего морозной свежестью двора. Никите было легко и светло. Так не хотелось расходиться, и он замирал при каждом движении, смотрел ли Макс по сторонам из любопытства или встал Серый, чтоб размять кости, ему казалось, что вот-вот кто-то решиться идти домой и зашевелился именно по этому поводу. Но незаметно для себя ребята оттягивали самый длительный и короткий субботний вечер. Никита стал подначивать, задавать вопросы, но огромная болтливость Макса иссякла и он начинал всё чаще плеваться. Все затихли и думали о своём, словно присели на дорожку перед долгим расставанием. Лёгкие наполнились глубоким вздохом, Никита поднял голову и впервые за вечер увидел застывшие в мутном небе лучистые точки звёзд, бесцветные и неинтересные.
 - Ладно, давайте прощаться, - не выдержал Серый, всё это время предвкушающий радости домашнего уюта: тепло, телевизор, ужин.
 - Пошлите, - горько выдохнул Никита, соскочил с брёвен и повернул к дому. Макс с Серым жили в дальнем, угловом и им было не по пути. Там не горели фонари и росли две огромные берёзы, ветвистые, прям возле окон. Дом Никиты был в светлой, самой ухоженной части двора, где всегда горели фонари, и асфальтовая дорожка вдоль подъездов была совсем как новая. На сером бордюре сидел кот, жмуря глаза и подобрав лапы. Это был Васька - кот Коростелёвой. Никита поднял глаза вверх и машинально принялся искать форточку Коростелёвой. Вспомнилась прекрасная незнакомка, которая была с ней сегодня. Непреодолимая сила влекла его к этому окну, которое никогда не интересовало и даже внушало некую неприязнь. Щурясь сквозь темноту и деревья на ходу, Никита вдруг заметил чьё-то знакомое лицо в окне. Подперев подбородок ладошкой, выглядывала та самая Юля. Нечаянно напоровшись на её взгляд, Никита показал полное безразличие, будто рассматривал крышу, из простого любопытства, он умел сделать вид, хотя был страшно смущён и обескуражен. Юля смотрела прямо на него, в тёмном, но наполовину освещённом окне блестели её карие наблюдающие глаза. Никита ускорил шаг и быстро добрался до своей двери. Уже заходя на кухню, напрочь выбросил неожиданную встречу из головы. Дома было тихо; мама спала; на плите стояла сковорода с едой. Быстро перекусив, Никита кошачьими шажками подкрался к телевизору и включил его, про себя ругаясь на громкую кнопку, которая всегда так громко щёлкала. Почти выключив звук с огромными глазами и раскрытым ртом вплотную к экрану он сосредоточенно пытался понять полунемое кино и замирал при каждом шорохе рядом спящей мамы. Никита знал, как она не любила, когда он включал ночью телевизор, но ничего не мог поделать со своим непреодолимым желанием. Особенно в субботу. После пару поворотов мама проснулась и заворчала. Никита повозмущался в ответ, но уступил, ушёл к себе в комнату и плюхнулся на белую застеленную кровать...


