Метро наушники

И мы спускаемся бегом по эскалатору, потому что, следующего поезда ждать придётся восемь минут. Проскользнув, между дрогнувших навстречу друг другу дверей вагона, плюхаемся на полупустую лавку. Люди в нашем городе предпочитают давку в наземном транспорте и гонки маршруток, чем такой комфортабельный, но новый и непривычный метрополитен. Я в этот момент очень люблю тебя и твои мокрые кудряшки, прилипшие ко лбу. Я сейчас люблю весь мир. Любить весь мир – это так по-мартовски. Тороплюсь снять шапку, чтобы голову проветрило. Вагон метро покачивается: ту-гуммту-гум-гумгум. Я жмусь щекой к шершавому рукаву твоей куртки.

Пассажиры метро, как и все другие пассажиры, которые едут со мной вместе, чрезвычайно меня интересуют. Плюс подземки в том, что их можно внимательно рассмотреть и даже обсудить – никто не заметит. Не долго скользя глазами по лицам, рукавам и ботинкам, я нахожу девушку. Она сидит в конце вагона на противоположной мне стороне. И я могу хорошо её рассматривать, не волнуясь, что мой сканирующий взгляд будет остановлен и отведён смущенно в сторону.

Обожаю рассматривать людей. Можно сказать, что это прямо-таки навязчивость у меня такая. Так загадочно, встретиться однажды в метро или автобусе рассмотреть кого-нибудь и запомнить, а потом встретить его ещё раз, и ещё раз. И вот возникает ощущение, что вы уже знакомы, что судьбе зачем-то понадобилось свести вас, но вам глупеньким ещё не ясны цели небесных политтехнологов. Поэтому, пока вы тупите и просто пялитесь друг на друга, не понимая, почему он (она) всё время меня разглядывает. А могли бы уже девять раз познакомиться и, возможно, найти себя или изменить мир, что, по-моему, почти одно и то же. Короче, осуществили бы совместно высокую цель, вместо того, чтобы влачить муравьиное существование. Эту метафору я дёрнула из фильма «Пробуждение жизни», который посмотрела вчера. Там ещё была хорошая фраза, представленная как цитата из Лорки: «Кому не снятся сны, того укусит игуана».

А девушка была в наушниках. Самих наушников-таблеток почти не было видно из-за её длинных сильно вьющихся волос, зато многочисленные провода, соединявшие голову с модной лакированной спортивной сумкой, наталкивали на мысли о медицинском оборудовании. Эта девушка была меньше меня ростом, размером груди и джинсов. Как нормальная женщина, я не могла не обратить внимания на эти параметры. Кроссовки с широкими шнурками в тон сумки. Девушка моложе меня лет на пять, конечно, вызывала зависть ещё не развернувшимися перспективами. Хотя уже сейчас я могла сказать о ней, что она не скоро найдёт себе мужчину, хотя многие будут пытаться найти её. Навряд ли окончит университет, хотя родители могут исправить положение. Она не употребляет наркотики и спиртное, скорее всего из идейных соображений, но, возможно, это не надолго. Я чувствовала её очень хорошо. Пластика, поза её, особенности взгляда и взглядов были какими-то сочащимися, проникающими в меня и до смешного понятными. Но одного я не могла сказать. Я не могла догадаться, что она слушает.

Если взять во внимание возраст и кудряшки, ей следовало бы слушать регги самарского производства. Ну да, что-нибудь в стиле «Два льва» или Е.Ф.И.М.Ъ. Однако, она была довольно напряжена, чтобы допустить в её наушниках мелодии тишины. Кроме того, не накуривалась, ну, может быть только разок, на какой-то вечеринке, поведясь на уговоры юноши, довольно костлявого, читавшего Макиавелли и Кастанеду. Она была в него влюблена, но не долго. Уже нет. Сейчас она не была влюблена, она была напряжена и встревожена.

ОК. Допустим, что это индии. К примеру, … Сонник Йуос или Пиксес. Их настроение – снежная крупа в мае, когда ещё не лопнули почки на деревьях, и, кажется, теперь больше никогда не лопнут. Хотя я слишком хорошо думаю о ней. Она ещё не добралась до таких старин, если, конечно, ей кто-нибудь не помог. Кто? Брат или нет, дядя, младший брат её матери. Ему тридцатник, а он до сих пор не женился. И, когда набухается с друзьями, на все колкости по поводу того, что у него нет бабы, отвечает, что женится на своей племяннице. А пока она ещё не совершеннолетняя, зато умнее всех его знакомых тёлок, потому что слушает СоникЙуос и не считает шумом и нудятиной Пиксес.

