Жизнь без прикрас. Гл. 3-4. А дни катились друг за

3

  Весна 1956 года принесла мне много неприятностей. В конце апреля Ольга дней на десять уехала к сыну в Верхнюю Пышму. Таня часто болела, стала очень нервной. Ночью 1 мая, после отъезда матери с ней случилась тяжёлая истерика: она долго плакала, звала маму, и я никак не мог ее успокоить. Мне тоже нездоровилось.

 Занятий в колхозной школе было много; но больше всего меня мучил квартирный вопрос. Хозяйка вздумала продавать часть дома и начала нас выживать. Ее приставания и угрозы страшно нервировали, я много бегал по городу в поисках жилья, но ничего подходящего не было. Наконец с помощью факторши Фройленд мы сняли две комнаты за триста рублей в месяц на улице Маяковского в доме №16, но только до зимы.
  12 июля мы переехали на новую квартиру, и я вздохнул с облегчением, покинув злую хозяйку и ее бандитов-сыновей. Новая квартира нам понравилась, улица была тихая, за домом небольшой сад, граничивший с колхозной школой. Хозяева Анисимовы оказались людьми симпатичными: Василий Васильевич - полуслепой, молчаливый старик, его жена Пелагея Ивановна - женщина приветливая и юркая и их сын Тихон Васильевич - лет сорока, скромный, недалекий и добродушный человек, который, однако, уже успел развестись с двумя женами. У нас установились хорошие отношения, продолжавшиеся в течение двух с половиной лет нашей жизни в их доме.
  В конце июня Ольга уехала в Ярцево попрощаться со своей умирающей от рака теткой Марфой, а через день после ее отъезда серьезно заболела Таня. У нее была сильная головная боль, частая рвота, она металась, звала маму. Мы тревожно провели ночь. Утром пришлось на скорой помощи отвезти ее в детскую больницу. Мне было очень жаль ее. Бедная девочка; это было, по-видимому, начало того заболевания, которое и поныне мучает ее, и которое врачи диагностируют как арахноидит. На следующий день вернулась Ольга, и еще через день Таню привезли из больницы.
  В конце июня Ольга уехала на месяц в Шаблыкино работать зубным врачом и взяла с собой Таню. Расстались с женой холодно, даже враждебно. Кто виноват - не знаю, думалось, что она.
  Я навестил их, провел в Шаблыкино три дня. Места красивые. Это некогда богатое, старинное имение с большим старинным парком, заросшим прудом, все это запущено. Шаблыкино, хоть и районный центр, - место глухое, в стороне от железных и шоссейных дорог. Я с трудом выбрался оттуда, после дождей дорога стала почти непроезжей.

 В начале августа Ольга с Таней хотела ехать в Сочи, но, подумав, мы решили все втроем отправились в Евпаторию, где провели двадцать хороших дней. Сняли светлую большую комнату в районе базара. Большую часть времени проводили на пляже, купались, загорали и ели много фруктов.
 
В Орел вернулись в конце августа. Я узнал, что наша школа по подготовке председателей колхозов закрывается, но еще в течение года надо будет доучивать второй курс. На базе колхозной школы в Орле будет открыта совпартшкола.
Осенью опять пришлось поволноваться из-за квартиры: мы договорились жить только до зимы, но как-то обошлось, и мы остались у Анисимовых.
 
4
 
В конце октября я уехал к сыну в Верхнюю Пышму. На два дня остановился в Москве, походил по музеям и театрам; большое впечатление оставило посещение Новодевичьего монастыря и кладбища при нем, а так же спектакль в театре Вахтангова "Перед заходом солнца" с Астанговым в главной роли. В театре я случайно встретился со своим фронтовым другом Мушниковым, и даже наши места оказались рядом в первом ряду партера.