II

 Никита жил с мамой в этой квартире почти с самого детства. Только совсем ранние года он провёл вдалеке отсюда. Мама, закончив институт, попала в далёкую деревню и работала учителем. Там и познакомилась с папой, который тоже попал по распределению инженером в колхоз по каким-то сложным техническим наукам, да так и остался там жить и работать. Село было зажиточное знатное, люди добрые и приветливые. Они очень любили друг друга и получилось как-то само собой. После недолгого ухаживания, папа предложил пожениться. Им выделили дом и старались помогать во всём, с дровами, огородом, с Никитой. Местные бабульки никак не могли налюбоваться на молодожёнов, всегда приветливую маму и строго молчаливого папу, который слыл большим начальником и золотым хозяином.
 Никита мало помнил то время, только отдельные картинки иногда мелькали в его памяти. Незначительные, пустые, но невероятно яркие и цветные они поражали своей счастливой обыденностью, застывшим чувством, которое сохранилось через года. В городе у мамы жили родители. Они всё время уговаривали её переехать, объясняя это тем, что ребёнку нужно хорошо учиться, в городе и школы получше и институт есть. Мама была не против, там у ней остались подруги, в городе она выросла, да и по родителям скучала. Но было негде жить, а в одной квартире с тёщей отец не хотел. Не было счастья да несчастье помогло. Лет через пять после рождения Никиты, умер его дедушка папин папа. Дед жил один, на краю города в двухэтажных оранжевых ещё нестарых домах. Совершенно седой, улыбающийся он до безумия любил своего единственного внука и ни в чём ему не отказывал. Таким и запомнил его Никита радующимся суетящимся, угощающим огромным помятым пирожным с кремом внутри. Они переехали, мама на весь день уходила в школу, а папа всё время что-то чертил длиннющими, тонко заточенными карандашами. Никита их почему-то боялся и удивлялся как эти похожие на иголки карандаши не дырявили бумагу.
 Когда Никите исполнилось 6 лет, случилось несчастье - папа не пришёл домой. Случилась авария. Никита не любил вспоминать те дни, хоть и не ощущал горе так остро и страшно как взрослые. Вскоре всё забылось. В детстве быстро забывают плохое. Мама долго ещё ходила чёрная и бледная, как будто что-то потеряла и никак не могла вспомнить. Иногда она плакала, неслышно и глухо, пряча глаза от Никиты, который всё понимал, но не знал чем помочь. Они остались вдвоём в этой светлой одинокой квартире.
 Вскоре Никита пошёл в школу, в новом костюме с галстуком и синим портфелем, он чувствовал себя чрезвычайно важным и красивым, если б только не огромный букет цветов, закрывавший почти половину костюма, и врезавшийся в отсохшую руку. Несмотря на это, был прекрасный солнечный денёк. Листья уже начали опадать и было шумно под ногами. Всё прошло как-то быстро и незаметно. Все суетились, бегали, выстраивали всех строем и увлечённо, неизвестно чему радуясь, говорили в микрофон. Мама улыбалась. Наклонив на бок голову, она стояла рядом и всё время поправляла съезжающий глупый галстук, который Никита уже успел возненавидеть. На следующий день он познакомился с Максом. Они оказались в одном классе и жили оказывается рядом. Никита почти никого не знал в новом для него дворе, и тем дороже была для него дружба с ним, родившегося здесь и знавшего многих. Макс был рад новому знакомству, он и до этого встречал Никиту, то с родителями, то порой замечал его лицо в окне. Но никак не представлялось случая. Макс, уже взрослый, как-то ностальгируя уверял Никиту, что помнил, как впервые заметил его за последней партой, поникшего, грустного, как домой отправились вдвоём и потом весь вечер гуляли. Тогда Серёжка вышел с бутербродом, важный, немного полноватый он с трудом откусывал очередной кусок, правым глазом изучая подозрительного мальчика.
 Никита совершенно не помнил первые дни их дружбы и не совсем понимал всю ценность этого события. Только единственная вещь заставляла его жалеть о причудах короткой памяти: ужасно хотелось посмотреть на маленького Макса и на его непонятную страстную привязанность почему-то именно к Никите, о чём впоследствии любила рассказывать мама. Дни шли незаметно, превращаясь в месяцы, в годы, то бесконечно долго в ожидании выходных, конца уроков, то проносились с ненавистной скоростью ясных просветов маленького счастья каникулярных недель. Привычное замершее полотно за окном с каждым разом наполнялось всё новыми никогда не повторяющимися красками, впечатлениями, как неровными мазками ещё неопытной неправильной кисти неизвестного художника. Не зная классических канонов, законов перспектив и горизонтов, он не помнил прошлого мазка, не запоминал их линии и редко любовался их необычной стройной прелестью и красотой. Утром полотно высыхало, и прошлые некогда яркие краски выцветали, оставляя еле касающийся взгляда умерший день, скучающий, но всегда светлый. Только ночью, он жил, поглощающий мысли и чувства своей капризной, одинаково болезненной и счастливой, агонией. В дымке осеннего тумана, сгустившегося около крыш, вдалеке плыли чёрные, похожие на чудищ облака, быстрые, но не страшные. Никита закрыл глаза. Проносились лица, слова, разговоры, вставали неловкие ситуации, он опять повторял свои слова ещё и ещё раз, пока полностью не убеждался в своей правоте и удобности. Ему вспомнилось про лес, представились маленькие блестящие рыбки - Димка что-то говорил на эту тему, хвастал, что поедет завтра в деревню и будет с отцом ловить рыбу голыми руками, вёдрами, зачёрпывая по десять штук разом. Никита завидовал и злился, он за всю свою жизнь поймал единственную крохотную рыбку...
 Несмотря на то, что они с Максом вместе возвращались из школы, Макс всегда управлялся с домашними делами быстрее. Поев и написав уроки, он залетал к Никите и звал гулять. Тот как не торопился, всегда не успевал и приходилось, скрепя сердце оставлять невыученный параграф на вечер и подчиниться. За домом Никиты был лес, холмистый вытоптанный, спускался вниз и заканчивался вдалеке огромным заводом, возле которого тоже стояли дома, девятиэтажные и белые. Захватив Серёжку, они пересекали гаражи и углублялись по знакомой тропе всегда в одно и то же место. Была маленькая полянка. Здесь деревья смыкались сплошным зелёным щитом и огораживали потаённый крохотный уголок со старым сухим деревом в середине и не проходящей золой от когда-то тёплого костра. Там они были одни, и подчинены были только быстрым неумолимым ночным тучкам, каждый вечер захватывавшим небо. Иногда делали вылазки, придумав совершенно неотложный повод кружили по всему лесу, целеустремлёнными походками с серьёзными деловыми лицами обгоняли друг друга. Макс шёл первым и вёл остальных по самому короткому пути, который всегда оказывался самым длинным. В правой самой нижней части леса тёк ручеёк. Узкий, мутный. Был он весь какой-то заброшенный дикий, веял сказочной загадочностью и тлеющей вонью. Обитатели ручейка были известны досконально, вплоть до анатомического строения. Тритоны, лягушки, улитки - всё вылавливалось, сажалось в банки и всплывало пузом кверху через несколько дней, не выдержав чрезмерную заботу хозяев. Самым достойным трофеем считался тритон, неуловимый хвостатый ящер с липкими лапками и выпученными глазами. Их беззащитные, блестящие тельца нередко становились жертвами юных охотников. Никите было их жалко, и он всегда, пряча своё намерение от друзей выпускал обратно.
 Однажды сидя на берегу он заметил движение возле затонувшей коряги. Седая от тины она выпускала подозрительные пузырьки, расходились круги и заплетались водовороты. Присмотревшись, он видел маленькую рыбку. Вся плоская зеркальная она то на мгновение останавливалась, то вдруг взрывалась и исчезала. Невиданное существо целиком поглотило внимание ребят. Весь день они ловили неспокойного пескаря руками, ведёрками, глуша палками и удочками. Но удача улыбнулась Никите и он гордо понёс консервную банку с мальком во двор... На деревянном полугнилом столике, на котором обычно играли в домино, стояла трёхлитровая банка с маленькой бешеной рыбкой. Стенки банки облепили три застывших лица. Изредка они говорили и крошили в банку уже третий ломоть хлеба. Так прошёл вечер... На следующий день рыбку выпустили...
 На излюбленной полянке, служившей пристанищем на все вечера и выходные, стали появляться всё реже. Из далёкого недоступного местечка она превратилась в открытый лесной перекрёсток. Свежо вытоптанные тропы окружали со всех сторон, неслышно подбираясь всё ближе к зелёному шатру когда-то неприступной опушки. Бегуны, мамы с детьми всё чаще и ближе стали доноситься их разговоры. В поредевшей лесной ограде полянки изредка виднелись пыхтящие силуэты в спортивных костюмах и кроссовках, из-за веток выскакивали наглые дальнозоркие взгляды молчаливо ползающих старушек. Уже весь двор знал наизусть их тайное убежище, и навящевые родители безошибочно находили его, если вдруг Серёженька не пришёл на обед. Бессознательная тяга к уединению, желание затвориться от взрослых запретов и правил, создать собственный островок с безраздельным властвованием и свободой двигали ребят в поисках нового убежища. Таким и стал ручеёк. Отдалённый совершенно глухой с множеством гнилых пней и падшими дубами по берегам он чёрным отражением заходящего солнца устремлялся за поворот медленно еле ощутимым течением. Была поздняя осень. Макс долго разводил костёр сырыми дровами и кучей газетных бумаг. Остальные сидели вокруг, советовали и подкладывали веточки. До самых сумерек как воробьи нахохлившись, замёрзшие, они жарили стащенные дома куски хлеба. Хрустя почерневшими горбушками прикладывая красные несгибающиеся пальцы к тёплому душному рту они говорили о чём-то важном неотложном, захваченные новой идеей или мечтательными планами по поводу приближающегося события. Сложно было вспомнить о чём разговор, только потрескивающий яркий огонь и темнеющий холод остались в памяти Никиты.
 Неизвестно к кому первому и когда пришедшей, но через несколько дней все трое были захвачены одной единственной мыслью, заключающейся в строительстве небольшого шалаша возле ручейка. Макс всё время что-то придумывал, тщательно выводил схемы каркаса на придорожной пыли, доказывал немыслимые чертежи крыши и стен. Никита с Серым советовали, иногда подсказывали наиболее удачные решения и источник материалов, каждый день привнося в будущий проект что-то новое, а порой и всё передумывали заново. Под конец, воодушевлялись, начинали представлять скорые забавы в тёплом уютном домике и даже распределили места, где будут располагаться кресла каждого. Довольные собой, согретые радужным мечтанием, они тут же забывали о предстоящем строительстве, продолжали жить зверски растерзанной шкурой неубитого медведя. Никиту приводило это в глубокое возмущение, все уже начали забывать о предстоявшем деле и со спокойной душой играли в футбол, пекли картошку на том самом месте, где должен был быть шалаш. Заражённый этой идеей, он подгонял Макса и Серого, обижался и злился на них. «Как говорить все мастера, а как сделать -то и неохота, отговорки одни - весной да холодно» - метко ущемлял Никита совесть ребят, он редко говорил с таким убеждением и требовательностью, и друзья в такие моменты почему то его начинали слушаться, что было в диковинку, так как он мало наперекор даже говорил. Наконец было решено начать с завтрашнего дня. В солнечное на редкость тёплое утро Никита Серый и Макс забыли про всё, чего хотелось с вечера. Кружа по двору, гаражам и сараям, они потупленными горящими взглядами терзали каждое захолустье, рассматривая вещи только со стороны пригодности в шалашном деле. Доски, покрышки, молотки, гвозди, - всё ненужное и нужное родителям дома гнилое и ржавое вытаскивали в лес, складывали кучками и рассчитывали ещё необходимое и возможные варианты, где можно было его взять. К вечеру выдыхались и сидя на тех же досках и покрышках рассказывали друг другу что будут делать завтра, измазанные и счастливые.
 Никита не замечал как наступали вечера, только он расходился, начинало нравиться и затягивать, плоды собственного труда уже виднелись и радовали как Макс с Сёрёжкой находили это занятие нудным и уже с огромным удовольствием сидя на бревне подсказывали Никите, который казалось единственный радел за недоделанное как лучше выкопать яму для бревна. Серый всегда очень точно определял, сколько надо сделать, чтобы не сделать больше остальных, возмущаясь так, как будто он один за всех всё делал. А Макс всё считал и примеривал, деловой и удалый с молодецким рвением и красными щеками принимался за очередную подвластную только ему задачу, но тут же остывал и находил более нужное для себя занятие, как-то подсказывать важные незаменимые советы доделывающим всё остальное потеющим друзьям. Потом потеющие друзья сами начинали психовать, ругались, выхватывали друг у друга топор, в сотый раз били по толстому корню дерева, проклинали и обзывали волосатую дубовую ножку, которой приспичило вырасти именно в этом квадратном сантиметре леса и стать на пути ямки. Последний Никита, с остатками надежды ослабевающими руками вяло ковырял чёрную измученную земельку. Уже ненавистный и сто раз проклятый шалаш сильно изматывал своими непредвиденными трудностями. Часто забрасывали и уходили во двор. Только одно доставляло удовольствие, с наступлением темноты тайком ходили разбирать заборы и стягивать залежавшиеся возле гаражей пожитки, деревянные железные не имело значения. Неизвестно пригодиться или нет, но почему бы не взять? Задыхающийся от бега смех и шёпот, непосильная гремящая ноша и спотыкающиеся подкрадывания среди повсюду следящих глаз приводили в восторг.
 Вскоре совсем забыли о своей необычной и столько занимающей идее. Лишь весной под влиянием и умелым руководством старшего брата Серого, всё доделали. Брат у Серого был года на три старше, высокий и жилистый ему порой интересно было погулять с младшими. Необычайно умелый и смекалистый он постоянно подкидывал новые забавы: то он делал бумеранги, то воздушных змеев, играл на гитаре собственные песни и рисовал брата. Для всех троих он был непрекословным авторитетом, его любили за то что он не зазнавался перед ними и вёл себя на равных. Очень хозяйственный он постоянно помогал отцу что-нибудь строить чинить или возиться в машине. Во дворе почти не было его ровесников, и он предпочитал замкнутый образ жизни, но иногда выходил с братом погулять и носился вместе со всеми целыми днями. Если он появлялся, то сразу заражал своим непрекращающимся деятельным интересом к безынтересным на первый взгляд тусклым вещам, на которые обыкновенно не хватало смекалки и терпения. Так случилось и с шалашом. Это было похоже на какую-то огромную капитальную стройку, все бегали, кричали, подавали доски, стучали молотками, чувствовали себя частью нечто огромного и важного. Серый даже перестал считать на сколько больше досок он перетащил, а Макс делая важное понимающее лицо постоянно спрашивал робко пытаясь посоветовать, на что получал распространённое аргументированное объяснение. Сделали всё в один день и не ощущая рук и ног, но страшно довольные побрели домой триумфальным усталым маршем под аккомпанемент моросящего тёплого дождя. На затоптанном заваленном всевозможным мусором бережку ручейка красовался небольшой домик. Больше полутора метров высотой, он был весь обвешан рубероидом, чёрный залежалый, в крапинку он придавал оттенок заброшенности и запустения, а торчащие повсюду из крыши беспорядочно разброшенные зелёные ветки были призваны замаскировать секретный объект. Пол состоял из сбитых досок, помещавшихся на шести автомобильных колёсах. Стены из сложенных нетолстых брёвен, закреплённых по обоим краям двумя вертикальными близко вбитыми столбами. Вся конструкция была от души нашпигована гвоздями и не к месту прибитыми досками, предназначенными для прикрытия щелей и утепления, а порой и просто из-за того, что осталась лишняя, не пропадать же.
 Наступила целая эпоха в жизни ребят. Шалаш, костры, печёная картошка и чёрное зажаренное сало на жирных блестящих губах поглотили прежние игры. Детские дни пролетали обыкновенно причудливым характером, меняя смех на слёзы. - Празднично и буднично, съедающими длинными часами и горящими наобум несущимися мгновениями, дни не замечали эпохи, а дышали ветром. Дурманящий дым сотнями ленточек вытягивался клубами туманных масс, окутывая деревья и пропитывая одежду. Из трещинок леса выглядывало весеннее солнце. На Максе была красная плащёвая куртка, со множеством непонятных надписей и модно свисая чуть ниже пояса. В шалаше, тёмным и сыром, велась уборка, туда притащили старые половики и тряпки, распрямляли и аккуратно укладывали их на доски. Затем уселись на них и стали играть в карты.
 - Валька приехала, - известил друзей Макс. Валька приходилась ему какой-то там сестрой, была старше, но всем нравилась своей добротой и взрослой статью, очень добрая и весёлая. Никите всегда становилось неловко с ней, он отчаянно закрывал дырку на коленке локтём и делал серьёзное непричастное лицо, отвечал коротко и улыбаясь, вальяжно, пытаясь вызвать к себе некое иное чувство, чем любопытную наглую доброту. Когда же он попадал на длинные распространённые ответы, то всегда путался, заикался и краснел, Валька по нескольку раз переспрашивала, силясь понять, тем самым до конца добивала до полной растерянности собеседника. Несмотря на всё это Никита любил эту простую, но кажущуюся чрезвычайно умной Вальку. Она приезжала редко и всегда приносила щемящее радостное чувство, хотя что-то в душе постоянно противилось этому известию.
 - А она сегодня с какой-то девчонкой шла, - Вставил Серый.
 - Да это её подруга.
 Это насторожило Никиту. Он не знал радоваться или молчать. Тот вечер, на редкость почему-то запомнился, был наполнен неизвестными ощущениями и новыми чувствами, оставившими яркое пятно в детстве Никиты. Просидев весь день в лесу, играя в карты и распаливая костёр, в середине дня вышли во двор, усталые и грязные. На лавочке возле максового дома сидели Валька и её подружка, Наташа. Высокая Наташа, со светлыми волосами и огромными блестящими зелёными глазами, пристально открытым, но ненавящевым взглядом тут же окатила ребят. Присев рядом с нею, Никита совсем смутился тут же почувствовал как его ладони начали усиленно потеть, тонкая футболка под огромной как никогда казавшейся старой и длинной курткой мокрыми пятнышками стала прилипать к спине.
 Развязанный румяный Макс взахлёб делился новостями с сестрой и уже успел рассказать про шалаш и что у него вчера страшно болел живот, причём чуть не оголил больное место, стараясь вызвать сочувствие. О нет катастрофа. Модная взрослая Наташа в синей чистенькой юбочке не должна была видеть это грязное далёкое, только для неприхотливых провинциальных жителей, но столь родное для ребят место. Вальки Никита не боялся, она поймёт, даже если не понравится, но странная белоснежная незнакомка, как она отнесётся, будет в душе смеяться и думать об их пустых и глухих занятиях свысока, жалея их неразвитость и глупость интересов. Там же ужасная грязь. Никита сразу представил как Макс будет оправдывать и извинительно улыбаясь объяснять почему такая вязкая земля и ветвистый путь, а девчонки будут вытаскивать из лесной весенней каши заляпанные ботиночки. Он будет краснеть и проклинать вроде бы радостный и интригующий день, представляя как здорово было бы провалиться под землю, и чтоб никто даже и не вспомнил о нём, как будто его и вовсе не было раз и всё. Как подумалось - так и получилось.
 Натолкав сала, хлеба и картошки в карманы, отправились знакомить девчонок с местным бытом. Макс видимо был очень горд и преисполнен чувством собственного достоинства рассказывая все трудности преодолённые при строительстве шалаша. Никита всё это время боялся даже взглянуть в глаза Вальки и Наташки, особенно последней, молчаливо воспринимавшей хвастовоство и неловкие попытки понравиться и выделиться. Поэтому он полностью занял себя разведением костра и заботливой суетой около необычных посетительниц. Никита помнил, что он что-то по-деловому советовал и говорил, выбирая наиболее подходящие тщательно выдуманные умные фразы, помнил как взглянул в наташкины глаза, огромные, горящие, чутким понимающим любопытством она одарила его неловкое сметённое сердце.
 Что-то вспыхнуло и повеселело внутри, Никита стал считать её взгляды и слова, ему казалось, что именно ему достаются самые нежные и частые, и поймав новый казавшийся не случайным мгновенно переводил внимание на уже досконально изученный пригоревший хлеб. Посетило необычное воодушевление, с удвоенной силой приводя в действие всё поглупевшее пылающее существо. Показывая как лучше держать палку с салом над костром, Никита случайно дотронулся до её руки, мягкая тёплая она плавно отпрянула в сторону, Наташа улыбнулась в ответ, понимающе и сама невольно смутившись, успокоила извиняющиеся нервно ломающиеся никитины жесты. Сидя в жару Никита ни слова не смог произнести и за это ещё больше себя ненавидел. В лесном шорохе звучал максов голос, прерывистый неторопливый и звонкий. Серый тоже влезал добавляя картинности и весёлые подробности, поглядывал на Никиту и тот машинально улыбался. Ничего не шло на порализованный туманный ум, только смелые идиотские высказывания получали награду. Он хозяйственно подкладывал дрова, носился в поисках новых, закидывал картошку, весь погрузился в дела насущные, назло стал грустным и высокомерным. Бессмысленно смотрел на чернеющее красное небо и сочные, прорывающиеся сквозь гнилую листву травинки. Никита делал вид что наслаждается природой и выше рутинных своих друзей. Только взгляд слева не давал покоя обжигал и терзал молчание, с которым почти свыкся. Он пошёл собирать дрова, почти обидевшись, готовый убить себя за немую природу. Наташа поглядывала и как бы просила и ждала от него разговора, способного развеять или увеличить внешнее впечатление загадочного нервного соседа по коряге.
 Обыкновенно затухающие попытки стать слушаемым полноправным участником компании изматывали, всепоглощающий вынужденный интерес требовал духовного напряжения и болтливости, со временем Никита успокаивался сразу, или после приступа злости на непонятную ему слабость и отрешенность, свыкался со своей ролью, наблюдал и слушал. Но не в этот раз русая крутящаяся головка разрывала его на части. Если бы она столь часто не обращала на него внимания Никите было бы просто немного неудобно в присутствии незнакомки, но не при обратном. Такое было впервые.
 От паводка вода в ручейке немного поднялась и помутнела, но всё равно не спасая от обмеления, с каждым летом дно становилось всё ближе и ближе и вода уже не могла укрыть его. Потянувшись за толстой уже высохшей веткой, валяющейся на берегу задумавшийся Никита поскользнулся и плюхнулся ногой в воду с треском и всплеском, с досадой и внутренним, радостным предвкушением. Все подскочили с мест и ринулись на помощь, смеялись и сетовали на его неуклюжесть, подавая руку и советуя обсушиться. Наташа улыбалась и любопытно осматривала потерпевший крушение мокрый ботинок. Повеселевший, путано пересказывающий своё приключение Никита наслаждался всеобщим вниманием, до смущения наполнившим его персону, ругался на ручеёк и млел от наташкиного участия. Даже забыл про рваный носок и грязные ногти, которые выпучившись вертелись над клыками огня.
 Почти стемнело, когда вышли во двор, ещё сидели старушки и бегали совсем маленькие дети, радуясь потеплевшим вечерам. Серый вытащил ролики и мяч. Обули в ролики Наташку, и держа за руки разгоняли оранжевые трещащие ботинки по шероховатому асфальту. Ей было страшно и интересно. Покрикивая и смеясь она смотрела на Никиту, крепко схватившего её тонкую с блестящими колечками руку. Отчаянно цепляющиеся пальчики трепетно и жарко скользили в его ладошке, крепко сжатой, судорожно сведённой пригоршней. Русые длинные локоны непослушно выскакивали беспорядочными волнами, падали на лоб и тут же уносились ветром, оставляя лишь зелёный слепящий взгляд сквозь улетающую прядь. То ли от бега то ли от доселе неизвестной волнующей близости громко, пульсом отдаваясь в ушах, билось сердце, вырывалось и молчало кровяным дурманящим стуком. Наполняясь безумным с чем-то перемешанным воздухом оно тяжёлым боем выдыхало, на мгновение успокаиваясь, и снова томной кружащейся сладостью требовала движения. Всё куда-то двигалось и падало. Только ясная робкая улыбка и блики зеркальных глаз существовали на свете.
 Потом сидя на лавочке играли в "колечко". Никита с наслаждением давил колечко между ладонями, которым пожертвовала Наташка. Он всё также улыбался и молчал, лелея предстоящее неизбежное удовольствие дотронуться до её рук, тёплых, розовых. Как ни старался отвлечься Никита, переключиться на Макса и Серого, показать непринуждённость и развязанность, поговорить и послушать, ему всё время казалось, что она смотрит на него. Но как только не вытерпев, он устремлял взгляд в её сторону, наталкивался на её профиль, шепчущийся с Валькой. Тогда он решил смотреть на неё непрерывно, пока не дождётся желаемого и тотчас менял интерес на ещё не зелёную, но пушистую берёзу, когда дожидался. Необычная игра в гляделки будоражила и дарила то радость, то досаду. Никита постоянно отдавал колечко Наташе, незаметно, ловким движением рук он прятал его и был вне себя от счастья, когда она отдавала колечко ему, считал каждый раз, погружаясь в огромные блестящие глаза, забываясь совсем, когда она медленно наклонялась над ним, не сводя с него взгляда. В то же время было как-то тревожно и неловко, такая далёкая и взрослая, хоть всего и на пару лет, но Никите казалось намного больше, Наташа на давала покоя дурным, но вроде бы объективным мыслям. Никита больше всего боялся, что она воспринимает его как маленького и смотрит на всех также одинаково как и на него, завтра она уедет и может никогда не появится более, забудет на следующий день. Но пока Никита был рядом с нею и радовался каждой минуте, и с каждой минутой всё больше убеждался или убеждал себя, что он ей определённо нравится, несмотря на то, что его синий модный свитер был как на грех в стирке, а он ёрзал в заляпанной олимпийке, ненавидя весь свой несоответствующий Наташке вид.
 Как тогда возвращался домой и как спал или спал ли вообще, Никита не помнил. Всё слилось в непрерывный поток миллионов чувств, мыслей и мечтаний. Он был как в лихорадке то ужасно ненавидя себя, весь костенел и скрипел зубами, то чуть не плакал, поражённый такими явственными мгновенными снами. Несмотря на сумбур Никита понимал что завтра предстоял последний решающий день, требующий от него решительных действий и слов. Завтра все планировали пойти в город на какой-то праздник. Он представлял как оденет свой лучший наряд, причешется и почистит зубы как будет веселить девчонок, а потом вечером сидя на лавочке, он ненавящево и просто как только он умеет предложит всем погулять вокруг домов по широкой дороге, окаймлённой жёлтыми высокими фонарями. Будет темно звёздно и тихо. Он заговорит с ней и они незаметно отстанут. Никита будет некоторое время идти молча, затем еле слышно романтично запоёт "Я спросил у ясеня - где моя любимая?...". Наташа спросит, что он поёт. "Так песня пришла на ум" и Никита расскажет о своей беспокойной ночи недоумевая своим переживаниям и изображая измученный вид. Потом плавно возьмёт её за руку и она всё поймёт будет идти рядом немного задумавшись, светло улыбаться... Никита всё продумал до мелочей и несколько раз повторил свои реплики, всё больше и больше воодушевляясь столь близким счастьем.
 Встал Никита рано и за час до назначенного срока уже сидел на скрипучем диване в пустой заляпанной солнечными зайчиками комнате. Только сейчас он вспомнил, что забыл попросить у мамы денег, когда она уходила на рынок. Звонкой жалкой мелочи, сжатой в кулачке хватало только на какой-нибудь лимонад и всё ясней и ужасающе перед Никитой становилась картина скрупулезного убогого подсчитывания монеток на глазах у Наташи. Впрочем успокаивала маловероятность богатых и угощающих за свой счёт Макса с Серым, да и может же он в конце концов не хотеть вторую бутылку лимонада. Раздался звонок ребят, и дурные мысли совсем разлетелись, в предчувствии наташкиных глаз и её звонкой светлой улыбки.
 - А где девчонки? - спросил Никита.
 - Уже там... - отрубил Серый и зайдя на кухню жалобно спросил. - Слушай у тебя поесть нету? а то дома не успел.
 - А чего они раньше уехали?
 - Да они уезжают днём, решили пораньше съездить и погулять.
 - Как уезжают?
 - Домой уезжают.
 В Никите разом всё оборвалось, стало как-то тяжело и тошно в груди. Не хотелось никуда идти, хотелось свалиться и заснуть.
 - Мы с ними возле памятника договорились встретиться в одиннадцать, так что давай быстрей, - Макс сел на табуретку и глядел на шевелившиеся щёки Серого, точившие бутерброд.
 - В одиннадцать, - пробормотал про себя воскресший Никита. Всё-таки слабая надежда осталась, несмотря на то, что всё препятствовало его планам: день, толпа, город. Никита до конца не понимал, чего он действительно ждёт: взаимности на его объяснение и ухаживание, оставленного адреса и обещания написать, влюблённого взгляда с порожек электрички, или просто молчаливого прикосновения её руки, дарующей тайное ни с чем не сравнимое удовольствие быть рядом и знать, что ты кому-то нравишься. В голове всё перемешалось, и что именно он предпримет Никита и вовсе не знал, хоть и пытался придумать и успокоиться по пути к памятнику в вонючем полном автобусе. Так немыслимо было представлять уезд Наташи, незнакомой, но притягивающей непреодолимым светлым чувством! Наверно - это любовь! И Никита даже гордился, что и он познал доселе непонятную мучительную страсть, которая никак не даёт покоя героям романов и сериалов. Впрочем, скорее мучительность, чем страсть. Он знал лишь лёгкую дрожь рядом с красавицей-соседкой по парте, но не думал, что этого бывает так много.
 Добравшись до памятника, увидели уже стоящих Вальку с Наташкой. Перед Никитой всё помутнело и остановилось, крепким оцепенением сковывая дыхание. Дальнейшее было похоже на кошмар. Они гуляли по парку. Никита шёл позади и отчаянно пытался заговорить с весёлой, рассматривающей прохожих и деревья, но только не него Наташей. Лишь иногда она мимоходом посматривала в его сторону, но уже не так как вчера вечером, а тускло и буднично. Когда зашли в магазин, Никита был окончательно раздавлен неожиданной катастрофой. Все что-то покупали, суетились, собравшись кучкой, изучали бумажные денежки. Никита порылся в карманах и принялся считать свою мелочь, долго в растерянности изучая витрину. Вдруг Наташа подошла.
 - Тебе не хватает? Может добавить? - участливо и простодушно, даже не представляя как унизительно для Никиты, спросила она
 - Да, нет, не надо, - его уши покраснели и из дрогнувших стесняющихся рук выпали монеты, громко покатились по кафельному заляпанному полу, самая большая неумолимо катилась под прилавок гремя виляющим белым ребром.
 И как её оттуда достать? - глупая забота мелькнула в голове. Добрый Серый помог собрать деньги, а жестокая Наташа, увлекаемая Валькой с Максом, выскользнула на улицу. Никита был в отчаянии, с невыносимым стыдом он дожил эту прогулку. Надувшись неизвестно на кого, он потом ни разу не взглянул на неё и даже не помнил, как простились. Свинцовая грусть поглотила душу Никиты, не страданием, а спасающей неистовой обидой и злостью к Наташе, вычеркнув весь оставшийся забытый день. Если бы она узнала, какой он?!
 На следующее утро ясное и шумное, удивительно, но Никита уже не был уверен, что всё это с ним произошло на самом деле, мифическая Наташа так же стремительно исчезла из его жизни и сердца, как и появилась. Лёгким дуновением горячего ветерка сквозняком через зал с жёлтой люстрой в его крохотную с серебряными обоями и недостатком места комнату, а там и растворилась. В дальнейшем почти никогда не вспоминались эти два дня, и только всегда что-то продолжало ёкать при очередном приезде Вальки, вспыхивала щекочущая, нетерпеливая надежда и тут же остывала - больше он не брала с собой Наташу.
 И дни пошли своей обычной чередой, ясные и простые, с неустанными заботами в шалашном хозяйстве и дворовыми играми, с нудными уроками и долгожданными каникулами. Летом практически не ели, убегали к ручейку с припасами и готовили многочисленные блюда. Жарили сало, хлеб, курятину, и даже готовили суп и картошку в чёрной без ручки сковородке, которую притащил Макс. Хоть до их тайного убежища редко кто доходил, но решили строить ловушки, якобы обезопасить себя от посетителей, на самом деле весь интерес состоял в том, чтобы кто-нибудь в них попался и для этого водили с собой ничего не подозревающих и обрадованных девчонок, которые потом визжали и долго ругались на коварных мальчиков. Набирали водой резиновые перчатки, вешали их на дерево, а нитку проводили по земле, выкапывали ямки, наполняли их водой и сажали лягушек - часто подставляли друг друга и от души забавлялись над попавшейся жертвой, которая в большинстве случаев раскусывала скрываемые замыслы. Однажды отправились в путешествие, ребят ещё давно интриговал вопрос, куда впадает ручеёк, чем он закончится, где его мама. В жаркий день, под сенью прибрежных изуродованных случайными излучинами деревьев, отправились в путь, вдоль русла. Опираясь на деревянный шест, сжатый в ладони, тыкали им по мягкой влажной траве, стёртыми зелёными клочками ютившейся под ногами, представляли себя седыми странниками, которые не знают покоя с людьми, вечно томимые горизонтом, неугомонными ногами прокладывающими новую дорогу. Вспоминались испанские завоеватели и путешественники-натуралисты, которые всегда так красочно и с любовью описывали свои странствия. Никиту озватывало необъснимое чувство страха, покалывающего любопытного страха, как только доходили до горизонта, вновь впереди виднелось солнце, и нельзя было остановится, было интересно и удивительно. Лес никогда не казался таким большим, а мир таким великим и неизвестным.
 Усталые, Серёжка, Никита и Макс присели на небольшом холмике. Позади стоял лес, в крапинку, зелёный. Внизу открывался длинный овраг, резким обрывом спускался ручеёк и исчезал в глубине душного сочного болотца с серыми подушками осоки и бурыми бутонами камышей. Соломенный тростник шипящими плотными островками кружил по топким отмелям вокруг стонущей тины, дальше мельчал и редел, упираясь в новый свод леса, нарастающий своими корнями на сохнувшее болотце. Бедное исчезающее с каждым летом оно казалось огромным морем для ребят, невиданным чудесным оазисом среди сплошного ковра дубов, клёнов и осин. Казалось вот-вот выйдут люди, в шкурах, бородатые, задымится очаг из тростниковой глуши и послышатся голоса, говорящие на незнакомом языке. Грустно смотрело болотце, одиноким шёпотом беседовало с неожиданными, может быть, единственными посетителями, радуясь и горько плача среди чужой неестественной для него родины. Все молчали, поражённые необычным открытием, вдалеке икала кукушка, по небу плыли пухленькие облака похожие на сладкую вату, наверное, они уже знали, что там за лесом. Как позднее оказалось, там была речка.
 Вскоре после этого похода мама Никиты решила отвести сына на речку, ну и для компании взяли Серёжку и Макса. Их родители никак не хотели отпускать одних маленьких, а сводить не представлялось случая. Никите этот случай представился и он был рад что может поделиться им с друзьями, весь день он гордился мамой, тем что она у него такая современная и ненудная. Шли страшно долго, то через многоэтажки и заводы, то по истоптанным просёлкам, то по полю, выжженному и в коровьих лепёшках. Пляж оказался огромный, с горячей кучей песка и мерзкими колючками, впивающимися в безглазые пятки на каждом шагу. Река была небольшая, но чистая и зелёная, через каждые сто метров делая совершенно немыслимые повороты, она как морщинка врезалась в трескучие поля, на которых уже косили сено. Было весело и задорно, по началу немного боялись, макали кончики пальцев в воду на бережку, передёргивались и отходили, потом всё дальше и дальше забегали, Макс окунулся первым и начал всех брызгать, Никита с Серым ругались и кидались песком. Казавшейся сначала холодной, речка через полчаса стала такой тёплой и уютной, что мама, как и принято всем взрослым, начала упрекать и страшить простудой. Но ребятам было не до этого - все от души веселились, прыгали и плескались, так что ровное течение речки превратилось в бурлящий кипяток. Никто не умел плавать, поэтому каждый пробовал захлёбываясь и считая метры, проплыть хоть маленький кусочек спасающего дна, хвастались и ни за что не хотели признаться, что дотронулись до песка. На противоположном бережку стояли огромные тополя, сквозь листву протискивались солнечные лучики, пятнышками освечивали воду, пляж, слепя жарким июльским жаром. Накупавшись, ребята хрустели мамиными огурцами и бутербродами. Макс с Серёжкой немного стеснялись и всё время говорили «спасибо», сидели немножко в стороне и жмурились на речку. В тот день ребята впервые увидели Димона. Димон был с папой и уже умело плавал недалеко от берега. Худой с густым чёрным ёжиком на голове он с интересом разглядывал весёленькую троицу на берегу, ныряя и по-собачьи перебирая руками, всем своим видом тщеславился и выражал надменность к неумелым пловцам. Макс, Серый и Никита равносильно Димону с незаметным вниманием следили за ним, но познакомиться в тот день так и не привелось. Хоть незнакомый мальчик был им и знаком, но знаком только с лица, он учился вместе с ними в школе, классом ниже.
 Уже совсем вечером импровизированная экскурсия ватными ногами поплела домой, усталая и счастливая. На небе собирались тучки поднявшимся ветром догоняли собратьев, хмурились и темнели. Когда подошли к дому, загремела гроза, миллионами капелек обрушилась на землю, затопляя тропинки и скользкие кросовки. Дома потемнели, вдоль бордюров потекли реки. Дождик был тёплый и чистый, растворялся блестящими пузыриками под ногами и щекотал румяные лица ребят, ровно стекая по лбу и щекам так, что можно было подумать, что они плачут. После грозы выглянуло солнышко и потом весь вечер бегали босиком по мутным тёплым лужицам, пускали кораблики, в виде спичек и играли с мячом. Мокрый блестящий мяч скакал по чёрному казинаку водяного асфальта, всеми боками бился о ступни носящихся ребят и то и дело улетал в близ растущие пышные кусты. Никита никак не мог остановиться, заворожённый непредсказуемой пляской дермантиновых пятиугольников, подобно мистическому трансу, он без устали гонял замученный мячик и уже последний, наедине с ним, бегал вдоль лавочки, не отпуская его от своих ног, и изредка поглядывал на ребят, сидящих возле подъезда.
 В дальнейшем на речку уже ходили одни, вдвоём, втроём как получится, кого удастся уговорить. Димка, оказалось, живёт по-близости в соседнем квадрате хрущёвок и он никогда не отказывался сходить покупаться. Уходили утром и возвращались уже поздним вечером, очень голодные и уставшие. Был у ребят свой отдалённый безлюдный пляжик, вокруг него росли деревья, а по берегу рассыпано немного песка, жёсткого вперемешку с землёй. Но зато, это было их собственное место, и никто им не мешал прыгать с обрывов, курить возле костра и купаться голышом.
 Летом темнело поздно и, наскоро поев, выходили во двор играть в футбол с всегда проигрывающей малышнёй, которую долго уговаривали и давали фору в несколько очков. Никита с Серым любили играть в бадминтон, били по волану до самых сумерек и стали настоящими проффесионалами, набивая до ста очков, под конец с воланчиком становилось неинтересно и били ракетками по вишням, отчего лица, руки и леска ракеток становилась красная. Катались на велосипедах, скейтах, играли в футбол, квадрат, двадцать одно, воробья, клёпышки, в прятки, в чай-чай выручай, в семейку, в кис-брысь-мяу, в фанты, в футбол и сифу на великах, в лапту, в казаки-разбойники, в войнушку, в волейбол, пекаря, в колечко, во все настольные игры, которые только нашли у себя в закромах шкафов, с появлением магнитофонов записывали собственное радио с передачами и песнями, планировали развернуть крупномасштабное сражение между ковбоями и индейцами, готовились целый год, определили штабы в самых дальних помоешных уголках посёлка и готовили оружие и одежду, но так и не привелось, не собрались; однажды придумали игру в полицейских и наркоторговцев - наркоторговцы должны были прятать наркотики в велосипеды, скейты, в одежду, кто куда додумывался, а полицейские обыскивать проезжающих и догонять, если преступники сбегали, в качестве наркотиков выступали жёлтые цветочки, в обилие растущие возле гаражей; как только созревали летние фрукты ребята методично их срывали в каждый летний месяц разные - в июне зелёные прохватывающие яблоки и ранние вишни у бабки Веры, в июле - главной добычей были уже нормальные вишни, а августе - уже нормальные яблоки и редко нечервивые сливы и ещё зелёный виноград, доводили огородников до бешенства, матов и угроз вызвать милицию, самые неугомонные ночами караулили свои драгоценные плоды и выбегали с палками вилами в след уже несущихся вдали ребят, ржущих, на ходу уже поедающих добычу; осень - была самая скучная пора, только пекарь по неведомо каким причинам располагал к слякоти в отличие от иных игр, поэтому занимались в основном картами и новой единственной детской мечтой компьютерными играми на каникулах, с утра заперевшись у кого-нибудь; Никита на осенних канукалах заставлял себя читать и убеждал книжную лень и скуку, что он любит читать и мысленно складывал все прочитанные книги в стопку, считая страницы и авторов; когда наступала зима - катались на ржавых санках, лыжах, играли в хоккей и кто быстрей расползётся на льду, раскатывая до сального лоска подснежный покров застывшей воды осени; весной же ломали сходивший лёд ручейка, устраивали регаты спичечными корабликами и всё так же как и зимой, по ранней темноте мёрзли на лавках, свернувшись и дуя на остылые ладони.
 На фоне этого водоворота дворовых забав, стояло уже не такое частое вечернее рандеву с шалашом, потрескивающие угли и тихий разговор на закате солнца. Вскоре про шалаш вовсе забыли и только изредка ходили в лес, чтобы покурить. В жизни ребят с каждым летом всё значительно увеличивающееся место занимали девчонки. Совсем маленькие играли с ними в дочки-матери, ответственно выполняли роли отцов и сыновей, видели в девчонках таких же детей какими и сами были, только с немного странными, но привычными интересами и взглядами. Постепенно мальчишеские игры расходились с нудными посиделками вокруг кукл, тряпок и бантов, стало невозможно терпеть деловые разговоры о преимуществах своих барби и о маминой губной помаде. Столько привлекательно неизведанного находилось вокруг, хотелось повсюду залезть, поиграть в футбол, прятки, ведь это так интересно. Но нет - они растелали возле липы красное в катышках одеяло и целый день, как бывало ленивые кошки на подоконнике, сидели, поджав пятки под юбки и переодевали, прогуливали, влюбляли скучные куклы. Этот маленький мирок был недоступен мальчишкам, никто не мог понять, что занимало девчонок в этой глупой игре и удовольствии представлять непонятные интриги с фантастическими чувствами и страстями.
 Всё реже и реже стали гулять с ними, пока вовсе ни отделились, обходили стороной и почти не здоровались. Только иногда поглядывали в их сторону и про себя фыркали на бесконечный трещащий шатёр под липой. Порой какая-то даже злость охватывала, было ощущение, что девчонки ненавидят их, они совершенно перестали смотреть в мальчишескую сторону, а если и говорили что, то только о том, что они всё скажут маме. Вскоре для ребят девчонки стали абсолютными врагами, олицетворением ехидства и вредности. В стане противника находились Коростелёва, Олька и сёстры Голубкины (одна старше, другая моложе - но обеим было меньше лет, чем подругам). Борьба была идейной. Даже, когда немного повзрослев и стало тянуть к девчонкам, появилось желание понравиться, выставить свою удаль, месть за издёвки и оторванные головы кукол продолжали питать презрение к мальчишкам, они обзывали их и деланно выставляли полную гармонию и счастье в девчоночном коллективе, изредка с уже женской грустью поглядывая на проходящих мимо мальчишек, ждали взгляда в свою сторону, чтобы опять прыснуть яда и засмеяться. Но в арсенале мальчиков было тоже немало оружия, поэтому в ехидстве не отставали. Зимой в оттепель, строили снежные крепости и из укрытия обкидывали беззащитных девчонок снежками. А летом набирали воду в шприцы и прыскали, обливая с ног до головы юбчатых противников, особым шиком считалось облить из насоса, так как из насоса выходило кучнее и более мокро.
 Так и получилось, что долгое время друзей-девчонок не было, а были лишь эти неприятные существа, постоянно ругающиеся и строящие показную независимость, отсутствие всякого интереса. Но что-то продолжало притягивать, неведомая сила жаждала выхода. - Всё изменилось с приездом Светки. Тогда была весна, томительная, ледяная. Неизвестно каким образом, но уже на второй день после приезда, Макс познакомился с новенькой, и познакомил остальных. Вокруг Светки было всё новое: улица, школы, люди её окружавшие. Она жадно хваталась своей отзывчивостью и простотой за новых друзей, радовалась чужому вниманию с самым искренним и добрым чувством. Светка гордилась своими новыми друзьями-мальчиками, стеснялась их и с опаской прислушивалась к их разговорам, радуясь каждому слову, сказанному в её сторону. Когда Светка переезжала сюда, она очень боялась новой обстановки, где все чужие, незнакомые; помогая родителям разгружать контейнер с вещами, она впервые увидела Макса - он сидел возле подъезда и томно следил за пыхтящими грузчиками, с разъедающим любопытством изучая диваны, тумбочки, многочисленные баулы и Светку, оценивал и молчал - Светка пыталась не замечать его, но необычная весёлость и разговорчивость в кргугу родителей вадавали её - "Выделывается!"- решил Макс, не замечая как сам выделывается своими неловкими и оттого смешными позами; наконец светкины муки закончились, и она с гордо поднятой головой занесла последний баул, зайдя в квартиру мигом погрустнела и чуть не расплакалась, стало так страшно и одиноко.
 Через несколько дней справляли новоселье - Макс со своей бабушкой тоже сходили. Там Макс и познакомился со Светкой. Оказалось, что он не такой уж злой и сердитый, а Серёжка с Никитой вообще душки. Светка ещё не знала, что мальчики в этом дворе не в моде, с удивлением слушая свою новую подругу, Ольку. Светка была несколько иных взглядов, более взрослых, тем более она уж успела подружиться с извергами и ей не нравились обзывалки, придуманные на мальчиков. Тем не менее девочки быстро подружились, на редкость сильно привязались друг к другу. Они вместе ходили в школу, гуляли. Олька познакомила Светку с Коростелёвой и Голубкиными. Сёстры Голубкины были не-подетски высокомерны и циничны, они считали, что мальчики, которые плохо учатся, курят недостойны их, что они хамы и с ними даже поговорить не о чем. Всем своим видом гордились и смешно строили воздушно-неземное отвращение, виляя плывущей походкой и поправляя указательным пальцем спадающий чубок, как настоящие тёмные помещицы, возамнившие себя аристократками.
 Голубкины хорошо учились и очень гордились, что они в классе с математическим уклоном. Если Голубкины большей своей частью зубрили и брали исполнительностью, а в остальное время тайно думали о мальчиках и восхищались сериальной богатой жизнью, то Коростелёва действительно была умницей, очень ответственной и целеустремлённой. Она весьма рано определила свои жизненные приоритеты. Жила Коростелёва с бабушкой, родители у неё развелись, а мама вместе со своим отчимом, живущие в деревне, решили, что в городе школы получше и институты есть, избавились от неё. История эта загадочная и печальная - видимо дело было в отчиме и его сыне. Но Коростелёва не держала зла на маму, скорее она считала себя виноватой и была благодарна заботам и хлопотам с её стороны. При встречах она никогда не говорила, что соскучилась, грустила, а только о радостном и школьном. Ей очень хотелось, чтобы мама гордилась её успехами, пытаясь что-то ей доказать или заслужить. Это стремление всё время сидело в ней, заставляло по целым вечерам сидеть за уроками и придумывать отговорки для подруг, которые звали на улицу. Девочки знали историю своей подруги и она знала, что они знают, из-за этого в душе Коростелёвой родилось какое-то чувство неполноценности и постоянного стыда. Ей казалось, что все про себя жалеют её и пытаются не задеть больные места разговорами о родителях и семейных новостях. Из-за подсознательной незамечаемой неловкости она ни с кем не была откровенна. Хрупкий детский характер не смел признаться в своих бедах, он избегал их. Отчаянная сила пыталась преодолеть нехватку так важного чувства матери, она замкнула душу, а потом отпустила, но уже новую - высокомерную, полную недоверия и принципиальности. Коростелёва сошлась школьными интересами с Голубкиными, а мальчишек не любила, как любили втайне подружки, она их боялась, их жестокости в словах и предвзятости к отличницам. Когда боялась, она ещё думала о них, но потом и вовсе перестала, не дождавшись взгляда.
 С приездом Светки Коростелёва и Голубкины с нескрываемой неприязнью частенько наблюдали за тем, как она о чём-то разговаривает с мальчиками. Гуляя с мальчишками, которые в первое время стали единственными её друзьями, Света слишком понимала всю неудобность своей дружбы. Очевидно, что попав в новый двор, к новым неизвестным ровесникам, Светке предстояло в первую очередь познакомиться с равными себе девчонками, так как это было бы легче и естественней. Но благодаря лукавому стечению обстоятельств, первым знакомым стал Максим, недолго томившийся страхом, воодушевлённый близким соседством и собственной неотразимостью, он тем самым поставил Светку в затруднительное положение. Мальчишки, обрадованные первым девчоночным серьёзным знакомством, каждый мечтающий заслужить расположение и симпатию к себе, часто заходили за Светкой, рассказывали анекдоты. Она немного боялась и стыдилась при виде своих новых друзей, было как-то неприлично одной в кругу мальчишек. Тем не менее, иногда гуляла с ними сидя на лавочке и слушала, уходила рано и никогда не оставалась допоздна.
 Дружба с Олькой была как воздух и Светка была очень рада новому спасающему обстоятельству, она во всём слушалась Ольку и втайне любовалась ею, наконец прошло неловкое чувство перед мальчиками и развеялось одиночество, сотня мальчишек не заменили бы её. Олька немного завидовала своей новой подружке, её коротким взаимоотношениям с мальчишками, никак не могла преодолеть страх и смущение перед ними, злилась и не одобряла кокетство Светки. Но со временем стало совсем просто в кругу не так давнишних извергов, и она сама уже улыбалась в ответ. Лишь иногда прежнее чувство отторжения просыпалось в ней, когда выходки ребят были уж слишком хамскими и смелыми. Остальные же девочки, Коростелёва и Голубкины, продолжали фыркать на извергов и недовольно про себя сплетничали на счёт новых неразлучных подруг. Однажды все девочки сидели на лавочке возле подьезда Никиты и о чём-то болтали. Был всегда удивителен их постоянный со стороны кажущийся многозначительным разговор. Казалось он никогда не прекращался, не умолкал даже на несколько секунд. О чём можно столько говорить всегда оставалось загадкой для Никиты и он немного завидовал этому вроде бы нужному свойству характера, так как сам в себе не мог переносить немногословие и робость разговора. Никиту это частенько мучало и он как мог выжимал из себя слова в присутствии ребят, иногда удачно, а иногда и краснел. Девочки ворковали на лавочке, было лето и так хотелось подойти к ним скучающим возле песочницы Максу Серёжке и Никите, хотелось к Ольке, Светке, но не к Голубкиным и Коростелёвой, хотя тем было и интересней.
 - Пошли подойдём, поприкалываемся, - давно изъеденный странным желанием и страхом от этого желания предложил Никита и в предвкушении улыбнулся.
 - Пошли, - добавил уверенности Макс.
 Воодушевлённые решимостью друг друга, ребята двинули к девчонкам.
 - Привет, чё делаете?
 - Тебя не спросились, - съязвила старшая Голубкина. На коленях у неё лежала тетрадка с модным увлечением среди девчонок, анкетой. Анкета представляла собой ряд вопросов на первой страничке и ответами на последующих всех друзей и знакомых, с пожеланиями, стишками, рисунками. Обыкновенно весь интерес состоял в одном вопросе анкеты, это конечно о любви, Коростелёва хихикала на очередной ответ какого-то мальчишки на этот провокационный вопрос, да и все остальные с интересом смаковали подноготную нового участника тетрадочки.
 - Анкету читаем, - как бы извинилась за своих подруг Светка.
 - Что пишут?
 - Не ваше дело
 - Дай почитать, - и Серёга, не церемонясь вырвал из рук анкету. Только краешек остался в пальцах Голубкиной. Она с невероятной цепкостью приклеилась к листочку и готова была порвать драгоценную тетрадь, чем выпустить из рук
 - Отдай, - её глаза смотрели в упор с невероятной ненавистью и твёрдостью. Голубкина чувствовала, что вот-вот и она потеряет анкету. И в этот момент младшая сестра вцепилась своими острыми ногтями в серёжкину ладонь, до крови схватившись с каким-то отчаянным писком, она хищным прыжком мигом спасла драгоценную анкетку - Серёжка разжал пальцы.
 - Да подавись, глянь расцарапала, пантера! Щас вообще сожгу твою анкету хренову, слышишь!
 - Иди в жопу, Фуфыр!
 - О дёрганная! - Макс резким движением руки приближался к тетрадке, Голубкины вздрагивали и прижимали её к груди.
 - Перестаньте, - с мольбой обращалась Коростелёва, видимо хотела исчерпать конфликт, предчувствуя чем это закончится.
 - Ну хватит правда, - Никита знал развязку, знал, что девочки сейчас уйдут и забава кончится; ему не понравилась выходка Серого, она была преждевременной, следовало оттянуть неизбежный конец, успокоить; в общем планы Никиты и заключались в ином, он хотел поговорить и понять этих Голубкиных и Коростелёву, уверенный в их неоправданном высокомерии и глупости, хотелось скорее удовлетворить задетое самолюбие, унизить, чем завоевать расположение. - Марин, (старшая Голубкина) спокойно, хватит Макс, - Никита почувствовал незнакомый прилив смелости и интереса, присел к девочкам и разговорился.
 - Марин, что ты такая злая - не заберём мы твою анкетку, нужна она нам. А хочешь мы её заполним.
 - Не хочу.
 - Зря я знаешь как бы отписался, вам на месяц хватитило бы. Написал бы, в кого влюблён. Знаешь я давно сохну по одной девчонке, она такая вредная и красивая. Не догадываешься, кто это? - Никита перешёл на издевательский тон.
 - Не догадываюсь.
 - Это ты! А я тебе не нравлюсь, - смех прорывался сквозь зубы.
 - Отстань Фуфыр!
 - Чем же я плох. Олька, я тебе нравлюсь? Видишь - молчит, значит, нравлюсь. Позвольте до ручки дотронутся, - и Никита вместо обещанного осторожно обнял Маринку за талию.
 - Козёл! - видимо это было самое страшное ругательство какое Маринка знала. Она развернулась и дала пощёчину, сильную неожиданную и громкую. Никита опешил, этого он не ожидал.
 - Слышь!? - только вылетело у Никиты. Он резко выхватил анкету и со злостью швырнул её далеко в палисад.
 - Ну хватит, пошлите девочки! - с опозданием проговорила Коростелёва, уже догоняя Голубкиных. Почти бегом своими смешными дёргающимися походками, по которым можно было писать карикатуры, они мгновенно скрылись в подъезде.
 - Оль, Свет, вы идёте? - в дверях осталась одна Коростелёва.
 - Идём, - выстрадано ответила Олька, как-будто её заставляют идти.
 Внутри Ольки шла борьба. Ей было немного стыдно перед мальчишками за поведение своей подружки и с другой стороны жалко Маринку, Никита правда был слишком жесток. Она не могла понять кто прав, на чью сторону стать. Остаться с мальчишками, порвать давнюю дружбу или занять позицию Голубкиных и Коростелёвой, наплевать на грубого Никиту и вечно скучать на лавочках да сидеть дома у Маринки, рассматривать анкетки. Олька уже готова была сделать шаг против подружек, тем более с ней была Светка, а это не так уж и мало. Тем более за спиной уже был слышен шёпот про то, что ей нравится Никита, и рано или поздно шёпот перешёл бы в насмешки. Назревала ссора, искала выхода, ждала ответа и откровений друг перед другом. Она наступила. Но это был не тот повод. Оставшись с мальчишками Олька подтвердила бы сплетни подружек, а она не хотела чтобы причиной разрыва стало предательство, измеряемое потаённым накопленным неприятием, которое и на самом деле посещало Ольку, глядя на огромную самовлюблённость Голубкиных. Это неприятие к столь давним подругам, с которыми только недавно смеялись и грызли семечки, стало бы совсем очевидным, уже похожим на заговор. Причиной должна была появиться только между ними.
 Зайдя в подъезд и, поднявшись на этаж, Ольку со Светкой, как окатило холодной водой. Нервно ковырявшись ключом в замке и путаясь в длинных рукавах свитера, Маринка неожиданно повернулась лицом к девчонкам, как будто давно ожидала их прихода.
 - Что ж вы не остались со своими фуфырами, иди вон к своему Никитичке любимому!
 - Что-о?! Замолчи!.. Дура!
 - Иди к своему дибилу, лежи у него пятки. Никита, Никиточка!
 - Если бы ты вела себя по-человечески, то никто б к тебе не приставал. А то выкаблучивается! Она самая умная! Какой у неё свитерок и помада! А сама страшнее тучи, поэтому и злая!- Олька со злостью швурнула кожуру от семечек, которую сжимала кулачком, в Маринку и побежала вниз, Светка догоняла.
 На улице никого не было, мальчишки опять сидели в песочнице, как будто ничего и не произошло. Никита сидел на бордюре песочницы и искоса наблюдал за проходящей мимо Олькой и Светкой. Он был крайне доволен собой, своей недавней выходкой, чувство гордости и собственного достоинства вздымало его грудь и подбородок всё выше и выше. Он знал, что удивил Макса и Серёгу, что они не ожидали от него такого. От этого становилось хорошо и весело на душе так хорошо и смело, что становилось немного стеснительно и неловко за свой возросший вес и значимость. Только воспоминание о пощёчине, таком непонятном конце беседы с Голубкиной, портило впечатление и хмурило брови. Никакого стыда перед Голубкиной и девчонками Никита не ощущал. Перед друзьями было неловко - было в пощёчине что-то оскорбительное, несломленное, что возмещало все нравственные страдания Голубкиной, лучшего в её ситуации вряд ли что можно было бы придумать. Никита понимал, что он не победил, что он наказан и было как-то противно от случившейся ссоры, противно от самого се6я. Пощёчина была совсем незаслуженная, явно от долгого терпения, от лукавой язвы девчоночной злости.
 - Оль, - крикнул Макс и замахал рукой, подзывая.
Олька со Светкой нехотя подошли к мальчишкам.
 - Ну что там?
 - Да ничего интересного. Дуры какие-то невменяемые..., - Олька вся ещё в жару, с горящими глазами пыталась побыстрей отвязаться. Как она ни заставляла себя не смотреть в сторону Никиты, всё равно бегающий взгляд рано или поздно останавливался на нём. В этот момент она ненавидела его ещё больше чем своих уже бывших подружек, одного его считала виновным и с пожирающим стыдом представляла, что думают о ней Голубкины, Коростелёва, да и Светка тоже. - А у тебя до сих пор щека красная, - укорительный холодный взгляд окончательно остановился на Никите.
 - Да? - и Никита машинально начал тереть щёку, не зная радоваться ли проявленной заботе или краснеть за недавнее фиаско. - Она вообще ненормальная, скажи ей, что нервы пора лечить, а то смолоду запустит - будет в старости писаться. Нет, ну что я ей сделал?! Что сказал! Танечка, любовь моя! В любви признался! Хотел просто по-человечески поговорить, а она?! - перессказал придуманное во всё время после ссоры Никита.
 - Надо было ей в обратку в тык как дать, - с издёвкой продемонстрировал Серёга планируемый удар.
 - Ага, а потом с папой разбирайся, дом за километр обходить.
 - Да чё? Убежали бы. Зато, может мозги вправили бы и задницу, а то выскакивает при ходьбе!
 - Ну её на хрен! - Никите стало сильно противно.
 - Представляете, она ещё начала нам высказывать, что мы перед ней в чём-то виноваты, - влезла Светка. Возмущённая, она всей душой болела за олькину обиду, хотела поддержать и оправдать её, что с ней она. Но Олька вдруг стала ещё черней.
 - И что, что она? - весь вытянулся с лавки Макс.
 - Ничего, я сама ей чуть не влепила.
 - А вы куда шли-то? - решил перевести разговор Никита своей в обычной манере.
 Ему часто удавалось менять предмет беседы, и его даже забавляло это, когда разгорячённые бесконечные беседы как бы сразу путались и застревали из-за одного простого вопроса, которые миллионами бродят в голове и можно, не задумываясь, один их них ляпнуть. Но в этот раз Никите не удалось. Слово взяла Светка и не отпускала его ещё долго, то пересказывая до мелочей свои переживания, то смеясь грубоватым и пошлым замечаниям мальчиков. Олька скрестила руки и так до вечера и просидела на краю лавки с мальчишками и Светкой, проклиная последнюю, которая уговорила ей остаться погулять... но под конец и она оттаяла. Всё-таки стало намного проще, хотя и грустно от непонятной дальнейшей жизни. Может будет скучней без девчонок, но рядом Светка, единственная теперь подруга, может будет веселей с мальчишками, но они не девчонки и с ними особо не поболтаешь. Никита весь вечер чувствовал себя человеком дня и ушёл домой самый последний на пару с Серёгой. Любил он за это Серёгу, за то, что ему так же было жалко расставаться с тёплой летней ночью, с цикадами в тёмных кустах и яркими звёздами на угольном небе, которые будоражили и не отпускали спать.
 С того самого дня постепенно от вечера к вечеру стали всё больше времени проводить с Олькой и Светкой. Сначала как бы случайно встречались, заметив гуляющих девчонок, измученные каким-то чувством притяжения и любопытства, обрадованные спешили к ним. Никто не говорил об этом тайном вожделении, ожидания вечера, но каждый неизбежно предвкушал встречу с девчонками, у каждого был свой интерес в компании новых неизвестных и непонятных друзей. В первом созревающем понимании девочки представлялись в своём роде какими-то инопланетянками, чужими и необъяснимыми, с изучающими исподтишка глазами и казалось полностью противоположными от природы характерами. Никто не знал как с ними вести и найти общий язык. Окончательно убедившись в их непригодности играть в войнушку и воровать яблоки, мальчишки потеряли к ним всякое беспокойство и признали за ними суверенитет, смотрели на девчонок как на необходимый атрибут лавочек и школьных парт. И даже было как-то неловко когда не заставали их рядом. Тем удивительней и страшней становились Олька, Светка, максова сестра Валька, которые видели в мальчишках друзей, посещало ощущение, что они знают что-то недоступное для ребяческого сознания, знают то, что их объединяет и притягивает и знали наверно давно и всё время об этом разговаривают, точно - именно об этом они и разговаривают. Никита не знал их тайну и не чувствовал ничего занимательного в девчоночном водовороте любовных сплетен и надежд. Были одни мечты и догадки, потому что не было и быть не могло ничего реального. Все панически боялись отношений, дружбы и высмеивали друг в друге такие смешные любовные страдания и ухаживания, тыкали пальцем на сформировавшуюся пару, наблюдая из-за угла школьного туалета одновременно представляя себя на их месте. Что он в ней или она в нём нашла? Ведь я же лучше! - мелькали в подсознании мысли, но тут же себя обманывали глупостью и уродством вида двух таких довольных, возомнивших себя взрослыми детей. Была в школе Никиты такая пара - учительский сын, модный, ужасно наглый и его одноклассница, которая представлялась Никите взрослой тётей, было в ней иной раз даже что-то материнское в её обращении к своим одноклассникам. Никита относился к ним как к юродивым, сохранял невозмутимость и не обращал внимания на коробящую, кажущуюся такой фальшивой ласку по отношению друг к другу - особенно они любили часто держаться за руки. Однажды Никита услышал по телевизору, что девочки опережают мальчишек в своём развитии на четыре года, и это до крайности возмутило его гордость и самомнение. И что они знают такого, чего я не знаю? Всю придуманную любовную чепуху мультиков, фильмов, шёпота одноклассниц он относил к тому сладко-противному чувству, которое он испытал к Наташе, когда невероятно хочется привлечь внимание к себе и нервничаешь больше обычного, неведомая сила тянет, а чего ждёшь и не понимаешь. Наконец, то чего боялись и над чем смеялись стало так близко и завладело всеми ребятами. Димка выходил редко и мальчишки втроём Никита, Макс и Серый гуляли с девчонками, с Олькой и Светкой. Что-то тянуло к ним, и эта сила с каждым днём всё нарастала, вместе с созревающей слепой плотью требовала выхода.
 В начале ребята пытались сдружиться, получить расположение Ольки и Светки, заходили за ними, долго дожидались у подъезда. После ссоры с Голубкиной, мальчишки внутри были благодарны им и относились осторожно, хотелось доказать, что они не такие страшные, а наоборот с ними интересней и веселей. Всячески перемывали кости бывшим подружкам Ольки и Светки и продолжали на их глазах воодушевлённо приставать к Голубкиной, когда та проходила мимо. Гуляя с девчонками в основном молчали, или разговаривали между собой, никто даже при сильном напряжении ума не мог придумать о чём бы с ними поболтать, чтобы равноценно заинтересовать обе стороны. Мальчишки говорили о драке за школьным двором - Олька со Светкой скучали, когда девочки начинали тоже как бы между собой о пристрастиях к расцветкам кошек - мальчишки, силясь пошутить, портили деловитость и искренность беседы пошлыми замечаниями. Никита всегда страдал в такие моменты, когда не успевал вставить слово, ничего не приходило в голову и только глупо смеялся, сам понимал как глупо и ругался за несходящую улыбку на своём лице. Но страх к девчонкам проходил. Страх как перед незнакомым человеком, когда теряешься в словах и всё время опасаешься недоброжелательной реакции на собственные мысли, поэтому тщательно продумываешь фразы и заискиваешь, этот страх проходил и разговоры, игры становились всё смелей и наглей. У Макса стало любимое занятие подоводить Светку, он аккуратно швырял зелёными сливами по её коленке, наступал на ногу, дёргал за волосинки на причёске, щекотал и убегал. Получалось так весело. Макс был посмелей остальных, говорил такие глупости и ничуть не смущался, зато Никита внутри передёргивался за него сгорая чужым стыдом. Но как оказалось девочкам это нравится, и Макс с ними умудряется всё время разговаривать. Никита решил тоже попробовать нести всякую чепуху, но сам потом краснел весь вечер. Видимо Светке он и нравится за то, что не краснеет подумалось тогда ему. Никите становилось порой странно, как смелые выходки ребят становились потом каждодневным поведением, как нередко обижались Олька и Светка, но мирились с этим. Иногда Макс с Серёжкой доводили дело до откровенной ругни, с проклятиями и вырываниями запястий из держащих рук, Никита в эти моменты порой сам вместе с девчонками ненавидел ребят, но всё обходилось, что-то держало их. Стало счастьем дотронутся до коленки, до груди, как бы в игре, шутя, но с постоянным намерением, какой-то манией - взамен получали удары в бок, царапины. Хвастались друг перед другом достигнутого результата, что залезли под кофту и получили между ног, потом доказывали кому было больнее, как будто от этого зависело кто больше понравился. Гадко и грязно было в эти минуты на душе Никиты. Посещало ощущение, что девчонки попали в своеобразный плен. В те дни они наверно рассчитывали на другое, ждали робкого взгляда, первых поцелуев и интриг. Вместо этого ухаживания мальчишек были похожи больше на приставания. Созревающее слишком ранее понятие о девочках превратилось в постоянную жажду нового неизвестного удовольствия. Желание понравится перешло в мальчишескую гордость, открыть то, чего ещё не знают товарищи.
 Максу нравилась Светка. Никита любил приставать к Ольке, чувствуя, что она к нему неравнодушна и может быть считал в определённом роде своей девчонкой, так же как и Макс Светку. Самое противное было остаться наедине с Олькой, чувство вины охватывало Никиту, он видел в её глазах желание другого. Это была игра, игра во взрослую жизнь с опасным детским непониманием и любопытством. Никите впоследствии помнился один вечер душный дурманящий мимолётный. Стояла на редкость холодная зима. Макс, Серёжка и Никита вместе с Олькой звонили в светкину квартиру.
 - Привет, - Светка открыла дверь, как всегда в поражающем своей несуразностью домашнем наряде: в чёрной вязаной кофте с неаккуратно засученными рукавами с оторванными пуговицами она на ходу поправляла пуховый палантин у себы на шее и шаркала отцовыми огромными ботинками, раставляя широко ноги, чтоб не наступить на шнурки. Из комнаты была слышна громкая музыка.
 - Здорово, под что ты там рубишься? - спросил Макс.
 - Серёжка дал кассету.
 - Ничего! Потом мне дашь послушать.
 - Не дам, - и Светка, по-мальчишески симитировала удар в максов живот.
 - Не дашь? Дашь, дашь куда-ты денешься!
 - А больше тебе ничего не дать.
 - Дать!
 - А ты что одна дома? - Серый просунул голову в дверной проём и оглядел кухню.
 - Одна.
 - А родаки где?
 - В деревне.
 - Так может мы это самое, у тебя посидим? - Макс заискивающе заулыбался, потирая нос.
 - Нельзя, может попозже! Мы с Олькой приберёмся, потом позовём. Оль, заходи - Светка кивнула Ольке и та проскользнула за дверь. Редкий счастливый случай похозяйничать дома одной и делать всё, что захочется Светке хотелось разделить с подружкой, но предвидев скуку времяпрепровождения вдвоём, так как частенько сидели с Олькой по домам друг у друга, Светка решила пригласить мальчишек, с ними веселей.
В это время за дверью возбуждённым радостным перешёптыванием мальчишки планировали свои действия.
 - Сейчас врубим музычку. А у Светки та кассета? А то может сбегать?
 - Чё-нибудь поедим, телек посмотрим.
 - Выключим свет и потанцуем!
 - Зачем? Решил кости поразмять, Никитос?
 - Ничего ты не понимаешь, мы их пригласим.
 - А-а!
 - Ну долго их ждать?
 - Давай покурим, я сигарету у бати свистнул.
 - Что ж ты молчал!
 - Сколько можно?! Надо позвонить.
 Из двери вышла Светка.
 - Ну что?! - Макс выбросил бычок.
 - Проходите.
 Квартира у Светки была трёхкомнатная, просторная. Портил её дряхловатенький интерьер с чистенькой, но ветхой мебелью и еле заметный беспорядок, чувствовавшийся в небрежном нагромождении домашней утвари. Горячо натопленные стены сдвигались в мутной темноте зала, жарким воздухом успокаивая тело от морозных колючек. В маленьких, сплошь разрисованных холодом окошках виднелся уличный фонарь и покрытые снегом ветки рябины, стуча и мучаясь в ветреных конвульсиях, они делали нервы ещё тише и нежней, заставляли любить и радоваться спасающему стеклу и тёплому дивану.
 Счастливая суета ребят, лазающих по всей квартире, незнающих что бы придумать интересного в таком огромном свободном изобилии чужих вещей, носила их из комнаты в комнату, от телевизора к магнитофону, с балкона на кухню. Светка постоянно выдёргивала из рук мальчишек какие-то предметы, запрещала курить на балконе и таскать из холодильника сосиськи. То все разбегались по разным комнатам и поводам, то вновь на мгновение все встречались. Наконец, Никита предложил всем выключить в зале свет, поставить музыку и потанцевать, при этом многозначительно посмотрел на Макса, тот что-то сообразил и поддержал. Сначала смущённо отмахивались и смеялись, но оценив худые никитины руки вожделенно обвитые вокруг полной олькиной талии, тоже решились и через некоторое время вошли во вкус. Макс сильно прижавшись к Светке, что-то говорил и говорил, улыбаясь и кивая на Серого, развалившегося на диване и угрюмо наблюдавшего за происходящим. Светка неумело переставляла ноги и пыталась отлипнуть от назойливого ухажора. Вскоре танцевать надоело, и все ушли смотреть телевизор. В комнате остались одни Никита и Олька.
 Прижавшись к друг другу, они машинально продолжали танцевать, сами не замечали, что топчутся на одном месте. Тёплые округлости олькиного тела томно с упоительной и сводящей с ума тяжестью вздымались и опускались тихим вводящим в головокружительный транс дыханием. Руки на талии сдвигались всё ближе и ближе до невозможных пределов сжимали их разгорячённые груди и бёдра. Никита чувствовал, что Олька устала, как она замедляя шаг, осторожно отталкивала его чуть заметными движениями рук, но не мог остановиться, какое-то грязное непреодолимое желание опускало его ладони с талии всё ниже и ниже. "Перестань" - тихо шепнула Олька и картинным утомлённым движением села на диван. Обхватив правой рукой олькино круглой плечико, Никита левой, неслушающейся обезумевшей продолжал сжимать коленку Ольки, карабкающимся движением ладонь поднималась всё выше выше, пытаясь дотянутся до свитера забраться под него. Было темно, глухо, только маленькое окошко чуть светилось сквозь узоры ледяных вихрей. Душная комната, пылающая замершая Олька, её невидимые стыдящие глаза воодушевляли Никиту, ранее непозволенное становилось таким доступным, лёгким, с трудом контролируя дыхание и сдерживая дрожь, он нервно, не страшась обычных за подобное затрещин, путался в вырезе футболки, свитера. Вдруг что-то кольнуло Ольку, она одёрнулась, силой отбросила никитину руку и отсела. Скрестив руки, застывшими глазами гипнотизируя половик на полу, она как будто о чём-то соображала, как человек после мгновенного жаркого сна, сидя в одеялах, силится осмыслить окружающее, разделить в сознании действительность и сон, так Олька, не шелохновшись, с полным отсутствием какой-то ни было жизни замерла на некоторое время. Всё возмущённое существо её заключилось в противоречивом навясчевом страдании, которое не давало Ольке покоя уже несколько дней. Почему он так ведёт себя, с грубыми фальшивыми знаками, выражающими то ли симпатию, то ли движимый тем грязным наслаждением, которое легко читалось в поступках остальных мальчишек. Может быть он искренен в своём чувстве, симпатии, но не хочет выглядеть дураком перед друзьями и слепо твердит их обхождению с девочками, не напрасно же он иногда так сильно смутится, что смешно, теряется, молчит, особенно наедине. Олька никак не могла выяснить эту дилему, поэтому постоянно менялась в реакциях на ухаживания Никиты, в зависимости от чувства и обострённых фантазией мыслей. То Никита казался наглым хамом, со списанными по трафарету шутками, то что-то чуткое и нежное сияло в его глазах, казалось страдающих от неспособности справиться со своей трусостью, с предрассудками, глупым желанием оставаться как все. Ольке ужасно не нравились эти бесконечные ёрзающие лапания, она толкалась, уходила, она уже видела как начинает привыкать к этим грубостям, как её мечтающая душа забывала прежние грёзы. Тусклый свет, духота, потрёпанный диван, как будто олицетворяли своим недвижимым дурманом что-то грязное, бесформенное. Олька видела как Никита становился всё сильней и смелей. Вдруг ей стало так горько, чего-то страшно жалко, до слёз, захотелось ветра, снега, румяных улыбющихся щёк, хотелось бежать и бежать, падать и опять вставать, оказаться дома с мороза, на пороге чувствуя запах маминых блинов. Хотелось уйти прочь из этого натопленного гроба, но понимала что никак не может уйти, что-то держало её, и она знала, что это Никита. Неожиданно Олька повернулась к Никите, тот всё это время сидел в глубоком затруднении и робко накланялся к ней, пытаясь увидеть её глаза за пышной чёлкой, от резкого движения он испугался и выгнулся в обратную сторону, дерзкое с набирающимися слезинками в уголках глаз, обернулось перед самым носом лицо Ольки.
 - Поцелуй меня, - как дыхание вылетело из олькиных уст.
 Неожиданный блестящий в полумраке синими нефритовыми огоньками взгляд в одно мгновение поверг Никиту в оцепенение, всё остановилось, с каждой долей секунды терзая и мучая страхом перед ждущим ответа выбором всё больше и больше. Сердце чувствовало, что слишком многое решается в это мгновение и поэтому продолжало растерянно биться в висках, в глазах, в венах. Никита постоянно замечал в Ольке нечто иное, нечто большее, чем просто игривый грубый флирт, каково оно было для него. Поэтому тайно всегда страшился, что Олька поставит его перед ответом, ей достаточно было сказать несколько слов, чтоб навеки пристыдить Никиту, оттолкнуть или сблизить, решить всё в одно мгновение. Что он тогда скажет, что Олька ему не нравится, что все эти приставания лишь новое щекочащее наваждение, которое овладело всеми мыслями и мечтами. Сложно было остановиться, в глубине души Никита надеялся, что ничего подобного не произойдёт, обойдётся. Но вот как гром грянуло, это "Поцелуй меня". Макс с Серёгой наверняка будут смеяться, если он так поступит. Никита слабо понимал, что должно быть потом, должно быть что-то серьёзное: заходить за Олькой, сидеть с ней рядом, следить, чтоб никто не сказал плохого про неё, разговаривать с ней, целоваться, но как же эти приставания, они всё портили накладывали грязный отпечаток, тошно, мутно! Ребята будут смотреть как на дурака, зачем, почему? Но всё это было далеко и предполагаемо, а олькин взгляд такой решительный, измученный, стыдливый был здесь и сейчас. Никита, выдержав паузу, помявшись на диване, неловким быстрым движением кольнул Ольку в губы. Он почти не понимал, что делает, надеялся лишь, что это несерьёзно и послужит обманом, шуткой, успокоением, что для него это ничего не значит и всё будет по-прежнему, Никита осторожно бросил потупленный взгляд в сторону Ольки и понял, что наверное будет всё по-новому, совесть как будто только что дошла до мозга, в одно мгновение дымной пеленой окутало душу, задыхающуюся, беспомощную, в которой бился один и тот же вопрос "И что теперь делать?". Так прошло ещё мгновение. Вдруг послышался надвигающийся топот и в комнату влетели Макс с Серёгой. Быстро сель на диван и картинно сложили руки на колени.
 - Мать с сестрой приехали! - прошептал Макс.
 Никита с Олькой тоже оправились и ждали.
 В комнату зашли олькина мама и её старшая сестра Даша.
 - Здрасьте... здрасьте, - скромно послышалось из разных углов. Все зашевелились в стремлении побыстрей уйти.
 - Ну ладно мы пойдём, - обратился Макс к Светке.
 - Пошлите.. - тихо произнесла Светка в ответ и тут же крикнула в другую комнату, - мам, я провожу.
 После нервной толкотни в коридоре, завязывания шнурков, поиске своих курток, ребята, радостные освобождению, вывалили на улицу. Ночной морозец, тихий плавный снег мигом отрезвили дрожащее тело и развеяли смутные мысли Никиты. Трудно и страшно было поднять глаза в сторону Ольки. Неловкими наигранными движениями Никита делал вид, что её не замечает, но знал, что именно сейчас она ждёт, осторожным взглядом ищет его внимания. Никита готов был провалиться на месте и про себя считал секунды, когда все начнут расходиться, чтоб уйти и забыть про Ольку и этот глупый поцелуй, про всё это непонятное и неожиданное. Только когда окончательно замёрзли и шмурыгание носами превратилось во всеобщий нескладный хор, когда затопали, переминаясь с ноги на ногу, и всё чаще стали поглядывать на родные подъезды, только тогда нехотя, весёлые и румяные простились. Одного Никиту что-то мучало, словно свинцом налитая грудь невпопад дышала и билась тяжёлым грузом, ёрзающим колющим стыдом. Он так ни разу и не поднял глаз в сторону Ольки, домой почти бежал, разгорячённый, весь передёргивался, когда нечаянно шальная мысль залетала в ту мутную тёмную комнату. Уже у своих окон, Никита вдруг чему-то страшно разозлился, обернулся, сделал несколько шагов обратно, но тут же остановился, повернулся и с ещё большим остервенением побежал к своей двери. "Да ничего, что здесь такого?" - успокаивало засыпающего Никиту. - "Смешной фильм!" - вспомнилось полуночное кино и улыбка робко дёрнула уголки его губ.
 После того вечера, Никита никогда даже близко не подходил к Ольке, она его мучала, постоянно терзало её присутствие, постоянно и неизменно, порой так невыносимо, что Никита начинал ненавидеть её. Но ненависть прошла со временем, осталось неприятное воспоминание и смущение, когда волею судьбы оставался наедине с нею. Олька первые дни злилась и чувствуя свою новую, даже приятную тайную власть над Никитой, самодовольным наглым отношением пыталась уязвить его, под конец она устала от этого и забава потеряла свой интерес, осталась грусть и безразличие. Дни летели, разбавлялись светлыми и хмурыми частичками в нечто целом, важном и казавшемся таким незаметным и простым. Никиту часто поражала мысль, казалось странным, но он с трудом ориентировался во времени. Нельзя было точно сказать, что в таком-то году он ездил на море, а в таком-то мама подарила велосипед, не чувствовались дни и месяцы, не говорили о себе, и ни чем не отличались в своей жёсткой цифровой последовательности. Когда мама рассказывала о своей молодости, институте и папе, то она всегда уверенно и не задумываясь называла года и даже месяцы с восхищением или грустью вспоминала весну 71-го или Новый год 82-го. " Ты ещё маленький и помнишь только о днях и часах, да и мало их ещё набралось, вырастишь и года сами собой вытянутся в пронумерованную ниточку и будет всё как в учебнике по истории: дата и событие".- "Да не может быть, как вообще можно всё это запомнить?! И какое это имеет значение?"- вскоре бросил Никита запоминать в каком году он ездил на море и когда получили квартиру и наспех затолкав кусок колбасы в рот, побежал на улицу, к друзьям. Хлопнув дверью, почти перепрыгивая лестничные пролёты, он вылетел из подъезда, сразу сжался и скрывая своё радостное разгорячённое нетерпение чинно пошёл к лавочке. Сердце билось часто и сильно, руки холодели от такой близкой встречи, встречи после долгой получасовой разлуки. Но сразу становилось легче и ещё веселей, когда Макс издалека начинал ворчать: "Ну сколько можно тебя ждать. Я б уже корову съел!" Никита опускался на лавку и не понимал чему злиться, всё равно будут как пни сидеть и ничего не делать, думать, зайти за девчонками или подождать. Обычно тем и кончалось и грустнела прелым всё тем же пнём никитина эйфория. Всё дело было в неожиданной перемене жизни ребят. Даша, светкина старшая сестра, была человеком весёлым и общительным. Уже через несколько недель после переезда она сыскала себе любимого, местного красавца, молчаливого со слащавой физиономией парня, жившего в соседних домах. Пока местные парни, её сверстники, аккуратно оценивали её физические данные издалека и всё прицеливались для будущего знакомства, Дашка уже образовала вокруг себя целую компанию. Она была до того проста и легка в общении, что уже через несколько минут разговора могла сдружиться с кем угодно. А так как в первые месяцы на новом месте ей только приходилось видеть из молодёжной живности Макса, Серёгу и Никиту, бесцельно бродящих по двору, то они тут же и стали новым развлечением Дашки. Несмотря на то что она была старше каждого лет на шесть, Дашка была весьма инфантильна и на равных обращалась к мальчишкам, которые от неожиданного внимания со стороны взрослой девчонки разом разомлели и даже забыли о своих прежних подружках. Особенно млел Макс. Сложно было разобрать, что тянуло к ней, кем больше Даша была для ребят другом или возлюбленной. Макс с Серёжкой невероятно любили её веселить, рассказывали всё самое сокровенное и даже про амурные свои подвиги и разочарования. С Дашкой все нашли общий язык, который никак не находился с другими девчонками, но каждый и знал, что она всего лишь друг и что она никогда не посмотрит на них как на поклонников. Целыми вечерами сидели с ней и её парнем, слушали только Дашку, если говорили то только Дашке. Вскоре Дашка нашла себе подружку, такую же взрослую и весёлую. Теперь земля крутилась вокруг двух жёлтых карликов. Они находили новых парней, расставались, по-девичьи с горькими воспоминаниями напивались вина, неизменно были рядом Макс, Серый и Никита. Никогда не гнушались обществом мальчишек, всегда держа небрежно шутливый тон иногда переходящий в откровенный слегка высокомерный смех, когда Макс по секрету рассказывал как ущипнул одноклассницу за попу. Один Никита не только ни секретничал, но и разговоры с Дашкой можно было пересчитать по пальцам, которые представляли собой вымученные сто раз передуманные общие фразы с надеждой на юмор и признание.
 Общество Дашки и её компании наводило на Никиту некое гипнотическое оцепенение, вальяжное игривое отношение отдавало чувством незримой, но неоспоримой власти возраста, которая слишком чувствовалась Никитой. Он никак не мог преодолеть, подобно своим друзьям, смущение и постоянную неловкость в присутствии своих новых знакомых. Он стал вечерами молчать и всему улыбаться, надеясь, что его улыбку заметят и он хоть как-то обозначится, вспомнят о его присутствии. Частенько ребята забывали о нём и когда Никита уходил даже не удостаивали его взглядом, прощаясь. Зато как он был счастлив, когда волей случая он становился центром беседы или шутки, обязательно краснел и тупил глаза, но зато полный достоинства говорил Дашке "Пока", глядя в глаза, отмечая лично своё почтение.
 Один Новый год Дашка, брошенная очередным женихом, предложила устроить праздник всем вместе. Тут подвернулся Димка и предложил свою комнату. Уже в десять часов все сбежались, со своими салатами, холодцами, раставили и ждали. Встретили Новый год под радио, наелись, немного выпили и погуляли, ничего особенного, не считая взрывания петард, на которое Никита возлагал все свои развлекательные побуждения, только ради этого и считал дни до праздника, копя и пересчитывая вонючие трубочки с порохом. Однако на следующее утро, слушая смеющуюся Дашку, пересказывающую каждое своё впечатление, как после похода в цирк или в кино, оказалось, что было намного веселей и самым весёлым событием бесспорно было признано то как Никита, сидя между двумя койками, ухватившись за их душки руками, качался на стуле, вероятно пребывавший в лёгком опьянении и с каким-то особенным задумчивым взглядом. Макс с Серёжкой вдруг вспомнили этот случай и не совсем искренне отсмеялись. Дашка же пребывала в полном восторге. Весь месяц Никита был настоящим героем. Она как экспонат всем подряд показывала Никиту и рассказывала этот случай так что экспонату уже опостылело стыдиться и он потихоньку начинал злиться на неё. Через месяц - как отрубило и Никита принял свою обычную позу, ежедневно мучаясь дашкиному с подружками присутствию, но уже с новым ярлыком, вместо человека-загадки и тихони он стал "Молчит, молчит, а то как что-нибудь выкинет, так умрёшь со смеху".
 Каждый день Никита неохотно с отвращением ждал вечера. Всё реже и реже ребята оставались одни, стали меньше играть в квадрат и бегать в лес, появилась какая-то взрослая лень, словно гири на ногах притягивали к лавкам. Никите противно и мучительно было сидеть и дуться на песок, в нём всё кипело и играло, хотелось отвлечься от надвигающегося вечера, всё ценней становились минуты наедине с ребятами. " И зачем они нужны? - часто про себя он говорил, как бы обращаясь к Максу с Серёжкой, - Что вас к ним тянет? Как весело было одним, с Олькой и Светкой! Подстраиваетесь под них, если что интересного случилось, то сразу рассказываете им, бежите к своей любимой Дашечке. Конечно, она человек хороший, но всё равно она какая-то другая. Как легко вы стали с ней на одну ногу, выскочки, смелые, противно слушать. И как она всё это терпит, что занимательного она нашла в тебе Макс? Зачем забыли свою старую компанию, они же вас ненавидят и дружат только от скуки?"
 Было время Никита совсем не выходил на улицу, назло товарищам. Впрочем и они уже больше по привычке заходили за ним, они не чувстовали в нём недостатка как раньше. С болью в сердце Никита вспоминал, как прежде играли втроём в карты, или в квадрат с Димкой, так мило и непринужденно. Особенно много светлых моментов было связано с Серым, Макс был как-то сложнее и тщеславнее. Порой до колик мухлевали в карты с Серым. Он был любитель мухлевать, а Никита если даже и замечал, то делал вид что не заметил, почему-то так хотелось показаться смешным, что удалась шутка. Он злился, ругался, а Серый продолжал мухлевать. Всё было невсерьёз с Серым, он умел смеяться просто так, не над кем-то, а просто потому что смешно. Подзадоривали друг друга из-за пустяков и жертвой чаще всего становился Никита. Серый находил какую-то мелочь и начинал доводить, но никогда долго не мучал и чувствовал границу, переступив которую Никита мог бы обидеться. Никита чувствовал, что Серёжка прикалывается без всякой личной претензии, личного удовлетворения, чтобы унизить или доказать что-то, поэтому Никите была приятна роль жертвы, объекта для шуток, добрая беспринципная беззаботность. Была на их двоих ещё одна объединяющая страсть - велик. Где только не были, в какие только дали не заезжали, открывая всё новые и новые места, хвастались потом перед Максом, планировали в следующий раз уехать ещё дальше. Но самое смешное занятие было кататься вдвоём на одном велике.
 Летним тенистым утром отправлялись в дальний ларёк за жвачками или хлебом, грузились на единственный велик, долго перед этим споря, кто кого повезёт, и катились по улочкам, проулкам, летели сквозь ещё остылые после ночи дворики с редкими бабульками, которые спозоранку вытряхивали половики прямо с балкона, виляли по камням, мешали друг другу и кричали, падали, отказывались дальше ехать, догоняли и усаживали, обещая ехать потише. С ностальгией в те дни вспоминал Никита их с Серёжкой походы, с грустью ждал, когда кончится это неизвестно откуда взявшееся наваждение: "Неужели так и будет вечно! Чума какая-то!" Неустанная борьба шла в никитиной душе. Ощущение своей ненужности, одиночества среди самых дорогих для него друзей мучало и давило. Он каким-то внутренним чувством видел в своём отчуждении собственную вину; способность высказаться, вести себя на равных, наперёд знать кто как отнесётся к его играм и поступкам прежде дарили свободу, тихое чарующее спокойствие, всегда новое, черпающее приключения и чувства капельками, множеством разноцветных капелек и яркие капельки всегда заслоняли тёмные, и вдруг капельки превратились в сосульки, как в здоровый организм попадая инородное тело приносит болезни и перестраивает всё что вокруг, так новые девчонки перевернули и смели такие длинные привычные дни, терзая и внушая глубокий страх перед старыми новыми друзьями; оттого и молчал Никита, оттого и с глухим презрением пропускал всё мимо себя, не замечая минут, часов, он пребывал в постоянной изводящей войне с самим собой; Никита понимал, что он сам виноват в своей грусти, что он может так же непринуждённо рассказывать Дашке про рано созревших одноклассниц и про болевший давеча живот, нужно лишь воодушевиться, осмелеть и он воодушевлялся, каждый раз набираясь сил, подзадоривая себя, почти уверенный, что всё повернётся и расцветёт, он в очередной раз шагом Петра Первого шёл к дашкиному дому, всё в нём горело и предчувствовало, "надо с наскоку и не думать, что они подумают", но прилив мужества и наигранной весёлости всегда кончался чёрной меланхолией и безразличием, в котором от безысходности Никита иногда видел собственный стиль и им оправдывал свою грусть. Никита не понимал, что с ним происходит, почему ему стоило больших душевных сил для того, чтобы хотя бы поздороваться с Дашкой, почему он прячется в своей комнате, когда Дашка приходит к его маме для консультаций по русскому языку, почему в конце концов он стал радоваться не тому, что ребята зашли за ним, а обратному.
 Однажды Никита целых три дня просидел дома на осенних каникулах, целых три дня он украдкой следил за огромной компанией ребят, Дашки и ещё кучи ровесников Дашки, взявшихся невесть откуда. Макс с Серым и Димкой почти терялись в дашкиных друзьях, статных на различный манер, ходили как на ярмарке, во всех впивались глазами, как могли ставили из себя и поддакивали. Судя по их виду им было интересно и весело, и даже не смущали их нередкие взгляды, возмущённые присутствием малолеток. Они три дня пили вино с Дашкой (точнее один - два вспоминали как пили) и курили сигареты и даже забыли о Никите. Так как он не смог выйти в первый день, то Макс с Серёгой посчитали ненужным заходить и в последующие дни. Никогда ещё Никита не чувствовал себя таким покинутым и забытым. Холодные ручейки моросящего дождика нестройно текли по окну, дома было холодно и одиноко, вот прошёл Димка с Серым, спешащие куда-то, беседуют на ходу, вот уже Макс и Дашка с каким-то незнакомым пацаном, рыжим и сутулым, прошли обратно. Никита смотрел им вслед и никак не решался выйти. Он распланировал весь день для себя занятиями, но между телеком и книжкой всё равно оставались минуты, наполненные самыми мрачными и осенними мыслями. Впоследствии Никита не любил вспоминать эти мучительные дождливые дни, хоть и осень всегда была для него чем-то особенным, запоминалась каждая и надолго, даря упоённую благодать, пьяня и облегчая порой тяжёлое сердце.
 Вскоре, через осень и зиму, как-то сама собой минула эта странная привязанность к Дашке и связано это было вероятно с её поступлением в институт. У неё появились новые друзья, интересы; жизнь, дружба и любовь мгновенно, с юной жаждой и ветреностью переселились в город, институт и квартиры одногруппниц, протёртые лавочки сменились на студенческие забегаловки, а родной дворик на ухоженные, асфальтовые улицы, с пыльными редкими деревцами, освещёнными тусклыми фонариками вдоль дорог. Дашка очень сильно изменилась, повзрослела, как будто её фамилия в списках поступивших автоматически сделало из неё взрослого человека, превратило из наивной смешливой девочки образованную курсистку. Двор она стала называть захолустьем, а на ровесниц смотрела свысока, с унижающим удовольствием взахлёб пересказывая им институтские сплетни. Ребята стали её реже видеть, а потом и вовсе забыли, причислив её к сонме взрослых, вечно занятых и озабоченных миллионами проблем людей, сразу вспомнили о Ольке и Светке, о симпатичных сестричках из 23-го дома, о димкиной гитаре и воровстве яблок.
 Никите стало легче и веселей, он очень гордился про себя, что оказался прав по поводу этой неестественной дружбы, что он один таинственным внутренним чутьём отвергал эту дружбу, страдая и горюя не из-за амбиций, а чувствуя чужое, ненужное и глупое. С прежним предчувствием вечера Никита, мучаясь и ёрзая на школьном стуле и парте, ждал конца уроков. Несмотря на то, что школа отнимала больше половины жизни, так тягостна и скучна была учёба для Никиты, двор, друзья, мерное течение времени в уличных играх и разговорах заставляли забыть о грузе ответственности домашнего задания и контрольной, успокаивали весь день напряжённые нервы. Уроки, перемены проходили бесцветной вечной полосой в ожидании конца учебного дня. Каждый день у доски, с журналом стояли вершители судеб оценок, хмурые, они никогда не забывали об опросе и самостоятельных, порой шутили, но было несмешно, хищно осматривали пригинающийся, судорожно шелестящий страницами класс и выносили приговор. Это повторялось и повторялось и никак нельзя было к этому привыкнуть. Потеющие ладони, стук в висках, неслышное замершее сердце постоянно путали все выученные Никитой параграфы и формулы. Друзей практически не было, были только завистливые отличники, подлизывающиеся хорошисты, которым Никита был нужен только по необходимости и наглые двоечники, на просьбы которых нельзя было отказать. Соседки по парте были скучны, каждая раздражая на свой манер: вялостью, бесхарактерностью, стеснительностью и забитостью, жёлтыми ногтями и родинками на щеке,- они менялись каждые полгода по противности догоняя друг друга.
 Только одна задержалась - с рыжим каре на голове, конопушками, дуб по математике и чутьём в русском, хохотушка Люба. Никита так привязался к ней, что порой ревновал, если она садилась с другим. Стал между ними обыкновенным полушутливый язвительно-заигрывающий тон, Любка по-семейному, когда совсем была в настроении, толкала в бок и ржала посредине урока по непонятной для всех причине, отворачиваясь от соседа, которого частенько пробирал беспричинный прорывающийся сквозь зубы смех. Отчего его разбирает в самые ответственные уроки Никита и сам не знал, но после этого ходил мрачнее тучи весь день. Любка часто болела. В такие дни Никита чувствовал себя каким-то потерянным и покинутым, никто не рисовал кошачьи мордочки у него в тетради и не спорил до топота о написании слова помощник. Всё хмурилось и марило в сон. Никита не мог понять до конца своего отношения к Любке. Часто было противно и жалко наблюдать за её поведением. Она была учительской угодницей и нередко Никита видел унижающее подобострастье в её взгляде, как она краснела и дрожала с виноватой и согласной улыбкой ловила каждое учительское слово. Любка с недевчоночной расчётливостью учила один параграф раз в месяц, тянула руку и отвечала его дословно, потом растерянно глядела в класс, пытаясь услышать подсказку на ответ, если учитель задавал вопрос немного не по теме, в сторону. Любка мгновенно становилась в тупик. В такие моменты Никита терпеть её не мог, она была так жалка и беспомощна, он отворачивался и вздыхал. Но с Любкой было весело и разговорчиво, с ней Никита находился в постоянной какой-то высмеивающей, но доброй войне. И Никита с грустью ждал её выздоровления, чтобы снова придумать смысл в каждодневном посещении школы и с замиранием, втайне опасаясь разлуки, ждать начала следующей четверти, так как на каждую четверть пересаживали по-новому. В субботу все уроки были лёгкие, гуманитарные. Любка болела и Никите оставалось лишь развалиться на всю парту и закрашивать и и без того уже закрашенные треугольнички и квадратики с месторождениями ископаемых, в обилии рассыпанными на Америке.
 Никита любил географию, приключения отважных мореплавателей, дальние страны, их реки, города и особенности рельефа. Он с наслаждением перечитывал историю великих путешествий Марко Поло и Магеллана. Переживая за тонущие корабли и гибнущих в лихорадке матросов, Никита, сбиваясь со строки, всей душой болел за мореплавателей, представлял себя на их месте и набираясь сил и мужества терпел невзгоды и упрашивал их потерпеть. И вот спустя абзац всё разрешилось и лёгкий ветерок мирной гавани встречал героев, можно было выдохнуть и радоваться. Никита чувствовал себя победителем наравне с путешественниками, ему было знакомо это чувство свободы, удовлетворения и чистой совести после долгих трудов и терпенья. Во всяком случае ему это придавало сил отсиживать уроки и надеяться на скорое избавление, на каникулы, когда можно будет всё и не надо ни о чём помнить. Наверное, такое же было и у Колумба, с Амудсеном. Разрисовав все треугольнички и квадратики Никита решил подумать о чём нибудь приятном, так как давно заметил, если о чём-нибудь подумать и задуматься, то и время пролетит быстро, а если сильно чего-то ждать, то оно нескоро сбудится. Поэтому он решил не ждать конца географии и подумать о чём-нибудь приятном, о планах на вечер и Любке, которая наверное придёт в понедельник в школу. Но обидно - приятное не шло в голову, не давала покоя мучительная мысль о предстоящей уборке территории, настоящем зле после шести то уроков.
 В открытое окно класса хмурилось небо, дымные зефирные облака догоняли друг друга, смешивались и ещё больше надувались. Душа погрязла в непроходимых лесах съедающей тоски, повисла между небом и землёй, в надоевшем кабинете, обросшем цветами и паутиной знаний. Никита зевнул и представил как всё это кончится, он погуляет и стемнеет, ляжет в уютную кровать и будет долго долго смотреть в окно на льющийся дождик и жёлтые фонари, так долго, что вдруг заснёт...