АААААААААААААА! Вот так я придумала! знала бы эта девчонка! Улыбаюсь сама себе и целую твою руку, потому что, кажется, слишком далеко ушла в себя, непростительно оставив тебя одного в вагоне метро. Станция Спортивная следующая станция Гагаринская. Осторожно двери закрываются
Рядом с девушкой в наушниках сел довольно обтрёпанный чел злокачественного вида.

Конечно, этот же самый дядька мог ей и панкухи какой-нибудь дать. Старой. Для поппанка, того, что после Блинков начался, её глаза слишком серьёзны, а уши слишком глубоки. Кажется, все эти Фэл Аут Бой и Гуд Шарлот будут, как пузырьки в кока-коле вылетать из наушников и, не достигая барабанных перепонок, шуршать на позитиве вверх, куда-то вверх не отягощенные эмоциями и смыслами, лопаться с треском и рассыпаться сладкими капельками над головами тоскливых пассажиров метро. Отрадно конечно думать, что она может знать Рамонес или Рэнсид, не плохо даже, если Грин Дей. Но это уже проекция в чистом виде. Я запрещаю себе навязывать ей, сидящей в конце вагона на противоположной от меня стороне, музыкальные предпочтения.

Ведь может банально оказаться что, семнадцатилетняя девушка в наушниках слушает воинствующую феминистическую попсу. Кристину Агиллеру, или Пинк, или Глен Стефани. С таким серьёзным видом слушает сладкоголосых МТиВи-пташек, которые родились от кровосмесительных связей СпайсГёлз, Мадонны и Майкла Джексона. И ведь верит этим сс….сиренам. Готова поспорить, что английский знает лучше меня.
 
А даже, если знает, что с того. Знать и верить – это разные вещи. Вот я, к примеру, Гегелевскую диалектику знаю. Но не верю же в неё, как в универсальный закон. Потому что она чуду места не оставляет. А если чудес не бывает, я вообще не понимаю, зачем жить. Неужели всё из всего вытекает, и следует друг за другом, и ничего с этим не сделаешь, хоть башкой об стену. И материальная сторона жизни породит идеальную надстройку и всё такое. Хотя это уже Маркс, конечно.

Нам выходить сейчас – говоришь ты и тянешь меня за руку. Да. Я знаю. Но останавливать свои размышления на воинствующей феминистической попсе, как минимум неприятно. Ну, давай, давай гони эту мысль хотя бы потому, что она стереотипна для взрослого человека. Потому что так легко побороть зависть к молодости и не развернувшимся перспективам, доказав себе их несостоятельность и глупость. Лиса и виноград. зелёный. зелёный.

Выходим из вагона, через окно продолжаю смотреть на неё.
Судорожно: блюз – нет, гранж, Нирвана, вполне может быть, или эмбиент, дарк эмбиент, хотя его в метро не послушаешь. Скорее всего эмо. Да, пусть…

Гагаринская – конечная. Просим пассажиров освободить вагоны.
Злокачественный чел вскакивает с места и бежит к закрывающимся дверям, будто заснул и слово «конечная» заставило его очнуться. Боком протиснулся между врат вагона и помчался по лестнице вверх, демонстрируя идущим сзади забрызганные грязью до задницы штаны. На плече его красовалась модная лакированая сумка.

Я бросила последний взгляд на девушку в наушниках, и вагон скрылся в тоннеле. Она ехала до Российской или Алабинской, которые ещё не были построены на тот момент, однако посетители метро видели их постоянно, тщательно прорисованные на карте Самарского метрополитена.

Я знала, что она не доедет живой до следующей станции. Для начала в её уши ворвётся волна оглушительного шума метро и прорвёт барабанную перепонку до этого тщательно защищенную музыкальным щитом. Затем кровь начнёт вытекать из ушей, хотя она судорожно будет пытаться заткнуть их своими таблетками. Она закричит от боли, но потери крови с каждой секундой будут расти в геометрической прогрессии. На следующей станции найдут бледную девушку, залившую полвагона ярко-алой кровью. Патологоанатом на вскрытии чрезвычайно удивится, обнаружив в черепе урюк вместо мозга. Дело замнут. Объявят её без вести пропавшей. Пустят слушок о маньяке-насильнике и Самарский метрополитен снова будет терпеть убытки от того, что пугливые особы не станут спускаться по его эскалаторам. Российскую и Алабинскую не откроют ещё года два.

А что же она всё-таки слушала? Ответ нашёлся уже на улице, где иномарка обдала нас водой из лужи с ног до головы. А я в свои 22 начинала забывать эти песни, и всё сложнее становилось выбирать обувь и сумки.

Она слушала песни о смерти. Как и все подростки. Я люблю тебя смерть – пелось в этих песнях.