Ордена прапорщика Синицы. Однажды в ГСВГ. ч2

 «ОРДЕНА» ПРАПОРЩИКА СИНИЦЫ
Наверное, вам приходилось наблюдать, как собирается гроза, как наползают на сияющую лазурь фиолетовые кляксы туч и расплываются по прозрачной акварели сплошным чернильным пятном. Нетерпеливые разряды, прихотливо изламываясь, проскакивают меж напряженными стихиями и с треском разрывают эфирную зыбь. Сполохи причудливо подсвечивают заваривающуюся в поднебесье кашу. Ворчливо рокочет циклопическая погремушка, или, как будто помешивая, кто-то ворочает большущей ложкой и каша вот-вот сварится. Но неожиданно скупо проливаются на землю первые капли, хляби наверху, не успев разверзнуться, быстро иссякают, а громыхания укатываются вслед за удаляющимися вспышками. Собиралась гроза мощно, и казалось, бесповоротно, но как-то не собралась, передумала, прошла стороной, только холодком от нее повеяло.

Пьяный дебош, учиненный в чинно-трезвом городке Пренцлау в канун моего дня рождения, имел различные последствия для самих дебоширов. Гроза, воплощенная в особисте, хотя и прошла мимо, но заряд, аккумулированный следствием и политотделом, весь в землю не утек. Зонтика над хулиганами раскрывать, понятно, никто не рискнул, вот и налилось мне за шиворот. Помните у Пушкина: «…и ризу влажную мою сушу на солнце под скалою»? Моя риза срочно нуждалась в просушке. Но там, у Пушкина, светило солнце, оно отогревало продрогшего, а скала служила защитой и опорой. У нас же было пасмурно и равнинно, и гимны прежние не пелись, не в голосе было трио.

А детскую песенку про то, как жили у бабуси два веселых гуся? Не знаю, кто из везунчиков Чирин или Заднепровский был белым, а кто серым, но только они опять не пропали, а "спрятались в канавке". С этих гусей только дождевые капли  скатились, не подмочив их и без того влажную репутацию. Здесь бессмысленно было, как говорится, в море воду подливать. И чего спрашивается выкатывать аж четыре «гросс фляшен» за посадку на губу в Фогеле двоих лапчатых? Когда огненная вода, пусть даже такая дрянь с гнусной органолептикой, самим по зарез. Вдали от родины другого лекарства от ностальгии и большего утешения отцы-командоры не знали,не ведали.

Ощипать меня было дешевле и проще. Всего делов - срезать с погон сержантские лычки и, сняв с должности, слить с массовкой,  Но одно дело, снять с должности и другое, лишить воинского звания, для последней процедуры требовались веские основания, подтвержденные документально. Донос Дроздов таким основанием быть не мог, поскольку последующие следственные действия зашли в тупик и к нужному результату не привели. Вся эта процедурная бодяга нуждалась в кропотливом крючкотворстве и требовала других исполнителей. Но зуб,как говорится, болел, и надувшийся флюс требовал  радикальной санации во взводе управления. Пульпит коновалы лечить не стали, а вырвали и перевели в первую батарею. Рвали грубо, срывал погоны с меня толстомордый старлей Кузяков.

Этот обжора страдал на дежурствах от переедания, кошмарных сновидений и метеоризма. Обкушавшись в наряде приготовленных женой разносолов, он разомлевал под давлением крупнокалиберного желудка, глаза сами собой закрывались, и он моментально валился на топчан, задавая неуставного храпака с переливами. Во сне он взбрыкивал ногами,а бывало, вскакивал и испуганно бормотал про соснившуюся черную собаку.

 На другой день с пришитыми намертво погонами и в прежнем звании младшего сержанта я имел наглость появиться на утреннем построении. Кузя сделал попытку снова оторвать погоны, но сломал себе ноготь. Он плюнул и пригрозил расстрелять меня при первых признаках начала боевых действий. Так я остался младшим сержантом, хотя и без должности.

Потерю в 10 марок я мог компенсировать одной археологической вылазкой на соседнюю свалку, куда свозили бой и брак со стеклозавода. В кучах стекла без особого труда  можно было откопать немало бутылок с браком, не определяемым на глаз. Пивная, она же лимонадная бутылка принималась в магазине «Дружба» по 0,3 марки, а молочная по 0,2 марки. Это был неплохой приварок, учитывая, что за пару часов раскопок можно было откопать месячную зарплату. Вопрос упирался только во время и в лицензию от свалочника. Свалкой заведовал ветеран войны Хельмут, довольно прилично говоривший по-русски. Язык ему довелось изучать в плену под Горьким. Там же он приохотился к нашему табаку и другим не дымил. С Хельмутом у нас сложились хорошие деловые отношения, он позволял нам ковырять самые перспективные месторождения.

 Мой друг, Олег Кротов имел стариковскую табачную пайку, кроме того, салаги его отделения радиотелеграфистов не курили, но сигареты на них мы получали. Излишки никотина охотно покупал Хельмут по 0,5 марки за пачку. Сбыв свалочнику очередную партию «Гуцульских» или «Охотничьих», мы с Олегом покупали в магазине Дружба пачку «Winston» за семь марок или «Lord» за шесть. Растопив камин а ля буржуйка в нашем мансардном скворечнике в радиомастерской, мы дымили роскошным табаком, прихлебывали трофейный растворимый кофе и зачитывали ворованного Шекспира. Сизо коптили канифолью паяльники, имитация созидательного труда не подкопаешься. Теремок, теремок, кто в тереме живет? «…тhat is the quation»..., сейчас, пожалуй ,больше никто.

Самовольные отлучки за один километр на свалку нужно было, как-то камуфлировать, и в дивизионе тайно назначался спецпосыльный на свалку. Скороход прибегал также из танковых полков и от соседей разведчиков в случае шухера, типа тревоги. Иногда это касалось всех кладоискателей, иногда только кого-то одного. Однажды прибежал гонец из разведбата и сообщил общий сбор. Приехал бывший командир дивизии генерал Понеделко, ушедший с повышением в штаб армии. Приехал поблагодарить нас за отличные показатели на стрельбах и заодно раздолбать, как водится за караульную и гарнизонную службу. На раскопки профессиональные диггеры старались переодеваться - работы были сопряжены с риском провонять неистребимым духом тлеющего дерьма.