III
 Воскресное утро для Никиты всегда было невыносимо тяжёлым и мрачным, даже мрачнее будничных недоспанных утренних часов. Забытое на субботу школьное бремя домашних заданий снова вспоминалось, терзающим укором ответственность с переменным успехом боролась с ленью, но выбора не было. Весь вчерашний покой выветрился, игры, друзья вмиг потускнели, всё стало безвкусным и опостылым. Закончив свой обыкновенный туалет, Никита сел за завтрак, приметив обычную забаву, к которой уже успел привязаться за лето. От кружки с чаем шёл лёгкий горячий дымок, извивался нежными струйками и волновал солнечного зайчика на потолке. Стояло встряхнуть кружку как зайчик покрывался волнами, прыгал и мигал, потом со временем успокаивался и замирал. Никита несколько раз дёрнул кружку и внимательно проследил за глупым солнечным кружком. Но он был так однообразен и прост, что быстро надоел и сладкий чай отправился в свёрнутые трубочкой губы. За окном начинался тёплый осенний день. Солнце светило низко и мутно, слегка подсвечивая падшие листья и вчерашние лужи.
 Опёршись на подоконник Никита прислонил к стеклу лоб, щурился на разгорающийся день и пытался себя заставить сесть за уроки. Но солнце ещё больше раздрожало, оно радовалось, оно всегда весёлое. Заглядевшись на дома, Никита вдруг почувствовал в них что-то новое, инородное. Привычные окна с выученными шторками, балконами и жителями смотрели как-то по-другому. Особенно угловой дом с новенькой крышей и обвитый плющом стал заметнее и любопытней. Вспомнился вчерашний вечер, вспомнилась незнакомка Юля, её неправильные черты и высота взгляда. Странным играющим чувством вдруг наполнились мысли, стал ясен дом и любопытство. Чем подробнее припоминал вчерашний вечер Никита, тем больше разгорался интерес к незнакомке. Она была так загадочна и непохожа своими задумчивыми полуприкрытыми глазками, изучающим взглядом, спокойным и безмолвным, казалось она что-то знает, чего другие не знают. Будто ещё издалека определила для себя кто и что из себя представляет и за маской непричастности, слушая беседу незнакомых мальчиков, всё больше убеждалась в своей правоте. Будто наперёд знала кто что скажет и как засмеётся, и всем видом старалась показать безразличие и даже скуку. Непонятна была Юля, была непохожа на Коростелёву и Ольку со Светкой, своим первым впечатлением до глубины возмутила мальчишеское самолюбие и никак не давала покоя Никите.
 Во дворе редко появлялись новые люди, а тем более девчонки, с которыми был дефицит. Стоя у окна Никита уже чувствовал мелкую любопытную дрожь, овладевающую не только им , но и наверняка, он знал, остальными мальчишками. Через мгновение уже какое-то страшное нетерпение нашло на Никиту, сдавило грудь и потеплело дыхание в непреодолимом душевном стремлении, желании увидеться с Юлей. Как с новой забавой, вроде такой незатейливой и простой по задумке и составу - что такое человечек - две руки две ноги и огурец вроде туловища, без хитрости правил как в прятках и уменья в футболе, но такой волнующей и полной стольких скрытых качеств и черт, что невозможно порой спать. Никита знал, что Юля останется у сестры своей Коростелёвой ещё на пару дней и больше всего боялся, как бы она не сидела все эти дни дома. В раздумье Никита ещё раз взглянул на дом с плющом, и вдруг вспомнил про лоб, который почти прилип к запотевшему от выдохов стеклу. Надо сделать побыстрей уроки, решил Никита, любуясь на смешной морщинистый след на стекле от прикосновенья.
 Вечером, полный счастья от выполненных обязательств, Никита выбежал на улицу, из душной квартиры и тёмного холодного подъезда на свежий ветерок. Не успев переступить последний порожек, он вдруг опешил от увиденного - на лавочке сидела та самая новенькая. Она о чём-то задумалась и опустила голову вниз вместе с миллионом своих рыжих кудрей. Ещё мгновение и она как будто пробудилась, заметив чужой взгляд, резко мотнула шевелюрой и встретилась глазами с Никитой. Никита, быстро спускавшийся перепрыгивая через порожки и даже что-то бормотавший про себя, тут же замер, стараясь успокоить свой пыл, сделаться важным и расслабленным. Но он так быстро спускался, что не сразу смог овладеть дыханием и глухо, разгорячённый и смутившийся поздоровался.
 - Привет, - не моргнув ответила Юля, смотря прямо в глаза.
 - А что ты тут делаешь?
 - Гуляю.
 Ответ поставил Никиту в тупик. Будучи в прекрасном расположении духа, он себя чувствовал почти увереннным и думал, что новенькая должна быть намного больше его смущена возле родного-то ему подъезда. Но ничуть - её холодные усталые глаза смотрели прямо, вялым блеском оценивая Никиту. Он немного потерялся и хотел было уже идти, но всё такой же равнодушный, но уже какой-то иной добрый голос остановил его.
 - Представляешь, всё зову и зову его, а он ие идёт - и кивком головы она указала на кусты, где спал рыжий лохматый пёс.- флегматик какой-то.
 - Это наша дворовая псина.- с гордостью продекларировал Никита, осторожно присаживаясь на лавочку. - Он, наверно, устал или сыт. Его тут все подкармливают и мы тоже. Если с бутербродом выйдешь, то всё - налету хватает. А так он добрый - Шарик. Так шляется вечно здесь, без него как-то и непривычно...даже.
 - У меня дома пикинес живёт, так он так понравился соседскому мальчишке, что тот как заметит его так прыгает к нему и душит, Тобик визжит вырывается. В общем, весело получается.
 - А мне пикинесы не нравятся - у них челюсть нижняя страшная, как у барракуды - и Никита машинально показал своей челюстью неправильный пикинесовый прикус.
 - Кстати очень добрые и весёлые собаки, - сдержанным тоном ответила Юля медленно выговаривая каждую букву.
 - Может быть, мне вообще овчарки нравятся.
 - Они некрасивые.
 - Очень даже красивые.
 - Ну и чем же?
 Никита совсем разозлился. Он видел как сверкнула Юля, отвернулась в сторону, всем своим видом пытаясь показать, что дальше продолжать беседу не намерена и что на этом стоит прекратить с ней спорить. Никита с тоской вздыхал и тоже не считал нужным ответить.
 - Ну где же она?! - Юля в нетерпении глянула на дорогу.
 - Кто она?
 - Сестрица моя.
 - Не знаю... Ладно... до встречи, - Никита угрюмый и обидевшийся неизвестно на что быстро встал и повернул к брёвнам. Более противной девчонки он не встречал. Все ожидания и стремление произвести впечатление разрушились враз. Он первый вызвался на разговор, выдал своё желание познакомиться, дал понять, что она заинтересовала его любопытство - и всё это она увидела с первого же взгляда, когда Никита вышел из подъезда, по тому, как он не решался - пройти мимо, или заговорить - и точно назло заспорила с ним. Конечно, это он был виноват - не надо было говорить про пикинеса. Но Никита никак не ожидал, что она так вспылит, ему просто захотелось поделиться своими взглядами на собачью породу без всяких претензий. На сердце было стыдно и неловко, ведь она тоже хотела поболтать и заметила Шарика, так добро говорила о своей псине, а он может её обидел - нет - она не похожа на Коростелёву.
 - Да, коростелёвская порода берёт своё, - подходя к брёвнам сделал вывод Никита сидящим на них Максу и Серёги.- Сейчас с этой Юлей говорил.
 - Да ты что! - у Макса загорелись глаза.
 - Глянь, вон пошли, - Серёга указал на проходящих вдали Юлю и Коростелёву.
 Никите стало совсем грустно и задумчиво.
 Весь вечер Никита просидел молча, иногда поглядывая в сторону большой дороги, будто кого-то ждал. Олька затеяла фанты и Никите выпало желание её поцеловать, что он и осуществил, щурясь и извинительно улыбаясь, стараясь показать, что ему абсолютно всё равно, разве, что из уважения к игре.. Макс всё время интересовался настроением Никиты, толкал в бок и спрашивал, почему такой грустный. Никите становилось стыдно от такой заботы и он, силясь, отвечал как можно мягче и добрее, что всё нормально. Ему было всегда не по себе в такие минуты. Макс очень любил Никиту и считал своим лучшим другом, проявлял свою любовь как мог, но так порой впрямую и трогательно, что Никита не знал куда деться от смущения, считал недостойным себя таких чем-то женских забот, хотелось просто обнять его в таких случаях и сказать, что он тоже для него дорог, но что-то не позволяло. Серёга дурака валял, а Санёк рассказывал как выкапывал сегодня картошку. Причём получилось очень весело. По прихоти весьма экстравагантного своего деда по грязи и в сапогах, Санёк по локоть в земле помогал собирать урожай на даче. Не рассказывал, а ругался, по пути вспоминая все завихи на взгляд разумного дедушки.
 Тем временем прошло много времени и уже успело стемнеть. День заканчивался и Никита уже чувствовал тяготы завтрашнего дня. Рядом остались Серёга и Димон с Саньком, о чём-то говорили. Никита всё старался придумать что бы вставить в качестве собеседника, но ничего не шло на ум и становилось ещё более неудобней. Случайно глянув на дорогу, Никита заметил две приближающиеся фигуры, силуэты сквозь темноту всё более проявлялись наконец вышли на свет и он узнал Коростелёву с Юлей. Неслышно пройдя мимо, они сели возле подъезда на лавочку. Никита загорелся и не выдержал.
 - Пойдём, сходим, - и уже было приподнялся с брёвен.
 - На хрена, - буркнул Димон, заранее определив молчание Серого.
 Один Санёк вдруг согласился - встал... и поправил штаны.
 Другого спутника ждал Никита, но выхода не было, уж больно хотелось подойти. Никита был полон насмешки и страха. Слепое воодушевление овладело Никитой, чуткость природного стеснения к таким огромным мелочам и большим людям испарилась под натиском горящего возбуждённго разума, страсть захватила все мысли в удушливый тонкий плен. Больше всего боялся Никита в эту минуту, что он не найдёт слов объясниться, заинтересовать, да просто объяснить причину своего появления, которая должна быть самая безобидная и равнодушная и которую он не знал. Потная холодеющая дерзость растеклась по членам, щекотала и пружинила мышцы. Ну вот, наконец, и они. Юля сидела грустная и вялая. Коростелёва же вспыхнув от неожиданности или страха или радости, но тут же встрепенулась, дёрнула носиком и приподняла подбородок.
 - Здрасьте... Чё вы тут делаете?
 - Гуляли, - прошептала как будто себе Юля и вызывающе глянула на Никиту, которого мгновенно прошиб пот и сердце стало как-то туже биться. Он присел на лавку и застыл.
 - А где вы гуляли, в лесу? - ввязался Санёк.
 - Ага.
 - Там же темно и страшно. И грязи как в лесу, - очнулся Никита. - То есть как в поле. Нет как в свинарнике.
 - Грязи, хоть продавай, говорят, - улыбнулась Юля.
 - Вот-вот.
 - Мы обходили, не волнуйся не запачкались.
 - Да чего мне волноваться. Вон вчера Макс вообще с кирпичей летел, был поуши в грязи и то я не сильно расстроился, даже наоборот - было весело.
 - Это такой весь в белом?
 - Да. Такой улыбчивый.
 - Так ему и надо, - добавила Коростелёва, молчавшая всё это время.
 - Чего. Нормальный пацан.
 - Что же в нём нормального?
 - А что ненормального, - горячился Никита, - ты же его не знаешь.
 - Знаю.
 - Но мы то лучше его знаем.
 На мгновение всё затихло. Никита придвинулся к Юле и посмотрел туда же куда смотрела она.
 - Красивый браслетик. А надпись означает что-нибудь.
 - Это на китайском, - ответила она.
 - Да... сложный язык. У них один иероглиф означает целое слово. Это как же надо постараться, чтобы составить предложение.
 - Как-то составляют, - оживилась Юля и выпрямилась, - мне интересно есть ли у них склонения, падежи.
 - Наверно, есть, - Никите становилось всё легче и свободней, она глядела уже деловитой и не такой угрюмой. Говорила умно и замысловато. Никита чувствовал как юлин взгляд изменился, стал более открытым и всё больше нравился и торопил Никиту. Его как будто прорвало. Он сам не узнавал себя, удивлялся своей разговорчивости. Юля не оставляла без внимания ни одной его реплики и как бы задавала опять вопрос. Никита путался, мысль перескакивала с одной на другую - зашла речь о кино, оказалось, что Юле тоже многое нравится из его любимого. Никита даже встал и не замечая для себя стал ходить из стороны в сторону. Но что-то его смущало, недвижимым грузом стыдило его и это тогда, когда всё чего ждал и опасался разрешилось. Юля говорила и Никита уже что-то ей доказывал, махая руками и пиная лавку, незримые нити сближали их, Никита готов был уже обнять её и рассказать, что он о ней думал весь день, ждал её появления. Но справа что-то щемило и останавливало, не давало разоткровенничаться и вконец подружиться. Словно из угла невидимым судящим иконостасом молчал Санёк, странно оценивающе вглядывался в Никиту. Несколько раз он порывался сказать, но всё не о том и не так. Тогда Никита делая усилие разговаривал с ним, неловкость уходила, теперь он был на его стороне, вместе с ним кадрил девчонок.
 - А мне нравится В., - вдруг сказал Санёк - классно играет, я читал он серьёзно занимался карате, такой накаченный, рельеф у него красивый.
 - Да, ничего и дерётся он классно, особено мне нравится фильм, где он близнецов играл, одновременно двух человек, - Никита замолчал, не хотелось говорить, что близнецов В. играл сухо и очень уж похоже. Повернувшись к Юле он вдруг вспомнил, - А тебе нравится Р.?
 - Ты знаешь я мало смотрела фильмов с ним, это такой с родинкой?
 - Да, да, да.
 - Ну есть в нём что-то, такой старый актёр, серьёзный. Мне нравится с ним фильм про казино.
 - Да это вообще класс, - Никита снова загорелся, ему так нравились её карие блестящие каштановым светом глаза, когда они слушали его, что тут же опять забыл про взгляд справа и затараторил, - Знаешь, есть у него что-то такое, даже не знаю как объяснить, харизма что ли, такой уверенный и не выпендривается как некоторые, - "как В." - про себя подумал Никита, - и не снимается в чём зря, режиссёров выбирает. Я смотрел фильм когда он играл человека, который 10 лет пролежал в коме, а потом вдруг вышел из неё, заново учился говорить, ходить. Начал заново знакомиться с миром, влюбился. А потом вдруг через полгода почувствовал как опять уходит в кому, тело отнималось, уже говорил с трудом. И девушка его уже привыкла к нему, влюбилась. И там показывали её переживания. И в конце фильма он опять отключается. В общем грустный фильм, но классный. Не смотрела?
 - Нет, надо посмотреть, скажешь мне как он называется.
 - Скажу, скажу, тебе понравится, такой фильм, такой фильм, что меня аж на слезу пробило, - и Никита улыбнулся, чтоб не подумали, что вправду, хотя так и было на самом деле. - Его не давно по телевизору показывали, я не сначала начал смотреть, но быстро понял что к чему, в 11 по-моему начался. А ты... тебе, - Никита не решался, - а ты как у нас, надолго?
 Юля даже не удивилась.
 - На пару дней, потом уеду.
 - А, понятно, - нараспев пробормотал Никита, вперившись растерянно в землю, переживая и осмысливая сказанное, не зная радоваться или грустить.
 - Ну ладно, - вдруг резким громким голосом подитожила Коростелёва, которая всё это время с щемящим внутренним изумлением наблюдала за беседой, присматривалась то к Никите то к Юле, словно пыталась узнать в них и подогнать заново их в своём представлении, что-то нарушилось в нём, новая тоненькая мелочь нарушила всю логику определений и оправданья. Она не могла дождаться момента когда останется с сестрой наедине, тогда-то она всё разузнает и выяснит. От нетерпения даже прошла наворачивающаяся гордостью обида и Коростелёва перестала пытаться вставить своё мнение, что Р. очень глупый актёр, и что она видела с ним интервью, что у него было уже 3 жены и что он сектант. Нервно теребя кусочек джинсов на щиколотке, Коростелёва не выдержала и заметив горящий свет в своём окне, обрадовалась и как гром вспыхнул приговор, - Пошли Юль, вон бабушка не спит, ждёт нас.
 - Уходите? - Никита с удивлением глянул на Коростелёву. - Посидите ещё.
 - Нет мы пойдём.
 - Ну пока, - Санёк торопился поддержать, опять поправил штаны, поднявшись, радуясь быть может ещё больше своей соседки.
 - Пока... - Юля медленно подобрала полы серой невидимой юбки и взглянула на Никиту.
 - Счастливо... - машинально ответил он, всем падающим существом пытаясь прочитать, что прячется за её прощальным "Пока", в повороте головы и улыбке. Юля встала и направилась к подъезду. Её уходящий силуэт стал уже каким-то знакомым и родным, так не хотелось расставаться. Вдруг она повернулась и как будто продолжая прощаться, лишь из вежливости, но неизвестно с каким смыслом для Никиты тихо сказала.
 - Может завтра увидимся, - и исчезла в пропасти подъезда.
 Вечер был прохладный, звёздный. Хотелось вдыхать и вдыхать лёгкий свежий ветерок, вместе с домами, печальными облетевшими клёнами вспоминать прошедшие ещё недалёкие минуты, слова. Никита молчал, чрезвычайно довольный собой, в уме ещё продолжая разговор с мифической внемлющей спорящей тенью отдыхающей вон в том доме, за спиной, на втором этаже, вон в том в окошке сидит на диванчике и говорит и думает. Что же она говорит? Взгляд справа преследовал теперь слева ещё более глухим и затаившимся впечатлением, противно смущал Никиту своим молчанием. Всю дорогу Никита корил себя за разговор, за свою горячность и наглость. Редко это было с ним, когда он говорил так много и увлечённо, словно в забытьи, доходя до того, что вконец беседы еле сдерживался от объятий или обиды. Потом долго остывал и вместе с тем, чувствовал как ребята уже по-новому на него смотрели, будто узнали о нём что-то его сокровенное внутреннее, его тайну. Неизвестно, но Никита очень боялся этого. Он любил сидеть вдвоём на старой тенистой лавочке далеко за полночь с Серёжкой, Максом, вместе мечтать и планировать будущие игры и праздники. Но часто Никита останавливался перед тем чтоб признаться в тайном увлечении или переживании. Что-то заставляло объяснять свои чувства поверхностно, просто, придумывать и теряться в словах. Часто Никита вообще не знал как ответить, особенно наедине с Саньком и Димкой, от своей немоты сильно переживал и уходил домой поникший. Он всегда избегал оставаться с ними наедине, потому что для него это была мука, такое неловкое повисшее молчание, разбавить которое Никита не находил сил. Но иногда в безобидной неспешной беседе Никиту до крайности возмущала какая-нибудь мелочь и тогда он взрывался, подходя издалека задавал вопросы и вопросами пытался переубедить, но редко получалось, отчего злился и ругался. Потом было стыдно за свой выпад, проклинал себя, что не смог удержаться. Санёк шёл рядом и продолжал молчать. Никита знал, что опередил его в смелости и манерности перед девчонками, за это и было неловко. Санёк хитро поглядывал на него всё так же угрюмо и нагло, наверно оценивая неожиданного противника. Даже не противника, Никита не кому не хотел быть противником, его просто мучало это сумрачное удивлённое и завистливое молчание, больше заботила тайна, он вспоминал каждое слово и взвешивал их муравьиную путаницу перед глазами такого чужого и далёкого своего спутника.
 - Ну ты даёшь!, - прервал молчание Санёк, уже когда подходили к брёвнам, на которых всё в том же положении громоздились Димон и Серый, - загрузил их по-полной.
 - Да так - поболтали.
 Ещё издалека Серый не выдержал и задал волнующий вопрос.
 - Ну как удачно?
 - Удачно.
 - А я слышу, там беседа в самом разгаре, аж кусты шевелятся. Ну думаю всё - наверно бьют, надо идти выручать.
 - Да это мы про кино разговаривали - обиженно поравдался Никита.
 - Ну ну.
 - Ладно. Давайте... я пойду, - Димон вальяжно подал свою огромную мягкую руку Серому, варажая спешкой, полное отсутствие любопытства к разговору, - завтра в семь подыматься.
 Санёк ушёл вместе с Димоном и стало совсем тихо, лишь собаки в далёких деревнях беспокойно лаяли и Серый посвистывал песенку.
 - Классная эта Юля, - не выдержал Никита, - умная такая.
 - Нормальная, - протянул Серый. - фигура красивая. Тебе что она понравилась?
 - Не то чтоб понравилась, но симпатичная. По крайней мере не такая как Коростелёва, с ней хоть общаться можно.
 - Коростелёва вообще кадр. Недавно стою возле дома, вижу она чешет своей обычной походкой, задумалась о чём-то, сгорбилась. Ну я так "Девушка а сигаретки не найдётся?". Она посмотрела подозрительно, думает, что дело плохо надо улепётывать, сейчас пристанет. Ну я вдогонку спрашиваю "А в рюкзачке?". Та оглянулась и таким голосом "Дуррак!" и чуть не побежала.
 - Да ладно тебе издеваться над ней, может с ней ещё подружимся. Она с этой Юлей не разлучается.
 - Ну, если только Макс, он любитель таких.
 - Не говори вкус у него! Вот идёт какая-нибудь уродина - он "Не фига себе девчонка!". Я смотрю, ну меня если в девчонку нарядить и то красивее буду.
 - Они бы подошли друг другу. Представляешь?!
 - Лучше не представлять... Интересно когда эта новенькая уезжает?
 - Олька сказала послезавтра.
 - Жалко. Может завтра вечером ещё погуляем.
 - Скоро у Макса день рождения, надо подарок купить, - деловито заключил Серый.
 - Да погуляем.
 - Что ты ему дарить-то будешь?
 - Не знаю. Кассету.
 Они ещё долго говорили, тихо, почти шептались. Никиту никак не покидала мысль о скором уезде Юли и её странные слова "Может завтра увидимся" Он повторял их вновь и вновь и снова замирало сердце. Странное ощущение дежавю не отпускало Никиту, будто всё это когда-то было. Точно, - он вспомнил Наташу и понял причину - "Что же они все меня покидают!". Но это другой случай. Наташа была наваждением, и было не так как сейчас - ясно, близко, осязаемо. И сердце билось всё чаще и чаще и так не хотелось домой. С Серым обсудили Новый год и дни рождения, что дарить и как отмечать как будет весело и празднично-трогательно. Так развеселились и размечтались, что Серый предложил симульнуть в понедельник и полазить по городу. "Нет, Серый, не получиться. Завтра контрольная по геометрии. Никак нельзя пропустить. Можно в четверг" - "В четверг я не могу". "Ну ладно, ещё успеем. Надо домой идти. Пошли".
 Утро следующего дня было туманное моросящее, в кухонных окнах загорались режущие глаз обнажённые лампочки, на пустых ещё бледных от луны улицах семенили прохожие. Потемневшие от холодного дождика дома были похожи на снежные вершины, окутанные сплошным туманом вокруг, они поднимались из зефирных облаков и грели каменные макушки, на которых царила жизнь и сон. Внизу шли людишки, вынужденные спуститься и завистливо поглядывали на спящие тёплые склоны мирно отдыхающих окон. Никита, потирая глаза и зевая, шёл в школу. Раздражённые нервы от предстоящей геометрии всё более волновались, чем ближе виднелась школа. Десятки и сотни портфелей, выглаженных брюк и блузок, тяжело разрозненными вереницами направлялись к входной двери, она безжалостно съедала всех тех, кто её открывал, безразмерно поглощая этот обречённый на шестиуроковое обучение поток. Не хотелось смотреть в эти бесчисленные лица, говорящие и задумчивые, весёлые и молчаливые они слились в бесформенную серую кашицу, окружившую Никиту. Только тени виднелись из потупленных глаз, обгоняли и обступали, будто он не двигался, а они шли и проходили мимо. Никита нарочно убрал зонтик и взглянул наверх, мелкие капельки щекотно окрапили щёки и лоб, вверху было небо серое мрачное, но такое успокаивающее, большое. Слева виднелось школьное поле, зелёная, но уже местами желтеющая травка, вокруг как грибы росли деревья и дома, поднимались ввысь и кружили, дарили надежду и страх, дёрнули уголки губ и исчезли. Никита надвинул зонт, двинулся дальше. Улыбка не сходила с его уст. Только когда почти дошёл до школы, внезапно для самого себя обнаружил улыбку и посерьёзнел. Второй день он чего-то ждал, был как-то подерзки радостен и так порой горячился, что чувствовал песок мурашек под футболкой. Привычное течение жизни поменяло ход. Новая игра казалась такой огромной и сильной, что захватило весь дух и не давало сосредоточиться на контрольной. Никита всё ещё продолжал говорить с ней и вспоминать уже сказанное и краснеть, чувствуя уже разговор со стороны. После вчерашнего вечера ему казалось, что он уже чем-то обязан и не может отступиться, перемениться в обратную сторону, стать холодным и безразличным, в общем обыкновенным. И страх боролся с чувством и ожидание теплилось дерзостью и весело стало душе. Никита с интересом, в ожидании конца нудных уроков, принялся терпеть время.
 Вернувшись домой, наскоро перекусив, Никита сел за уроки. Уроки не шли, параграфы в раздумьи останавливались на каждой строчке, ручка промахивалась и не замечала полей. Никита не выдержал и со злостью хлопнув учебником по физике, решил отложить устные предметы, чтобы выучить их перед сном. Определил посмотреть телевизор, до вечера, но ненарошно уснул. Мама накрыла его пледом и улыбнулась на смешно свернувшегося калачиком Никиту.
 Никите снилось поле, зелёное огромное. Ничего не было вокруг, только небо и земля спорили друг с другом из-за горизонта. Никита бежал, тёплый ветер развевал его волосы, они спадали на глаза, но не мешались, было как-то легко и счастливо. Не было усталости и злости. Невероятно хотелось движения, быстрей и быстрей бежать, чувствовать как ветер рвёт одежды, ощущать силу собственного тела, вдыхать и вдыхать нехватающего воздуха. Вдруг вдалеке он увидел чей-то силуэт, тёмный, извивающийся, как мираж он с каждой секундой приближался и приближался. Это был человек, но трудно было разобрать кто, сзади него плавно вставало солнце и поражало ослеплённые невидящие глаза. Непреодолимая воля, незнакомое, но невероятно светлое и радостное чувство тянуло туда, к этому человеку, к восходящему солнцу, жар его всё больше горячил неустанные мышцы, грел и манил сердце. Вот вот и он увидит лицо этого человека, осталось полшага, осталась одна травинка. Но вдруг он испарился, исчез, осталось только солнце, оно приближалось и жгло. Никита не мог остановиться, ноги его не слушались, солнце всё ближе и ближе, огненная дрожь, улыбка и слёзы поразили вмиг, он не мог остановиться. Вдруг вспышка... Никита проснулся. За окном было уже темно, и он рассеяно потёр виски, стараясь рассеять пересыпную головную боль.
 Взглянув на часы, Никита с ужасом увидел, что уже девять часов. Все уже гуляли и наверно Юля тоже гуляла, обязательно, она не должна была пропустить вечер, она не затворница.
 - Мам, а за мной заходили?, - крикнул из своей комнаты Никита.
 - Заходили, я сказала, что ты спишь.
 - Так и знал! - Никита в сердцах порвал шнурок, никак неподдающегося ботинка и находу накинув куртку, выбежал прочь.
 Продолжая себя ругать, ещё не разобрав где сон и явь и куда он идёт, Никита машинально направлялся к брёвнам, взъерошенный, сердитый, с кругами вокруг заплывших глаз. Повернув за гаражи он с облегчением насчитал на брёвнах всех своих ребят и её с Коростелёвой. Она смеялась, смеялась, громко и отрывисто, как смеются нервные люди. Димка сидел рядом с ней и что-то рассказывал. Заметив Никиту он на мгновение остановился, коротко поздоровался и продолжил.
 - Это он заболел, в заднице закололо. А так он чудит по-страшному, - речь шла о Максе.- Недавно рассказывает: Лежу ночью, курить хочется, не могу. Дай думает залезу на подоконник, (всё время в форточку курит, от матери прячется). Залез, только затянулся, вдруг дверь скрипнула. Ну он пересрался и вместо того, чтоб бычок в форточку выкинуть, уронил между стёкол. А там же недостать, дым валит. Он давай лезть рукой, вместо того чтоб раму открыть. Мать заходит - дыму, хоть глаз выколи. Она: Пожар! Пожар!
 - А как он лес чуть не спалил, - продолжил Санёк, - костёр разводил.
 - Н-даа, - протянул Димон, - А ты чё слушаешь?
 Юля взглянула на Димку.
 - Ты знаешь - по настроению, сейчас мне нравится Наутилус Помпилиус.
 - "Посмотри там на касках сверкают рога", - пропел Димон.
 - Да.
 - Аккорды там сложные, недавно подбирал.
 - А ты играешь?
 - Немного.
 - Да, Димон, вообще охрененно играет, - похвастал Санёк, будто говорил о себе, - Вынеси гитару, Димон.
 - У меня батя наверно ещё не спит, а от меня куревом!
 - Да ладно.
 Помолчав, Димон поднялся и тихо произнёс: "Пошли сходим".
 Никита, не сказав ещё ни одного слова, не шелохнувшись сидел на краю бревна, рядом с Серым и исподтишка наблюдал за Юлей, пытаясь уловить её взгляд, ему было необходимо что-то выяснить для себя, при этом решился совершенно ничего не говорить.
 Через пять минут Димон уже играл "Посмотри, там на касках сверкают рога". Он сидел на корточках напротив Юли и тщательно выводил каждую ноту, видно было, что он очень старался, пристально с подобостратием глядел прямо в её глаза. Юля тихо из благодарности, иногда повторяла куплет. Отворачивала личико в сторону и неслышно шевелила губами.
 Потом последовала ещё и ещё песня той же группы. Наконец, Димон отставил гитару и, закурив, сел рядом с ней, полный достоинства и славы.
 - Димон, а ты прочёл книжку, что я тебе давал, - непринуждённо спросил Санёк, мимо Юли, которая сидела между ним и Димоном.
 - Вчера прочёл, три страницы осталось.
 - Ну вещь же? Особенно когда они с волками бились!
 - А что за книга? - вмешалась Юля.
 - Достал недавно, Джека Лондона читала? Волки, рассказ называется.
 - Нет, я что-то у него читала. Но он такой приключенческий писатель. Мне больше Набоков нравится.
 - Вот я недавно книжку читал, - начал Димон, - называется "Соломенная срела". Там про индейцев, как они с ковбоями бились. Кличка у одного была Соломенная стрела. Он мог глазами сжигать на лету стрелы. Там вторая часть ещё есть, вот я её сейчас как раз заканчиваю читать.
 - Интересно, - безинтересно произнесла Юля.
 - М-да, - Никита в отчаянии провёл ладонью по лбу и схватил себя за волосы. Но никто этого не заметил. Он силой себя удерживал, чтоб не влезть в их беседу, ему было тошно слушать про эти глупые книги, сколько бы он мог рассказать про свои книги, ведь ему тоже нравился Н. Но что-то не давало, останавливало, ломало руки в злости, перешедшей с Димона уже на Юлю, которая слушала их и не обращала внимания ни на сестру ни на него, ведь Никита полвзгляда наверное заслужил, ему так казалось.
 Серому тоже не доставлял весь этот разговор никакого удовольствия по причине его слишком мудрёного характера и отсутствия собственных достижений по обсуждаемой теме, и в намерении развеять скуку он взял Никитину послушную руку и медленно положил её на ногу Коростелёвой. Коростелёва в этот момент облокотилась на коленку и выдавшись вперёд смотрела вдаль и совершенно не видела, что происходит слева от неё. Лишь в последнюю секунду Никита догадался о шутке, он был необычайно рассеян и задумчив в эту минуту. Коростелёва резко повернулась и ещё успела захватить взглядом дёрнувшуюся руку Никиты.
 - Хам! - в ярости крикнула она на Никиту.
 - Это не я! Правда! - и Никита взглянул в сторону Серого. Тот довольно ухмылялся. Коростелёва не догадалась в чём дело и встала с брёвен. Она решилась стоять.
 - Ты чего? - и Юля, догадавшись о причине глянула в сторону Никиты.
 - Ничего, пошутить нельзя!
 - Ничего себе шутки, - Коростелёва вспыхнула.
 - А ты хоть разобралась, кто это сделал.
 - Разобралась!
 - Ну и сиди, вернее стой!
 - Юль, я хочу домой.
 - Что дома делать?
 - Ничего, пусть тогда просит прощение.
 - Что?! - Никита совсем разозлился. - Не буду у тебя ничего просить.
 - Почему?, - Юля была возмущена и говорила то ли Коростелёвой то ли Никите.
 - Да, потому что это не я сделал!
 - А кто?
 - Дед Пехто, - и Никита не выдержал и засмеялся вместе с Серым.
 - Да попроси ты у неё прощения, - брезгливо бросил Санёк, было видно, что ему противна эта сцена, странно, но он принял сторону Юли.
 Юля была довольна.
 - А мы на пару с Серым, можно?! - Сейчас станем на колени.
 Никита схватил за рукав Серого и картинно повалился на колени, причитая и махая головой. Серый от неожиданности вывернулся и на мгновение растерялся. Он внимательно всматривался и чуть не поверил Никите, так необычен был он в эту минуту. Впрочем все на мгновение опешили. Первым отреагировал Серый, он слегка улыбнулся и тоже чуть не повалился, правда коленки он всё-таки решил не пачкать.
 - Ой прости нас, уродов!
 - Отстаньте,- Коростелёва почти удовлетворила своё оскорблённое чувство.- Придурки!
 Никита поднялся и тут же обрушился обратно от смеха, вместе с Серым. Ядовитый, накопленный смех разом вырвался из живота.
 Коростелёва опять вспыхнула.
 - Всё, всё, всё, - не мог остановиться Никита,- Больше не будем, а то щас опять домой засобираешься. Вот мы щас с Серым сядем на брёвнышко и будем вести себя хорошо. Не обижайся!
 Всё это время Юля молча наблюдала происходившее, с скрытым и злым переживанием. Она с первой же секунды разгадала насмешку и с жалостью следила за сестрой, как она чуть обрадовалась и стало легче, как искренне она поверила в доброту шутки. Юле стало неудобно и даже стыдно за сестру и вконец совсем уже презирала Никиту и Серого.
 Димон заиграл на гитаре. Он всегда так делал, когда хотел разрядить обстановку. Все невольно обратились к нему и притихли. Стало совсем прохладно.
 Злая, больная усмешка не сходила с никитиных уст. Он ненавидел её, отвращение и смех душили его. Всё то, что было вчера и так захватило, мечтало и ждало, вмиг превратилось в дым и холод. Хотелось веселиться, и ничто не мешало ему. Серый был с ним.
 - Скучно мы сидим, давайте в фанты! - предложила Юля. - на желания.
 - Я не буду, - недождавшись личного предложения отрезал Никита, не вытерпел.
 - Почему? Давай.
 - Ничего весёлого.
 - Все же согласились. Ты что боишься желания исполнять?
 - Сейчас домой наверно пойду.
 - Ну что будем играть или нет?
 - Играйте! Я что вам мешаю. Вот пристали! Мы с Серым вон пойдём сходим проведаем Макса. Пошли Серый?
 - Да ну.
 - Тогда я один пойду!
 - Ну посиди, что будет?
 - Да нехочу я сидеть, - и Никита медленно присел обратно. - Играйте, играйте.
 Игра началась. Коростелёву заставили крякать, а Димона станцевать в присядку. От всеобщего смеха Никите становилось ещё противнее и он с трудом сдерживал себя, чтоб тоже не рассмеяться. Она не замечала, но Никита слышал и видел только её. Каждое движение и слово раздражали его всё более и более, доходили в своём толковании до самого низкого и пошлого. Юля уже казалась такой простой и обычной, в своём чёрном простом платье, как другие - незаметная, в своём поведении и взгляде. Было непонятно нарочно или без всякого умысла, но она упорно не хотела обращать на Никиту никакого внимания, она тихо разговаривала с Димоном и с Саньком о бог знает каких важных вещах, лицо её было спокойно и непринуждённо. Никита сидел молча, его злость утихала и становилось совсем ранодушно и спокойно. Так равнодушно, что он уже с тайным удовольствием начал наблюдать за Димоном и Саньком, их напущенную серьёзность и осторожность в разговоре, льстивые улыбки и пошлые рассказы, подслушивая которые он каждый раз передёргивался, чувствовал как в них было что-то дурное и оскорбительное для Юли. Никиту удивляло неужели ей интересно. Но разобрать было слишком сложно и тем более заметить скрытую цель. Никита улыбался, насмешливо и горько. Вдруг ему стало как-то до крайности противно и одиноко, так противны стали лица. Он вскочил с брёвен и стал уходить. Но сделав пару шагов, вернулся и попращался, сухо и коротко, как только мог. Назло сыграл.
 Никита чуть не бежал. Уткнувшись в дорогу, он не видел ни домов ни деревьев, не хотелось видеть и думать, не трогали как прежде вялые опустелые палисады, не гипнотизировал страшно правильный и однообразный узор дороги, не играли в глазах многочисленные огоньки от фонарей, окон, и звёзд, всё смешалось в пёстрый оглушающий тоннель. Неожиданно знакомый голос его окликнул. Никита остановился и глянул в сторону. Из подъезда выходил Макс.
 - Ты куда?
 Никита удивился неожиданной встречи и долго молчал, соображая, что ответить.
 - Домой иду... Так ты же вроде бы больной?
 - Как больной? В каком смысле?
 - Так Димон говорил, что болеешь.
 Макс засмеялся.
 - Ага! Сифилис!
 - Так ты не больной?
 - Нет. Наверно отец придумал. Он меня сегодня работой загрузил. Кто-то наверно заходил, он и ляпнул,- Макс потёр пальцем нос, движение, которое у него стало уже тиком. - Мне, честно говоря и гулять с ними не хочется. Так.
 - А в чём дело?
 - Тихушники они. Сегодня с Серым в школе договорились поиграть в приставулю. Пришёл домой, поел и к Серому. Захожу к нему. Никто не выходит. Звонил, звонил - никого. Ну я разозлился уже собрался домой. Мама Серого дверь окрывает, говорит его нет. НУ я без задней мысли чисто выхожу на улицу, иду домой. Случайно глянул на окно Серого. Смотрю что-то мелькнуло. Я сначала не понял и стал ждать. Вдруг шторка медленно отодвигается и выглядывает, кто бы ты думал, Димон. Я ему мигнул, тот дёрнулся и опять спрятался. Ну думаю тихушники, забрались и играют, я им на хрен не сдался. А ещё договаривались!
 - Нужна тебе эта приставка?
 - Да дело не в этом, а в принципе. Понимаешь, получается, что Серый променял меня на Димона. Ты заметил как он его слушается, музыку одну и ту же слушают. Димон каждый день кассеты ему приносит, а он потом перед всеми нами нахваливает, как будто мы отсталые, а они такие чисто модные.
 - Да, я давно заметил. Серый как будто находится под его влиянием.
 - Да у него даже вкусов своих нет. А сегодня? И когда Димон успел к нему прийти? Всё время у него то видак, то приставуля сломана для нас, а для Димона значит нет? Мне как-то всё равно. Пусть играют. Противно, когда они начинают рассказывать об этом. Становятся важными, болтливыми.
 - Да, да ты прав.
 Никита рассеяно поглядел в сторону брёвен. Оттуда раздались бессвязные крики, смех. Он почти не слышал что говорил Макс, лишь инстинктивно чувствуя, что он прав, со всем соглашался. Далёкий радостный шорох всё более мучал Никиту, невольно выводил на его лице бледную мученическую гримасу.
 - Да что с тобой. Какой-то ты загруженный. Лица на тебе нет, - Макс в первый раз за весь разговор вгляделся в лицо Никиты. - Что с тобой?
 - Ничего, - грубо отчеканил Никита, в смущении тупя глаза, пряча их чтоб не выдать себя окончательно.
 - А чего ты рано домой уходишь?
 - Да там фильм... И голова болит.
 - Рассказывай! Что случилось?
 - Да ничего.
 - Что вы поссорились?
 - Нет!
 - Ну колись.
 - Да ну их всех. Тошно. И дура эта новая!
 - Какая дура?
 - Да, Юля Юля эта! - не выдержал Никита.
 - Юля?
 - Дурой оказалась! Вчера была умная, а сегодня дура!
 - Чем же она дура? Просто мутная она какая-то, себе на уме. Я с ней сегодня пытался поговорить, так она с таким выражением лица отвечала, будто я её враг номер один. Кончилось тем, что вообще перестала на меня реагировать.
 - Когда это?
 - Сегодня, сегодня днём. Я когда от Серого шёл, как раз и повстречал их с Коростелёвой.
 - Когда это вы всё успеваете? - Никита раздражённо взглянул прямо в глаза Макса.
 - Постой. Я понял. Тебе она что понравилась?
 - Нет, конечно. Просто странный человек. Вчера такая приветливая разговорчивая, спорила со мной. А сегодня и глаза не кинула в мою сторону.
 - Понравилась, понравилась!
 - Нет не понравилась! Вчера может и нравилась, а сегодня я понял, что она дура!
 - А что ты оправдываешься?!
 - Да ну тебя, - Никита уже ругал себя за болтливость.
 - Хочешь я помогу тебе. Ты стой здесь, а я пойду поговорю с ней, мол так и так.
 - Перестань!
 - Чего ты?
 - Или ты перестанешь, или я уйду!
 - Я ведь помочь хочу, - Макс был крайне удивлён, - Что здесь такого?
 - Ничего. Ты подумал, как я буду выглядеть? Я и сам могу, если бы мне это было надо?
 - Ну ладно вспылил? Не обижайся.
 Макс так искренне и по-доброму взглянул, будто просил прощения, что Никите сразу стало легче и даже как-то стыдно за свою резкость. Тем временем, стало совсем тихо. В любопытстве взглянув в сторону брёвен, Никита понял в чём дело - все расходились. Небольшая кучка отделилась от угла гаражей и направлялась к ним, оставив видимо Серого. Четыре смутные фигуры медленно приближались. По середине шли Коростелёва с Юлей, побокам Димон с Саньком.
 - Что-то они рано? - язвительно констатировал Никита и глянул на Макса, ему стала любопытна его реакция. Его румяное лицо погрустнело, но быстро оправилось, стало задумчиво весёлом, будто он что-то соображал. В первое мгновение Никита хотел уйти и не видеть её, быть до конца в своей обиде, но вместе с этим возникало всё более ясное не дающее покоя понимание безразличия и равнодушия к нему, к его раннему уходу, всей ситуации его, что каждый про себя заключил теперь про него и подумал. А Макс мог бы стать оправданием и даже вызовом. Что вот интересней говорить с Максом чем с вами. Никита дёрнулся в нервном порыве и остановился, мягкое робеющее ожидание застыло на его лице.
 - Здорово, - Санёк с необычным добродушием пожал руку Максу. Глаза его были прищурены и как будто улыбались. Он был чем-то чрезвычайно доволен и наверняка увидев Макса с Никитой, заключил для себя нечто приятное. Никита старался не смотреть на него, он с трудом выдерживал его хитрое наигранное лицо.
 - А вы что домой? - заволновался Макс, словно только что это заметил. - Я только гулять вышел.
 - Что мы под тебя подстраиваться должны.
 - А где Серый?
 Никита понял, что замышлял Макс и предвкушал дальнейшее развитие.
 - Домой пошёл.
 - А то я его хотел кое о чём спросить... А ты Димон сегодня не был у него?
 - Заходил днём.
 - А во сколько?
 - Не помню.
 - А то я заходил за ним, а его нет и нет.
 - Нет. Был он сегодня дома.
 - Странно...- Макс многозначительно ухмыльнулся.- Ну как дела Юль?
 Вдруг он переменился и заблестел. Никита вздрогнул.
 - Хорошо.
 - У меня к тебе дело есть.
 - Какое?
 - Макс, - с мольбой в голосе выдохнул Никита.
 - Да ладно тебе... Поговорить надо. Ты спешишь? Давай отойдём.
 - Макс!
 - Ну пошли.
 Никита понял, он выдал себя и Юля поняла, что дело касается его. Они отошли.
 - Сейчас мы прийдём. Не волнуйся.
 - Я домой ухожу.
 - Постой.
 Но Никита уже уходил. Ему было стыдно, ужасно стыдно, возникали лица Димона, Санька они догадались и смеялись над ним грязно, тяжело. Никита забежал в подъезд и в бессилии ударил по перилам, потом ещё и ещё раз, упругие поручни зашатались, гремя железным глухим стоном, остановились и притихли. Ключ ковырнул замочную скважину и вот Никита сидит в своей комнате, тёмной, душнной, склонился над столом, в каком-то глухом крутящимся порыве. Голова болела, мысли бегали одна за другой, терялись и находились, горячили кровь в решительности и расслабляли нервы в отчаянии. Никита никак не мог собрать всё воедино, найти выход. "Почему меня так это трогает, ведь всё что Макс скажет ей будет ложью и я докажу своим безразличием Димону и Саньку их тщетные ухмылки. Но нет, что теперь она обо мне подумает? Стесняется! Макс обязательно употребит это слово. Нет надо идти, и принять всё..."
 Никита открыл дверь. На пороге стоял Макс и уже собирался звонить. Он ничуть не переживал за тех кого разбудит поздним визитом и это ещё больше взвинтило Никиту.
 - Чего тебе? - набросился Никита.
 - Куда ты убежал?
 - Какое тебе дело! Кто тебя просил?! Кто?
 - Брось Никита, я же хотел помочь. Я просто с ней поговорил, похвалил тебя вскользь и спросил её мнения.
 - Зачем? Ты подумал как я буду выглядеть!
 - А что здесь такого?
 - Ничего! - засмеялся Никита. - Зря старался! Я терпеть не могу таких девиц, неужели ты мне поверил, да и чему верить, я же ничего не говорил. Ну ты же у нас догадливый! Макс!
 - Ну как знаешь!
 - Знаю, знаю... А теперь извини. Домой пойду.
 - Чего ты?
 Но Никита уже не слышал, он захлопнул дверь и ушёл.
 
