Я тебя посвящаю в любовь

…Кого еще там несет среди ночи?
Вроде никого не ждал. Странно…
Надо хотя бы в глазок поглядеть, кто это ко мне ломится в такое время.
…Господи! Трясущимися руками открываю дверь. Ночь на дворе, на улице черт-те что - ливень страшный, а за дверью…
- Ты? Откуда ты здесь? Что с тобой?!!
Боже. Детский сад. Глаза красные, физиономия зареванная… Стоит на пороге, весь мокрый до нитки. Дрожит…
- Ты слышишь меня? Что случилось?…
Он бормочет что-то обрывающимся голосом, пока я волоку его за руку в гостиную. Промокшие кроссовки оставляют на полу грязные следы – да и бог с ними. Потом можно все убрать, в конце концов. Сейчас не это главное.
- Сколько времени ты болтался на улице?! На тебе же нитки сухой нет! Ну что с тобой? Что произошло?
- Ты сказал… - раздается прерывистый шепот. – Что ты будешь рядом, если понадобится…
Да. Я действительно так сказал. В тот самый момент, когда попросил его вытянуть ладони. И его пальцы отчетливо вздрагивали – а он смотрел на них распахнутыми глазами, словно это были чужие руки.
- Да… Я рядом… - шепчу я. А он сидит на моей кушетке, дрожа то ли от переживаний, то ли от того, что джинсы и футболка на нем промокли насквозь. – Я рядом, малыш… - Боже мой, совершенно неожиданно с моих губ сорвалось это слово.
Да, он мой сотрудник. Да, я его начальник. Но сейчас – сейчас мы не на работе. И потом, как иначе можно назвать съежившегося в углу кушетки, промокшего, зареванного мальчишку с испуганными глазищами?
Я уже не осознавал, что делаю. Подошел, сел рядом с ним, обнял за плечи.
- Конечно, я рядом… Что случилось?
- Вот, - выдыхает он, ничего больше не добавляя. И снова вытягивает руки перед собой.
Пальцы дрожат, словно в пляске святого Витта.
- И так целый день… - снова еле слышно шепчет он. – Целый день… Я себе даже кофе не могу налить… Я дома расколотил чашку… Я ничего не могу, мне придется уйти с работы…
Господи боже мой. Но должно же быть какое-то средство?!
Я разговаривал на днях с нашим доктором. Когда пришел к нему якобы по поводу своей операции. Но перед тем как уйти, я замешкался и спросил – напрямую, глядя коллеге прямо в глаза:
- Эл, скажи мне вот еще что. Контузия… это опасно? Это надолго?
Он посмотрел на меня внимательно, с пытливым прищуром. И задал свой вопрос, от которого я отчетливо вздрогнул:
- Руки дрожат? После нашего взрыва? Не у тебя?
Что я мог ответить? Ничего. Я только кивнул.
- Это пройдет, - улыбнулся он мне. – Но от этого по сути нет лекарства… Только успокоение. Только приятные эмоции… Только нежность, ласка и тепло.
"Нежность, ласка"… Легко говорить этому доктору!
Но тепло… тепло – это проще.
- Ты же совсем замерз, малыш, - говорю я. – Давай… сними это…
Я стаскиваю с него мокрую футболку. Отбрасываю ее в угол. Беру со спинки стула одну из своих рубашек – надо же, как удачно, что я ее в шкаф не повесил! – и набрасываю ему на плечи.
- Согрейся немножко…
Он закутывается в нее, вцепившись в поношенную ткань так, словно это его единственное спасение. Но все равно еще вздрагивает – чувствую, что теперь, когда адреналиновый всплеск прошел, он серьезно начинает мерзнуть.
Ну что же… тут уже не до экивоков всяких, не время Версаль разводить. Я легонько беру его за плечо:
- Джинсы тоже промокли? Давай снимай, а то точно простынешь…
- А как же…? – глаза раскрылись в изумлении и страхе.
- Что «как же»? – делаю я недоуменное лицо. – Знаешь – давай-ка чеши в душ. Я так думаю, что ты здесь сегодня останешься. Тем более нам поговорить надо… про то, что у тебя с руками. В ванной большое полотенце, завернешься в него и придешь. Только не сюда. Другая дверь - из ванной сразу налево…
Он кивает, дрожа. Наверное, и правда трудно сидеть даже в теплой комнате в напрочь вымокших под дождем штанах.
Пока он торчит в дУше, я иду по коридору в ту самую «дверь налево». Там моя спальня. Я думаю, что лучше всего будет уложить его сейчас спать. А сам я пойду смотреть телевизор в гостиную. На канал Дискавери можно пялиться хоть всю ночь. В конце концов, и усну там же на кушетке. Во избежание, как говорится.
Я разбираю и перестилаю кровать, когда за моей спиной скрипит дверь. Я теперь даже это слышу.
Оборачиваюсь… и вижу своего нежданного гостя. Взлохмаченного, покрасневшего после душа, замотанного в то самое большое полотенце. Боже мой – и вправду, дитё дитём.
- Вот… - киваю я на постель. – Забирайся под одеяло и отдыхай. Завтра проснешься – отдохнувший, успокоенный – и мы обсудим, как нам быть с твоими руками.
- А ты как же? – робко спрашивает он.
- Пойду телевизор смотреть, - и я действительно направляюсь мимо него к выходу из спальни.
И вдруг чувствую, что он хватает меня за локоть и тянет к себе.
- Не уходи... - шепчет он мне в лицо. Боже… теплое детское дыхание с запахом мяты. Небось нашел мою зубную пасту под раковиной.
Я застываю на месте, на пару секунд вообще переставая соображать, где я и что со мной. А когда прихожу в себя – чувствую: он прижимается ко мне. Всем телом. Утыкается лицом мне в шею, возбужденно дыша. А полотенце... оказывается, оно давно на полу.
- Не уходи… пожалуйста, не уходи…
Глупый мальчишка, что ты делаешь?
Я сказал это вслух? Наверное. Потому что он отвечает мне…
- Я не могу больше… прости… иди сюда…
В тот же момент дрожащие губы приникают к моим губам. И я застываю на месте.
Не может этого быть, просто не может! Он, такой восторженный, такой юный – и я, побитый жизнью ненормальный ученый, которого вроде как не интересует в жизни ничего, кроме его дурацкой работы… О, если бы это было так на самом деле, было бы много легче.
Господи боже мой, - я больше не могу сопротивляться. Я падаю на колени у кровати, в то время как его дрожащие руки стаскивают с меня рубашку… Он рядом, он со мной рядом – и он хочет меня… не может быть… Кровь стучит у меня в висках, и я бросаю его на постель – потому что у меня больше нет сил сдерживаться. Видит бог – я слишком долго терпел. Слишком долго.