 На этот раз прибыть со свалки на встречу с генералом во всем блеске, помытыми и переодетыми, мы уже не успевали. Мало того, сама долгожданная встреча была под угрозой срыва - мы не могли незаметно проникнуть в казарму, минуя плац, с выстроенным реактивным дивизионом и разведывательным батальоном. Проникновение на территорию части осуществили в обход «серого крейсера», так называлась общага сверхсрочников-кусков, прапоров-холостяков и «вольняг», Дальнейшее продвижение к цели затруднялось по причине начавшегося мероприятия на плацу. Ничего не оставалось, как подняться на чердак «крейсера» и наблюдать весь процесс из слухового окна.

 На чердаке наш вынужденный досуг скрашивал майор Казлаускас, зам по тылу дивизиона. Он тоже, где-то проковырялся и теперь, как нашкодивший салага прятался, наблюдая панораму сверху. Мало ли чего произойдет, а сверху все видно и слышно, ежели чего, и хватятся тылов, обоз тут, как тут и подоспеет. Гриша Михайлик, гений альтернативной службы тылового снабжения, на бегу смекнул, что с колбасой и батоном веселее созерцать с верхотуры нашего «Колизея» ристалище, разворачивающееся на арене под управлением стратега Понеделко. Доставленный из магазина «Дружба» хлеб примкнул к зрелищу, а кусок кровяной немецкой колбасы источал столь притягательный запах, что майор - интендант не смог отказаться от предложения рядового Михайлика, сделанного от щедрого сердца.

 Говорят, что некоторые люди в состоянии стресса заболевают булимией, патологическим обжорством. Знай, мы об этом заранее, не стали бы так легкомысленно приглашать Казюлю к нашему шалашу. Этот гад мгновенно сожрал две трети нашего припаса. По выражению ненасытных глаз и лица, выдававшего прижимистого литовского куркуля, было видно, никогда он не компенсирует нам нашей щедрости. Пока мы с Гришей, подобно Тяпу и Ляпу из сказки о двух жадных медвежатах, открыв рты, смотрели, как за тонкими губами в зубастой пасти этого лесного братца лиса исчезает последний кусочек кровяной собачей радости, на плацу стали разворачиваться какие-то важные события.

Все еще во власти колбасного наваждения и разочарования мы механически фиксировали, как взметнувшаяся вверх и вправо рука стратега указывает, что-то или кого-то невидимого на крыше столовой. Неужели и там, на соседней трибуне гигантского «форума», затаившись, как и мы прячутся зрители? И каким образом седой ветеран засек этих «кукушек»? Ретивая группа захвата по приказу генерала бросилась на чердак столовой. Пришлось поволноваться, а ну, как прочешут все чердаки вокруг плаца? Но струхнуть по настоящему не успели, группа захвата, один за другим вылезла через чердачное окно на крышу столовой и сосредоточилась на участке, где черепицей более темного, оттенка, чем остальная, была выложена свастика.

 Дело в том, что казармы и все остальные строения перешли к нам от вермахта, ходила даже легенда, что именно в наших казармах была прописана дивизия СС «Мертвая голова. Разница в оттенках красного была столь незначительна, что обычному замыленному глазу наших командиров с признаками дальтонизма на фоне вяло текущего алкоголизма, была особо не видна. Конечно, кто-то видел, кто-то нет, блуждающий взгляд штабной машинистки Сабины, мечтательной фантазерки, однажды зацепился за эту разницу красного. Умышленно ли она цокала своими шпилькам каждое утро во время развода или нет, но дивизион на плацу не мог выполнить команду «ровняйсь». Головы в шеренгах, как цветы гелиотропа за солнцем, автоматически следовали за идущей мимо, по каштановой аллее Сабиной.

 Она заметила свастику разглядывая крыши вместо того, чтобы потупив глаза, смотреть под ноги. Холостяк Барабанов, наш физкультурник пытался распробовать романтизм Сабины, но, когда услышал про Скрипача на крыше, решил что девушка того, с приветом, заскучал, заколдобился и потерял интерес. Она даже кому-то рассказывала о свастике, но этот кто-то был человеком серьезным, и принял информацию за девичьи грезы и связал их с месячными. Мужчины военные ворон не считали и, если смотрели наверх, то только с опаской, памятуя про самолет В-52 с ядерным приветом из Ганновера.

 Что заставило заблудившийся взгляд генерала, остановиться и присмотреться к безобразию на крыше? Может быть мультик, который он посмотрел недавно с внуком, проводя отпуск в Союзе? Ему понравились забавные безобразия Шведского подданного - мужичка с пропеллером в заднице по фамилии Карлсон. Но безобразие в виде свастики требовало немедленного устранения. Группа быстрого реагирования, по совместительству кровельщиков, среагировала и бросилась крыть. Легко крыть с пропеллером, хоть на спине, хоть пониже спины, порхай себе и укладывай черепицу, но когда навесное оборудование отсутствует, а голова от усердия норовит расшибить лоб, не жди чуда. Крыть они умели больше по-матери,а по крыше топтались, как тевтонские рыцари по льду.

 Не выдержала их сапог старая черепица, и стала плакать после этого случая кровля столовой, а вскоре обвалился потолок. Бригада профессиональных немецких строителей так и не успела до моего дембеля устранить последствия визита генерала Понеделко. Конечно, сам генерал здесь совершенно ни при чем, обвинить его можно лишь в забывчивости народной мудрости про последствия принуждения дурака к молитве. Оставшийся год я вместе с дивизионом столовался у танкистов, вспоминая нашу уютную маленькую столовую и армянскую бригаду поваров во главе с кудесником Аракеляном.