 Маленькая его комната была всё такая же холодная, осенняя. Секунды на часах то падали вниз, то поднимались, тикали громким стрекочащим шумом, однотонно, бесконечно, сливались с тишиной и слушали мысли. Никита зажёг свет и сел в кресло. Столько всего накопилось за вечер, столько новых впечатлений, что трудно было справиться с какими-то секундными наваждениями, такими ясными картинами пережитого, проносящимися в мечтах заново. Никита с трудом отмахивался от этих мыслей, назойливых как мух и с третьей попытки всё-таки открыл учебник по физике. Но и пяти минут не выдержал, как заново начал обдумывать своё теперешнее положение. Казалось, всё обдумал, но всё новые соображения возникали и рушили всё. Прежде всего Никита определил для себя, что стоит как можно крепче забыть этот вечер и вести себя в последующем, как будто ничего не случилось, ни взглядом, ни движением не выдать себя, пусть думают, что хотят. Хорошо было бы если Юля завтра выйдет погулять, тогда бы он точно оправдался бы, все увидели бы, что ему плевать на всяких там девчонок. Никита больше всего не хотел, чтобы в нём стали подозревать какие-то тайные чувства, они бы возвели их в степень и между собой переживали за них. Нет он не боится, совсем не боится, что тут такого. Да и не нравится она ему вовсе.
 Но в глубине, очерченный презрением тёплый образ Юли продолжал волновать и греть сердце, манил и грезился в признании, робко поглядывая и увлечённо слушая Никиту, она чувствует как Никита становится всё ближе и необходимей. Но он засмеётся и сделается равнодушным, дерзким, уйдёт и будет отомщён и весел.
 Бессвязно блуждая по вновь выпавшим мечтам, как снегу, Никита покойный любовался ими, и почти верил в них. Повторяясь в воображении грёзы поднимались всё выше и выше, становились всё более нелепыми и глупыми, и наконец совсем растаяли в глубоком сне. Лишь тусклые лучи уличного фонарика, пробиваясь сквозь ветки, скользили по уставшему креслу, гладили и звали в тёмные уголки спящих домов, где покоились ОНИ, которых любил и ненавидел.
 
 Утро выдалось опять пасмурное. Невыученные свечера уроки со свежими силами обрушились на Никиту знобящим торопливым волнением. Он второпях проглядывал учебники, но ничего не запоминалось. Потом плюнул и решил, будь, что будет. "Будь что будет" всегда так успокаивающе действовало, словно в этих словах скрывался магический смысл. Никите сразу полегчало, и он с наслаждением бросил бессмысленную суету над тетрадками и учебниками. И уже шёл в школу с абсолютно чистой совестью.
 Стараясь побыстрей проскочить через двор, Никита надеялся никого не встретить из своих. Но каково же было его удивление, когда за быстротою шагов, он чуть не наткнулся на Юлю. Она шла впереди, одна. Удивительно было застать её в такое время. До неё оставалось чуть меньше десяти шагов. И Никита стал потихоньку сбавлять, надеясь, что она его не заметит, он отстанет и таким образом избегнет неприятного разговора. Он остановился и сделал вид, что завязывает шнурки, Юля удалялась всё дальше, Никита уже праздновал своё спасение. Вдруг тихий голос окликнул его. Никита поднял голову, Юля ждала его, чуть улыбаясь, будто любовалась никитиной неловкостью, с которой он уже второй раз развязывал и завязывал шнурки.
 - Привет, - Никита понял, что его раскусили, - А я иду, смотрю ты или не ты... А тут как назло шнурки... развязались. А ты что в школу?
 - Нет, я домой. Мы недавно переехали, здесь по-близости. Но в школу я ещё не устроилась.
 - А ты откуда? - Никита был рад непринуждённости разговора, может она и не вспомнит о вчерашнем.
 - Я из Бердянска.
 - И надолго в наши края?
 - Теперь уж навсегда, - вдруг Юля остановилась, замолчала, словно припоминала, что хотела сказать. - А чего ты вчера так быстро ушёл?
 - Надо было. Домой. Уроки учить.
 - А мне Макс другое говорил.
 - И что же?
 - Ну что, ты из-за меня ушёл.
 - Нет, - больше всего на свете в эту минуту Никите хотелось придушить Макса. - Нет. Не из-за тебя. Причём здесь ты. Ты больше верь Максу, он тебе ещё не то наговорит. Просто скучно, было. Какой смысл, сидеть, слушать песни, одни и те же. Тебе может понравились, а мне уж надоели.
 - А позавчера, ты был веселее.
 - Ну и что! - не выдержал Никита, она как будто обвиняла его. - Я что клоун?
 - Вчера, был сильно похож, когда на колени повалился.
 - На колени, повалился, я по своим собственным соображениям и не тебе судить меня. - Никиту разгорячился, - Второй день знакомы, а я уже ей чем-то насолил. Да позавчера, хорошо болтали, но что из этого?
 - Ах вот оно в чём дело! - Юля улыбнулась.
 - В чём?! В чём?! Да ну вас всех! Мерзкая девчонка!
 - А ты хам.
 - Ты хамов не видела! Ну вот и всё. - Никита остановился. - мне в другую сторону. Прощай!
 И Никита пошёл куда вовсе и не надо было, лишь бы уйти. Зашёл в какой-то придорожный кустарник и запутался там. Юля смотрела ему вслед и не могла удержаться от смеха. Но Никита уже ничего не замечал и долго ещё не мог сообразить как выбраться.

 В школу Никита опоздал. И допрос, который ему учинила класка, слушал рассеяно и равнодушно. Порой он смотрел прямо в её глаза. С укором, молчаливо смирясь со своей участью, Никита не понимал как можно быть такой бессердечной. Ведь он смирился и со всем согласен, ему так плохо и одиноко. Но нет, эта орущая самодурка наверно не имеет и представления о сострадании. Наконец, вдоволь наиздевавшись, Ольга Сергеевна отпустила Никиту. С трудом найдя свою парту под всеобщие смешки, Никита грустно улыбнулся своей соседке, всегда весёлой и беззаботной Любе.
 - Ты вовремя! - прошептала она и опять хихикнула. - Тебя только, что хотели вызвать к доске.
 - Да пусть вызывает, я всё знаю. Испугала!.. - Никита с ненавистью рассматривал Ольгу Сергеевну, - Слушай, а что сейчас за урок?
 Любка засмеялась, её невероятно смешил вид Никиты, взмыленного, рассеянного. Причём захихикала так громко, что Ольга Сергеевна, которая в это время вынюхивала в журнале кого бы спросить, услышала Любку и ассоциативно вспомнила о Никите.
 - Вавилов! К доске!
 Никита ничуть не удивившись отправился навстречу новому допросу...
 После урока, любуясь на красную кривую тройку в дневнике, Никита, странно, но не ощущал никаких угрызений совести, наоборот, он был доволен, может теперь Ольга Сергеевна поймёт его, раскается. Только Любку было жалко, чувствуя себя виноватой, она погрустнела и как-то робко избегала взгляда Никиты. Вяло рисуя чёртиков в тетрадке, она даже не повторяла химию. Никите хотелось успокоить Любку, развеселить, но не мог, будто свинец повис на груди, не выходила из головы утренняя сцена. Давил и преследовал, вставал перед глазами и мучал весь тот позор, с которым он путался в чёртовом шиповнике и краснел, вспоминая юлину жестокую догадку. Никита понимал, что зря вспылил и не узнавал себя, припоминая утро. Теперь он никак не мог видеться с нею, говорить, смотреть в её глаза, смеющиеся нервно и тихо, с горящим блеском тайной власти, которая теперь навек поселила в её душе жалость и умиление к Никите. Всё это унижало и подавляло.