Женя встретил меня на перроне Свердловского вокзала. Приехали в Пышму. Это был небольшой городок в двенадцати километрах от Свердловска, грязь там стояла непролазная. Погода хмурилась, моросил дождь.
 Жизнь сына мне не понравилась. Квартира была без удобств, неуютная. Сыну часто приходилось выезжать в командировки. Побыл я у них четыре дня, повозился с внуком Андреем, которому шел второй год, и он играл с игрушками на полу.
 
На обратном пути опять задержался в Москве, где как обычно остановился в гостинице ЦДСА, и опять ходил по музеям и театрам.
По возвращении в Орел снова начались повседневные заботы и нервотрепка. В ту зиму я был до отказа загружен общественной работой и партийными поручениями. Кроме занятий в колхозной школе я выполнял функции классного руководителя группы, парторга преподавательского коллектива, члена и заместителя секретаря партбюро, руководителя кружка истории партии, уполномоченного по выборам народного суда Заводского района, а потом и заместителя председателя участковой комиссии по выборам в местные советы.

2 марта 1957 года, в день своего рождения к нам приехал сын с женой и маленьким внуком. Они прожили у нас двадцать дней. Я проводил их до Москвы.
Отношения с Ольгой неровные; иногда мы и неплохо жили, но большей частью враждовали. Она часто ругала меня и упрекала во всех наших невзгодах. Главными причинами ее недовольства были финансовый и квартирный вопросы. Материально мы жили неплохо. Я получал хорошую пенсию, зарабатывал в колхозной школе 750 рублей, жена тоже получала зарплату, работая в поликлинике. Дочери, которая начала учиться в музыкальной школе, купили пианино. Но Ольга хотела, чтобы все деньги были у нее, а я их хранил в сберегательной кассе; они были наши, общие, и я не видел причины ссориться из-за этого. Что касалось квартиры, то я предпринимал очень много усилий, чтобы получить ее: писал министру обороны и Хрущеву, не менее сотни раз был на приеме у местного начальства, начиная с Белова и кончая первым секретарем обкома партии. Пять лет я добивался получения квартиры в Орле после приезда из Иркутска. Вероятно, я сам виноват, мне надо было не просить, а требовать. Придя на прием к председателю горсовета Кабину, надо было стукнуть кулаком по столу и сказать: "…- вашу мать! Когда же вы, сволочи, кончите надо мной издеваться?! Я - полковник, тридцать лет верой и правдой служил в Красной Армии, всю войну был на фронте, имею много орденов и медалей и теперь по мере своих сил работаю, не покладая рук".

 А дни катились друг за другом неудержимой чередой. Наступило лето. Теплые, ясные дни сменялись холодными, ненастными. Умер наш хозяин Василий Васильевич Анисимов. Весной он заболел гриппом, после которого уже не оправился. Врачи диагностировали у него рак легких. Был он человеком тихим и умер тихо, безропотно. Я никогда не слышал, чтобы он стонал или жаловался. Этот старый слепой человек никому не был нужен. Не было ни плача, ни надгробных рыданий. Даже у прожившей с ним долгую жизнь Пелагеи Ивановны я не видел большого горя. Она хлопотала и делала все, чтобы не осудили ее люди, а дочь Липа ждала его смерти, чтобы скорее уехать на курорт. Только сын Тихон поплакал в саду, когда, вернувшись с работы, узнал о его смерти.
Хоронили его по христианскому обряду. Сурового вида священник в черном облачении отслужил панихиду. Погода была жаркая, от покойника в доме стоял тяжёлый запах. Мы проводили его на Троицкое кладбище, а вернувшись, в комнате, где еще чувствовался запах покойника, выпили и закусили, помянув усопшего.
 
Смерть знакомого человека всегда вызывала у меня какой-то повышенный интерес и щемящую душу тревогу. Несколько дней после такого события живешь под впечатлением этой великой, неизъяснимой тайны; сознание и ум не могут примириться с тем, что человека, которого хорошо знал, уже никогда не увидишь, и сам ты, может быть, скоро уйдешь туда в неведомое и невозвратное.