Звание младшего сержанта, при котором я все же остался, давало то преимущество, что к сержантам были не применимы нормы дисциплинарного воздействия для рядовых и ефрейторов. Самым обычным наказанием, нарядом вне очереди на работы, можно было изнурить без сна и отдыха и сломать любого. Разгрузкой угля, чисткой сортиров, земляными работами на траншеях, бессмысленно вырываемых и снова зарываемых. Сколько шрамов на теле земли и в душах салаг-нарядчиков оставляли эти работы, измеряемые от забора и до заката? Этой участи, оставаясь сержантом, я избегал, к неудовольствию старшины первой батареи, прапорщик Синицы. Нередко находившийся в подпитии на вечерней поверке в батарее он от щедрот души пытался наделять меня нарядами. Поверка проходила обычно в отсутствии офицеров батареи, и случалось, носила острый дискуссионный характер:

- Младший сержант Атарщиков!
-Я!
-Головка от х-х-х... панорамы,- слово головка вызывало у прапора определенные ассоциации, но иногда он озвучивал и артиллерийский вариант.
-Приятно познакомиться, а я младший сержант Атарщиков.
-От лица службы объявляю вам наряд вне очереди.
-За что!?
-От любви к искусству.
-От лица или от любви, кому обязан, службе или искусству?
-Служить-это большое искусство, да и само искусство требует служения,-Синица приятно удивился собственной заковыристой сентенции.
-Какой вы умный, товарищ прапорщик,-приторно-притворно подольстился голос Антоши откуда-то сзади,- школу-то, небось, не кажный день мотали.

-Атарщиков,два наряда, чтоб не умничал
-Не понял, за что? Это же не я!
-Пять суток ареста, теперь понял?
-Ага, только забыли три по сто и танец с саблями.
-Наряд, слушай мою команду, младшего сержанта Атарщикова отвести за угол, за казарму и .расстрелять по-быстрому!
-Товарищ прапорщик, голову надо освежать Уставом на ночь или одеколоном «шипр» наружно, а то некоторые внутрь злоупотребляют,- похоже голос Томаша из задних рядов

-Это, кто такой здесь умный, пять шагов выйти со строя,- пауза, желающих сойти за умного нет.
-Что, обосрался, адвокат хренов? Хасимов! Всех расстрелять к чертовой матери и чтоб я не видел.
- Таварищ прапарщик, я не мОгу, нОга балит,- плачущий голос перманентно больного на ногу Хасимова.
-НОга! Не мОгу, а жопа у тебя не болит, сачок Наманганский?

-Не наманганский, ферганский живу, таварищ прапарщик.
-Нам татарам все равно, что повидло, что говно, со старшиной спорить - ссать против ветра в люминивую кружку, понял, тюбетейка Андижанская?
-Так точна, поныл таварищ камандыр
-Ну и, что ты понял?
-Ны нада брат луминывий куружка, ветр будыт, плоха тыбе будыт пассат.
-Эх башка твоя басурманская, «плоха тыбе будыт», чего уж тут хорошего, хоть это понял.

Если бы больная жопа, как-то могла поспособствовать Хасимову в его ползучей борьбе за щадящий режим выживания и льготные интервалы в заводном распорядке дня, то со своей задницей он бы договорился, но недоверчивый врач, близко к сердцу не принимавший больную ногу, жалобам жопы точно бы не поверил.

-Товарищ прапорщик, расстрел отставить, автоматы закрыты, ружкомната сдана на сигнализацию, может его линчевать или скальп снимем?
-Ох, и умный кто-то, это ты, Томаш?
-Да я уже полгода молчу, до дембеля.
-Вот и правильно, помалкивай, молчание-золото, а то…
-Расстреливают без суда и следствия только мародеров, дезертиров и шпионов,- чей-то голос, похож на Антошу.

-А он и есть самый настоящий шпион и дезертир, даже хуже, предатель.
- Только по законам военного времени,- уточняет теперь точно Антонов
-А мы здесь…, миру-мир, рыбу что ли глушим, так по-вашему? Эх вы, сынки, здесь же передовая, впереди нас никого нет, только враг. Самолет из Ганновера с бомбой летит двадцать минут, а вы через полчаса еще с толчка не слезли. Накроет, и полетели яйца Пузырькова в одну сторону, а голова в другую.

Старая, но безотказная солдафонская реприза с разделяющимися боеголовками яиц и головы, известная мне еще из учебки в исполнении капитана Выгодина на примере яиц и головы курсанта Неспелова
-Я-то здесь причем,- возмутился Митя, но на всякий случай тревожно ощупал что-то,глубоко сунув руку в карман. Беглая тактильная ревизия, очевидно, не зафиксировала изменений статуса кво, и Митя успокоился
-По тревоге последняя машина должна покинуть ворота КПП через пятнадцать минут, а ты Пузырьков в прошлый раз с толчка так и не слез, весь дивизион по тревоге уехал, а ты остался сидеть на толчке в почетном карауле.

-Ну пронесло, у меня справка есть из санчасти, А вас самого пол часа в машину грузили, шесть человек закинуть не могли,- сержант Пузырьков, похоже обиделся.
-Во-первых, не шесть, а трое,- отперся Синица,- остальные печку грузили, буржуйку замудонцы поднять не могли, позор! А во-вторых, Вы меня с Галустяном перепутали, и не надо ничего выдумывать, Пузырьков. Синица перешел на «вы», значит, тоже обиделся, но лезть в Пузырь было фамильной Митиной привычкой.


-Галустян весит сорок кило с сапогами и портупеей и выпивает полтинник...один раз в Новый Год,а второй - на день артилерии. Чё его грузить-то?
-Пузырьков, а уголек на форштадте давно разгружали?
-А чё сразу уголек?
-Много разговариваете,товарищ сержант, вам все понятно?
-Понятно товарищ прапорщик.
-Всем понятно? Вопросов нет? Тогда закончили разговоры разговаривать, а то разболтались совсем. Всем отбой.

С поддатым прапорщиком Синицей приятно было потолковать на сон грядущий из толпы, и языкатые батарейные остряки оттачивали свое оружие. Они выкрикивали из задних рядов ядовитые реплики, которые Синице трудно было парировать, будучи не совсем в ладах с риторикой. Зато щитом невозмутимого, умудренного жизненным опытом рассудка, он прикрывался мастерски. Впрочем, на другой день его рассудок не дружил с ябедой памятью. Может, он прикидывался, что ничего не помнит, во всяком случае, эти собеседования всегда обходились без последствий даже для самых дерзких скетчей.