 Вечером Юли не было. Вообще никого не было. Только Серый и Никита одиноко стояли под фонарём. Было невероятно свежо и нехолодно. Серый болтал о всякой чепухе, серьёзно и сосредоточенно топтался по луже, обливая Никиту и убегая. Он умел как-то просто и легко относится к жизни. Казалось ничто его не расстроит и не взволнует. Никита забыл обо всём и вместе с Серым пугал лягушку. Бедная зелёная она скакала как могла, она сердитая и жалобно квакающая, старалась убежать к себе в травку. Но навязавшиеся на её пучеглазую голову преследователи не отпускали и в конце решили её посадить на машину, стоящую без гаража возле Димоного подъезда. Лягушка какое-то время сидела на крыше и квакала, не решалась спрыгнуть, смешно топталась по скользкой синей поверхности. Поиздевавшись над животным вдоволь и нахохотавшись, Никита завернув в лопух бедолагу, выпустил её на волю. Она ещё долго недовольно квакала у себя в кустах, провоцируя всё новые приступы смеха у ребят.
 Вокруг было не души и так покойно. Ветер бодрил и уносил эти странные дни. Ничто не предвещало перемен.


 Неподалёку, если спустится немного вниз через заросли яблонь и каштанов, стоял дом, ветхий, заброшенный. Неизвестно, когда он был построен и жили ли в нём вообще люди, но всё его построение: кирпичные красные стены, окна с резными ставнями, широкое крыльцо и высокая крыша с аккуратно выложенной печной трубой, - всё говорило об огромной любви и старании, с которой строился дом, о светлых надеждах, не него возлагаемых. Но время сделало своё, разрушило когда-то зажиточный очаг. Прекрасный сад со множеством фруктов и ягод одичал, зарос колючим кустарником и плющом, крыльцо покосилось, наполнилось самым разнообразным хламом и ветошью, тянувшейся по всему дому. Чего только не было в этой бесформенной почерневшей массе! Почти истлевшие женские вещи, кофточки, юбки, чьи-то сапоги, поставленные аккуратно, прислонившись друг к другу, словно ждали хозяина; сковордки, ложки, огарок свечи, старые журналы, кукла, ещё со светлыми пластмассовыми ручками и голубыми глазами, маленький образок на полу возле единственного среди мебели дивана - всё лежало беспорядочно в самых неожиданных местах и создавало горькое ощущение пустоты и одиночества. Точно жизнь оставила эти стены, навсегда обезличив для старых сломанных часов их потускневшую краску и бережёт теперь для всего цветущего мира, как трогательное воспоминание, их уходящую память.
 Впечатление дом наводил неприятное. Все во дворе знали о нём, но не придавали существованию его никакого значения, если не считать предприимчивых бабулек, лазающих туда за яблоками.
 Для ребят, обнаруживших заброшенный дом ещё в раннем детстве, он представлял собой нечто сказочное, таинственное, все детские страхи тогда воплотились в нём. Своими правильными формами, квадратными по периметру стенами и крышей, как равностронний треугольник, маленький, он был похож на игрушечный, словно выпал из кармана огромного великана, как Гулливер. И оттого становилось ещё страшнее. Может быть всплывал в памяти образ избушки на курьих ножках, может быть он пугал своим размером, дом не был похож на обычный, где живут семьи и бегают дети, он походил на дом отшельника, худого и седого старика, который всё время молится и не любит людей.
 Между ребят о заброшенном доме безмолвно утвердилось впечатление страшного, зловещего места и впрочем не такого уж и интересного объекта для игр. Уже повзрослев, в стремлении уединиться, они вспомнили о нём. Дом оказался очень уютным, с ещё крепкими окнами и даже диваном. Целый дом, теперь был в их распоряжении, и никого вокруг! Можно было делать всё что угодно и никого бояться! Уже через неделю ребята так привязались к дому, что проводили там целые дни. Даже ночью пряталясь в нём. И старые ветхие вещи не пугали, ни противного запаха не замечали. Главное это был их дом. Однажды даже так размечтались, что решили всем вместе переехать в него и жить, отдельно от родителей, ото всех.
 Потом мечта прошла, все как-то разом узнали об их новой забаве и стали воспитывать. Теперь только изредка появлялись там. Чаще зимой, от холода и ветра. Дом был настоящее спасение. Занесённый снегом, окружённый ватными сугробами, под тонким новорождённым месяцем он ждал ребят...
 Пробираясь сквозь ветки и снег, Санёк, Димон и Никита быстро и сосредоточенно шли по направлению к дому. Забежали внутрь и тут же уселись на диван. Димон покопался в пакете, который он нёс, и торжественно поставил на стол бутылку водки.
 - А немного? - робко спросил Никита.
 Димон удивлённо посмотрел.
 - Нас сколько? Пятеро. Новый год всё-таки Никит. Не напрягайся. Кстати где эти "подружки" Маня с Ваней?
 - Да их теперь хрен дождёшься, - пробурчал Санёк. - Давайте без них начнём.
 - Нет, надо подождать, - и Никита устало откинулся на спинку дивана, оглядывая убогую обстановку дома, на сколько хватало зрения. За окном было всё белое белое, мутное, неясное, сложно было различить что либо кроме зимы и холода. Вокруг были лишь ёрзающие тела ребят и стол, на котором стояло нечто таинственное и приятное. Никита закрыл глаза. Он всеми силами своей души пытался почувствовать то вожделенное и счастливое, что так ждал, старался запомнить этот момент. В этом празднике для Никиты было нечто историческое, общее, потому что все ждали этого праздника, готовились, покупали подарки, будто к новой жизни готовились. И так было радостно за всех, в трамвае, дома, по телевизору, даже в самых скучных дворовых бабульках блестело ощущение покоя, смиренного томящегося ожидания, разгорающегося и чего-то доброго. И зимняя лютая полночь добавляла сказачности и значимости. Никита, вдруг решил вспомнить, что за год с ним приключилось. Но ничего не шло на ум. Мелькнула сентябрская Юля и ноябрский снег. Вспыхнули и ушли, затерялись в бисере праздника.
 - Вон они! Вон они! - почти кричал Никита. - Идут хлопцы!
 - Ну наконец. А то уж люди пьяные ходят, а мы всё чего-то ждём.
 Макс заскочил первый .
 - Три девицы под окном... пряли поздно вечерком. Что! Водяру гипнотизируете?
 - Ты свечки принёс? - Димон глянул на Серого.
 - Принёс.
 Расставили свечки и разложили еду. Лица у всех были румяные, родные, причудливо переливались в такт танцующему свечному огню и предвкушали горькую водкину крепость. Наступил Новый год.
 На столе без всякого порядка и этикета валялась еда вперемежку с различного рода упаковками, фольгой, бумажными обёртками, пакетами. Единственное что вносило хоть какую-то закономерность в этот беспорядок - это маленькие максовы стаканчики, как капельки, стоящие напротив каждого, в форме звезды. На весь дом раздавалось мерное жующее шуршание, изредка прерываемое невнятными, прорывающимися сквозь набитые рты, фразами. Димон медленно поднялся, видимо он хотел сказать тост. У него было любопытное пристрастие ко всему добавлять своеобразный пафос, смысл, правило, которое было присуще только взрослым и оттого походило на пародию. Никиту всегда смешило это качество Димона, но вместе с тем добавляло уважения, чувство единства и дружбы.
 - Давайте выпьем за то, что б в Новом году не было всего плохого, всех неудач, которые были в старом!
 - Давайте, - Никита не смог удержаться и улыбнулся.
 Вскоре все раздобрели, расстегнули ворота дублёнок и, откинувшись на диване, молча курили. Клубы дыма ленточками поднимались вниз, окутывали стены, упирались в потолок. Поблёскивая сквозь табачный туман, замерли огоньки глаз. Сладкий дурман плавно опустился на головы ребят, как падающий за окном снег, внезапно начавшийся и такой ясный, он успокаивал сквозь сиреневую извивающуюся пелену миллионами снежинок, подобных пуху. Игра снега и теней кружила чувства, под сенью столь странного и страшного дома они летали и пели.
 Лишь неясные очертания лиц, знакомых и задумчивых, вспыхивали порой рядом. Никита делал усилие и вглядывался, словно хотел что-то прочитать в их выражении, поделиться всей окружающей красотой и летящим куда-то миром, весёлым и долгим.
 Вдруг взрыв. Звонкий, пронзительный. Все подскочили.
 - Хахах! - Серый уже поджигал вторую петарду.
 - Выпугал!
 - Пошлите, пошлите на улицу! - звал Никита, очнувшийся и загоревшийся, бегущий к выходу и рвущий карманы в поисках заветных бомбочек.
 Всё куда-то полетело. Чёрные от пороха пальцы без устали поджигали сыреющие фитили, подкидывали под ноги и рыхлили снег. Вот и двор. Вот и улица. Никого. Громкие хлопки. Снежки. Мокрые стынущие без перчаток руки. Падающий Макс. Смех. И снег, ослепительные нежные хлопья бесконечного яркого снега, тающие на глазах, сквозь небо и свет.
 - Что кончились? - Санёк с надеждой смотрел на Серого в ожидании петрад.
 - Кончились.
 Сердце утихло в замершем молчании и опять воскресло, предвкушая ещё одну забаву.
 - Ну тогда пошлите на ёлку.
 - Пошлите!
 Тронулись в сторону ёлки. Неподалёку стоял огромный, всегда людный, с претензией на антично стиль дом культуры. Там под Новый год всегда ставили ёлку, длинную пушистую красавицу со множеством игрушек, гирлянд и народом, гуляющим около неё целую ночь.

 - Прикольно сегодня с Серым покатались... - затянувшееся неудобное молчание вконец измучало Никиту и он решил нарушить его скрипучий ботиночный ход. - Ходили на лысую горку, на санках катались.
 - На санках?! - Санёк удивился и взглянул на Серого.
 Серый что-то припомнил и ухмыльнулся.
 - Сегодня чуть собаку деда Афони на тот свет не отправили.
 - Зря не отправили, - угрюмо буркунул шедший впереди Димон, впрочем не выдержал, заинтересовался и уже шёл вполоборота.
 - Это всё Никита. Давай покатаемся! Афоня чуть крюкой меня не убил!
 - А я причём? Сам прицепил верёвку.
 - При том!
 - Да рассказывайте по порядку - изнывал Макс.
 Серый посерьёзнел, но видно было, что эта серьёзность даётся ему нелегко.
 - Ну как... Вышли сегодня покататься. Катались, катались с горки. Я говорю: Никит, пошли домой хватит уже темно скоро. - Он в никакую: Нет ещё разочек. Ну говорю: катись, а я подожду. Ну я стою, жду. И как раз в этот момент выползает Афоня из кустов, вернее сначала его бульдог глумной, Бармалей. Бармалей впереди бежит, поводок болтается, головой трясёт и прям ко мне, не зря я его колбасой кормил. Тупик полный!. Афоня ещё в метрах десяти бежал, увидел, что я поймал его сокровище, обрадовался. И Никита на санках сидит, ёрзает, готовится к спуску. И тут у меня созрел коварный план, - Серый таинственно взглянул на ребят, в ожидании раскрывших рты и хихикнул. - Ну вот. Я взял поводок и прицепил к санкам, там как раз какая-то хреновина была в виде крюка. И в этот момент Никита срывается с горки. Он то не видит, что сзади! А сзади Бармалей бедный, кубырем за ним, он то не большой! Летит, главное, и гавкает!
 Никита смеялся.
 - А я еду - чувствую, что сзади кто-то - поворачиваюсь, смотрю - что-то чёрное катится, и как-то странно заикаясь лает. Я испугался! Думаю - ну на фиг, надо линять.
 - Никита с санок спрыгнул в сторону. А санки-то ещё едут, - Серый всё ещё сохранял серьёзность.- И Бармалей полетел дальше, пока не словил дерево.
 - А Афоня чё? - сквозь смех спросил Макс.
 - Ничего. Я убежал.
 - Хахах!
 - А мы сегодня тоже ничего время провели? - Димон с намёком глянул на Санька. Он всегда был полон всяких недомолвок и намёков, тем самым всегда интриговал и придавал себе значимости. Мало кто услышал Димона. Серый, держась за живот, пытался успокоится, рядом тем же занимался Серый. Макс же потирал нос и сухо улыбался, как часто улыбаются матери, любуясь детскими шалостями.
 - Мда, классно провели - громко ответил Санёк и перемигнулся с Димоном.
 Никите стало интересно.
 - И что же вы делали?
 - Ничего хорошего, - и Димон опять перемигнулся.
 Больше Никита не спрашивал, потому что знал, что вряд ли добьётся ответа.
 Тем временем почти дошли. Улицы становились всё светлей и громче, из редких молчаливых компаний и пьяниц одиночек, бесцельно бредущих по одному им знакомому курсу, постепенно, без всякого порядка складывался праздничный узор, скорее нагромождение - музыки, песен, криков, людей. Вот и площадь.
 Никита, на сколько хватало зрения, всматривался в огромную толпу, столько разных людей и любопытных, может быть знакомых, вмиг окружили его. Странно, но он чувствовал себя как дома, что-то роднило и сближало его со всей этой пестреющей живой массой. Было легко. Ребята стояли рядом и уже пили пиво, передавая холодную бутылку из рук в руки. Каждый из них постоянно кого-то узнавал, здоровался, отходил в сторону и обменивался новостями, потом возвращался с чувством выполненного долга, всё твёрже убеждаясь, что не зря сходил на ёлку. Случайные компании без всякого повода и прелюдий подходили и затягивали песни, с неправильными словами и фальшивя, но от души - ребята поддерживали, за 10 минут становились друзьями навек, чуть не обнимаясь, прощались. Вскоре все бесчисленное количество людей стало однотонной на одно лицо кашицей, в которой Никита порой не узнавал друзей. Пиво давало о себе знать.
 Прошло полночи, как одно счастливое мгновение. Никита устало шёл домой рядом с Серым, впереди шли остальные. Не успев отойти от уже пустеющей площади и 30 метров, как произошло нечто неожиданное.
 Свернув во дворы пятиэтажек, расположенных прямо за площадью, ребята молча преодолевали хорошо знакомый им путь. Дом постепенно засыпал и окна, как пчелиные соты, как ровные в ряд зубы, угасали, уродуя свой геометрически гармоничный и правильный вид. Слышны были последние его вздохи: то невнятные песни, то душераздирающиеся крики - мгновенно вспыхивали и умолкали, будто пристыженные. Вдруг, когда совсем прошли все подъезды, откуда-то сверху полетела бутылка, пластиковая измятая баклажка с болтающейся жидкостью на дне. Она попала прямо Максу по плечу, вязко отскочила и разлилась. Все взглянули на Макса и поняли в чём дело.
 - Что это? - Макс мельком глянул на бесформенный льющийся сосуд у своих ног и поднял голову. Наверху, на третьем этаже, по пояс высунувшись с балкона, грязно, по-пьяному заливаясь, смеялись два пацана. По приглушённым бессвязным крикам за их спиной можно было догадаться, что там гуляет целая компания.
 - Козлы! - Макс словно очнулся. - Уроды, блин!
 - Кто козёл? - нараспев ответил пацан, стоящий справа, на нём был бледый свитер с глубоко расстегнутым воротом, на голове не было шапки и лицо его, тёмное, несмотря на лучи фонарей, в возмущении вытянуло нижнюю губу. - Ты кого козлом обозвал?!
 - Тебя! Что ты тут швыряешь, не видишь - люди идут!
 - Какие люди? Что ты имеешь против?
 - Пошёл ты! - Макс схватил бутылку и швырнул в балкон. Не долетев до цели она плюхнулась в метрах пяти.
 Ребята остановились и замерли, наблюдая происходившее. Действия разворачивались так быстро, что никто не мог сообразить как отреагирвоать. Лицо с губой совсем рассвирепело и начало угрожать. На балконе через несколько секунд стало совсем людно, появилось ещё два лица: одно в чёрной кепке, другое вытянутое, словно огурец. Все они заразившись гневом товарища, готовы были броситься с балкона для свершения мести.
 - Я не понял, ты хочешь, чтобы я спустился? Если я спущусь, то тебе не жить!
 - А чего-ты бросаешься?
 - А что здесь такого, куда хочу, туда и бросаю! Постой, постой. Я сейчас спущусь!
 - Ну ну! - Макс истерически ухмыльнулся.
 Неожиданно влез Димон. Он узнал своего школьного знакомого, который учился на класс выше и стоял около лица с губой, Димон всё это время присматривался к нему, чего-то выжидал. Он был в чёрной кепке.
 - Здорово, Денис! Как дела?
 - Нормально, - пробурчал Денис, видимо в данный момент ему была неприятна эта встреча, - Что? Гуляете?
 - Гуляем.
 Пацан с губой сверкнул в сторону товарища - тот больше не произнёс ни слова.
 - Слышь, я сейчас выйду! Разберёмся!
 - Выходи, выходи!
 Лица скрылись с балкона.
 Стало тихо.
 - Макс, на фига они тебе сдались, пошли домой, - Никита устал, была противно, он чувствовал, чем всё закончится. - Ты им ничего не докажешь.
 Макс не отвечал, он нервно топтался на месте и постоянно поглядывал на подъезд. Санёк стоял рядом с ним, ближе всех к подъезду и не шевелился, будто ждал.
 - Макс! - Никита положил ему руку на плечо.
 Макс взглянул в сторону. Дальше всех стоял Серый и поглядывал на угол дома. Он сообразил и решился.
 - Ладно, пошли.
 Не спеша стали удаляться. Через несколько шагов сзади раздался крик и ещё одна бутылка полетела им под ноги.
 - Козлы! - Макс швырнул баклажку обратно.
 Из подъезда так никто и не вышел.
 Никто не говорил ни слова. Шли быстро, зло, каждый что-то обдумывал. Лишь когда совсем пришли Макс разговорился, спросил Димона про его знакомого. Знакомый оказался старше на класс.
 Несмотря на усталость, превратившуюся в некий сплошной механический порыв к концу дороги домой, трудно было скрыть взбудораженное настроение от происшедшего. Никита чувствовал, как напряжены ставшие такими мрачными и холодными фигуры ребят. Было неприятно, гадко на душе, надо же было испортить весь Новый год. Чем дальше уходили, тем Никита всё больше убеждался в правоте другого исхода и клял себя за своё малодушие, за просьбы к Максу. Макс также мучался, кого-то проклинал, обещал, оправдывался, доказывал больше себе, чем другим, что поступил правильно и разумно. Никита во всём его поддерживал, ему тоже не давал покоя чёртов балкон.
 - Не волнуйся ты так!, - не выдержал Димон. - Я поговорю с Денисом, узнаю, что это за пацаны.
 - Если что, я брата позову, - добавил Санёк. - Он их сразу опустит!
 - Да, да. Ведь самое главное - я то прав, я вежливо спросил, чего кидаетесь. Мало ли, может быть у них бутылка просто свалилась или выпала из рук. А они?!
 - Пусть только сунутся к нам - мы их до Сибири гнать будем, - улыбнулся Серый. - Я вчера такой дрын классный нашёл, по спине дашь - переломится. Он у меня теперь во дворе стоит на почётном месте - а то мало ли что?
 - А у меня нончаки есть, - поделился Санёк.
 - На фига трудности! - Димон всегда прибавлял разумности. - Вырвал из штакетника палку и гоняй, пока не устанешь. Дрыны всякие!
 - Ты мой дрын не трогай, ты его ещё не видел. Увидишь - влюбишься!
 - Нет, лучше ты сам его, а я буду девушек любить.
 - Сволочи они - вот и всё. С такими не договаришься. - подитожил на последок Никита, подходя к дому, всё сбавляя шаги. Все уже забыли о балконе и бутылках, вспоминали вечер и пошло издевались друг над другом.
 Никита почти дошёл до подъезда, как его окликнули.
 - Кстати, Никит, - Макс невероятно довольно улыбался. - Я сегодня Юлю видел.
 - Какую Юлю? - Никита вздрогнул.
 - Такую.
 - Ну и что?
 - Привет передавала.
 Никита махнул рукой и пошёл дальше.

 Первое января было невероятно ясным, так светло и чисто как бывает только зимой. Снежные прозрачные сугробы теснились около бордюров, низкое, но такое яркое солнце сливалось с безоблачным, голубым до белизны, небом, пробивалось сквозь заледенелые форточки и будило.
 Никита проснулся поздно, было уже около часа. Он быстро выскочил из тёплой постели и побежал в зал. Там стояла ёлка и под ней должны были быть подарки. Несмотря на уже приличный возраст, мама сохранила для Никиты этот новогодний детский обычай. Никите было сложно расстаться с ним, с этим предчувствием и надеждой, любопытством, с которым пробегаешь эти пять метров из одной комнаты в другую. Хоть бег и сменился давно мерной поступью, но было также интригующе и торжественно. А маме было приятно - как маленького водить за нос Никиту, за месяц горячить его интерес. Обычно она улыбалась и игриво спрашивала: "А что нам подарит дед Мороз?".
 В этот раз под ёлкой Никита обнаружил часы, футболку и немного денег. Он был доволен. Особенно часами. Циферблат был салатового переливающегося цвета, небольшого размера с фосфорными стрелками, он мужественно прикрывал худое запястье Никиты. Испытав свечение стрелок в туалете и установив точное время на часах, Никита ходил по комнатам и красовался: искоса поглядывая на мотающуюся руку, испытывал, как часы будут смотреться со стороны.
 
 Ребята зашли, когда уже совсем стемнело. Были все. Даже Олька со Светкой наперебой болтали о вчерашнем дне.
 Никита с трудом дождался вечера, ему очень хотелось поговорить с Максом. Его вчерашние слова ужасно заинтересовали, так внезапно и волнующе было известие о Юли, о её привете. Надо было срочно разузнать подробности. Никита весь вечер искал возможность остаться наедине с Максом, но никак не выходило. Лишь, когда все разошлись, выдался случай для накипевших распросов. Возле брёвен они остались вдвоём.
 - А что ты вчера про Юлю говорил? - начал как можно непринуждённей Никита. - Встретил ты там её.
 - Вчера встретил.
 - И что? Она тебя узнала?
 - Конечно. Я как раз из магазина шёл. Такая вся наряженная. В пальто сером, на голове платок. Поговорили там, о том, о сём.
 - О чём? Можно поподробней.
 - Зачем тебе поподробней? Нравится? Ведь нравится?
 - Ну ладно. Не хочешь, не рассказывай. - Никита обиделся.
 - Ни о чём не говорили. Я поздоровался, спрашиваю "Помнишь меня?". Она говорит "Помню". "Как дела?" - "Нормально". Спрашивает "Как там Никита?"
 - Так и спросила?
 - Ну что-то в этом роде, - Макс потёр нос и задумался. - В общем, привет передавала. Она кстати где-то здесь неподалёку живёт. Я ей предложил "заходи" мол.
 - А она?
 - Может зайду - будет время, - шевеля своими красными щеками, гундосо спародировал Макс.
 Никита замолчал. Забытая старая струнка вновь дёрнулась в его душе, сердце забилось всё чаще, потеющим стуком отдавался в груди рой воспоминаний. "Может зайду" - эти слова давали надежду и страх, страх, что Юля действительно придет сюда. Макс тоже молчал, видно было, что до сих пор его что-то мучит.
 - Никит, - тихо, мягко обратился он. - Слушай, как ты думаешь, устраивать мне разборки по поводу вчерашнего? - Макс потёр мёрзнувшие без перчаток руки и поёрзал на бревне, он нервничал - мнение Никиты для него было всегда важным.
 - Зачем?
 - Ну за вчерашнее! Санёк меня сегодня долго убеждал, что стоит, про брата своего рассказывал, будто он весь район знает. Я его видел, здоровый такой. В общем, Санёк всё придумал, даже нончаки свои показывал.
 - А ты их хоть в лицо узнаешь?
 - Узнаю. Завтра пойдём к тому дому, думаю, что найдём их.
 - Втроём пойдёте? С братом?
 - Да. Я как раз хотел тебя позвать. Серый с Димоном не могут завтра, для кучи ты нужен. Ну так что, пойдёшь?
 - Пойду, - неохотно буркнул Никита. Предложение Макса его немного ошарашило, стало не то чтобы страшно, но как-то не по себе, сразу представилась картина завтрашнего крестного хода, его благородной цели и непредсказуемый конец.
 Макс приободрился, но был всё так же серьёзен.
 - Завтра вечером тогда зайдём за тобой.
 - Заходите. - Никита чувствовал, как вспорхнувшая, как птица, мысль о Юле, упала ну лету и сломала разом оба крыла, теперь в голове остался один завтрашний день. - Надо вам это? - в досаде он мотнул головой.
 - Надо конечно.
 - Это понятно. Просто в незнакомый район, неизвестно куда идём.
 - Ничего завтра посмотрим.
 Макс уже полностью уверился в своём замысле. Предложи ему в тот момент пойти, он наверное, не задумываясь, пошёл бы. Он был очень вспыльчив и порывист, но нельзя было сказать, что он был бесстрашен. Он не боялся того, в ком был уверен, уверен в слабости врага. Ещё когда были маленькими, случалось так, что в шутливой драке он часто не рассчитывал силу и причинял боль. Никита нередко ссорился с ним из-за этого чуть не до драки, не любил его заносчивость. Теперь же Макс был весьма уверен и как будто не волновался.
 Ребята попрощались. Никита весь вечер обдумывал разговор с Максом. В решении отомстить, найти обидчика было что-то неестественное, противящееся сердцу Никиты. Он не чувствовал обиды или оскорбления, которое овладело Максом и Саньком, он не помнил уже и злости по отношению к тому балкону и слов сказанных чужими безобразными лицами. Казалось полной глупостью и даже несправедливостью идти к незнакомым людям и ни за что их бить, чего Никита никогда не делал и не знал даже, способен ли. Ему была лишь приятна мысль о Юли, которая оказывается находится так близко и недоступно, о их беседах, простых и долгих. Никита долго не мог уснуть, всё мысленно разговаривал с нею, придумывал заново их знакомство и представлял свой блистающий образ и позу, встречающие Юлю. Устав и запутавшись в собственных диалогах и картинах, он уснул, беспокойно ворочаясь в зефирных одеяльных складках.
 
 С утра зашёл Серый. В своём вечном тёмно-синем пуховике, местами порванном с истрёпанными рукавами, и чёрной плотной шапкой с бубоном, он был похож на снеговика. Они долго стояли возле никитиного дома, говоря о чём придётся, со скуки пиная сугробы.
 - Ну что, Серый, сегодня идёшь разбираться, - улыбаясь, спросил Никита. - Пацанов бить?
 - Да ну этого Макса, - хмурый Серый был сама непринуждённость. - Вчера пристал ко мне. Я говорю ему человеческим языком, что занят завтра, с Димоном хотели вечером в ДК сходить, поиграть. Что ж теперь делать? Он говорит "нет - ты специально придумал это" и вообще что я за друг. Да сходи спроси у Димона, он тебе ответит, что мы ещё день назад договаривались!
 - А я пойду. Надо же как-то поддержать. Хоть я и считаю, что это глупая затея. В чужом районе права качать.
 - Смотри! Возвращайся живым обратно.
 - Фу! Хватит каркать. Мне и без тебя тошно.
 - Скажи бееее.

 Никита с большим трудом дождался вечера. Санёк с Максом зашли около шести часов. Уже было темно и на улице горели фонари. Лица их были до невозможности сосредоточенными, угрюмыми. Оба нервно щёлкали семечками, периодически отсыпаемыми скупыми горстями из максового кармана. Санёк был в холодной кожанке и постоянно передёргивался, шевеля остылыми участками плеч. Никита только на улице разглядел небольшую возвышенность у него на груди и понял, что под курткой и кроются те загадочные нончаки. От этого стало ещё более не по себе, словно шли на преступление, окончательно обречённые на кровопролитие. Макс неестественно сжимал и разжимал кулак в толстой дермантиновой перчатке. Немного отойдя от дома он вынул руку из перчатки и покрасовался ею перед носом Никиты - на руке был довольно грубый свинцовый кастет. Никита только в изумлении помахал головой.
 - Можно было ещё поднос изогнуть и подложить под брюхо, - важно подытожил свои соображения по вооружению Макс. Он всегда удивлял недюжинной сообразительностью.
 Никита в каком-то оцепенении наблюдал за происходившим. Всё уже было распланировано и тщательно обдуманно, каждая мелочь была учтена, словно готовились брать Бастилию. Даже отступление было предусмотрено в форме отхода наступательных единиц врассыпную, по мелким тропам, чтобы встретиться потом в условленном месте. На протяжении всего пути, перебивая друг друга и дополняя, Макс с Саньком инструктировали Никиту. Тот всё пропускал мимо ушей, зрачки глаз всё более увеличивались, всё более волновались и надеялись на лёгкий исход, на сильного санького брата. Всё быстро бежало и менялось в нагнетаемом страхом ожидании.
 Сначала было решено зайти за ним. Эта был дряхлый частный дом на узенькой со множеством тополей улице, с редкими фонарными столбами и ветхими штакетами. Возле него одиноко гуляла маленькая девочка, она держалась крохотными ручками за ограду соседнего дома и дико посматривала на чужаков. Макс, заметив её изучающий исподлобья взгляд, громко поздоровался с ней, серьёзно как со взрослой. Но девочка молчала и не сводила глаз с незнакомых больших ребят, ещё сильнее прижавшись к забору. Это странное существо своим тёмным изучающим взглядом всё время, что были возле братова дома, мучало Никиту. Было в ней что-то тайное, горькое. Тем временм, преодолев огалдело лающую собаку во дворе, Санёк зашёл в дом. Выйдя через несколько минут, он объявил, что брата нет дома и видимо он гуляет, то есть найти его будет затруднительно, впрочем и неизвестно где его искать. Макс застыл в недоумении. Мир остановился.
 - Что делать теперь будем? - прервал молчание Никита, стараясь говорить как можно деловитее. - Куда пойдём? Как же без брата?
 Макс, теребя свою кастетовую перчатку, посмотрел на Санька.
 - А без него мы найдём их?
 - Видишь ли, он знает, где его искать...
 - Ну тогда ладно. В другой раз, - разочарованно пробурчал Макс. Лицо его выражало небольшую растерянность. Он весь день так рьяно переживал и обдумывал вечер, что таковое неожиданное разрешение поставило его в тупик. Если вчера ещё мелкий озноб потрясал его сердце при мысли о том самом неизвестном нахале с того балкона, и в какой-то степени Макс был бы рад, чтоб всё обошлось или как-то волшебно разрешилось, то в данный момент, он чувствовал противное опустошение и напраслину всех своих переживаний.
 Поникшие, Макс и Санёк, побрели обратно. По дороге они лениво разрабатывали план новых действий, пытаясь оправдать загубленный душевный запал, как порой очень старые люди комментируют свои действия, проговаривая их вслух, словно им это помогает и успокаивает. Наконец, скрылась за поворотом девочка, стало легче и веселей.
 Наблюдая за своими товарищами, Никита с трудом сдерживал смех. Чем ближе подходили к дому, тем сильнее Санёк с Максом расходились: из досадных бубнящих перемолвок выростали восторженые возгласы.
 - Ты знаешь, что нончаки считаются холодным оружием?! - сверля глазами Макса, спросил Санёк.
 - Нет, - ответил Макс.
 - Вот если меня сейчас менты остановят, то всё - меня посадят. И не отвертишься никак. Эти нончаки мне дядька делал. - Санёк достал две деревянных бруска, соединённые короткой толстой цепочкой, - Он в десанте служил, потом очень глубоко изучал японскую культуру, самураев, их кодексы чести и философию, разбирается в этом вообще офигенно. Нончаки - настоящие, с соблюдением всех правил сделанны. Ими же убить можно! Сколько случаев было.
 - Можно было втроём сходить - подметил Макс, - мотнул бы пару раз нончаками и все бы разбежались.
 - Легко.
 - Ой не говори, - добавил Никита. Он шёл сзади и внимательно всслушивался в разговор, который всё более забавлял его, особенно слово "нончаки".
 - Да, да - помотал головой Макс, голос его прервался, и он продолжил уже серьёзно, с чувством. - Спасибо вам ребят, что со мной пошли. Это же мои проблемы. Вы могли бы отказаться, не пойти как некоторые. Вы настоящие друзья!
 Никиту скоробило. Он терпеть не мог излишнюю нежность и откровенность, присущие Максу. Его излишняя чувствительность и наивность в словах заставляли стыдится всех, кроме его самого.
 - Вот Серый с Димоном не пошли, - продолжил Макс. - Отговорились. Мол, надо им срочно уйти, причём именно в этот день, заметьте. Если бы с ними подобное случилось... Даже если бы не случилось. Если бы ко мне, Серый или Димон подошли бы, попросили "Макс, сходи со мной" - я бы сходил, не задумываясь.
 - А если бы они были не правы? - спросил Никита.
 - Всё равно пошёл бы, а там уже по обстановке постарался рассудить - кто прав, кто виноват.
 - Ну может правда дела?
 - Какие там дела! – всредцах Макс махнул рукой.
 Тем временем подошли к дому. Во дворе было тихо, светло. Санёк с Максом разошлись по домам, относить своё вооружение, обещаясь скоро выйти. Никита отправился к брёвнам, надеясь там кого-нибудь встретить. Действительно, там сидели Димон и Серый. Никита рассказал им про своё приключение.
 - А почему вы не пошли? - Никита всё-таки решился спросить. - Макс там панику устроил. Говорил, что вы специально не захотели, что так вы его беднягу уважаете.
 - Ничего такого - удивился Димон. - его проблемы, пусть ходит. Мне вообще непонятно, почему он решил уйти тогда.
 - Я его уговорил, - тихо произнёс Никита.
 - Ну и зачем разбираться, не вижу повода. Где он намерен искать этого парня?! Зачем? Надо было тогда оставаться и говорить с ним.
 - Может быть ты и прав, - согласился Никита. - Вообще Макс по характеру такой, как в пословице "не тронь гавно - оно воняет". Никита отвернулся в сторону от сверлящего димонового взгляда. Ему было противно от самого себя, Никита чувствовал, что противоречит сам себе, что поддержав Макса, он тут же его унижает. Никита никак не мог придумать как он относится ко всей этой истории, никогда подобного не случалось, хотелось просто не думать об этом.
 Димон горячился.
 - Вот вот. Помнишь Никит, как он раньше за свои вишни гонял. У него в саду стояли две вишни - дряхлые, сохнувшие. Я раз сорвал парочку, чисто машинально, так он чуть с кулаками на меня не кинулся. А знаешь почему?
 - Нет.
 - Потому что бабушка сказала - остерегать их.
 - Я тоже помню - добавил Серый. - Он тогда на всех кидался.
 - Мне ещё странно, как это он папе своему не сказал, - ухмылка заиграла на лице Димона.
 - Да ладно вам, - Никите было тяжело всё это выслушивать. - такой человек, что поделаешь. Просто Санёк прилез со своим братом, вот он и воодушевился. В общем ерунда всё это!
 Никита сел на бревно рядом с Серым.
 - Я ему в следующий раз поднос подарю, - с издёвкой, но по-доброму, промолвил Серый.
 - Ага! А я кастрюлю на голову, - добавил Димон.
 Никита улыбнулся. Почему-то один Макс рождал в их компании столько сплетен и шуток. Нельзя было сказать, что его не уважали, очень даже уважали. Почти все чувствовали его превосходство, чему служили его импульсивность и наглость. Макс совершенно не робел перед новыми знакомыми, не смущался взрослых, все мамы его друзей очень любили его и знали все мелочи его жизни, которые он сам же и рассказывал, очень вежливо и деловито. Только Димон не признавал его авторитета, был холоден с Максом и иногда пытался подтрунивать над ним, но очень осторожно. Впрочем неприятие Димона внешне не было заметно, но Никита видел как болезненно он реагирует на особенности характера Макса, деланные выходки, неосторожные слова и полушутлиыве оскорбления. Никита же любил Макса, и прежде всего за его наивность и искренность. Никита клял себя за то, что начал разговор и теперь боялся как бы не вышло выяснения отношений.
 Вдалеке показались Санёк с Максом. Ещё тёплые от домашних пахучих кухонь они спешили к брёвнышкам, звучно хрустя снегом.
 Макс уже был румяный от мороза и довольно потирал нос, видимо он только что отужинал. Поздоровавшись, он начал рассказывать о всяких пустяках, старательно избегая изложения о сегодняшнем приключении. Никита понял его гордый замысел и ещй более разозлился на себя.
 Но вскоре всё забылось. Спонтанно собрав денег на спиртное и с трудом выбрав парламентёра, ребята уже через полчаса, поочереди, из единственного стакана принимали огненную жидкость, запивали водой и закусывали куском хлеба. Стало жарко и весело. Никита постепенно становился мягким и расслабленным. Ребята редко пили. Прежде всего из-за противности на вкус.
 Шатаясь и крича ребята до поздна играли в жмурки, в которые с трудом уговорил играть Никита. Обозначались границы и играющие разбегались в стороны от человека с завязанными шарфом глазами и останавливались, хлопая, подзывая до тех пор пока ведущий не найдёт кого-нибудь и ни угадает. Играли в темноте, чтоб не было видно ничего из под повязки. Сумрачная полуночная дорога, белоснежный серый скользкий снег, ни единой души и только пятеро ребят, шатающихся и смеющихся. Вокруг всё было мертво. И только заданные границы очерчивали играющих мальчишек. Потом они решили лечь на дорогу, просто потому что устали ходить и устраивать кучу-малу. Вытянувшись неровными шпалами, они смотрели на звёзды, остывали от оледенелого асфальта и кашляли. Небо было чёрное чёрное и звёзд почти не было видно.
 