***

…Боже мой, что же я натворил-то: стыд и позор.
Раннее утро, в окне еще серые осенние сумерки, - но я уже открыл глаза, потому что не спится. Потому что возбуждение схлынуло, а совесть… проснулась, чтоб ее. Мой мальчик спит рядом, разметавшись по кровати, скинув с себя одеяло – ему жарко, и дышит он с легким хрипом, вздрагивая во сне – словно переживает еще раз все то, что произошло ночью.
Меня передергивает. Господи…
У меня окончательно сорвало крышу. Так долго я подавлял это в себе, и вдруг, за один раз все вырвалось наружу… и обрушилось на этого бестолкового глупыша, который столько времени мучил меня нестерпимым желанием.
Я смотрю на него в неверном утреннем свете, и сердце мое сжимается от стыда и боли.
Господи боже мой, не может быть… это был не я…
У него синяки по всему телу – на шее, на плечах, на бедрах… Я невольно моргаю несколько раз, приглядываясь – и словно боясь увидеть больше. Мой бог, если я сейчас замечу еще и кровь на простынях… мне останется только пойти и застрелиться. Потому что жить с этим я не смогу.
Уфф, слава богу: вроде хоть тут все в порядке.
Я ведь даже не помню сейчас никаких деталей – вся ночь спрессовалась в одно горячечное сумасшедшее мгновение, как удар шаровой молнии, как вспышка яркого света, как взрыв…
Ой, вот только не надо про взрыв.
«Ну ты, приятель, и идиот, - говорю я себе виновато. – Ребенок пришел к тебе за утешением и помощью, а ты что?»
И огромным усилием наконец-то проснувшейся воли подавляю в себе желание возразить на эти доводы детсадовским «Он первый начал».
«Что он начал? – продолжаю я ругать сам себя. – Он мальчишка совсем! Может, он просто хотел немножко ласки и нежности? А что получил?»
Я чувствую, что краснею. И начинаю, бормоча бессвязные извинения, легко прикасаться губами к его телу – ко всем оставшимся после этой бешеной ночи отметинам. Боже мой, они у него везде… Я и не знал, что я могу так истерзать это хрупкое тело. Меня начинает колотить озноб. Нервный озноб.
Но видимо, я дрожу так, что он просыпается. И что есть силы вновь прижимается ко мне. Доверчиво, нежно… и горячо. Я ощущаю в этом тесном объятии его возбуждение: он трется об мою ногу, хрипло дыша, и утыкается лицом мне в шею – так же, как вчера…
- Доброе утро… иди ко мне…
…Нет, я точно свихнулся еще вчера. Вот, у меня уже начались галлюцинации.
- Погоди, - шепчу я виновато, - ты посмотри на себя… Тебе же, наверное, больно?
Он смотрит затуманенными со сна глазами, а потом легонько целует меня в щеку.
- Да не то чтобы очень, - слышу я его обжигающий шепот. – Но сейчас это неважно… Помоги мне немножко…
И я чувствую, что он уже практически на грани. Дрожь пробегает по всему его телу; я чувствую, как невольно начинаю следовать за ним, заводясь как хорошо отлаженная машина, и он это чувствует. И улыбается снова, обхватывая меня руками, легко касаясь пальцами моего лица.
- Ты же весь в синяках… - все еще пытаюсь я остановить его. – Как же ты…
- А ты? – фыркает он мне прямо в ухо. – Тебе просто не видно…
И проводит пальцами по моей шее, по ключицам, по груди: - Ты извини: я вчера, кажется, тоже… немножечко разошелся… Тебе больно?
Боже мой. Я ощущаю, что еще мгновение – и я окончательно сойду с ума. От всего. МНЕ больно? Как МНЕ может быть больно после всего, что я с НИМ сделал?
Но господи, что ОН сейчас делает со мной?...
Эти горящие желанием глаза… сумасшедшие губы… бесстыдные руки… Руки?
Но я больше не могу ни на чем сосредоточиться – я падаю в какую-то пропасть, и уже в этом самом падении ощущаю, что он – рядом, что он тоже дрожит от собственной разрядки, прижимаясь ко мне, и тихонечко стонет – не от боли, не от стыда, а от наслаждения.
Господи боже мой…

…А когда я очнулся – увидел, что он сидит на постели, вытянув вперед ладони.
- Посмотри-ка! – и взгляд, как у ребенка рождественским утром. – Они… не дрожат…
Я беру своими грубыми ручищами эти ладони и перецеловываю все пальцы. Потому что у меня нет слов, совершенно никаких слов. Я не могу высказать, как я люблю и желаю его – и как мне хочется, чтобы ему больше никогда, никогда в жизни не было больно. Разве что если мы с ним опять чересчур увлечемся… Но это – совсем другое дело, не так ли?..