Летом начинались большие учения по взаимодействию родов войск всей группы советских войск в Германии. Штабисты хотя и проработали маршруты перемещения автоколонн и бронетехники все же, в ходе учений могли возникнуть обстоятельства, при которых маршруты могли меняться. В войсках имеются специальные подразделения регулировщиков, но такие масштабные учения требовали резерва для оперативного управления ситуацией. Небольшие воинские части, типа нашего дивизиона, были задействованы в качестве регулировщиков. Нам выдали черные комбинезоны с нашитыми катафотами, белые каски и жезлы. Каких-то специальных занятий по правилам движения не проводилось, задача была простая и ясная - на вверенном перекрестке в населенных пунктах при приближении военной техники нужно было перекрыть все движение.

 Нашу группу из трех человек высадили в небольшом городке или поселке, мы даже названия его не рассмотрели при въезде. Ефрейтор Иванцов, рядовой Хасимов и я, мл сержант Атарщиков, старший группы.
Нам было приказано взять под контроль ближайшие три перекрестка по маршруту движения, ориентируясь по звуку, определить приближение колонны, и заранее перекрыть полностью движение, игнорируя светофоры и любые дорожные службы. Никто не мог точно определить время прохождения колонны, но, судя по тому, что сухой паек был выдан на сутки, ждать следовало в этом временном интервале.

 Минули сутки и перловая каша, а за ней и гречневая, розовый сосисочный фарш, упрятанные в жестяные банки, были съедены в прикуску с галетами, а признаков колонны не обнаруживалось. Естественно, мы хотели спать, утомление от ожидания тоже сказывалось. Разбить небольшой лагерь, натянув три плащ- накидки, было минутным делом. Первую вахту стоял Хасимов, он должен был разбудить меня через три часа. Когда я проснулся, прошло около пяти часов, Иванцов спал, спал и Хасимов, автоматы лежали рядом, правда патронов не было, но любой желающий мог спокойно распорядиться нами и нашим оружием по собственному усмотрению. Я представил себе эту картину и со злостью пнул «инвалида» Хасимова под зад.

 Он ответил мне по-узбекски, то ли спросонья, то ли материл меня в целях безопасности по-своему. Я опускаю узбекский текст, как мало интересный для русскоязычного читателя:

-Хасимов, сволочь паршивая, вконец оборзел, сачок, симулянт поганый! Вставай, гад, пока не убил!
Я был в ярости, случаи нападений на посты и убийств наших солдат в Германии были не столь редки, и расслабляться не стоило. И самое страшное, что могло спровоцировать, это открыто лежащие «калашниковы». Хасимов, действительно обнаглев, спокойно сказал мне:
- Таварыш Атаршыков, сичас Иванцов очирит.

-Ты, почему лег спать, а меня не разбудил?
Я тыбя будиль, толка вы ни хатель, сказал,- сичас уже вставаю,-  я думаль, тыбя праснуль.
- Хасимов, ты верблюд каракумский, а если бы нас немецкие басмачи спящих прирезали?
-Здесь нету басмачи, таварищ Атаршыков, эта Мирзабаев - он басмачи, дедушка Афханстан хадиль.

Разговоры с хитрым, изворотливым Хасимовым вести было бесполезно. Расчет его строился на том, что сонный человек плохо помнит будили его или нет.  Попробуй, вспомни будил он тебя или просто слегка толкнул и сразу завалился спать.  С теми, кто никаких объяснений не принимал, а сразу давал в бубен Хасимов не объяснялся.

Утром хотелось есть, но паек доели еще вчера. Весь наличный капитал на троих составлял четыре марки, и Саня Иванцов пошел искать магазин. Один хлеб стоил около марки, и естественно - на первое, второе, гарнир и компот рассчитывать было нечего. Саня принес из магазина два серых батона, и жить стало веселей. Разомлев на солнышке и, потеряв надежду повстречать, когда-нибудь колонну, сходили по очереди окунуться в озеро в полу километре от нашего лагеря.

Это была, видимо, окраина городка с частными домиками и хозяйственными постройками усадебного типа. Саня Иванцов - боец из числа тех, с кем не пропадешь, с кем даже в разведку можно, смекалистый и не робкий. Мы с ним дружили, и вообще друг на друга рассчитывали. Саня предложил проверить, как за рубежом устроены курятники, и какова яйценоскость кур восточно-прусской породы. В нашем положении такая любознательность была оправдана, да и чужой полезный опыт перенять не возбраняется.

Вот мужики из разведбата случайно обнаружили пол года назад бочку со спиртом, понятно, бочка была ничейной иначе, что бы спирту на пивзаводе делать? Попробовали ее катить, но бездорожье не позволило осуществить перемещение качением. Тогда опять совершенно случайно подвернулась хитрая немецкая тележка, позволявшая одному человеку средних кондиций осуществлять погрузку, транспортировку и разгрузку крупногабаритных тяжелых грузов. Бочка и тележка словно нашли друг друга, а доставить двести литров горючего в разведбат, для диверсантов было делом техники. Разведчики натурально были профессиональными конспираторами и гусарских загулов себе не позволяли, спирт рассасывался себе потихоньку самотеком, тариф же удивлял и радовал клиентуру щадящей разумностью.

Что же до хитрой тележки, то она выставлялась на армейском смотре самодеятельного технического творчества, уступив первое место только пластиковым командирским блокнотам для записей и вычислений. Эти блокноты и секреты их изготовления были разработаны технологами нашего дивизиона.
Технология нигде не патентовалась поэтому, раскрывая ее, надеюсь не нанести ущерба ничьим коммерческим интересам. Легенда сохранила имя первопечатника и автора революционной технологии, позволявшей нашему дивизиону отличаться на стрельбах.

 Имя его было Нос. Не тот нос майора Ковалева, который прогуливался по Санкт-Петербургу, пугая обывателей, а Коля Нос, рядовой с Запорожья. Приступая к изготовлению блокнотов, первым делом надо было запастись пластиковыми белыми столбиками ограждения, которые стояли по обочинам дорог и легко сбивались, чисто случайным заносом автомобиля на обочину. Столбики быстренько грузились в кузов и доставлялись к Носу. Они имели треугольное сечение и были изготовлены из листового пластика миллиметровой толщины.

Столбик разрезался вдоль боковой грани и разворачивался в лист, который проглаживался в меру горячим утюгом. При этом заломы граней почти исчезали , и получался лист пластика 1*0,4м. Лист нарезался примерно в 11 или 12 формате, желательно без отходов. В нарезанных листках протыкались слева и посередине по два отверстия, и листы сшивались в блокнот алюминиевыми колечками из проволоки, вот блокнот и готов. Такой блокнот имел ряд преимуществ перед бумажным штатным, записи в него легко и четко наносились карандашом и удалялись любой резинкой или мокрым пальцем.