 Прошло несколько дней, покойных, морозных. Каникулы заканчивались и Никита с грустью замечал, как приближается конец столь долгожданных и беспечных дней. Скоро понедельник и в школу. Из суетливого вторника и среды вырастал мрачный четверг, первый кто напомнил о предстаящей ежедневной муке, безмолвный и каменный он бесчувственно улыбался своим безснежным безлюдьем. Впереди ещё была прощальная пятница, жгущая сумасбродная суббота и мёртвое ностальгическое воскресение. Поэтому Никита как назойливых мух отгонял дурные мысли, которые нет нет, а и залетят. Поэтому и улыбался тяжёлый, убегающий четверг.
 Так всегда бывает.
 Ещё ноябрём Никита заразился греющим душу предвкушением каникул и Нового года. Казалось, всё должно остановиться, замереть и вертеться в каком-то бесконечном приступе радости и свободы. В голове так красочно порой выходило, что сразу же всем существом овладевало упорная и ехидная тяга к симулянству. Никита бросал недоделанное домашнее задание и убегал на улицу.
 Но вот уже каникулы заканчиваются. Вот-вот ставший привычкой распорядок дня создаёт новую жизнь и счастье, как недельное мгновение законного отдыха обязано удалиться под разрушительный марш беспощадного времени.
 Никита во все каникулы пытался осилить "Обломова". Чувство неотпускающей ответственности и привитой в глубоком детстве буквенной повинности, заставляло Никиту каждое утро открывать толстую в мягком переплёте нуднейшую книгу. В ней были такие широкие и длинные страницы, что не хватало терпения прочесть более трёх листов в день. Никита как ни считал оставшиеся главы, всё равно их оставалось вроде маленькое, но такое большое количество. Редко увлекаемый книгами, Никита тем не менее никогда не переставал читать. Было в этом нечто умное и возвышающее. С пятого класса Никита вёл специальную тетрадочку и записывал туда незнакомые слова, выучивал наизусть, но никому не говорил. Иногда термины и названия были настолько дремуче и бесполезны, что вряд ли кто мог даже и подумать об этом в его возрасте (об названии дорог в поселениях племён майя или как называли в Древнем Риме гладиаторов, получивших свободу), много много было слов в никитиной тетрадочке. Он постоянно про себя повторял каждое слово и ужасно досадовал, когда какое-нибудь забывалось. Все эти слова сильно отложились в его памяти, даже в совсем зрелом возрасте он помнил почти все.
 Но тетрадочка не пополнялась из-за этого сомнительного Обломова. Хотя Никита и забросил татрадку уже как полгода, но всегда с трепетом и гордостью случайно находил её среди учебников. Было что-то в "Обломове" бесцветное, ленивое. Никита с трудом выдерживал его длиные замершие абзацы.
 Зато каково было облегчение, когда чтение заканчивалось. Конечно, Никита был сам волен закончить чтение, да и не читать вовсе, но совесть не давала. И когда совесть засыпала, он, распластавшись на диване, в сладком полусне смотрел телевизор, до вечера, до прихода ребят. Но почти всегда первый не выдерживал и шёл за Серым.
 С того самого вечера в жизни ребят не произошло ничего необычного. Прошлое недавнее приключение успело забыться. Только в Максе порой была заметна некая перемена. Внешне он был точь-в-точь как вчера, сегодня, завтра. Но поближе присмотревшись к нему, можно было заметить новый какой-то внутренний насмешливый привкус во всех его разговорах и движениях. Прежде всего по отношению к Серому. Макс перестал заходить за ним, был с ним короток и не так весел. Никиту мучало это обстоятельство, ему казалось, что Серый не достоин такого отношения. Да и никогда нельзя было с ним долго дуться. Первый измучишься, глядя на его неловкие попытуи извиниться. Серый был не способен на объяснения, откровенные высказывания и страсти, он своим поведением, особенным каким-то вниманием и угрюмостью покорял любого на него обидевшегося. Никита сердцем переживал за Серого, за его взаимотношения с Максом. Они всегда были так неразлучны и веселы, что Никита для их компании всегда был горчинкой серьёзности и разумности, и ему так нравилась эта роль. А теперь Макс подозревал Серого в нелюбви, фальшивой дружбе. Обвинял молча, обидой. Напрасно было всё это, Никита знал, что не может быть по-другому, потому что не могли они друг без друга, не мог Макс долго зла держать.
 Наконец, на третий день Макс заговорил. В присутствии всех, как бы шуткой, небрежно оброненной фразой.
 - Все меня бросили, - вздохнул он в ответ на светкину обиду (Светка весь вечер ругалась с Максом и наконец, совершенно поссорилась), - То позавчера один товарищ кинул, то теперь ты, Светильник.
 Светка зло хмыкнула и отвернулась в сторону.
 - Кто тебя кинул? - серьёзно спросил Димон. Согнувшийся, заложив ногу на ногу, так что на коленку можно было поставить подбородок, он вдруг поднял свои вялые голубые глаза и пристально всмотрелся в Макса.
 Макс стервозно улыбнулся.
 - Серый меня и кинул, - проговорил он. - Позавчера и кинул, не захотел заступиться за своего друга.
 - Кто кинул? - в возмущении проговорил Серый, пытаясь показать, что не понимает о чём речь.
 - Да ты вот ты и кинул.
 - Кого кинул?
 - Меня, меня кинул! - Макс совсем потерял терпение.
 - Я позавчера чего-нибудь кидал? - Серый обратился к рядом сидящим ребятам. Он упорно не хотел прекращать комедию.
 Все молчали.
 - Никто тебя не кидал, с чего ты взял? - не выдержал Димон. - Я позавчера попросил Серого со мной сходить в ДК.
 - Специально вы это придумали, - почти не слышно буркнул Макс.
 - Я конечно понимаю твою претензию, - продолжил Димон более убедительно, с расстановкой. - Но если бы ты раньше собрался и предупредил. Тогда бы поговорили.
 - Макс, не обижайся на Серого, - укорительно начал Никита,. - Было бы из-за чего? Всё равно ничего ни случилось. Так зачем здесь выяснять отношения?
 - Если бы ты раньше сказал, не знаю утром или вечером перед тем хотя бы за сутки, то чего - сходили бы! - воскликнул Димон.
 Серый молчал. Он не знал, что говорить, выглядел растерянным и взволнованным. Впивался блестящим взглядом в каждого говорившего с удивлением и благодарностью. "Не стоит меня защищать, хотя вы правы, правы" - говорил его взгляд. Макс же внимательно слушал каждого, видимо всё более убеждаясь в своей неправоте, глупости претензии, которую он так неосторожно проронил, не смог удержаться, столько накипело. Он никак не ожидал такой яростной защиты и чувствовал себя теперь неловко, со смущением поглядывая на поникшего Серого.
 - Ладно, ладно - тихо сказал Макс. Дёрнул плечами, улыбнулся. - Я не прав.
 Ребята затихли. Больше на эту тему никто не заговаривал. Да и интересовать она могла только одного человека. Для всех заявление Макса стало большой неожиданностью и наскоро успокоив буяна, защитив неоправданно оскорблённого, все принялись за прежнее вечернее сосуществование. Разговор постепенно входил в прежнее русло. Ближе к ночи уже никто не помнил этого разговора, да и мало кто тогда его заметил.
 Следующий день готовил большие перемены. Он надолго встревожил привычную жизнь ребят.
 
 Была суббота. День выдался на редкость хорош. Немного потеплело, но оставалось также ясно и сухо. Сутра Никита вместе с Серым ходили в магазин. Не успел ещё Никита позавтракать, как раздался звонок - на пороге стоял Серый, в кожаной длиной куртке, с расстёгнутым воротом и намешенными рубашками, свитерами, футболками у шеи. Он постоянно поправлял похожую на кактус шапку, которая никак не давала покоя, скатывалась на глаза и чесала лоб. Никита был рад приходу Серого, новому появившемуся делу, что не придётся теперь коротать день за книжкой. Никита быстро собрался, взял пакет для покупок и отправился вместе с Серым. Выйдя из дома, ребята молча пошли вдоль домов. Около одного из подъездов оказались Олька со Светкой. Они сидели на лавочке и говорили, между делом рассматривая прохожих, дома: как на снегу у гаражей выбивали ковёр из третьего подьезда и как маленькая сестрёнка Санька, гулявшая с мамой, швыряла снежки в измученного вида местную псину, Шарика. Ребята подошли к ним.
 - Чё вы тут делаете? - спросил Никита. Ему казалось необычным встретить девчонок утром. Наверняка они вышли по важному делу, задержались, как часто бывает с женским полом разболтались и забыли ни только, что выходили на минуточку, но и вообще зачем выходили.
 - Так. Сидим, - растянула Светка. Она была очень растрёпанная, мамина, наспех надетая куртка была ей велика и она закуталась в неё как в плед, коленки были голые и видимо мёрзли. Светка нервно топала ножками, чтобы хоть как-то согреть их. - Мы ждём Коростелёву. А что?
 - Зачем вам Коростелёва? - спросил Серый.
 - Нужна! Вам-то какое дело? Вы кажется шли куда-то? - игриво, почти с обидой воскликнула Светка. - Вот и идите!
 - Тетрадка одна нам нужна, - серьёзно и просто объяснила Олька. Она была очень румяная, с белоснежной вязаной шапочкой на голове, которая была припущена почти на самые глазки. Отдавая карим блеском, они живо поглядывали из-под тонких бровей.
 - Какая тетрадка? - заинтересовался Никита. - на каникулах, тетрадка?
 - А мы повторять будем, - съязвила Светка и недовольно глянула на Ольку.
 Никита глубоко вздохнул, у него не было никакого желания отгадывать загадки, всё равно ничего не скажут. Он случайно взглянул на подъезд - было слышно, что кто-то спускается.
 Через минуту вышла Коростелёва. Шагая огромным прыгающим шагом, она подошла к девочкам и действительно отдала какую-то тетрадь.
 - Чё это? - Серый кивнул на тетрадь, словно не слышал прежнего разгвора.
 - По физике, - недовольно ответила Светка, спрятала под куртку тетрадку, съёжилась и замерла.
 - Серёж, а про что вчера Максим говорил? - Светка вдруг подняла взгляд. - Что у вас там за обиды?
 - Какие обиды?! Никаких обид не было, - Серый зло сморщился и отвернулся. - Я откуда знаю, что ему в голову стукнуло.
 - Ну-ка пошли отойдём, - и Светка потянула за рукав Серого.
 - Ну пошли, поговорим! - Серый вульгарно ухмыльнулся.
 Дойдя да гаражей, они остановились и враз посерьезнели, говорили тихо, почти шёпотом. Серый топтался на месте и следил за своим правым ботинком, которым он аккуратно лепил снежные узорчатые котлетки. Никита остался с Олькой и Коростелёвой. С самого появления Коростелёвой его мучало случайно возникшее намерение. Никита всё время себя одёргивал, было неудобно спрашивать, его вопрос могли истолковать как намёк и сделать чёрт знает какие выводы. Но неожиданная затея так овладела его сердцем, что Никита не в силах был сдержаться.
 - Как там сестра твоя? - осторожно, небрежным тоном спросил у Коростелёвой Никита.
 Коростелёва взглянула на Никиту.
 У неё было всегда такое сосредоточенное выражение лица: туго стянутые сухие губы, длинный прямой нос, даже скулы были сложены остро, стремительно, - что Никиту всегда стыдил её разъедающий взгляд, впрочем очень переменчивый.
 Вот так и сейчас Коростелёва взглянула на Никиту, но чуть улыбнувшись, хитро сложились складочки по краям глаз. "Не надо было - идиот, идиот" - мелькнуло перед Никитой.
 - Нормально поживает, - коротко ответила Коростелёва. - А что?
 - Да, так недавно Макс её встретил по-близости. Она, что живёт где-то здесь?
 - Да. Живёт.
 - А где? - Никита уже не контролировал себя и говорил увлечённо.
 - Неподалёку.
 - А чего не приходит?
 - Не знаю.
 - Ну ладно, - Никита умолк.
 Подошли Серый и Светка. Серый был немножко задумчив. Светка же была весела и беззаботна.
 Ребята продолжили путь. Никита думал о Юли. Её образ как-то особенно отражался в его чувствах и мыслях, постоянно преследовал последние полгода. Хоть много времени прошло, но Никита с поразительной точностью мог вспомнить всё что говорила Юля и как глядела. Воспоминания, рождающие мечты и надежды незаметно наполнили его существование. Преукрашенные и глупые, но они составляли новый, необитаемый кусочек его души, невидимым газом проникшие в каждую клеточку, предвкушения и желания дышали этим новым стремлением. И вот такое неожиданное напоминание о ней снова взбудоражили сердце. Никита не мог определить для себя, что именно он чувствует по отношению к Юле. В его голове, она уже давно перестала быть чем-то реальным, воодушевлённым. Она стала главным героем его марионеточных постановок. Никита каждый день по дороге в школу проходил мимо того самого кустарника, где последний раз имел разговор с Юлей. И всегда с душевным трепетом и злостю вспоминал то утро, придумывал, что надо было сказать и как поступить. Постепенно начинал верить в то, что придумал, в то, как он умно спросил и ответил, и так явственно вставала картина всего происшествия, что иногда не мог разобрать, как же было всё на самом деле. Никита почти не помнил юлиного лица, её волос и одежды, была лишь сумрачная загадочная фигура, по малейшим движениям которой, шороху платья и повороту головы, тусклым почти невидимым чертам лица, только и можно было судить о ней. Но этого хватало, даже было слишком много. Потому что шла вдохновлённая беседа. Никита рассказывал всё, о чём думал и как жил. Своими речами пытаясь завоевать юлино расположение. Он знал, почувствовал ещё тогда, осенью, что Юля многое понимает и видит. Что она во многом согласна и поддерживает его. От этого было легко и немного грустно.
 Но неожиданная новость о встрече Юли и Макса, поразила Никиту. И болтливая Коростелёва добавила огня. Стало ужасно страшно и грустно, но по-весеннему, по-журчащему, когда счастье томит и мучает.
 Никита придвинулся к Серому и слегка нажал на небольшую антеннку на макушке его шапки, которая представляла собой завязанные верёвочкой матерчатые плотные складки. Никита крикнул "Пип!" и отбежал. Серый тут же вответ сделал то же самое с никитиным бубенчиком и тоже сказал "Пип!". Так они шли до самого магазина, пипкая. Почти поссорились, но помирились.
 На обратном пути встретили Санька. Он куда-то спешил и лишь поинтересовался, где Димон. Никто не знал.

 Вечером того же дня Макс, Никита, Серый и Санёк стояли возле брёвен. Санёк курил, сильно затягиваясь, он прищуривал левый глаз и косился на Серого.
 - А где Димон? - тихо спросил он у Серого.
 - Не знаю. Дома его нет. По-моему он на дне рождения - Серый соскребал ногтём старое засохшее пятно на рукаве куртки и отвечал отвлечённо, между делом.
 - У кого день рожденья?
 - У Дрона... Знаешь его?
 - Нет. В его классе учится?
 - Ну да, - Серый поднял голову и взглянул на дальний дом. Из-за поворота приближалась большая группа ребят. В темноте трудно было разглядеть кто именно там шёл.
 Макс всё время, будто машинально, но с интересом поглядывал на близлежащий подъезд. Переминаясь с ноги на ногу он видимо на что-то решался.
 - Пошли за Светкой зайдём, - предложил он Никите.
 - Пошли, - ответил Никита, но вдруг остановился. Из темноты вышло несколько мальчишек, сразу стали все видны. С надвигающейся тревогой, Никита постепенно узнавал их.
 Их было шестеро. Шли они быстро и размашисто. Посередине шёл тот самый мальчик с балкона, запомнившийся своей выпученной губой. Он был в короткой кожаной куртке, рукава были растёгнуты, руки свободно от плеча двигались вместе с ногами, широко расставленные, они будто пытались кого-то задеть. Сбоку от него шёл другой мальчик, он тоже тогда выглядывал на балконе и именно с ним тогда и поздоровался Димон. Кажется его Денис звали. Денис оказался невысокого роста, с мрачным суховатым лицом, он держал руки в высоких карманах довольно приличной дублёнки и от этого был похож на бублик. Слева от мальчика с губой шёл Димон. Как обычно немного сгорбившись, присидающей развязанной походкой, он шёл в полуоборота к мальчику с губой, наклонив голову, щурясь и всматриваясь в его лицо, Димон что-то говорил и смеялся. Остальных троих ребят Никита не знал. Они так и остались для него тёмной безликой массовкой, существующие лишь для создания своего присутствия. У них были совершенно обычные серые лица, ничем не выдающиеся, которые потом и вспоминаются лишь по словам.
 Наконец, они подошли к ребятам. Из довольно компактной упругой кучи, путники мигом обступили в форме лесенки, своего по-видимому главного, мальчика с губой. Он стоял впереди и нахально всматривался в Макса.
 - Ну здорово, - как бы нехотя произнёс он.
 Никто ему не ответил. Все понимали, что эти слова относятся к Максу. Тем временем Димон как-то быстро пожал всем руки, специально не акцентируя внимания, и стал между двумя компаниями.
 - Вспомнил меня? - после недолгого молчания, спросил мальчик с губой.
 - Вспомнил, - просто ответил Макс. Они не сводили друг с друга взгляда.
 - Пошли отойдём.
 - Зачем? Мне и здесь хорошо, - Макс оглянулся на ребят и ухмыльнулся. - В чём дело?
 - Чего ты испугался? Разговор есть, - мальчик с губой довольно улыбнулся, тоже взглянул на кого-то из своей компании и воодушевился.
 Никиту кольнуло. Он впервые рассмотрел вблизи лицо этого мальчика. Высокий лоб, открыто посаженные глаза без ресниц, с несменяемым одним и тем же бесцветным взглядом, за которым наверно редко можно было прочитать какие-либо эмоции, всё это создавало устрашающее впечатление. Словно смотришь в глаза животного или кукле, таким же недвижимым и прямым. Небольшой, но толстый нос был немного красным. Вообще всё лицо было в мелких-мелких рытвинах и цвета красноватого, что придавало ему более взрослый изжитый вид. Только влажные тонкие губы с нижней напухшей как у девчонки, смягчали и глупили выражение его лица. Он чуть не смеялся прямо в глаза Максу, но между тем взгляд был по-прежнему каменный и недвижимый. Макс рванулся.
 - Если разговор, то пошли, - и Макс быстро зашагал в сторону углового кирпичного гаража.
 Ко всеобщему удивлению за мальчиком с губой последовала и вся его компания. Впереди шёл Макс, заметив за собой не одного, а пятерых, он оглянулся и с возмущением спросил, что зачем это все идут, ведь договаривались вдвоём. На что тот самый димонов друг Денис, не поднимая глаз, тихо ответил: "Мы не помешаем".
 Всё это происходило так стремительно, что ребята некоторое время находились в нерешительности, они лишь смотрели в сторону гаражей и молчали. Никита испугался, ему вдруг захотелось пойти туда, вместе с Максом, но что-то не давало, он всё ещё верил в хороший исход.
 - Где ты нашёл их, Димон? - спросил Санёк.
 - Случайно повстречал... На днюхе встретил Дениса... Ну а он вспомнил про меня - он говорил обрывисто, не смотря на ребят. - Ну потом привязались, вспомнили меня.
 - А о чём они хотят говорить? Что им нужно? - вскрикнул Никита.
 - Не знаю что им нужно, - раздражённо ответил Димон. Он уже не обращал внимания на вопросы и собрался идти к гаражам, неохотно, сухо проговорил. - Пошлите.
 Все как будто очнулись и быстро пошли к Максу, почти бежали, словно прозвучало кодовое слово гипнотизёра, разрешающее идти, будто все хотели одного и того же, но невидимая сила сковывала, не хватало самой малости. Прошло уже минуты три, но казалось вечность. Дойдя до гаражей перед ребятами предстала страшная картина.
 Возле серой металлической стены крайнего гаража стоял Макс. Там был небольшой проём, следующий гараж оказался короче предыдущего и образовал тёмный скрытый угол. Напротив Макса стоял мальчик с губой, остальные находились немного поодаль и смотрели, как их товарищ бил, бил Макса. Он не спеша, тщательно замахиваясь, ударял Макса по голове, в бок. Макс, прижавшись к стене немного согнулся и руками пытался прикрыть лицо и шею. В темноте мелькнул его взгляд, левый глаз был в крови, он как будто ничего не понимал и не видел.
 - Что ж вы делаете, что же делаете?! - крикнул Никита. У него разрывалось сердце. Макс был совсем беззащитен и терпел всё новый удар. Каждый замах этого изверга мучал и терзал Никиту, как будто били его.
 - Не лезь! - рявкнул длинный с каким-то обрубленным носом мальчик. Никита точно впервые его увидел. В его пьяных глазах сиял вызов. - Не лезь! Они один на один дерутся! - и он стал вплотную к Никите.
 Никита отпрянул назад. В истеричном, изводящем страдании он метался между ребятами, вглядывался в глаза каждого, искал помощи, было тяжко и больно на душе. Он не мог смотреть в угол гаража. Макс совсем согнулся, его ладони с широко расставленными пальцами плотно в истерике прижимались к вискам, он ничего не говорил и лишь иногда мелькал его взгляд, звериный и страшный.
 Неожиданно для всех Макс опустил руки и с каким-то нечеловеческим криком бросился на мальчика с губой. Тот совершенно не ожидал нападения и не успел оказать никакого сопротивления. Макс вцепился в его шею и они оба повалились на снег. Макс оказался сверху и придерживая левой рукой противника, правой пытался нанести удар. Но только он занёс руку, как "губа" нечеловеческим усилием буквально выпрыгнула из под Макса и через мгновение уже коленями упирался ногами в его бока. Началось страшное - в бешенстве с удвоившейся силой он снова и снова заносил руки для удара на слабеющего в изнеможении прикрывающего лицо Макса.
 - Да что же это! - Никита чуть не плакал. Он подбежал к Димону. Димон один не отводил взгляд, остальные как-то сторонились, не глядели. - Димон, да скажи им что-нибудь!
 Димон подошёл к Денису и что-то тихо сказал. Денис отмахнулся.
 - Да что же это! - Никита в исступлении схватился за голову, перед его глазами был только звериный ненасытный профиль этого изверга и беспомощные максовы руки у его лица. На одном из пальце, освещённого случайным огоньком сквозь дерево, была кровь. Как ужасная мёртвая краска, она радужным облаком окружила набухшие зрачки Никиты, их жирная слизь надувалась как праздничный красный шарик, с забирающей мысли и разум волей. Наконец, шарик лопнул.
 Секунды выпали из счёта. Никита диким прыжком набросился на "губу". Сбив его с Макса, он вцепился в его широкую упругую шею и начал душить. Слева двинулась тень и Никита тут же свалился рядом. Зашумело в ушах, издалека послышались крики, Никита пригнул голову и встал на колени.
 - Ах вы шалопаи! Я сейчас вам устрою драку! Милицию вызову! - послышался глухой старческий голос. Это был дед Афоня.
 Никита поднял голову и увидел лишь своих ребят, Димона, Санька и Серого; Макс поднялся и, согнувшись, вытирал снегом кровь со щеки, все молчали, робко поглядывая на Афоню, который ещё махал своим костылём убегающим чужакам - словно и не было ничего, словно эти пять минут были сном.
 - Что это вы удумали? - Афоня обращался к Димону. - Хулиганьё! Всё родителям расскажу. Завтра же к отцу пойду. Слышишь, Максим! Он тебе устроит.
 - Не надо, дед, - нагло обратился Димон. - Успокойся.
 - Успокойся... - проворчал себе под нос Афоня.
 - Кто успокоится?! Кто успокоится?! - закричал Макс, бросил в сторону снежок и вдруг ударил Димона. - Это всё ты! Всё ты! - он хотел ещё раз вдарить, но Серый с Саньком придержали его.
 - А ну хватит! Хулиганьё! - совсем разозлился дед Афоня и опять начал махать костылём.
 Макс остановился в объятиях Серого, но всё так же ненавистно смотрел на Димона. Вдруг он вырвался и стал уходить.
 - Макс! - Никита хотел остановить его. Но он не слышал и почти бегом удалялся по направлению к своему подъезду. - Макс, подожди!
 Было уже далеко, и Макс, прихрамывая и всё так же немного согнувшись, уходил прочь.
 
 Постепенно всё утихло: дед Афанасий, немного поворчав, пошёл спать, ребята сидели на лавочке и курили. Разгорячённые случившимся, они вспоминали подробности, такие гадкие и нестоящие. Оказывается Димон действительно не по своей воле привёл чужаков. Он встретил их случайно и никак не мог отвязаться до самого дома. Рассказывал он хладнокровно, гордо, спрашивал мнения, положительного мнения, будто и вовсе не чувствовал за собой вины, даже ничтожной части. Самое большое опасение у него вызывало вероятность того, что отец Макса вызовет милицию и тут же придумал себе алиби. Никита почти не слышал разговора. Глубокое неутихающее страдание не отпускало его душу, с глухим впивающимся отуплением, он смотрел на снег, расстилающийся чистым ковром у его ног, он блестел тысячами звёздочек. Звёздочки рассплывались и снова сходились в одну точку. Перед глазами был тот ужасный мальчик с губой. Никогда Никита не видел столько жестокости и зла. Это был не человек! Ведь Макс уже сдался, отчаялся, в беспомощности своей закрывал кровавое лицо. Но он не остановился, он смаковал, как настоящий зверь.
 Никита вдруг почувствовал холод и плечо рядом сидящего Санька. Болела голова и ноги не слушались, как-то внезапно ослабли и размокли. Сделав усилие, Никита встал, буркнул прощание и ушёл.

 Ночь была беспокойная, бессонная. Никита заснул лишь к утру и проспал до полудня. Его разбудил чей-то незнакомый голос. Тихий, твёрдый голос разговаривал с мамой на кухне. Никита замер и осторожно вслушивался. Он никак не мог понять кто это. Нечаянно хрустнула кровать, на кухне стало тихо, Никита понял, что выдал себя. Через мгновение в комнату вошла мама, за ней папа Макса. Никита хорошо знал максового отца и про себя удивился, как он сразу не узнал его. Он был большого роста, сухощав, над губой торчали аккуратные усики. Глаза его были сильно озабоченны и вообще он был весьма хмурым. Никита привык его видеть весёлым и неторопливым. Теперь у него был серьёзный разговор. Он сел рядом с Никитой и обстоятельно начал расспрашивать про произошедшее. Никита старался рассказать всё обстоятельно, подробно, но торопился и сказал много ненужного. Папа Макса не перебивал, словно запоминал каждое слово. Скрестив руки на коленях, он не отводил глаз от Никиты.
 - Значит, вы их не знаете? - подитожил он.
 - Нет не знаем... - Никита решил не говорить про Димона.
 Максов папа подумал про себя и беззвучно встал с кровати. Они вышли вместе с мамой на площадку и ещё долго разговаривали. Никита вздохнул с облегчением, но тут же стал соображать, что говорить маме. Уловив её сердитый подозрительный взгляд из-за плеча папы Макса, он знал, что объяснения не избежать.
 День, начавшийся столь сумбурно и волнительно, ещё не привёл мысли в порядок и Никита был немного рассеян, долго вспоминал, что он сечас рассказывал, правильное или ненужное, всё казалось глупым, хотелось опять заснуть и невидеть ничего.

 Вечером зашли ребята. Были все, кроме Макса. В тот день Макс так и не вышел, а ребята не решились зайти за ним.
 Погибал последний день каникул. Завтра был понедельник.

 Происшедшее тёмным грузом окутало настроение, мысли Никиты. Было немного стыдно перед Максом. Никита ещё не видел, каков он сейчас и что делает, на кого зло держит. Может быть он сидит дома и ненавидит их всех. Никита понимал, что надо зайти за ним, но в воскресение никто даже и не обмолвился о Максе, как будто ничего не случилось, сидели и с опаской, осторожно поглядывали на его подъезд. Никита знал, что характер Макса не переносит долгой разлуки и вообще одиночества, поэтому наверняка он ждал - не всех, но уж точно его, Никиту. Трудно представить, что Макс чувствовал теперь, его положение казалось настолько униженным и больным, что сердце разрывалось. Необходимо его поддержать, успокоить, ведь он молодец и в глазах Никиты по крайней мере ничуть не упал. Никита видел в этом долг, обязанность, он был бы последней свиньёй, и врагом Максу, если не придёт к нему.
 Утром в понедельник Никита твёрдо решил, что обязательно после школы зайдёт за Максом. Было страшно и неудобно, но уже обещано самому себе.
 

IV
 Первый день после каникул всегда был очень шумным. Пустеющие коридоры, лестницы с бренно ползающими уборщицами превратились в огромный муравейник. Живые пёстрые потоки проливались из кабинета в кабинет, заполняли спортзал, столовую, разбирали лавочки, потом приходили другие и так до бесконечности. Все были оживлены, взбудораженны, встреча с одноклассниками радовала. Несмотря на опостылость школьных физиономий, незаметно к ним привыкаешь. После разлуки они всегда кажутся какими-то новыми, загадочными, немножко чужими. В памяти ещё были каникулы и беззаботность, уроков ещё не задали, учителя были такими милыми, а тетрадки пустыми.
 Никита стоял возле кабинета физики, это был второй урок. Перемена была в самом разгаре. Он стоял немножко в стороне от своего класса и смотрел вниз. Иногда он поднимал невыспавшийся мешковатый взгляд и мельком пронизывал им кого-нибудь из проходящих. Эта игривая оживлённость и свежесть в школьниках, которая была видна каждом движении, в каждой мелочи, она даже в воздухе была и пахла мокрым деревом, свежей бумагой и косметикой, она раздражала Никиту. Осознание предстоящей физики, четырёх уроков и встречи с Максом вконец испортило его настроение.
 Рядом с кабинетом физики через несколько метров, в углу находилась учительская - большая просторная комната с диванами и шкафами. Возле неё было людно, толпились учителя, одни подходили посмотреть своё расписание, другие случайно повстречавшись, рзговаривали. Им было ещё интересней, чем детям поделиться новостями, как прошёл Новый год и чем занимались на протяжении каникул. Никита глянул в их сторону. Кого полностью, кого по прическе или фигуре, он узнал всех учителей, каждый навеял своё собственное неповторимое впечатление, в целом оно получилось неприятным. Только одну женщину он не узнал. Она стояла боком, высокая, с кучерявой шевелюрой, в зелёном модном пальто. Видимо она была чья-то родительница. Никита отвернулся и забыл. Перемена кончалась. Возле учительской зашевелились и кучерявая родительница вместе с толстой класской из параллельного класса, направились прочь. Рядом шла Юля. В чёрном брючном костюме, с зачёсанными назад волосами, она поправляла указательным пальчиком прядь на виске и с любопытством рассматривала, окружающих её мальчиков и девочек. Никита вздрогнул - да это была она и наверно с мамой. Он чуть было повернулся к окну, но остановился. Развалившись ещё более, раскинув руки, он опёрся ладонями на подоконник и стал вдруг пристально смотреть на цветок, подвешенный к стенке, зелёненький, он осьминожно пытался охватить весь пролёт. Юля всё приближалась и приближалась. Сердце начало противно ворочаться за пазухой. Жар поднимался с поясницы и отдавался в висках. Когда Юля вместе с мамой и с пыхтящей математичкой сравнялись с цветком, Никита как можно медленнее повернул голову и как бы между делом глянул на математичку. С математички взгляд соскользнул, покатился и попал прямо в пристальные голубые глаза, глаза Юли - они в удивлении чуть колыхнулись и тут же приняли обратное вражение. Никита отвернулся, ничего не сказал и даже не пошевелился, словно перед ним были давно знакомые типы. Но как только Юля прошла, он с освободившимся любопытством бросился её провожать, взглядом, до самой лестницы, Никита не сводил глаз с её болтающегося хвоста и худых плеч в облегающем пиджаке. Он специально не поздоровался, её взгляд был безразличен и сух, явно не расположенный к какому-нибудь милому кивку с улыбкой, хотя бы.
 Эта неожиданная встреча повергла Никиту в какое-то радужное нескончаемое волнение. Юлина холодность и гордость сначала взбесили Никиту, ненависть и отвращение к наглой девчонке вспыхнули с забытой силой. Но уже через минуту Никита не мог скрыть восторга, радости и умиления от одного воспоминания её тонкого белого личика и серьёзного сиреневого взгляда, как она посмоторела и как красиво убрала волосы. Вместе с тем дерзкое предвкушение играло в его душе. Завтра он по всей вероятности увидит Юлю, на классном часе, когда соберутся два класса. И она будет там, ведь учиться она будет наверняка в параллельном классе.
 Никита невероятно оживился, сонливость и хандра исчезли, осознание, что только второй урок и ещё четыре уже не пульсировало больно в голове. И физика показалась такой желанной и любимой. Потом ещё и ещё уроки - и все лёгкие, быстрые. Никита не отставал от Любки и говорил без остановки всякую чепуху, которая может только прийти в голову, почти довёл её на биологии, но любкиной доброте не было предела и она лишь мило шлёпнула Никиту линейкой по руке. Потом остался синяк и обида. На переменах Никита вдруг заговорил с своими одноклассниками, что с ним случалось редко. В частности с хорошистом Вовой. Он рассказал какую-то гадкую сплетню про одну из школьных девчонок и ехидно потёр руки. Никита передёрнулся и разочаровался в Вове, никогда он не думал, что аккуратный исполнительный Вова будет так смаковать пошлость про в общем-то хорошую девочку. Никите взгрустнулось на шестом уроке, но прошло. Ему очень хотелось с кем-нибудь поделиться своими думками, расказать про Юлю и спросить может быть совета. Никита вспомнил про Макса, про своё обещание самому себе и уже без смущения и страха думал как бы по-быстрей освободиться и зайти за ним.
 
 Уроки кончились и Никита отправился к Максу. Дверь отварила его мама и была очень обрадована его приходу, спросила про школу, про дела и проводила к "больному", как она выразилась.
 Никита зашёл в большую просторную комнату Макса.
 - К тебе гости, - констатировала мама и улыбнувшись, закрыла за Никитой дверь.
 Макс смотрел телевизор. Развалившись на диване и запрокинув ноги на спинку, он поглощал кукурузные палочки. Комната у Макса была просторная, ухоженная. На столе, стоящем прямо у входа валялись неприбранные книжки и тетрадки, тут же стоял шкаф со всякой интересной мелочью - фарфоровыми фигурками, чашками, видеокассетами и журналами. У окна, стоял телевизор и кресло, на противоположной стороне, рядом со письменным столом - диван. Никита неловко потопталсся и не дождавшись пока Макс встанет, поздоровался. Макс медленно, словно старик, поднялся с дивана.
 - Здорово, - ответил Макс. Он был смущен и глядел больше на дверь, чем на Никиту. Видимо он стыдился своего лица. Оба глаза были опухшие, над правой бровью была приличная запекшаяся царапина.
 - Вот, решил зайти, - заключил Никита. Он старался быть как можно непринуждённей и не смотреть подолгу в лицо Максу. - Как ты себя чувствуешь?
 - Нормально, вот царапины подлечиваю, телек смотрю.
 - А-а ну подлечивай, - Никита оживился. - а я прям из школы. Ты извини, что вчера не зашли. Я хотел зайти, но там дела неожиданные появились. С матерью в гости ходили вечером, к её подруге. - соврал Никита, - А сегодня - дай думаю зайду.
 - Молодец, что пришёл, - сухо отозвался Макс. - А чего остальные не пришли?
 - Не знаю, может тоже были заняты. Вообще решили тебя не беспокоить вчера - не до нас наверно было?
 - Почему?
 - Ну не знаю, - Никита запутался и погрустнел.
 Они помолчали. Никита видел, что Макс не в настроении и может быть не рад его приходу. Но сейчас это казалось не столь важным. Никита встрепенулся.
 - Глупости всё это. Давай я тебе новость лучше расскажу. Знаешь кого, я сегодня встретил?
 - Кого?
 - Юлю. У меня в школе. Она наверно учится в параллельном классе будет, - Никита всмотрелся в Макса, ожидая его реакции. Но он даже и не дёрнул бровью.
 - Ну и что?
 - Да так ничего, - Никита уже пожалел, что сказал.
 - Что он тебе говорила?
 - Ничего, прошла мимо - гордая, нос кверху. Фифа!
 - Да ладно, она же тебе нравилась, - Макс улыбнулся.
 - Ну если немножко, - Никита взбодрился. - Ненавижу таких гордых, строят из себя что-то! Смотрит, словно я ей враг. А с другой стороны и не поймёшь - со стороны - злая, заговоришь - так и не оторвёшься, языком прирастаешь.
 - Ну давай, давай. Замутись с ней, если нравится, - Макс ударил по плечу Никиту и улыбнулся. - Она ничего!
 - Да, - растянул Никита и съел ещё одну палочку.
 Они уже сидели на диване и смотрели телевизор. Через минуту пришла мама Макса и принесла чай. Никите стало хорошо и как-то светло на душе - Макс расшевелился и уже не стеснялся взгляда Никиты. Никита уже и сам привык к синякам Макса и необыкновенно любил его в эту минуту, своим искренним переживанием радовался, что Макс так просто, как обычно рассказывает о каком-то фильме. Никита совсем забыл о времени и только застилающие окошко сумерки короткого январского денька, напомнили о доме.
 - Ну так ты сегодня выйдешь? - осторожно, уже на пороге спросил Никита.
 - Не хочу, Никит. Не хочу козлов этих видеть.
 - Чего ты? - с удивлением произнёс Никита - Не держи зла. Димон ведь не нарочно их привёл.
 - Пусть даже не нарочно. Но ведь никто, никто не заступился за меня. Все стояли и смотрели. Только ты заступился, - сказал Макс почти шёпотом, с надрывом.
 - Ну может они думают, что вы же один на один дрались и поэтому нельзя вмешиваться.
 - Ага! - засмеялся Макс. - А если меня убивать будут один на один - тоже все смотреть будут?!
 - Не знаю. Я вообще как вспомню, так в дрожь бросает. Это же звери. Их убить мало!
 - Ничего. Я этого козла всё равно найду. Обидно только что свои же ребята, с которыми ещё карапузами бегали, стояли и смотрели!
 - Что сегодня делать будешь? - постарался сменить тему Никита. - Гулять не пойдёшь?
 - Никуда я не пойду, - отмахнулся Макс. - Сейчас ещё дня два дома посижу и пойду учиться. А ты заходи - посидим.
 - Хорошо. Выздоравливай! - и Никита пожал руку.

 Домой Никита пришёл около шести, взбудораженным и в приподнятом настроении. Поев, за неимением домашнего задания, он решил пойти погулять. На бревне уже сидели Серый и Санёк, курили. Никто больше в тот вечер так и не вышел. Гуляли втроём. Как сговорившись, никто не вспоминал о Максе, словно его вообще не было. Никита решил ничего не говорить о своём посещении "больного", хотя и очень хотелось. Видимо им была неприятна эта тема и каждый определился для себя во мнении по отношению к Максу, забыв о нём, все решили, что он сам должен выйти, когда оправится.
 С тех пор Макс не гулял с ребятами. Он каждый вечер уходил со двора, в соседние дома. теперь у него была другая компания. Неизвестно с кем он гулял, но все думали, что с одноклассниками. Макс ни с кем не здоровался, и тем более не заговаривал. Только с Никитой, иногда встречаясь, делился новостями. Неохотно, сухо рассказывал про своё времяпрепровождение. Никита чувствовал себя между двух огней, без Макса было как-то ущербно, не по себе. Его отсутствие было слишком заметно. Из ребят никто не вспоминал о Максе, а потом и вовсе забыли.
 Но в эти дни Никита был слишком поглощен другим и не так остро воспринимал все дворовые перепетии. У него завязалась дружба с Юлей. Вот как это было.