В любую погоду дождь и град, снег и мороз он служил безупречно, тогда, как записи на намокшей под дождем бумаге штатных блокнотов расплывались, бумага рвалась под карандашом, и писать было невозможно. Основные стрельбы проходили поздно осенью и в начале зимы на Виттштокском полигоне, и сырая влажная погода с дождем и мокрым снегом постоянно сопутствовала им. В этих условиях офицеры и сержанты, снабженные такими блокнотами, имели гарантированное преимущество. Ведь, когда счет идет на секунды и у тебя есть жесткая поверхность для вычислений, не требующая планшета и не размокающая, этих сэкономленных долей секунд, порой, хватало для выигрыша у коллег.

Когда начальник ракетных войск и артиллерии дивизии Обояшев увидел наши блокноты, он очень заинтересовался и попросил один для себя. Такая простая идея, использовать пластик для армейских блокнотов, почему-то не пришла в голову разработчикам из министерства обороны, а рядовой Нос, смекалистый парубок из Запорожья, даже отпуск за свою рацуху не получил. Се ля ви, как отписали запорожцы турецкому национальному лидеру. Коллеги обыскали все немецкие магазины, но в ГДР слово дефицит имело тот же смысл и корни, что и у нас, и пластика, видимо, не хватало. Стали приставать к нам : «расскажите славяне, где берете»? Но раскрытие источника было чревато осложнениями с немецкими дорожниками.

 Недаром солдатская смекалка отражена в народном творчестве, одна каша из топора чего стоит, кто пробовал, другой не захочет. И в наших пороховницах не иссякаем был порох добрых традиций, в числе которых, находчивость и живость ума служивого люда являлись полной мерой. Не на пустом месте эта солдатская добродетель родилась и сохранялась в преемственности армейских поколений, в передаче опыта старослужащими молодым бойцам.

Ну, конечно, не всем традиционная солдатская смекалка пришлась по душе, иные обижались. Некоторым не хватило каши из топора, и их обида понятна. И все же, обиды эти зряшные и мелочные, сразу видно не служил крохобор. Ну, подумаешь, урожай черешни или яблок солдаты у тебя убрали, куда тебе столько? Ветки поломали? Видать спешили, времени-то своего у них совсем мало и витаминов ноль. Жалко тебе? Вот ты, куркуль, и надулся, а солдат имущество казенное, сам себя беречь обязан, чего на него обижаться, у него начальство есть, пусть оно и ответит.

Сане удалось уговорить немецких несушек на четыре яйца, в нашем положении не густо, оставалась надежда, что процесс кладки яиц домашней птицей носит непрерывный характер и еще не вечер или уже не совсем утро, кто их знает этих кур с их режимом. Еще он разведал мобильную пасеку, тоже, кстати, никогда нами не виданную в Союзе. Вся пасека, что-то около двадцати или тридцати ульев, размещалась в вагончике на колесах. Вдоль, по середине шел проход, а ульи были врезаны по бортам, как пушки на старых парусниках. Такую пасеку можно было перевозить с акации на гречиху или на другие медоносы оперативно без сложных манипуляций по погрузке и разгрузке ульев в грузовик.

Смекалка подсказала, что там, где пчелы, там должен быть и мед, эта удачная мысль принадлежала не нам, а Вини Пуху, но опыт даже игрушечного медведя остается опытом, а опыт Вини Пуха еще подсказывал, что пчелы больно кусаются. Толи Хасимов не слышал о приключениях знаменитого медведя, то ли перевод бессмертного произведения А. Милна на узбекский язык был еще не завершен, но он заявил, что пчел совсем не боится. Его дедушка, который не басмач, как у таджикского курбаши Мирзабаева, был тихий декханин-пасечник. Хасимов помогал дедушке по хозяйству, больная нога, тогда еще не болела. Ну, Хасимов, хлопкороб, по совместительству бортник, назвался, как говорится в Ферганской долине, груздем, не говори, что нОга болит.

 Открыть символический замок на двери вагончика было под силу ребенку, и Хасимов, как большой трутень камуфляжных расцветок скрылся в пчелиной общаге. Через некоторое время послышалось гудение потревоженных насекомых, а еще через минуту из улья вылетел Хасимов с двумя рамками сотов в руках, за ним шлейф разъяренных, судя по голосу, пчел. Пока он не залез в озеро, пчелы атаковали, жаля в открытые места, и успели искусать обидчика. Я не присутствовал при качке меда, всем троим нельзя было оставлять наш лагерь, могла появиться колонна.

 Обо всем мне рассказал развеселившийся Иванцов, он считал, что пчелиный яд будет полезен для «больной» ноги Хасимова. Сам больной бежал от пчел очень прытко, позабыв припадать на больную ногу, как он это делал во время кроссов. Такое конечно случается в горячке, даже курица бегает с отрубленной головой, а у Хасимова голова была на месте. Злые пчелы ее не оттяпали, но покусали, и теперь она распухала на глазах, увеличиваясь в размере. Пилотка уже стала маловата и не налезала, глаза, сами по себе узкие, монголоидные превратились в щелочки, а потом совсем закрылись. Весь второй и третий день были заняты поисками пищи, оставшиеся две марки было решено сохранить на самый крайний случай.

 Иванцов наведался к знакомым курам и принес в каске с пяток яиц. По его словам одна курица борзела и яиц совсем не несла, по всему выходило, напрашивалась к нам в гости на ужин. На четвертый день к вечеру мы все-таки решили истратить деньги на хлеб, яйца без хлеба, как и хлеб без яиц не давали такого ощущения насыщения, как вместе. Как только Иванцов ушел в магазин, подъехал Газ-66 Бабакина, и из кабины стал вылезать замполит. Он стоял на подножке и, глядя сверху вниз на наш лагерь, ждал доклада, не сходя на грешную землю.Понимая, чего он ждет, я подошел к машине, правда, не строевым шагом и доложил:

- Товарищ майор, группа регулировщиков во главе со мной выполняет поставленную задачу в районе дислокации. Происшествий не случилось. Один человек отдыхает, другой отсутствует по уважительной причине. Командир группы, младший сержант Атарщиков
-Дислокации? Какой идиот вас сюда дислоцировал?
-Прапорщик Синица, товарищ майор
- У Синицы на карте отмечено, что вы в Райенсберге, а вы где?