 С того самого дня, как Никита повстречал Юлю в школе, у них завязалась своеобразная молчаливая война, по крайней мере так казалось Никите. Юля действительно попала в параллельный класс. А так как параллельный класс был один, то и видится с ней приходилось очень часто. Они всё также не говорили друг другу ни слова, упорно делали вид, что не знакомы, проходили мимо друг друга. Никиту также бросало в пот при её приближении. Постоянная изводящая надежда, благодаря которой Никита стал ждать уроков, с трудом проводить вечера дома, и в счастливом волнении и радости идти в школу, это томление мучало, всё время преследовало. По её жестокой прихоти безоблачное небо могли задавить чёрные тучи, всё могло взлететь и тут же упасть, мгновенно отравив душу ядовитой грустью. Всё зависело от каких-то невероятно микроскопических вещей, которые иногда и вовсе не видишь у привычных людей и тем более по ним не судишь о том, что у них на душе. Поворота головы, тона голоса, походки. Даже взгляд был слишком большой роскошью. Никита пытался разгадать юлино отношение, заметить хоть искринку игры, расположения, симпатии. Юля проходила мимо снова и снова, а Никита исподтишка ловил каждое её движение, жест, тут же сердце истолковывало чувсвтво на свой лад и повергая тем самым то в жар, то в холод. Юля даже и не представляла, что происходит с Никитой при каждом её появлении, может быть она его вовсе не замечала и забыла. Но Никита был уверен в обратном - случайно оброненный в его сторону взгляд надолго даровал ему счастье, сердце успокаивалось.
 Прошлая обида, когда Юля смеялась над ним возле злосчастных кустов крепко сидела в памяти Никиты и только она заставляла строить из себя безразличного. Никита сам себе поклялся, что не подойдёт и не заговорит первым. Тогда бы он сразу раскрыл себя и выглядел бы полным ничтожеством. Юля бы только фыркнула в ответ на его заискивания, Никита знал - она гордячка. Но помог случай.
 Как и любая школа должна иметь самодеятельность, так и каждый класс должен в ней участвовать. Никита никогда не напрашивался на подобные мероприятия, но это зависело не от него. Так получилось и в этот раз.
 Приближался какой-то военный праздник и школьные планы самодеятельности требовали жертв, и прежде всего от старшеклассников. Бойкой молодой пионервожатой было поручено поставить сценку на военную тему. Посовещавшись с классными руководителями и придумав весьма оригинальный сюжет она подобрала ребят. В их числе был и Никита как очень ответственный и исполнительный мальчик, причём его актёрские данные по-видимому никого не интересовали. Роль была незначительная, эпизодическая, но предполагаемая серьёзность постановки, претендующей на эстетство, требовала полной самоотдачи и чувства. Никита как ни старался, но заслуживал лишь замечаний, на которые он тут же обижался. Эпизод состоял в следующем. Простая советская девушка, в платке и фронтовой зелёной юбке с блузой пишет последнее письмо и плачет. "Завтра бой, последний бой. Прощай небо, прощай ясное солнышко. Я не забуду вас, мои родные и близкие." "Мы не забудем тебя Катя" Никита, подходил сбоку, опускал ладонь на плечо Кати и продолжал "Твой подвиг останется навека. Потомки его не забудут...". Затем с другой стороны подходила другая девочка и продолжала начатую речь в том же духе. Таким образом, сцена получалась очень трогательная: в центре, склонившись над своим последним письмом, плакала восемнадцатилетняя героическая девочка, потом появлялись потомки, благодарные, помнящие в лице Никиты и Марины, говорили о подвиге, о нелепости смерти, что всё-таки не зря Катя отдала свою жизнь. Эта были финальные слова в постановке, их произносила Маринка, далее шла песня. Марина была из класса Никиты, немножко полненькая с добродушным конопатым личиком. Она всегда громко с надрывом произносила свою реплику, тем самым приводя в восторг пинервожатую. У Никиты так конечно не получалось, было тихо и невыразительно, но после многочисленных репетиций он всё-таки нашёл компромисс с режиссёром, ему разрешили говорить не громко, но непременно с чувством, "так сказать пережить образ". "Так сказать" - было любимое выражение у пинервожатой.
 Так вот та самая миленькая Маринка, никого не спросившись, взяла и заболела, прям перед выступлением. Пионервожатая была в шоке. Без Мирины всё разваливалось. Срочно надо было искать замену. Замена нашлась и в актовом зале безмолвно выплыл до боли знакомый юлин силует. Озираясь на рельефные голубые стены и вылепленный портрет Ленина над сценой, она медленно приближалась к Никите. Синяя с блёстками юбка шуршала при ходьбе, страшный и счастливый звук; чёрные туфли с низеньким каблучком почти не скрипели, опираясь на трескучий протёртый паркет; талию элегантно обвивла кофточка, плотная и чёрная, с отворотом, она доходила до подбородка и прикрывала тонкие руки. Юля была немного растеряна и не знала куда идти. Она подошла к сцене и к радости своей разглядела знакомые лица.
 - О! Юль, привет, - почти кричал ей один однокашник. Молодцеватый с вихрем на голове и незакрывающимся ртом, он жадно вглядывался в Юлю. Репетиция вот-вот должна была начаться и все сидели в ожидании. - Тоже с нами играть будешь?
 - Видимо, да, - ответила Юля и глянула направо.
 Поодаль, посередине актового зала, в ряде восьмом виднелся Никита. Наклонившись над своей синей сумкой, лежащей между ног, поставив локти на коленки, он чуть выглядывал из-за леса стульчатых спинок, с огромным любопытством наблюдая за происходящим. Рядом сидел Вова и бессмысленно хлопал глазами. Внезапная перемена в составе труппы интриговала. Чувствуя своё превосходство как уже довольно опытного актёра, Никита с тщеславным удовольствием представлял, как бедная пионервожатая сейчас будет добиваться от Юли, "образа, так сказать". Тем временем Юля присела на стул рядом с девчонками и о чём-то с ними перемолвилась, не было слышно.
 Сзади раздался топот, дверь с грохотом отворилась и вбежала взмыленная, стремительная пионервожатая. У ней всегда был какой-то жалкий вид, говорящий "Вот я бегаю, стараюсь, ночами не сплю, а всем всё равно - никто не оценит мою гениальность". Все зашевелились и встали. Пионервожатая захлопала в ладоши и выгнала всех на сцену. Началась репетиция.
 Бедная Юля. У неё роль проходила через всю сценку, со множеством слов и перемещений. Хоть роль была второстепенная, но надо было постоянно перемещаться, говорить понемногу, но часто. Тем более дотошный режиссёр во всём добивался филигранной точности, иначе как она выразилась "постановка потеряет целостность и режиссёрские решения потеряют смысл". Растерянную Юлю переставляли с места на место, подсовывали ей чьи-то истрёпанные бумажки с текстом, прогоняли один и тот же отрывок по нескольку раз, только ради неё. Все ей подсказывали, объясняли, перебивая даже пионервожатую. Особенно крикливый однокашник, который играл чуть не главную роль. Юля злилась, небрежно отмахивалась и пыталась слушать только режиссёра. Наконец, дошла очередь до выхода Никиты. Идеально выступив вперёд, выпрямившись, он проникновенно выдал свою реплику. Юля скромно наблюдала, ломая пальчик на правой руке. Волнуясь, как никогда, Никита громко произнёс свои слова. Голос дрожал и прерывался. Никита очень боялся забыть слова и почти не осозновал, что произносит, говорил машинально, всё время чувствуя слева оценивающий взгляд. Но вот вылетел последний звук и сердце с облегчением вздохнуло. Только сейчас Никита почувствовал, что совсем вспотел. Он потёр шею и повернулся к Юле. Теперь следовал её выход.
 Поднялась на сцену пионервожатая, засуетилась, забегала, начала показывать как следует выступить, положить руку на плечо и куда смотреть. Сзади слышались подсказки её нахального одноклассника. Никита лишь умилённо улыбался глядя на эту столь приятную суету. Наконец, все разошлись и Юля попробовала сыграть - подсматривая в клочок бумажки, она запинаясь и коряво жестикулируя левой рукой, попробовала произнести первую строчку. Замолчав перед второй, она вдруг резко повернулась к Никите, которые стоял в шаге от неё. Всё это время Никита не сводил с неё глаз. То ли от рассеяности и чувств, то ли с целью умышленно смутить, он наглым образом улыбался в метре от Юли.
 - Почему он так на меня смотрит?! - воскликнула Юля.
 - Кто смотрит? - очнулся Никита, одёрнулся, опустил глаза.
 - Он мне мешает, - отрезала Юля, обращаясь к пионервожатой.
 - Никита, отойди. Тут три дня осталось до концерта, а ты смотришь не туда. Ты лучше бы текст повторил, а он девочек смущает.
 - Какие девочки?! Я просто, стою, смотрю. Неужели это преступлнеие. Нужны мне ваши девочки. Что в них такого! - Никита разозлился и отошёл в сторону.
 - Вот молодец, - похвалила пионервожатая, - Продолжай Юля.
 Никита стал почти в угол актового зала, рядом с огромной пальмой и стал ещё наглей коситься на Юлю. Её глухой, тонкий голосок ровно разносился по окружности зала, возвращался обратно на сцену и расстворялся. Совсем забыв юлин голос, Никита с любопытством вслушивался в него, не переставая сверлить её глазами. Благо Юля не поворачивалась и была занята.
 Как жалко, что репетиция кончалась, Никита застыл и ни о чём не думал. Перед ним стояла она и непонятно было - ненавидеть или любить, то огрызнётся, то нежно посмотрит.
 - Так завтра в то же время, - прокричала пионервожатая и подошла к Юле. - Я спешу. Слова тебе не успею выписать. Перепиши у Никиты - у тебя с ним смежные роли.
 - Хорошо, - ответила Юля.
 Немного постояв в задумчивости, Юля подошла к Никите.
 - У тебя есть слова для моей роли?
 - Слова? - удивился Никита. - Да, есть.
 - Дай переписать.
 - Пожалуйста.
 Никита начал копаться в сумке. Как назло, нужная бумажка не попадалась.
 - А вот она, - воскликнул Никита и неловко передал Юле.
 - Я перепишу, хорошо?
 - Только, мне она сегодня нужна будет.
 - Я её домой не собираюсь брать. Сейчас в коридоре перепишу. Подождёшь? - спросила Юля.
 - Подожду, - также с растерянным удивлением ответил Никита.
 Вышли в коридор. Было уже четыре часа. В школе было пусто и одиноко, от мокрых полов пахло хлоркой. Юля присела на лавочку. Никита стоял.
 Он всё что-то хотел сказать, завязать разговор, но не получалось. Холодный пот выступил на лбу противной испариной, необычное волнение сковывало, мысли суетились нервной гурьбой.
 - Ну как тебе спектакль? - прервал молчание Никита.
 - Хорошо. Путано, как-то. - Юля оторвалась от письма и глянула на Никиту через плечо.
 - Да. Мне тоже кажется. Но всем нравится. Может со стороны лучше видно. Больно уж сложно, прям, театральная постановка получается.
 - Пафоса много.
 - Может быть, - согласился Никита. - Но ведь про войну всегда так получается. Сложно сыграть с чувством, ведь никто из нас не жил в то время и не попадал в такие ситуации. Хотя очень страшно, если задуматься. Последнее письмо, представляешь?
 - Ты знаешь, может тогда и не стоит об этом говорить.
 - Нет наверно надо, - воодушевлялся Никита. Мысли выстроились в лад и текли без преград. - Надо помнить. А вдруг сейчас это случится. Хотя ты права очень много войны в школе, на уроках, в праздниках всяких. Будто больше не о чем. И ветераны из года в год приходят на классные часы, об одном и том же рассказывают.
 - Лучше бы что-нибудь из классики поставили, - Юля бросила ручку и встала с корточек.
 - Написала?
 - Да, - и Юля, собрав свою сумочку, собралась идти. - Идёшь домой?
 Никита немного опешил.
 - Ну да. Иду.
 Спустившись со второго этажа, они принялись укутываться в свои дублёнки, пальто, шарфы. Юля с трудом надела своё пальто и долго поправляла шарфик, по-прежнему почти не глядела на Никиту.
 Вышли на улицу. Было морозно, свежо, солнышко почти уже скрылось за девятиэтажкой, стоящей напротив школы, и начинало смеркаться. Наслаждаясь холодным бодрящим воздухом, Никита трезвел от школьного запаха, тяжёлого и мокрого. Белоснежный снег сладостно хрустел под ногами, освобождая от школьных тягот. На душе стало уютно и светло.
 - А что бы ты хотела поставить? - Никита улыбнулся и посмотрел на хмурое небо.
 - Очень много прекрасных произведений, - Юля была серьёзна. - Сколько пьес у Островского? Или например Фауста. А можно "На дне". Но если честно, я отношусь скептически ко всякого рода театральным действам.
 - Я тоже, - ответил Никита. - игра кажется искусственной, неоткровенной. Сколько раз был в театре ни разу не понравилось.
 - Почему есть хорошие спектакли, - возмутилась Юля. - Я имею в виду школьную самодеятельность.
 - А-а, ну да, - подтвердил Никита. - Я себя чувствую полным дураком на сцене. Все мелочи, которые заметны внизу, в обычной жизни, так ярко и все сразу проявляются: например, пыльный ботинок, короткий рукав кофты, грязные волосы, - чувствуешь, что все на тебя смотрят и становится не по себе, сразу представляешь, как выглядишь со стороны. Ещё говорить надо. Этого я совсем не переношу. Ей-богу хочется порой засмеяться, причём в самый серьёзный момент.
 - Как ни играй, всё равно не повторить как в жизни, - тихо резюмировала Юля, она говорила как-то неохотно, через силу, словно присматривалась.
 - А вот интересно, - всё больше воодушевляясь, продолжил Никита. - Почему смех разбирает на сцене. Может от стыда, что-то вроде нервного?
 - Скорее всего, ты чувствуешь фальшовсть, подделку и оттого глупость, поэтому и смеёшься, - Юля улыбнулась, глазки вдруг блеснули.
 - Точно. Словно пародию играешь, - воскликнул Никита.
 Помолчав минут пять, Юля вдруг погрустнела. Поправив шарф, часто разматывающийся у ворота, она глубоко вздохнула и заключила.
 - Не хотела я идти в вашу сценку, но заставили.
 - Ведь ты новенькая, особо не поспоришь, - посочувствовал Никита. Тоже погрустневший, но с лица. Внутри горело и цвело. Потеряв всякое стеснение, он уже говорил наобум. - А ведь мы с тобой уже знакомы. Помнишь ты к сестре приезжала?
 - Конечно. Я знаю, что мы знакомы, - удивилась Юля.
 - Знаю, с самого детства. Она совсем на тебя не похожа, очень она какая-то правильная, неразговорчивая, на всех нас свысока смотрит, - Никита смутился и продолжил, - Хотя она человек неплохой, я вижу, но не для нашей компании.
 - Какой компании?
 - Ну ты наверно помнишь, Макс, Серый, Димон такой чёрненький...
 - А ну-да помню, как они поживают?
 - Нормально, а зачем тебе? - Никита прервался, - Вообще-то у нас там сейчас ссора. Подрались недавно и Макс со всеми поссорился. Может быть он и прав. Но я с ним не ссорился. В общем тебе это неинтересно будет.
 - Почему же? - Юля оживилась. - Очень даже интересно.
 - Глупости! - Никите была неприятна эта тема, да и почему ей-то она интересна. - Скажи мне лучше про "Фауста". Что-то знакомое, - Никита в нечаянной злости посмотрел вбок на плывущие рядом небольшие ветхие домики.
 - Это поэма Гёте. По школьной программе ещё не проходили. Если хочешь я тебе принесу почитать.
 - Принеси, завтра ладно. А то ты меня заинтриговала, - Никита заметил, что Юля сбавила ход, видно пути их расходились.
 - Хорошо, завтра принесу.
 - Так тебе туда, - догадался Никита, махнул в сторону перекрещивающейся с их путём улицы и с играющей радостью вгляделся в Юлю.
 Юля чуть улыбнулась, уже с интересом, и так просто. Не как раньше.
 - Да мне туда.
 - Так мы почти соседи, - никак не хотелось расставаться и Никита топтался на месте в ожидании.
 - Пока, - не церемонясь, тихо проговорила Юля и повернула в сторону. - Завтра увидимся.
 Никита долго смотрел вслед удаляющейся такой новой и незнакомой Юли. Сквозь белоснежный живой туман, как в сказке проявлялся её худенький силует, ставший теперь не не страшным и каким-то родным. Юля казалась слишком закрытой и холодной, с внезапными вспышками любопытства и полной отрешённости. Но как порой мягок и вдумчив был её ласкающий смущением взгляд, когда Никита говорил, говорил весьма умно и нескучно, ему так казалось.
 На следующий день после очередной репетиции, вместе опять возвращались домой. Как ни выходило, но дома их были рядом и совместный путь домой был предсказуем. В сумке Никиты довольно кубырялся "Фауст", справа неслышно семенила Юля.
 - А ты вчера ни смотрела "С.М.", - Никита помнил, что Юля также как и он питала слабость к этому сериалу.
 - Смотрела.
 - Классная серия. Такая зловещая, как настоящий ужасник. Да и в ужасниках порой не так страх пробирает. Больше всего мне нравится, что всё это происходит на фоне лирической музыки. Не знаю, что это за песни, но она такой контраст создаёт, что не по себе становится.
 - Да. Но так обычно происходит, когда серия про положительного героя.
 - Не всегда. Вообще во всякой серии есть своя прелесть. Да ещё поцеловаться никак не могут.
 - Да, - протянула Юля. - Изводят зрителей до предела. Но мне кажется будет уже не интересно, если то, чего все ждут, произойдёт.
 - Наверно. Эта интрига и привлекает. Думаешь вот-вот и на тебе, - Никита всердцах махнул рукой.
 Помолчали.
 - Как-то сегодня холодно, - Никита ещё глубже засунул ладони в карманы. - Ещё и темнеет рано. Даже не верится, что ещё день.
 - А мне нравится по темноте гулять, просто так ходить по улицам или сидеть на лавочке, смотреть на прохожих.
 - Что же в них интересного?
 - Ничего, собственно. Само присутствие людей успокаивает.
 - Тебе не с кем гулять? - осторожно спросил Никита.
 - Друзей миллион, сколько хочешь. Ты не понял меня. - Юля вспыхнула. - И в кругу друзей можно умереть со скуки. Кажется, что их много, а на самом деле поговорить с ними не о чем, такие все зацикленные на чём-нибудь одном.
 - А на чём же я зациклен? - высокомерно спросил Никита.
 - Пока не на чём.
 - Приятно слышать, - вздохнул Никита. - Страшные вещи, ты говоришь, правда. Но мне ещё интересней становится. Может встретимся сегодня? - Никита вдруг обрушил своё тайное намерение, но так быстро и глухо, что Юля даже не расслышала.
 - Что ты сказал?
 - Ну, может встретимся, - лёгкий никитин румянец стал красным. - Сегодня вечером. Погуляем вместе. Ты меня просто заинтриговала своим зацикливанием, ну в смысле поговорим про это.
 - Давай, - ничуть не смутившись Юля остановилась и немного подумав, вдруг отошла в сторону и подозвала Никиту. - Вон смотри видишь подъезд, первый сугла. Там есть лавочка, ну давай там и встретимся.
 Никита с огромным усилием всматривался в близлежащий двор, открывающийся сбоку ква
драт, ему хотелось уловить каждую мелочь, каждую чёрточку, одним взглядом хотел почувствовать жизнь, атмосферу этого маленького юлиного дворика. Но зрение всё время сбивалось, отвлекалось на глупые мелочи.
 - Ага, вон тот, - Никита указал толстым дермантиновым пальцем. - А во сколько? Сейчас пол четвёртого.
 - Можно в семь, - бесцветно констатировала Юля.
 - В семь, - эхом отозвалось в ответ.
 
 Удивительно, но дома как и люди. Впрочем, почему же только дома, всякая сколько-нибудь цельная законченная вещица имеет своё неповторимый облик. Этот бесчисленный мёртвый рой необходимой и просто существующей для дотошного глаза недвижимости повседневно окружает нас, как в зеркале отражается в нашем сознании и призраком превращается иль в нежные безделушки или в символ гордости и сухой необходимости, в волнующие смешанные впечатления, они скромно дарят нам своё безмолвное существо.
 Тёмные в красно-серую клеточку дома, с редкими кухонными лампочками и прячущимисся шторами, создавали неприятное одинокое впечатление. Но внутри, с обратной стороны, они расцветали и из замка превращались в тихий миленький дворик, с многочисленным кустарником в середине и лавочками по периметру. Редкий прохожий проскочит мимо, все грелись дома, за тёплыми, высокими стенами. Юлин дворик был намного меньше, чем у Никиты, но и дома были трёхэтажные, повыше.
 Никита сидел как на иголках, в томительном ожидании назначенного свидания. "Где же она живёт, где её окна. Может напротив? А может и сзади?" - эти глупые бесцельные вопросы как тик, ещё более раздражали. Изогнутая, со спинкой стылая лавочка находилась между двух подъездов, скорее дверей в дом, так как ни на веса ни порожек, как принято подразумевать под этим понятием, не было. Никита глубоко вдохнул и выдохнул, в надежде успокоить сердце - уже было ровно семь, где же она?
 Вдруг из правого подъезда вышла Юля. Странно её было видеть без сумки, в обычной жизни, не школьной. Юля казалось совсем другой.
 - Привет, - поздоровалась она и огляделась по сторонам. - Пошли вон туда.
 В центре между голых шиповников и маленьких клёнов, спряталась ещё одна лавочка.
 - Пошли, - и Никита последовал за Юлей.
 Дойдя до лавочки, они сели. Юля украдкой стала курить.
 - Давно куришь?
 - Нет. Может полгода.
 На мгновение воцарилась тишина.
 - Ясно, - Никита усиленно искал тему для разговора. - А я «Фауста», твоего начал читать.
 - Ну и как?
 - Я только начал. Но понравилось. Сложно читается, приходится по нескольку раз одно и то же пробегать. Хоть и в стихах... Я, знаешь, вообще очень медленно читаю и в детстве меня почти заставляли, у меня мама учительница и волей-неволей приходится. Но не скажу, что я сам не люблю читать. Для меня было бы страшно это признать, признать свою лень, неохоту. - вдруг разразился тирадой Никита, говорил с чувством, задыхаясь, мысли цеплялись одна за другую, словно вечность никого не видел.
 - Для меня это странно. Я читаю не переставая, и для меня это совсем не в тягость, - подозрительно глянула Юля.
 - Так я не договорил. Постоянным насилием своей воли, через немогу, для того только, чтобы казаться умным, а может просто радовать маму, но у меня чтение вошло в привычку. И знаешь иногда, увлекаюсь, читаю залпом..., то есть запоем. Может просто мне не те книжки давали в детстве, - заключил Никита. - Но признаюсь всегда, когда начинаю читать, первое, что делаю смотрю сколько страниц.
 - Сейчас мало кто читает, - перебила Юля, выкинула бычок и теперь внимательно смотрела на своего собеседника.
 - Не знаю, вот к тебе шёл, почему-то подумалось, - Никита продолжал про своё. - А читают может быть и мало. Хотя почему же, может быть и много. Это личное дело каждого. Как-то само собой получается. Для меня это уже часть образа жизни. Кстати я наверно по большому счёту никогда и не говорил ни с кем про книги, ты первая.
 - А что ты сейчас читаешь?
 - Я сейчас больше по школьной программе. Но всё равно читаю на стороне, есть книжка. Хоть и по страничке, но всё равно не отпускаю. Нравятся мне про путешествия, про приключения, раньше нравилось. Читал детективы и собирал Майн Рида. Всего собрал, но прочёл книги три, потом надоело. Читал всякую познавательную литературу, Милослава Стинга знаешь? Много чего прочитал. Да и неинтересно про всё рассказывать, - Никита вдруг замолчал, стало тошно от своего хвастовства.
 - Странно встретить молодого человека, который много читает, - Юля чуть наклонила мохнатый от шапки лобик и чуть улыбнулась. - С кем ни заговори - заканчивается Джеком Лондоном. Почему всем мальчишкам, он так нравится.
 - Ну как, мужественные рассказы, - Никита от похвалы расцвёл, одушевился и принял тот же немного циничный тон. - Всем нравится про индейцев, пиратов. Но книги тоже разные про этих индейцев. Понимаю, там классика - Жюль Верн или Беляев. А то какие-то американские авторы. Ещё так гордятся, что прочитали. Я например, никогда никому не хвастаюсь, вот я прочёл роман. А некоторые, - вспомнился Димон, - чуть ли не за ночь прочитывают, что я неделями читаю. Я раньше удивлялся этому, клял свою лень. Но теперь вижу, что не стоит. Надо гордиться не количеством страниц, а самой книгой и то, что из неё вынес. Правильно?
 - Ты говоришь очень умные вещи. Даже и не подумала бы, что... - Юля запнулась. - В общем, ты не похож на своих друзей. Очень сильно отличаешься.
 - Правда?! А мне показалось иначе, - губы Никиты скривились в торжествующую и ехидную улыбку. - Помнишь, как поругались?
 - А мы с тобой разве ругались? - надменно спросила Юля.
 - Ну не то чтобы ругались, а так повздорили. Я тогда был зол, не знаю на что, но очень зол. Стыдно говорить как-то. Зря я наверно, не к месту... Вот так всегда, с девчонками, стоит что-нибудь сказать откровенное, так не отстанут пока всю подноготную не выпытают. Можно не говорить и упереться, тогда обидятся и про себя будут считать тебя загадкой, а если расскажешь, так будут весь вечер только об этом и думать.
 - Ну хочешь не рассказывай. Я же тебя не заставляю, - полные юлины губки возмущённо фыркнули.
 - Нет, уж придётся. Ты же рассказала, что думаешь обо мне и признаться я рад, - Никита схватился за голову, - Боже как я красиво говорю. Слушаю и удивляюсь сам себе. Такие слова, откуда?! Зря я "Войну и мир" залпом читал. Прям аристократ, блин. Ну о чём это я давеча. - Ну вот опять, блин! - Никита встал и начал ходить. - В общем знаешь с девчонками мне почему-то всегда легче разговаривать. Они так слушают тебя, чувствуешь себя как-то свободнее, легче. Но с тобой по-другому, совсем по-другому. Может быть это только предчувствие, мечта, но мне кажется, что мы будто думаем одинаково и чувствуем. И столько в нас общего... Вначале я всё присматривался к тебе, незаметно, исподтишка, и было время когда я тебя ненавидел, готов был убить. А сейчас, ты так тепло на меня смотришь, или я ошибаюсь?...
 - Нет, очень интересно. Только не спеши, ты так горячишься, что я порой не могу понять, что ты хочешь сказать.
 - Точно, точно, - Никита улыбнулся. - Как ты заметила? Я часто не могу подобрать слова, вспоминаю вспоминаю и говорю, что попало - получается гадко, некрасиво, мучаюсь хотя в голове мелькал просто образец ораторского мастерства! Вот видишь, я не спешу и как у меня получилось красиво "образец ораторского мастерства". Ещё одна привычка. Дурная навясчивая. Думать о том, что происходит в данный момент, то есть следить за собой. В общем, будто двойник твой рядом и как бы подсознанием тебя рассматривает и подсказывает - вот это ты гадко сказал, вот это пробубнил что-то, а вот это и сам не понял, что сказал. Как бы выразить.
 - Я понимаю, понимаю, - заторопилась Юля.
 - Ты никогда не пробовала ни о чём не думать? Я пробовал. Начинаешь ничего не думать и вдруг понимаешь, что ты сейчас, в этот самый момент думаешь, о том, что ничего не думаешь, а через мгновение начинаешь думать о том, что ты думаешь о том, что думаешь, что ничего не думаешь. И так до бесконечности. Верный путь к сумасшествию. Вот и сейчас я говорю, а мне двойник подсказывает "что-то ты разговорился, забил голову бедной девушке чепухой всякой. Что она может понять из твоих корявых откровений" а потом добавляет "Что с тобой? Не говори глупостей. Ты же хочешь понравится" и так стыдно, стыдно.
 - Я всё понимаю. Ты просто как-то ужасно мелочен, обращаешь внимание на всякие глупости. Увлекаешься психологией.
 - Что значит психологией? - нахмурился Никита. - Но ведь я просто говорю, может быть из-за волнения или смущения. Когда не знаешь что сказать, надо говорить то, что думаешь - это я для себя давно определил, когда мучаешься, не можешь найти темы. Ну может быть и получается так непонятно и глупо со стороны. Ты меня извини, мне уже перед самим собой чего-то стыдно. Что-то нашло.
 - Почему тебе стыдно? - улыбнулась Юля. - Вот мне кажется, что надо смотреть немного проще на окружающих и на себя. Никогда не стыдится.
 - А я так и делаю. И по-моему стыд - нормальное человеческое чувство, и у меня это постоянно.
 Юля опять закурила. Немного ссутулив плечики и забрав левую руку под живот, она с наслаждением выпускала клубы дыма и пара. Длинное ворсистое пальто небрежно свисало с правой ноги, не дотрагиваясь до сапога, почти лежало на снегу. Голова была непокрыта и русые вперемжку со снежинками, волосы уходили назад в густой вьющийся хвостик. Щечки разрумянились и придавали ей в чем-то детское выражение лица.
 - Компания у тебя любопытная, - произнесла Юля всё тем же брезгливо-равнодушным тоном, осторожно указательным пальчиком сбивая пепел. Сигарета истлела до половины, мерно виляя между коленками, её алый дымящийся огонёк то вспыхивал, то плавно гас. - Ты совершенно не лепишься к ним. Кто там... Дима, кажется, Саша.
 - Макс и Серый, - быстро закончил Никита. - Мы чуть не с пелёнок дружим. Я уже каждого знаю до мозга костей, что скажет, как поступит. Почему ты думаешь, что не леплюсь. Разве так можно. Мы просто дружим и всё, без никаких лепится и не лепится, что это платье, чтобы подбирать под цвет ботинок. Мне и мать порой говорит: "Сегодня из окна посмотрела, вижу ты с ребятами идёшь, сзади всех, не торопишься. И тетя Маня сказала, что вот ваш-то паренёк ну никак не подходит к этому хулиганью". Но откуда же она знает - может я хулиган похлеще их всех вместе взятых. Не знают, а говорят. Что только мы не творили! Если бы все эти бабушки знали, что в большинстве случаев я был зачинщиком?
 - Я твоих друзей мало знаю, но из моего короткого знакомства с ними, я поняла, что они весьма ограниченные.
 - Ну если они плохо учатся, это ещё не значит, что они тупые. Я например ни за что бы не подумал, что они плохо учатся. Всегда удивлялся как Серый умеет играть в карты, просчитывать все комбинации до мелочей, на лету. Макс очень сообразительный - такой смекалки я при всём желании от себя не дождусь. Да и противно об этом рассуждать, они мои друзья. Никогда я ни думал об этом кто глупее, кто умнее. Наоборот, почему-то себя глупее остальных считал, - немножко скоробило Никиту от такой несправедливости. - А почему тебе так показалось?
 - Это с первого взгляда видно. Дима так усиленно пытался за мной приударить.
 - Как это? - Никиту бросило в пот.
 - Это было в тот вечер, когда ты колени падал. Ты по-моему ушёл тогда. Дима меня любезно пригласил поговорить.
 - Зачем? - спросил Никита по инерции. Тень отвращения мелькнула в его лице.
 - Интересно, что за человек.
 - И что ты узнала о нём?
 - Да так. Забавно очень было. Пытался со мной завязать отношения. Рассказывал про случаи из жизни.
 - Ну и что?
 - Ничего. Я про себя посмеялась и пошла. Что за допрос?
 - Просто интересно, - смутился Никита. - Он тебе понравился?
 - Ничего хорошего. Наглый такой, развязанный, - Юля встала и одёрнула пальто. - А сколько времени?
 Покопавшись под рукавом, Никита лениво взглянул на циферблат.
 - Девять часов, пятнадцать минут.
 - Надо ещё уроки сделать, - обращаясь больше к себе, сказала Юля. - Давай прощаться.
 - Давай, - вздохнул Никита и тоже встал. - Не хочется расставаться. Только беседа завязалась. - Он подошёл поближе к Юли и стал в нерешительности.
 Странно, но не хотелось её ни обнять, ни поцеловать. Никита лишь с любопытством вглядывался в черты её округлого тонкого личика, освещённые новым, таким незнакомым светом.
 Словно никогда и не видел Юлю, наделяя её миф характером и настроением, толкуя каждый взгляд и благоговея от осознания близости и понимания, Никита вдруг почувствовал настоящую Юлю вдумчивую, с убеждением. Она для себя всё решила и смотрела на вещи твёрдо, без предрассудков, не сомневаясь определяла для себя окружающих, выставляла их низко, не стесняясь в выражениях. Никиту подобная недоверчивость пугала. Он пытался также взглянуть на мир, будто все холодны, глупы и ограниченны, но сердце упорно не хотело в это верить, оно рвалось обратно к друзьям, домой. Но вдруг что-то задевало, останавливало, до конца не сходилось в паутине юлиных глазок, спотыкалось о её слова и уже хотелось верить и думать также. И конечно, он уже верил.
 - Завтра встретимся? - спросил Никита и замер, пиля взглядом верхнюю синюю пуговичку на юлином пальто.
 - Встретимся.
 Наскоро поправив выпавшую из курчявого хвостика, волнистую прядь, Юля коротко, словно по тонкому канатику шагая, направилась к подъезду. Никита проводил, на последок улыбнулся и чуть не понёсся во двор - так хотелось кого-нибудь застать.

 Во дворе были лишь Димон и Серый, одиноко стояли под фонарём и курили. Чёрная кожаная куртка Димона, потрёпанная, с многочисленными трещинками и заштопанными царапинами, расстёгнутая, болталась на поясе. Спортивные полные штаны были запрвлены в ботинки. Выглядел он на редкость расхлябанно, но с форсом, по-выгодному, чтобы не замёрзнуть. Серый, засунув руки в свой пузатый ватник, бесцельно валял льдинки по асфальту. Он был как обычно равнодушно-задумчив и беззаботен.
 - Ты откуда? - спросил Димон. Залихватски затягиваясь, отворачиваясь от дыма, он щурился на Никиту.
 - Гулял, - Никита чуть улыбнулся. - На свидании был.
 - С кем это?
 - С Юлей.
 - Это либо с сестрой Коростелёвой? - Серый вдруг отвлёкся от битья льдинок и хмурясь на щуристое лицо Димона, задумался.
 - Ну да. Она же теперь в моей школе учится. Ну мы и познакомились. Сегодня у неё возле дома сидели, болтали.
 - Ну и как? - игриво спросил Димон. - Она какая-то замороченная, по-моему.
 - Есть немного.
 - Замутился?
 - Ну, что-то вроде этого... Почти...
 - Привёл бы её сюда, - посоветовал Димон. - А то вон Санёк тоже прячет, не показывает. Вечерами пропадает.
 - Приведу, приведу...
 - Прикинь, Брюнет (так прозывали Димона), осталось тебе найти даму сердца и всё - буду я один гулять, - ухмыльнулся Серый.
 - У меня и так есть, одна клюшка... Впадлу к ней ездить. Живёт у чёрта на куличках, - ответил Димон.
 - Давай я буду ездить, мне не в падлу, - съязвил Серый и швырнул ботинком льдинку в Димона. Тот не заметил.
 - Ну съезди. Если жив останешься.
 Никита был рад, что от него отстали и безмолвно наблюдал за ребятами. Впервые он не тяготился молчанием, ребята казались немножко чужими и далёкими. Представлялось, как он с Юлей появится здесь, под ручку, серьёзные будут сидеть на холодных брёвнах и ютиться друг к другу, как Димон будет обязательно лезть со своими провокационными вопросами, как все вдруг примут почтительный, тактичный вид. Стало нехорошо на душе. Но Никита никак не мог отвязаться от этой угрюмой затеи. Нельзя было поступить иначе.
 - О, Макс идёт, - сказал Никита.
 Длинная торопливая фигура вынырнула из-за угла. Заметив кучку ребят, Макс на мгновение сморщился, глянул под ноги и чуть не спотыкнулся. Поднял взгляд и с высокомерным близоруким прищуром теперь осматривал приближающихся друзей, ставших для него чужими за какую-нибудь неделю. Несмотря на свою напускное равнодушие, его матовое пурпурное от мороза лицо было как всегда высоким, задиристым и светлым, казавшимся ещё комичнее от серьёзно скрещивающихся белёсых бровей. Ему ужасно хотелось узнать, что говорят ребята. Это ещё больше раздражало и кривило его пухлые губы.
 После ссоры Макс буквально через несколько дней нашёл новую компанию, и каждый день ходил в близлежащие девятиэтажки, где жили его одноклассники. Там было много незнакомых. Но Макс быстро освоился среди огромных с осыпавшейся извёсткой подъездов и похожих на детский сад спортивных площадок. Вечера проводил там и ничуть не гнушался прежних своих товарищей, не жалел о своём дворе. Лишь изредка скользнёт тоскливая мысль, когда долетит с брёвен чей-то крикливый голос, да и расстворится. Только видеть их было неприятно, вспоминалась обида и гордость. Но с каждым разом всё мягче и снисходительней Макс проносился мимо, стал заглядывать в глаза и потирать нос. Так и сейчас он скрипел по леденистому асфальту по направлению к Никите. С ним было необходимо поздороваться.
 Ребята молчали. Серый катал свои льдинки, не забывая иногда отвлекаться и следить за происходящим, Димон же стал закуривать. Отнимая от рукопожатия тёплую ладонь, Макс вдруг увидел, как Димон тоже протянул ему руку. Секунду о не двигался. Потом поздоровался.
 - Какие дела?
 - Да нормальные, - ответил Макс ещё угрюмо и неохотно, но всё было ясно - он простил или уже забыл за что должен был прощать.
 Повисла пауза.
 - Чего ты не выходишь? - спросил Серый.
 - Что мне с вами делать, - вдруг огрызнулся Макс, - Друзья, блин липовые
 - Макс, я понимаю, что я виноват, - начал вдруг извиняться Димон, словно заранее готовил речь, убеждающим мёртвым тоном, пытаясь не уступить. - Понимаешь, я сам тогда в историю попал. Они как ко мне прицепились. Я не мог отвязаться.
 - Кто прицепился?, - не понял Макс.
 - Ну я про ту разборку у гаражей.
 - Понятно... соврал бы что-нибудь.
 - Они мне говорили, что хотят поговорить и больше ничего. Денис, ты же его видел, передо мной клялся, что не тронут тебя. Откуда же я знал.
 Никита молча наблюдал, он редко видел Димона оправдывающимся. Мелкая приятная стыдливая дрожь пробегала по плечам, стало его жалко, хотелось помочь.
 - Ладно, ладно, это я понимаю, - перебил Макс. - Но когда твои близкие друзья, с которыми с детства гуляешь, стоят и смотрят как избивают их друга. Представь, Димон. Что же вы за друзья такие?! Никогда я не думал, даже не подозревал, что вы так поступите. Один Никита не выдержал и бросился.
 - Понимаешь, в этой ситуации...
 - Да всё я понимаю, - Макс махнул рукой.
 - Ты не перебивай. Дай я объясню тебе. Ты же не знаешь всех этих правил, - повысил голос Димон, - Вы бились один на один, правильно я говорю? И никто не имел права заступаться. Ни я, ни Макс, ни Санёк. Даже если ты проигрываешь.
 - А если бы меня убивали? Тоже бы не заступились.
 - Ты не о том! Для этого перед дракой оговаривают, до какого момента бьются. Нельзя так с бухты барахты метелиться. Я подходил к тем пацанам, разговаривал, спрашивал не пора ли разнимать, - они сказали, что пацан не прав и заслуживает... Но я признаю свой косяк.
 Макс улыбнулся, но уже полегче, не с таким отвращением.
 Тут раздался хруст и справа от Макса оказалась большая чёрная барахтающаяся груда. Это был Серый. Он так увлечённо крутился, наступив ботинком на маленькую скользкую льдинку, то ли от нервов, то ли от любопытства, но не удержавшись, по инерции сильно крутанулся в сторону и завалился. Все смеялись.
 Никите тоже не удержался от весельеизлияния и прыснул.
 Так и помирились. Макс говорил ещё много пафосных слов и требовал в ответ откровений, даже лез обниматься. И скоробившиеся от такой противной нежности, все обнялись, быстро, словно затаив дыхание. Но было в этом действии трогательная объединяющая сила, казалось ближе людей нет на свете. Даже Димон глядел добро, значительно, и оттого смешно и близко.
 День получился такой насыщеный необычный, что у Никиты кружилась голова. Столько всего произошло хорошего, долгожданного, почти всё разрешилось, но что-то всё равно путало, пугало. Порой ребята казались иными, словно статистами, эпизодами, мелькающими на дальнем плане в кино. Словно непрерывный шум в ушах, словно по другому светил этот жёлтый, похожий на глазунью фонарь. Лишь изредка окружающая болтовня, трое рядом, доходили гулким далёким эхом в сознанье Никиты, но уже с новым оттенком в голосе, движенье и улыбки.
 Загадочный строгий и заманчивый образ Юли наполнил мысли будоражищим, незнакомым взглядом.