-Не знаю, где мы находимся, в смысле, не знаю, как называется это место, товарищ майор.
- Не знааю,- замполит передразнил меня-, а что вы знаете? Где ваша группа? Кто отсутствует? Что это за причина такая уважительная? Он засыпал меня вопросами, и, похоже, сам знал ответы, во всяком случае, не успел я рта открыть для ответа, как он опять пошел сыпать в том же духе.

- Вы, что марш бросок в 25 км из Райенсберга по тылам противника совершили? Как вы вообще здесь оказались? Вас уже третий день по всей Германии с собаками ищут! Я понял, что он ничего не понял или не хотел понимать, он долдонил свое, не дожидаясь ответа.
-Мы находимся точно в том месте, где нас высадили, этот перекресток контролирую я, следующий Хасимов, третий Иванцов, они вам то же самое подтвердят.
-Контролируют!- Опять передразнил Дуст,- ни хрена вы не контролируете, сами себя не контролируете!- Где Иванцов, где Хасимов?

-Иванцов пошел в магазин за хлебом, Хасимов в отдыхающей смене.
-За хлебом? Удивился Дуст,- вы, что же здесь на довольствие стали? Во дают, табор цыганский, колхоз, кишлак, а не армия.
 Мне уже начал надоедать этот идиотский раздолбай:
-Товарищ майор, вы, наверное, в курсе, что мы получили паек на день, мы же не йоги, нам нужно есть, спать, а мы здесь четыре дня уже торчим.

-Вот именно торчите, как лом в говне, колонна на триста километров к Эльбе ушла, а я мотаюсь, их ищу, а они уже бюргерами заделались, по магазинам ходят, покупки делают, может, уже, кто женился? Где Хасимов? Сколько можно отдыхать?
Опухший Хасимов вылез из палатки.
- Вас исдас?,- замполит от удивления перешел на немецкий, жаль, что он не был немецким шпионом, а то бы этим вопросом выдал себя непроизвольно, как радистка Кэт в родильной горячке.

-Это что за рожа, это, кто такое?
-Рядовой Хасимов, - представилась рожа,- одыхающи смена
-Где такую харю ты себе отдохнул, Хасимов? Ты что, от сна так опух?
-Я ни зинаю, у мине висигда лисо куруглий
Товарищ сержант, что с лицом у вашего бойца?

-Не могу знать,- товарищ майор, может, он заболел, похоже на отек Квинке.
Какая свинка, идиот, у него же глаз не видно.
-Я не доктор, вы тоже не окулист, чего тут истерировать, в госпиталь надо,- я сделал вид, что не заметил его глухоты и, обидевшись на идиота, назвал его срыв истерикой, На самом деле я был рад, что хоть что-то прошибло этого напыщенного долдона. Раз замполит проглотил «истерировать», значит действительно истерировал

В театре такие сцены называют «те же и Иванцов». Он появился из-за машины с двумя батонами и каской с несколькими яйцами
.- Здравия желаю, товарищ майор.
- Иванцов, вы никак в немецкий колхоз на птичник устроились, а это, наверное, ваш трудодень? -Замполит кивнул на каску с яйцами.

-Да нет, товарищ майор, в магазине купил.
-Что ты мне тут рака за камень заводишь, я, что не знаю, как у них яйца в магазине продают, в какой упаковке?
-Ну, тут деревня, сельпо, комиссионный магазин уцененных товаров, тут так продают.
- Ладно, разберемся с комиссионными яйцами, грузитесь в машину, поехали.

Своих нагнали на Эльбе, понтонеры собирали мост, а кто-то уже переправлялся самоходом, танки шли по дну, выставив через водную толщу трубы для выхлопа и дыхания экипажа. Глубины реки в месте переправы были промерены, и в герметично закрытом танке, возможно, было веселее, чем в гробу. БМП переправлялись вплавь, эти чудо-машины имели водометы и, не смотря на тяжесть, перли по воде, как по суше. Прошел слух, что у одной БМП при переправе заглох движок, и она камнем пошла ко дну. Потом, вроде, водолазы зацепили ее тросом и вытащили тягачом, никто не задохнулся, но думаю кто-то поседел.

 Мы переправились по понтонному мосту и двинули в сторону старейшего полигона Европы, а скорее всего и мира, Ютербога. Там мы пробыли недели две, а по плану должны были провести большую часть лета. Грунт Ютербогского полигона весь нашпигован металлом, осколки новые и прошлого века перемешались в его «железной» почве.
Рядом с нашим лагерем располагалось интернациональное кладбище, на могильных камнях и плитах встречались русские имена, кем они были эти дети России, солдатами или узниками концлагерей? Некому было рассказать нам, многие лежали в братской могиле с именами на общей стеле. Вечная память Вам, нашедшим последний приют в чужой земле.

В разгар учебных стрельб на Ютербоге пришел приказ о передислокации. Нашему дивизиону предписывалось вернуться в Пренцлау и после недельного отдыха, без оружия и техники выехать на работы по рытью траншей под кабель связи. Видимо кабель этот был так важен, что ради него отменили запланированные стрельбы на Ютербоге. Неделя отдыха все же превратилась в каждодневные сборы, хотя чего там было собирать, лопаты в зубы и по машинам. Отдыхать целую неделю в армии нельзя, резко падает воинская дисциплина, поэтому придумываются бесконечные мероприятия по обслуживанию и консервации техники, чистке оружия итд.

 На этой же неделе произошел разбор по результатам коротких учений и действий дивизиона по регулировке передвижения войск и техники. Оценка, выставленная нам командованием дивизии, в целом была хорошей, но отсутствие группы регулировщиков в зоне нашей ответственности в Равенсберге снизило оценку до удовлетворительной. Никаких серьезных происшествий это за собой не повлекло, серьезными обычно считались инциденты с жертвами, никаких ДТП не случилось.

Ну, не удалось углам двух домов, расположившихся в нарушение всех правил градостроения остановить продвижение танковой колонны. Да еще глупый светофор не успел перебежать дорогу перед идущей на крейсерской скорости БМП, делов-то. Что же касалось морально политического состояния в дивизионе и действий отдельных военнослужащих, то оценку этим факторам дал замполит:

-А такие, с позволения сказать военнослужащие, как младший сержант Атарщиков показали себя полностью, раскрылись до конца, обнажили свое гнилое нутро. На поиски их группы я потратил два дня, по бездорожью колесил на машине. А когда нашел их табор, то увидел, как они мародерствуют и терроризируют близ лежащие курятники. Партизан Иванцов появился с авоськой в одной руке и автоматом в другой. В немецкое сельпо за хлебом ушел, понимаешь, в булочную.

Войска форсируют Эльбу, разворачиваются на марше, а бойцы нашей группы открыли сезон медосбора, качают себе ворованный мед и так накачались, что каска на голову не налазит, морда в дверь не проходит, товарищи! До какой степени морального разложения должен дойти человек, чтобы уже на подножке машины схватить одной рукой за грудки, а другой рукой за горло старшего по званию офицера, майора советской армии и вместо доклада об обстановке нагло потребовать: «Жрать привез? Жрать давай!».

Дуст был в ударе, его пафосная прокурорская речь произвела впечатление, и не важно было, что он на наш гвоздь вешал свою картину, она была красочная, и это нравилось ценителям живописи.
Обычно замполитов в армии за глаза называют общим для всех эпитетом, данным когда-то одним вождем революции другому, политическая проститутка. Дуст удостоился этого звания прилюдно, а случилось это на встрече, организованной командованием двух братских армий нашей и немецкой, очевидно, с целью еще более побрататься.

Встреча проходила у немцев, и они на правах радушных хозяев показывали нам свое житье-бытье. Казармы выглядели очень уютно, унтер офицеры, сержанты по-нашему, жили в отдельных комнатах по 2-4 человека, личное оружие солдат и унтеров стояло у прикроватной тумбочки. По тревоге они не летели, как чумовые в ружкомнату и, выскакивая из нее, стволами автоматов не выбивали глаза вбегавшим. Это могло значить только одно, им доверяли оружие безоговорочно, в любое время, от нас же оружие прятали под замок и за сигнализацию.

 У них вся армия одновременно была вооружена, у нас оружие на руках имел только караул, и случись чего, такую армию натасканные внутренние войска могли усмирить играючи. Их армия называлась Народной, и это было похоже на правду, у них не было «чурок» и «дедов» и боеспособность, и дисциплина были на высоком уровне. В столовой самым обычным блюдом были сосиски и колбаса, вечером можно было выпить пива, мы же не видели их два года, и это было только самое поверхностное впечатление. Потом офицеры и часть сержантов с нашей стороны и их офицеры с унтерами продолжили знакомство в их клубе. Музыка, пиво, закуски, женщины, наконец, жены и подруги, танцы.

 Офицеры, понятно, выпили покрепче и так раздобрились, что разрешили выпить пива и нам сирым. Только один стакан! Кто их только считать будет? Мы, человек пять-шесть, вместе с унтерами общались на самые разные темы, успешно преодолевая языковой барьер с помощью русского, немецкого, английского, языка жестов, смекалки и понимали друг друга прекрасно. Достаточно было назвать группу, пластинку или футболиста. Чемпионат мира по футболу недавно закончился, и в групповых матчах сборная ГДР выиграла у ФРГ. Юрген Шпарвассер, забивший гол, был героем, естественно, мы болели за наших немцев.

Нашими союзниками были молодость и чувство юмора, и немецкие парни совсем не были такими деревянными, какими их представляют. Разговор зашел об условиях быта, зарплате, один унтер сказал, что получает четыреста марок в месяц, я тогда еще получал свои 25, в чем честно и признался
-Фюнфундцванциг?- Переспросил унтер.
Я кивнул головой. Тогда он, думая, что у меня проблемы с немецкими числительными, взял ручку и нарисовал на салфетке цифрами 250 и вопросительно посмотрел на меня. Я взял у него ручку и зачеркнул ноль. Немцы удивленно загудели:

-Эз ист Фантастик,- выразил общее удивление с восхищением мой собеседник. Попробовал бы сам на 25 марок пивка попить, фантаст. И тут на гул удивленных голосов навозной мухой налетел замполит. Схватив моментально суть вопроса, он с улыбкой сибарита развел руки в стороны, и его понесло:

-Минуточку, товарищи, камрады, сами подумайте, только прикиньте, какая у нас армия? Масштаб, численность, а техника, какая у нас техника! Подумайте, посчитайте, это же все требует средств. Страна тратит немалые деньги на поддержание высочайшей боеготовности. Один минометный выстрел и вылетели хромовые сапоги. Если каждому из миллионов наших срочников платить на сто марок больше, это уже...,- калькуляторов еще не было, и замполит щелкал костяшками счетов в уме,- миллиарды марок, товарищи, камрады. - Замполит все это выдал естественно по-русски, он сделал паузу, что бы переводивший немецкий офицер, окончивший военную академию в Союзе, смог довести его экономическую эквилибристику до присутствующих.

 Подошел Капустин, он был уже неслабо подшофе и, со злостью глядя, на улыбающегося замполита, буркнул:
-Что ты, как проститутка извиваешься? Положено двадцать пять, значит двадцать пять,- сказал, как отрубил и кулаком по столу пристукнул. Немцы закрутили головами в поисках жрицы любви, но переводчик, видимо, разъяснил им ошибку, возникшую из-за сложностей перевода.
 
Вот такой проституткой был наш замполит Дуст, открывший новый сезон охоты на младшего сержанта Атарщикова. В армии не любят затравленных слабаков, но против самой травли, как спорта, ничего не имеют. Надо было дать бой, показать зубы, иначе придется каждому хотя бы раз объяснить, что ты не зайчик. Слова мне не дали, и тогда я с места громко сказал:

-Надо меньше пить, когда высаживаешь группу и уметь читать карту, чтобы брошенные на произвол солдаты не пухли с голоду. Все всё и так понимали, но одно дело понимать, а другое вслух сказать. Меня уже назначили для экзекуции, а я сопротивлялся, к тому же, пусть не оклеветал, но « заложил» хорошего человека, прапорщика Синицу. Мое понимание ситуации было другим, никакой милости к «павшим» ждать не приходилось, только стойкое сопротивление оставляло надежду на то, что травля прекратится. Многие загонщики сами не выдерживают ее накала, и в дальнейшем предпочитают уклониться и сходят с круга.