 На следующий день ровно в семь, они опять сидели на той же лавочке. Юля курила.
 - "Фауста" я прочитал, - Никита бережно достал книжку из-за пазухи и тут же подумал, что все его беседы каким-то безысходным образом начинаются с этой книжки. - Классная поэма.
 - Мне не очень понравилась, - ответила Юля.
 - Нет, есть в ней своеобразная идея. Показывает, к чему может излишнее знание привести.
 Юля отвлеклась от курения и взглянула. Никита продолжил.
 - Вот ты читаешь книги, пытаешься познать мир десятками, сотнями лет. И в конце тупик. Фауст понимает, что всё напрасно, что самое главное упустил, прошёл мимо и не заметил. Страшно, так представить в конце своей жизни, что прожил зря. Что, то к чему стремился, никогда не достичь...
 - А по-моему он слишком был собой озабочен. Как бы не видел жизни, всей её прелести. Углубился в себя и считал, что он бог.
 - Кто его знает, для чего мы живём, - грустно произнёс Никита. - Иногда сидишь летом на какой-нибудь лавочке во дворе, тихо, на небе звёзды, вокруг люди. И такая скука, такая невыразимая глухота вдруг посещает, что хочется умереть. Так всё подробно явственно ощущаешь, каждую мелочь, каждый кусочек забора, дома, травинку. Потом идёшь домой, промолчав весь вечер и думаешь, что хуже и нуднее не было дня. Но как ни странно, этот день-то потом и вспоминаешь спустя год или два, с таким невероятным трепетом и нежностью. Душа разрывается, боишься вспоминать. Как бесценное сокровище хранишь тот вечер в своей памяти. Может быть тогда смысл и проходил рядом, коснуля моей души, а я и не заметил. В общем, немножко не по себе от Фауста. На секунду мне даже расхотелось поступать в институт.
 - Ты слишком близко к сердцу воспринимаешь этого жалкого учёного. Вот чёрт там просто бесподобен, хотя и слишком приукрашен.
 - Может быть, - протянул Никита и задумался. - Представляешь, ко мне сейчас один мужик интересный подходил, - он встрепенулся и чуть наклонился к Юле. - Сижу я на лавочке. Вижу - ко мне направляется незнакомец. Заросший, грязный, с длинными волосами из под шапки, пьяный, лицо опухшее – прям, панк. Ещё главное нестарый. Попросил разрешения, чтобы присесть. Ну всё я думаю - сейчас будет просить денег.
 - Так это Лёня, - сказала Юля. - Местная достопримечательность. Зря испугался, он безобидный.
 - А я как раз держал в руках Гёте. Просто вертел в руках, хотел спрятать, но не успел. Он молчал, молчал, и тут вдруг стихи начал читать, серьёзно, без запенки, ужасно растягивая слог. Ну ,я так понял, что из «Фауста». Ничего себе я думаю.
 - Да, он у нас интеллектуал.
 - Потом мы с ним разговорились. Он, оказывается, тебя знает. Выпить даже предлагал.
 - И что он про меня рассказывал? - вяло спросила Юля.
 - Ничего плохого. Сказал, что очень умная девочка. Потом что-то спел и ушёл, - неохотно ответил Никита. - Нет, но Лёня этот видимо интересный человек. Он, что раньше панком был?
 - У него очень тёмная история. Он всегда уклоняется от этой темы. Впрочем, он, кажется, живёт с мамой, закончил какой-то институт, подробности я не знаю.
 - А ты с ним знакома?
 - Конечно. Он часто подходит. Наверно поговорить не с кем.
 - Жалко, - полушёпотом сказал Никита, вспомнив водянистые, блестящие пьяным загаром, глаза этого Лёни. В его сгорбившейся, но гибко переливающейся при ходьбе спине, в твёрдой неторопливой речи, в его щетинистом, но с женскими чертами лице, было нечто мученическое, невыраженное. За угасающим и мутным его взглядом чувствовалась безысходность. Но Лёня оправлялся от сонливости и говорил излишне мудрым, ностальгическим голосом. А сам крепко сжимал в правой руке небольшую склянку, с самогоном, которую дали ему наверняка в долг, под честное слово, воображал, что в ней точно его смерть, вот в этом глотке, на границе этикетки и пальца.
 Молчание затянулось и Никиту стало потихоньку покалывать от неудобной тишины. Поёрзав, кашлянув, он вдруг раскрыл рот, язык уж коснулся нёба в намерении произнести универсальное приставшее междометье (А знаешь?) и остановился. Тупая меланхолическая бессмыслица парализовала речь, в голове витали лишь дома, лёни, тёплая, вся в глубоких трещинках ручка Юли, лежащая как на музейном полотне, обняв кусочек пальто. И ничего не шло на ум. Никита вздохнул и произнёс:
 - Если хочешь, пошли ко мне во двор, погуляем, - Никите не хотелось идти туда, но боязнь молчания и юлиной скуки предложили за него.
 - Пошли, - ничуть не удивившись, будто ждала приглашения, оправилась Юля.
 До двора Никиты было минут десять.
 Тёмные, дурные мысли мошкарой роились в голове. Пытаясь себя хоть как-то отвлечь и взбодрить, Никита рассказал Юле вчерашнюю историю примирения. Странно, но Никите казалось, что Юле будет не интересно слушать, говорил быстро, почти бормоча. По крайней мере, ему самому было всегда противно слушать излияния про чужие похождения и интриги, было в этом что-то завистливое, отвратительное. Но Юля, однако, увлеклась рассказом и деловито спрашивала подробности. В конце она засмеялась и спросила: "У тебя действительно такие друзья или ты преувеличиваешь? Посмотреть бы на них". Никита нахмурился, но тут же улыбнулся. Она так тепло и ясно посмотрела, так невинно расцвели трещинки в уголках глаз, что Никита тоже засмеялся.
 - У нас там все кадры, - проговорил он. - Вот увидищь.

 В тот вечер были все, даже Олька и Светка, как две сороки среди чёрных грачей-ребят ютились рядом, выдаваясь женскими белыми шапочками и шарфиками. Было шумно. Появление Никиты на секунду приглушило беспорядочный гул.
 - Привет, всем! - объявил Никита и полез здороваться, чувствуя как за его спиной скрещиваются любопытные взгляды по направлению к Юле.
 Пробегая мимо девчонок, он заметил как одна из них что-то шепнула соседке и хихикнула. Никита не стал поворачиваться, но знал, что это Олька. Обойдя всех, невольно чувствуя сзади брошенный взгляд, Никита стал рядом с Юлей. Ничуть не смутившись, она стальным, но чрезвычайно голубым и блестящим взглядом окатывала уже знакомых ей ребят. Неприятная была минута. Словно осенняя лужица, взволнованная случайной капелькой.
 Димон навязчивым тоном начал расспрашивать Юлю о делах, о школе, о том, чё делала. Наконец, отделавшись сухими ответами, он успокоился и замолчал. Ощущая некоторое неудобство за своё новое положение, как бы с невестой, Никита пытался заговорить и что-то добавить, но всё уходило в пустоту, получалось слишком неискренне и несмешно. Так они простояли несколько минут. Потом ребята зашевелились, разбежались, начали шептаться. Димон отозвал Никиту и тот, догадавшись в чём дело, вынул из кармана две зелёненькие бумажки. Украдкой вложив деньги в димонову широкую ладонь, он оглянулся назад. Юля что-то говорила Светке и не глядела. Расположившись рядом с девчонками, она быстро нашла с ними общий язык и своим усталым шёпотом что-то им говорила, иногда поворачивая взгляд вправо так, что была видна макушка. Никита был рад этому обстоятельству и чувствовал себя свободно, выслушивая предложение Димона выпить.
 Вскоре в углу забора появились бутылки, запотевшие, окружённые счастливой суетой мальчишек и хрустом смятых упаковок
 - Ты не будешь? - наивно спросил Никита, осторожно взглянув на свою спутницу. Юля взглянула хмуро, отвлечённо. Она казалась в этот момент такой чужой и равнодушной.
 - Нет не буду.
 - Как хочешь, - пробарабанив ладошками по коленкам, Никита направился к углу лавки, где уже молча ухал Макс. Не спеша, ещё до конца не решившись, Никита взглянул на беленькие пластиковые стаканчики, спутанные у ног. Он почувствовал юлин укор и несогласие, но слишком был велик соблазн, предчувствие тепла и лёгкости неумолимо перевешивали.
 Уже выпив, Никита вдруг страшно испугался. Присев к Юле, он глубоко вздохнул.
 - От тебя воняет, - Юля сморщилась и отодвинулась. - Что вы пьёте?
 - Ничего мы не пьём, - с обидой в голосе огрызнулся Никита - Сегодня праздник, между прочем.
- И какой же?
- День рождения Егора Летова.
- Глупо, - вздохнула Юля и отвернулась.
- Ты не обижай нам Ника, - влез Димон. Он слышал весь разговор и теперь из-за спины Никиты нагло взглянул. - Он хороший покемон.
 - Я его не обижаю. И знаю, что он умней всех вас вместе взятых.
 Многозначительно хмыкнув, Димон замолчал.
 Выпив ещё и ещё, разговор и забавы стали разнообразней. Всё стало сумбурно двигаться, говорить. Никита не говоря ни слова Юле вертелся в общем вихре. И даже развеселился, на мгновение забыв происшедший конфликт. Они играли в давно забытую игры - слоника и с криками валились на снег, цепляясь и давя под собой чужие спины. "Это только по пьяни" - резюмировал Макс. Юля подошла посмотреть вместе с Олькой и Светкой. Несмотря на кажущуюся близость к новым подругам, она была весьма независима и стала от них в стороне. Вдруг Санёк полетел со спины слоника и угодил к юлиным ногам, больно ушибив ей колено. Юля разозлилась и обругала.
 Ещё полчаса Никита носился возле Юли, постоянно повторяя одну и ту же фразу "Тебе больно?" и жалостливо смотрел на её коленку. Вскоре Юля оправилась, чуть повеселела.
 - Ну что жива? - подошёл Санёк и осклабил свою тугую улыбку.
 - Всё нормально, - Юля перестала потирать ногу. - Я бы тоже сыграла. Да думаю сломалась бы под вами.
 - Конечно, сломалась бы, - Санёк двусмысленно засмеялся.
 Никита разозлился, он слишком понял причину этого смеха. Он встал.
 - Пошли я тебя провожу, Юль, - тихо произнёс Никита.
 - Чего уже ходите? - спросил подошедший Димон.
 - Я ещё приду. Провожу.
 И Никита пошёл провожать Юлю. Она не возражала.
 - Чего ты такая сердитая? - уже стоя у подъезда спросил Никита. - По-моему неплохо посидели. Из-за ноги?
 - Нет. Нога прошла.
 - Ну, слава богу. А то я уже думал придётся тебя нести на руках.
 - Не понёс бы?
 - Наоборот. В какой-то момент у меня вообще мелькнула ужасная надежда, что это произойдёт. Я уже представлял, как буду героически вокруг тебя носится, вызывать скорую. Потом сидеть ночью в палате и объясняться с твоими родителями.
 - У тебя богатое воображение, - усмехнулась Юля.
 - Да. Бывает. На чужом горе иногда придумываю такие поэмы, с собой в главной роли, что прям сюжет для книги, - Никита взял за руки Юлю и потряс ими. - Давай посидим ещё. Не хочется прощаться.
 Они ещё долго разговаривали. После выпитого Никита стал ужасно словоохотлив. Просидев бок о бок с Юлей во дворе, толком и не перемолвившись, скованный чужим вниманием, Никита теперь будто заново вздохнул. И обрадованный своим и юлиным одиночеством, размышлял по поводу зимы. Юля была заразительным собеседником, она редко соглашалась, но мягко, не навящево, будто добавляла. Никита не спорил, не переходил в контрвыпады, а мудро пытался сплести всё в оодин в узелок, вывести гармонию. Но обычно тщетно и заканчивалось волшебным и всё соединяющим "Может быть, может быть. Чё то я мысль опять потерял". Зато сколько счастья и блеска влетало в пьяную тяжёлую голову, когда находили общее: болтали без умолку, разбирая по косточкам, вспоминая каждую мелочь, с глубоким чувством наслаждаясь единением и сходством, может быть любовью. Нечаянно обронив рассказ про одну из своих маний (считать каждый раз перед сном количество абажуров на люстре и обязательно так, чтобы делилось на три), Никита даже смутился и сказал, что глупости все эти фобии, мании, неотвязные и пустые. Но Юля оживилась и рассказала про себя с полдюжины таких же странностей: смотреть под кровать перед сном, поправлять стул и т.д. Она считала, что в этом есть нечто от шизофрении или на крайний случай от глубокой депрессии и педантичности, что следует ценить в себе подобные качества, так как они подобно всему на свете для чего-то созданы. Почувствовав себя особенным, Никита приобрёл больше значимости в своей пылкости и убеждённости. Разговор их казался таким туманным и высоким. Никита ощущал себя чрезвычайно интеллектуально в этот момент и готов был смеяться по поводу и без повода. "Может быть я боюсь признаться себе, что как-то они далеки от меня"... "Опять смягчил, зачем я подбираю безобидные эпитеты, для кого" - невольно думал Никита о ребятах, отгоняя от себя стыдливые мысли.
 Всё-таки трогательно было держать юлину руку, тёплую тоненькую, она почти не двигалась и нежно грелась змейкой как на раскалённом камне, в никитиной красной ладошке. Минута молчания и прощание. Положив руки Юле на круглые бочка, он коротко поцеловал её в губы, чуть шевельнувшиеся и неподвижные.
 Было почти двенадцать. И счастливый Никита устало переставлял ватные ступни по направлению к своим жёлтым домашним лабиринтам хрущёвок. Он действительно очень устал, от избыточно уталённой душевной жажды сердце перестало воспринимать эти милые путейные подробности, голова вдруг стала пуста и начинала болеть.

 Пришла весна, ранняя мартовская пора. Февральское заскорузлое небо, со сплошной серой наволокой, вдруг посветлело, нежным облачным хаосом заполнился горизонт. Всё смелей и смелей выглядывало потеплевшее солнышко и долго не отпускало день. Ломкая свежесть снежных дорог, как-то размякла, бодрый всеобщий хруст под прохожими сменился глухим сдавливающим кряхтением, щурясь от ослепительно сливочной небесной яркости, они в истоме расстёгивали уже бесполезные куртки и пятились вокруг светленьких луж. Погода стояла невероятно тёплая для марта. Вечера были тихие, холодные. Стылая сырая свежесть осторожно разливаясь в груди, сдавливала учащённое сердце и кружила как никогда лёгкие бессмысленные мысли, увлекая вихрем бодрящего колкого ветерка; туда, где пирует беспечность и жизнь.
 Дома сидеть не хотелось. Считая каждую минуту, Никита с нетерпеньем ждал назначенного часа, когда наконец можно будет вырваться из душной комнаты, уйти прочь от бледного телевизорного экрана и увидеть её.
 Теперь они встречались чаще, стали ближе и серьёзней. Стало привычкой беспорядочно ходить по близлежащим улицам, рассматривать дома и людей, сидеть у юлиного подъезда и беседовать. Юле нравилось так бесцельно слоняться по району, тем более был удобный повод - курение. Она могла долго идти молча, потупив взгляд, словно о чём-то крепко соображала. Потом вдруг улыбалась и говорила о какой-нибудь чепухе. Никиту всегда смущала эта перемена. Он из стремления хоть как-то заполнить тишину, начинал рассматривать прохожих, дома. "Посмотри какая собачка смешная!" или "Глянь, вон на тот балкон, ветка яблони прям возле окна - наверное яблоки удобно собирать", - Юля всматривалась на указанные наблюдения и равнодушно замечала, что "в этом доме живёт её одноклассница". Просто были моменты когда ей не хотелось говорить, она становилась раздражительна, вспыльчива, зло критикуя все Никитины находки. Зато как мило и увлекающе было беседовать о книгах, фильмах, музыке. Юля теперь меньше спорила, была не так высока и насмешлива как в первые дни знакомства. Понимала Никиту с полуслова и перебивая его рваную горячую речь, часто договаривала за него, так метко подсказывала слова, что Никита порой не утруждался и многозначительно заканчивал на полуслове "Ну ты поняла. Что-то в этом роде". Юля соглашалась и так убедительно кивала головой, что сомнений не возникало - "Разумеется она поняла".
 Насколько мог заметить Никита у неё практически не было подруг. Была лишь одна светловолосая маленькая одноклассница с мышиным, но милым лицом, которая жила на этаж выше. В вечера когда Никиты не было, Юля по обыкновению заходила за ней и они подолгу шлялись по кварталу, забредая в неизвестно какие дали или сидели на лавочке точно также как и с Никитой. Юля очень холодно отзывалась о ней, сравнивала её с искусственным сахаром, фальшиво разбавляющим вечернюю скуку. И это косвенно льстило Никите, только с ним Юля была до конца откровенна и только ему доверяла все свои мысли. Словно были единое целое. Не надо было каждый раз судорожно напрягаться в поисках темы для разговора, не надо было выдумывать и лицемерить, перестало мучать молчание - всё получалось само собой, в один миг могло взорваться и закончиться. Это было очень важно для Никиты, потому что постоянно страдал от немоты своих собеседниц, силясь поддержать беседу, они говорили совсем не то и только злили, наводя тоску и сонливость. Иногда Юле надоедало, она говорила, что не плохо было бы куда-нибудь сходить, погулять, придумывала места и назначала день. Никита соглашался и клял себя, что не додумался об этом раньше. "А я вожу по аллеям, по лавочкам! Дурак! А ей оказывается давно опостылел весь этот округлый пейзаж". Но не тени тоски и порыва он не видел в её глазах, для неё во всём был тайный смысл и занятия, которые плавно переходили друг в друга, не жались, не обгоняли, не мучались. Юля никогда не говорила, что ей скучно, что ей нечего делать и не жаловалась на уроки. Любили говорить об общих знакомых и высмеивать общих учителей, красочно сочиняя им прошлое, представляли какими убогими и очкастыми они были школьниками (выдумка Никиты) - получалось очень весело.
 В особенно морозные дни посиживали у Юли в комнате. Комната была просторная, со светлыми обоями и свежей мебелью. Её письменный стол был всегда полон книг, ручек, тетрадок, иногда попадались длинные белые листы с примятыми краями и синими рукописными бороздачками, которые Юля усиленно прятала от Никиты. Никита подозревал, что это дневник и всегда тактично обходил их, заинтересовавшись вдруг книжками на полке, висящей в другом конце комнаты. Сидя на тёплом мохнатом диване они подолгу пили чай и болтали о всякой всячине. Разомлевший от тепла, Никита весь вечер предвкушал прощание, когда ему выдастя приятная обязанность поцеловать вожделенное личико. Поцелуи постепенно становились более продолжительными и открытыми. Наконец, потеряли всякий обязательный повод и Никита часто приближался к Юле в поиске ласк, всегда немного смущаемый той развязанностью и страстью, с которой его встречали бледные сухие губки и тоненькие запястья.
 Постоянно поражало одно своеобразное качество юлиного характера. С каждым новым знакомым или уже старым другом она была так заискивающе приветлива, что казалось Никита сам порой не одаривается таким взглядом и интересом. Было обидно и ревниво. Именно поэтому Никита всегда избегал своего двора и друзей, гуляя вместе с Юлей. В каждом слове ему чувствовался намёк, в каждом движении - оскорбление. Трудно было отделаться от подобной навящевости. Часто наедине Никита рассказывал про новые дворовые происшествия, про Димона, Макса и остальных. Юля смеялась и словно жалея со вздохом замечала "Ума нет - считай калека". Но тут же встречая тех же Макса и Димона, она улыбалась и так внимательно их слушала, отвечала. Юля объясняла, что изучает людей, что ей интересно разгадать каждого, что забавно слушать их грубые заискивания и вообще это не повод для ревности "Я же с тобой. Невозможно тебя сравнивать с ними." Никита чувствовал её постоянную тягу к новым знакомствам, переменам. Но было немного обидно "Неужели со мной ей не интересно?!" - часто он задавался вопросом. "Почему тебе так необходимы эти компании. Ведь для тебя они ниже по уровню развития. Конечно, конечно - изучать". Никита ничего не мог с собой поделать. Особенно его раздражал один юлин одноклассник, тот самый который лез с советами на репетициях. "Нет, может быть он хамоват, но не глуп", - говорила Юля. - "Валентином Пикулем увлекается".
 - Не думал, что он тебе понравится. Выскочка, маменькин сынок. Терпеть его не могу. И Пикуль - исторический бред.
 - Но ты же с ним не общался.
 - Может быть, - бормотал Никита и злился.
 Однажды, он решил отомстить и рассказал одну свою необычайную встречу, которая на самом деле очень его тронула и запомнилась. Речь шла о дне рождения Санька, когда ходили в кафе, в город и кутили там строго мужским контингентом. Никита тогда отделался перед Юлей общим впечатлением, мол "Хорошо погуляли" и не стал теребить обиду подробным рассказом (она обиду не показывала, но это было видно по её рассеянному взгляду). Но теперь хотелось уколоть.
 - Представляешь. Забавный случай. Я тебе не рассказывал. Когда мы гуляли на днюхе.
 - Я помню, помню, - отмахнулась Юля.
 - Такая просто встреча странная... Когда в кафе сидели, с одной девушкой познакомился, хотя скорее с женщиной. Ничего такого, просто потанцевали вместе. Пацаны нажрались и полезли на танц-площадку, девчонок там каких-то увидели. А площадка большая, народу как на дискотеке. Ну сама понимешь - магнитофон и Круг в караоке, вот такая в общем дискотека. Отплесали пару танцев быстрых и медляк поставили. я уже собирался уходить. Чего мне там делать. Я ухожу и вдруг сталкиваюсь с какой-то девушкой. Неудобно. Она пригласила меня. Я танцую. И знаешь какие-то у неё глаза удивительные, странные, блестящие, прям светятся. Она вроде не такая уж и взрослая, но чувствуется уверенность, какая-то особенная стать. Я ей говорю: "Какая-то вы странная, не похожи на других". Она удивилась моему замечанию и долго не могла поверить, что я ещё школьник. В общем так разговорились. Просто, по-дружески. И тени не было флирта. Когда танец кончился, она вдруг говорит: "Я хочу познакомить тебя со своим сыном". Я обалдел. Смотрю бежит ей навстречу маленький, розовый такой карапуз. Подбежал, спрятался за маму. И тогда я понял в чём её была загадка, в чём была странность и свет. Она ещё меня хотела со своим мужем познакомить и уже повела меня к дальнему столику, представляешь, но я отказался, сказал, что не стоит. Меня так поразила эта ещё юнная девушка, какой-то доброй дружеской симпатией были проникнуты все её слова и движения. Неужели так меняет девушку рождение ребёнка?! Невыразимый тонкий огонёк! Но ты не переживай. Чище и безобидней я ещё никогда так с девушкой не разговаривал.
 - Я не переживаю, - ничуть не смутившись, сказала Юля. - Мне кажется наоборот. Как только женщина сталкивается с семьёй, то сразу же брюзгнет, толстеет, зацикливается на семье и уже нет ни карьеры ни времени на себя. Так что - это ужасно.
 Никита задумался. Он всё пытался понять обиделась Юля или нет.
 - Но ты не ревную меня. Я же говорю. Я не хотел её приглашать, как-то само собой получилось, - сказал он.
 - Глупости!
 - Нет, я вижу как ты перестала смотреть на меня. И стала немного надменней. Значит, обиделась?
 - Это я надменная?!, - фыркнула Юля.
 - А думаешь мне приятно, когда ты отходишь в сторону с Димоном и говорите целых пятнадцать минут. Что нельзя при мне поговорить?!
 - Что ты привязался к этому случаю. Будто я с ним вообще ушла! Он меня позвал в сторону и спрашивал меня про стихи, чтобы я ему их принесла. Он хотел песни на них написать.
 - А при мне нельзя было попросить? Ах ну да, стихи у нас тайна. Даже я не знаю. Впрочем, не обольщайся я давно их у тебя на столе заметил.
 - Какой ты ревнивый, правда, - довольно улыбнулась Юля. - Глупо. Это просто глупо. Ты очень смешной. Как ты не понимаешь, тебя не сравнить с ним.
 Тогда крепко поссорились. Но Юля умела успокоить и отвлечь. "Может быть и правда - глупости?!". Никита любил, поглощённый тихим разумным чувством.
 Иногда его сердце так переполнялось, так прекрасно глядел мир, что хотелось кричать, хотелось смеяться и плакать, что-то невидимое разрушить и бежать. Молча стоять возле изогнутой придорожной липы, где живёт Юля и смотреть в её голубые блестящие глаза, весь вечер любоваться её покойным и манящим взглядом. Никита словно куда-то спешил, перебивал и вдруг заливался беспричинным смехом, подкидывал снежки вверх и ловил их на макушку, уговаривал попить пива и танцевал потом возле форточек, из которых слышалась сулчайная песня - Юля злилась и молча уходила вперёд. "Хватит придуриваться. Что с тобой?". "Ничего, - обижался Никита, - Просто хорошо! Давай в снежки поиграем!" - "Не хочу" - отвечала Юля и отворачивалась. Никита падал на снег и раскинув руки смотрел вверх, жмурился и прикусывал губу. - "Я умираю. Помоги мне" - фальшивым тоном подзывал он. "Встань, простудишься". -"К чёрту. Глянь, какое небо!".
 
 Во дворе Никита редко проводил вечера. Он стал очень задумчив и молчалив с друзьями. Бывало не скажет ни слова, а лишь смотрит вокруг и тупит взгляд под ноги, всё туда, на белую снежную скучную кашицу. Ребята заметили, не могли не заметить. Неизвестно, как они это объясняли, но относились с подозрением и неприятием.
 - Давай дунем, Никит, - третий раз повторял Димон.
 - Нехочу, правда.
 - Какой-то ты загруженный стал в последнее время. Тебе не интересно с нами?
 - Интересно. Просто настроения нет.
 - Ты как будто загордился. Редко гулять выходишь.
 - Так получается.
 - Всё с Юлей ходишь?
 - Да.
 Никите был противен допрос Димона. Но он сам чувствовал как всё дальше и более чужими становились для него ребята. Его стало коробить от их бесконечных матов и издевательств, над Олькой ли, над Коростелёвой, они порой доходили до таких пошлостей, что Никита судорожно отворачивался в страдании и жалости к этим беззащитным существам. Стало невозможным выслушать бесконечные рассказы про женские порнографичсекие прелести, про дикое уламывние и отвратительные сговоры. Никита молчал. Он знал, что всё это часть его жизни и он жил этим с детства. Не видя ничего плохого, он рос вместе с ребятами и узнавал мир какой он есть, как часто это происходит с детьми, начинал знакомство с самых запретных и взрослых пороков, в наивности и неизвестности доходя до края. Да - он такой же как они, да - они друзья, самые близкие и родные. Но почему теперь он не рвался на улицу, почему не горело всё в предчувствии вечерних забав. Никита чувствовал как удаляется, как уже не хочет понимать их, как наскучило это бесконечное сидение на брёвнах, в бездействии и в сумрачной тяжёлой тиши. Он тяжело переживал своё одиночество. Только Юля была для него теперь другом, собеседником. "Почему ты себя постоянно сравниваешь с ними? Это глупо... Они обыкновенные гопники. О чём с ними говорить?!" - говорила она. "А я почему-то всегда так переживал. Порой так хочется что-то сказать и не могу, не могу придумать. А ещё были взрослые девчонки, с которыми мы дружили в детстве. Я их так боялся. Так страдал в их присутствии. Честно. Мне так хотелось себя чувствовать себя частью компании. Точно, точно. А вот с тобой легче. Мы с первого слова нашли общий язык. Может просто всё не о том было? Может быть ты права, права!" - успокаивался Никита.
 Однажды произошёл странный спор с ребятами. Была гитара, оттепель.
 - Да хорошо наверно хорошо жить в другой стране, - мечтательно произнёс Димон. - Там намного лучше. Там даже в переходе с гитарой можно столько зарабатывать, что у нас и не снилось.
 - Я бы где-нибудь во Франции или Италии поселился. Рим - вообще охрененный город, - добавил Санёк.
 - Лучше всего в Голландии, - улыбнулся Макс.
 - Ага, - подтвердил Серый. - Лежишь на травке, вокруг конопелька. И только пых-пых, пых-пых.
 - Сейчас бы миллион баксов и всё - больше ничего не надо. Такой небольшой чемоданчик и никаких забот на всю жизнь.
 - И что больше совсем совсем ничего не надо? - спросил Никита.
 - А что ещё? - удивился Санёк.
 - Не знаю, просто очень страшно представить всю человеческую жизнь и счастье, всё то множество страхов и чувств, ветра и огня в каких-то бумажках. Неужели они решают всё, неужели в них смысл. Неужели ты хочешь посвятить свою жизнь ради куска бумаги и красок?!
 - А куда без них? И что здесь ужасного? - удивился Санёк. - Если тебе есть нечего будет, если у тебя будет плохая одежда, то что тебе ветер и счастье поможет?!
 Ребята засмеялись.
 - Но ведь счастье в нас! Как ты не поймёшь! - Никита потерял всякое смущение и почти кричал. - Вот я сейчас сижу и счастлив! Счастлив! И мне не надо ничего: ни денег, ни машин! Оно же в нас сидит!
 - Ага! А придешь домой и что? - Димон впился своим сквозящим чёрным взглядом. - Ты будешь кушать, Никит. А что ты завтра наденешь - штанишки и трусики, которые тебе купили родители! А если у тебя не будет денег, ты будешь себя уютно чувствовать? Когда не на что угостить девушку? Ты мне ответь?
 - Я не про то. Как ты не понимаешь. Я говорю, что лишь не стоит жить одной мечтой о достатке. Что не стоит зацикливаться на деньгах. Заработать на самое необходимое любой может. И главное не сколько денег у тебя, а сколько для тебя достаточно. Ведь можно быть богачом и с рублём в кармане?! Мне, например, много не надо. Я могу себя чувствовать себя счастливым и без каких-то несметных богатств. Для меня другое важно! И куда вся эта чушь годится против этого?
 - Против чего?
 - Не знаю. Я, наверно, просто идеалист, - Никита запнулся и продолжил. - Как вы можете ещё Егора Летова понимать, он же поёт о другом, совершенно другом?
 - По твоему мы не понимаем?! - вспылил Санёк. - По-твоему мы не знаем о чём Летов поёт?
 - Понимаете. Но как-то не так, - тихо произнёс Никита.
 - Он поёт о времени, о Советском союзе. О том как их зажимали в творчестве, как сажали и преследовали.
 - Нет, нет, - прервал Никита. - Это лишь оковы или формы. Он о другом, о свободе! О революции, бунте!
 - Но ведь это в то время было! - сказал Димон. - А сейчас же всего этого нет. Сейчас же есть свобода?
 - Так вы думаете, что всё прошло?! Что теперь нет протеста? Зачем же вы слушаете Летова, почему вам музыка его нравится, если для вас нет протеста?
 - А для тебя есть? - вдруг тихо спросил Макс.
 - Не знаю, но ведь что-то должно быть Макс? - глаза Никиты слезились. Он пытался себя успокоить и остановится, но не мог. - Не просто же мы живём, ходим, говорим. Ведь для чего-то мы созданы, ведь жизнь так коротка. Неужели неинтересно узнать? Я часто представляю смерть и знаешь, такое чувство посещает, страшное, одинокое. Ты даже представить себе не можешь, какое одинокое. Словно я не человек, я не чувствую ни рук, ни ног. Я не ощущаю всего мира, будто кругом пустота, а всё окружающее, лишь плод моего воображения, игра моих пяти чувств. И становится так ужасно больно и одиноко. Хочется дальше, хочется разрешить это страдание, но не получается. Наконец, ты спускаешься вниз и всё проходит.
 - Ну вы загнались, - улыбнулся Серый. Он всё это время не сказал ни слова и по мере разговора его брови всё больше и больше сгущались.
 - Без материализма ты никуда! - заключил Димон.
 Никита замолчал. Ему вдруг стало как-то не по себе.
 Димон с Саньком ещё долго доказывали свою точку зрения. Но Никита уже не слушал, а только утвердительно махал головой "Может быть. Может быть". Стало невероятно стыдно за свои столь неосторожные вызывающие слова. Никогда он так не разговаривал с ребятами. Он долго не мог определить причину своего столь темпераментного всплеска. Будто его разгадали. Душа так привыкла к пряткам, к внутренней усердной работе, что теперь не могла перенести огласки и предательства.
 Но прошли дни и, наконец, весна. Спор стёрся из памяти свеженьким тающим дурманом. Всё стало на свои места, приняло прежний равномерный ход. И только Димон с Саньком стали как-то особенно молчаливы и скрыты в присутствии Никиты, как будто с чужим человеком мялись и говорили с осторожностью. Никита стал избегать их общества и был рад, когда заставал Серого или Макса.
 И Юля, милая Юля, которая ждала его каждый вечер и скучала день, которая как никто могла понять и успокоить, просто находясь рядом, своим дыханием и объятием заставить забыть о всех этих гнусных мелочах.

 Был день, обычный весенний день, каких сотни и тысячи. Но слишком прозрачным и хрупким казалось небо. Слишком нежен был дымчатый хрусталь его паутинкой растёкшихся облачков. Казалось, достаточно одного прикосновения и разорвётся этот набухший влажным ветром весенний день. Весна всегда пугает. Боишься, что не выдержишь, не перенесёшь: её сумбурную ласку, призрачные ленточки первой грозы и радуги, обнимающих и весёлых красок цветения, бесконечного праздника миллионов медоносных тружеников, они жжужат и толкаются. Но это потом. Тогда не поймёшь, не почувствуешь. А сейчас март, теплеющий, ещё зевающий.
 Выйдя на улицу, Никита с трудом вздохнул, так холоден и влажен был воздух. Он пошёл к Юле. Как раз в восемь часов будет у неё. Темнело. Во дворе не было слышно ни звука.
 Вот осталось ещё один подъезд пройти и появится большая дорога. Шелестнули кусты. На лавочке сидели двое. Чёрная димонова голова была повёрнута назад, он кого-то обнимал и видимо целовался. Маленькая девчоночная рука в серой перчатке упруго упиралась ему в локоть, были видны волнистые волосы и кожаные высокие сапожки. Они обернулись. Это была Юля.
 Никита остановился. Вдруг стало не хватать воздуха, дыхание остановилось, стёрлись в мелкую дробь эти ужасные чудовищные лица, не слышны были их слова, приветствия, заискивающие улыбки.
 Он ушёл. Хотелось движения. Учащённый стук размокшего пакостного шага дрожью отдавался в несуществующем теле, он не успокаивал, а лишь раздрожал - превращался в бег, и салютом пускал чёрную снежную пену вдоль ботинок и тяжёлой ноющей боли. Никита пришёл на плиты. Здесь часто они сидели с Юлей.
 Он сел на снег, крупичатое взхломье сугроба, закрыл глаза и замер. Он не помнил сколько прошло, и где он сейчас. Одна дикая судорожная пустота и боль, скрипучий поток воспоминаний, взлетающий в небо змей и ржавые санки и ладошка, маленькая обманутая ладошка на страшном сильном предплечье.
 Юля пришла. Были слышны её кошачие твёрдые шажки.
 - Куда ты убежал? Что произошло? - спросила она.
 - Что произошло? Ты спрашиваешь, что произошло?! - Никита разразился ужасным безобразным смехом.
 - Давай я тебе всё объясню.... Опять ты горячишься, ревнивец ты мой... Понимаешь, я сегодня ходила к своей сестре, надо было книжку взять. Ну и решила тебе сделать сюрприз. Чтобы ты вышел и меня встретил... Успокойся, всё нормально. А тут Димку встретила, ну и присела с ним поговорить. Ты что мне запрещаешь? Он и привязался ко мне. Говорит, что лучше тебя целуется. И проверили...
 - Проверили?! Проверили?! - всё тот же смех.
 - Я не твоя собственность, в конце концов. Я же с тобой. Зачем ревновать?
 - А ты меня любишь? - Никита закрыл руками лицо.
 - Если хочешь знать, то я считаю, что любовь - это всего лишь гармоничное сочетание секса и общения. Ты задумайся, когда-нибудь над этим. Внутри же я тебя всё равно люблю.
 - Что?! Что?! - закричал Никита. - Нет! Только не это! Какая грязь! Неужели ты такая! Прав был Лёня. Знаешь, что он мне про тебя рассказал, знаешь?
 - Ну?
 - Сказал, что не веришь ты ни во что... Что...
 Молчание.
 - Он умер вчера, кстати, - тихо сказала Юля.
 Никита встал. Опустил руки и посмотрел на Юлю. Ещё секунда и вот уже двор, сумрачные сырые брёвна и эхо.
 - Что ты дёргаешься, псих, - перебивал димонову исповедь Санёк. - Помнишь, ты говорил, что Летова понимаешь, что идеализм первей всего. Так вот тебе и идеализм. Нужно жить как другие и уважать их законы. Без материализма ты сдохнешь... Главное, что внутри! - он ухмыльнулся. - Девкам другое нужно, понимаешь. А не сопли твои романтические!
 Никита закричал. Всё вокруг падало и кружилось. Стиснутые зубная сталь сорвалась, боль вывернулась и вздохнула. Макс, милый Макс, скрестив руку на груди Санька оттаскивал его, умолял, поднимал Никиту и тщательно вталкивал в его правый изорванный карман оброненную шапку.
 
 Дом. Никита лежал на кровати.
 Слёзы теперь не стеснялись и солёными жемчужинками огибали нос и щёки.
 Почему-то вспомнилось далёкое крохотное детство, когда жили в деревне. Солнышко, кристальные ручейки. Он пускает новый, подаренный мамой, кораблик. Синий маленький парус его всё время сворачивается и не хочет распускаться, складочками ложась на высокую коричневую палубу. Он снова и снова распрямляет парус, аккуратно подталкивает его за полненькие борта и в надежде замирает. Но всё тщетно и кораблик опять наклоняется вбок. Никита перешагивает к другой лужице и заботливо пускает уже там свой кораблик. Но он не плывёт, привередничает, никак не распрямляется и всё поглядывает направо. Рядом девочка. Он не помнит её имени, как плохо. Изумрудные огромные глазки её улыбаются и сосредоточенно хмурятся. Она тоже переживает за капризный кораблик. Присев на корточки, она не отводит взгляда от Никиты, хочет помочь и робко протягивает свою ручку. Она берёт кораблик и пробует его запустить. Чудо! Он поплыл! Такой свободный и огромный!