Все так и вышло, некоторое время меня пытались цеплять подхалимы и службисты из офицерской братии, но были среди них и порядочные мужики и я ощущал их, пусть молчаливую, поддержку. Она выражалась даже в таких мелочах, как домашний пирожок, которым с тобой поделились в наряде или на КШУ, и в бедной этой трапезе начинкой служило сочувствие. Да мало ли способов выказать приязнь или неприязнь, не заметную для постороннего, но понятную двоим.

Прапорщик Синица, был человеком попроще и любил потолковать по душам, особенно задушевными выходили эти разговоры после вечерней поверки и на сон грядущий. Прапорщик, как отец-старшина никогда не игнорировал свою обязанность проводить большую часть суток в батарее, хотя другие прапора частенько сачковали, кому охота до десяти или одиннадцати вечера толкаться в части? Его жена и боевая подруга, которую он уважал и слушался, с этой его привычкой ничего не могла поделать и плюнула. Какое-то время спустя, Синица завел со мной задушевный разговор:

-Как же так, сынок, ты сдал своего боевого товарища, своего старшину?
-Да я вас сдавать и не думал, что значит, сдал, что я секрет, какой открыл? Вы сами и все остальные знаете, что вы нас высадили не в том месте. Отметка на карте была сделана комбатом заранее, а вы ошиблись, зачем же из нас делать козлов отпущения?
-Э нет, сынок, тут ты не прав, мы с тобой вместе не выпивали, и ты мне не наливал, зачем же ты напраслину возвел?

Он, казалось, обиделся только на эти мои слова: «Пить надо меньше». Одно дело ошибиться, это с каждым бывает, но ошибки по пьяне, частенько случавшиеся с нашими военными в ГСВГ, порой, входили в историю, становились легендами и годами передавались из уст в уста. История о продаже танка пьяными танкистами, перегонявшими боевую машину из ремроты, из дивизии в полк. Заезд в тумане наших воинов на территорию ФРГ и постановка техники в боксы Бундесвера. Возможно, это были только легенды, но вот вспомнилось, и глушение рыбы, и удар батареи по немецкому кладбищу. Это то, чему я сам был свидетелем и, что в последствии тоже стало легендой.

Прапорщик Синица в легенду не хотел, сама же легенда запросто могла вместить прапора и не раз, но тогда он не хотел этой славы, и слава любила его безответно. Пусть она, эта капризная дама кокетничает с молодыми его коллегами, пустобрехами, типа Галустяна, которые уже зубоскалили на его счет с собутыльниками танкистами и разведчиками.
Я его понимал, а поэтому повинился и сказал, что вырвалось с горяча от обиды на несправедливость. И, что действительно ему не наливал, и беру свои слова обратно.

Конечно, и он меня тоже понимал, но тогда на разборе, взять ему вину на себя было нельзя, это значило пойти вразрез с линией партии, которую в дивизионе имитировал замполит.
Одно дело понять, а другое простить, то, что он меня простил, стало ясно спустя десять месяцев, когда мы уезжали домой на дембель. Играли «Прощание славянки», и мы говорили последние слова друзьям, с которыми расставались, скорее всего, навсегда. Разодетые белоруссы и ленинградцы, а мы уезжали первыми, уже грузились в Газ-66, когда Синица обнаружил, что на моей груди нет ни одного «ордена».

 Ни "гвардии", ни "классности", ни спортивного разряда, вообще ничего. Брюки я не расклешил, каблуки не сточил, синюю или красную бархотку на подворотничок не пришил, а пожитки - в чемодане братьев Ищенко. Ему стало жалко меня, такого неприкаянного. Когда служил он, домой в колхоз без этого возвращаться было нельзя, девки замуж не пошли бы. Помните агитпроповскую быличку о квадратных яйцах? В его системе ценностей мой прокол выглядел фатально, и поэтому, когда он растеряно, спросил меня:

-Сынок, так нельзя, как же ты домой такой явишься?
Я только пожал плечами, вздохнул и сказал:
-Ну, ничего, я же женат, надеюсь, жена не выгонит
-Подожди, я сейчас, подожди, не уезжай! Сорок пять секунд, время пошло!- он ринулся в казарму. Все уже сидели в кузове и готовились по традиции при проезде КПП бросать фуражки и кричать ура, чтобы уже никогда не вернуться этой дверью в прошлое.

 Машина тронулась и подошла к воротам, притормозила, створки распахнулись. ГАЗ-66 тихо пошел, пересекая невидимую линию, отделяющую нас от свободы. Грянуло Ура, и в воздух полетели фуражки. В этот момент я увидел бегущего Синицу, он кричал:

-Стой! Подожди!
Когда машина уже выезжала из ворот, я на лету поймал брошенный мне старшиной маленький сверток. На кусочке новой портянки, был весь возможный набор «орденов» надраенных пастой гои до зеркального блеска. Я был молод и счастлив в тот момент, покидая навсегда эту «тюрьму народов», готовый влиться в бурлящий поток новой жизни, ждущей меня дома.

Побрякушки наивного сжалившегося надо мной прапорщика Синицы я, как предприимчивый коммерсант цинично и выгодно сменял в дивизии на тушенку и сгущенку. Значки и консервы были конвертируемой армейской валютой и самым ликвидным товаром. Пришлось еще сутки провести в палатках на летном поле в Темплине, ожидая самолетов с салагами из Союза. Мы были уже отрезанным ломтем, снятыми с довольствия. Тушенка со сгущенкой, купленные за «ордена» прапорщика Синицы, здорово выручили, и мы благодарно помянули его острым словом.

 Многое меняется с годами, и переоценка ценностей, связанная с этими переменами или происходящая не зависимо от них в силу внутренних процессов в душе человека, позволяет увидеть что-то из прошлого в другом свете.

Сейчас бы я не расстался с «орденами» старшины первой батареи, прапорщика Синицы ни за что, даже за тушенку и тем более сгущенку. Вон их, сколько кругом, а орденов в своей жизни я больше так и не получил.