Ключ к власти

КЛЮЧ К ВЛАСТИ
 
История преступления
С.С. Форестер*

C.S Forester
Ellery Queen’s Mystery Magazine, September 1983

 В ночь Длинных ножей трое мужчин ехали на машине в сторону загородной резиденции Роз. Один из них, Адольф Шпигель, трясся от страха. Он засунул правую руку в карман пальто; его рука, непривыкшая к оружию, лежала на стволе автоматического пистолета, казавшегося ему невероятно большим и тяжёлым. Он потел, а капли пота холодили кожу. Сегодня ночью он был на пути к величайшей открывающейся перед ним перспективе. Он собирался убить Лукаса.
 Лукас был жуток, он внушал страх, будучи крайне жестоким главой Седьмого бюро, где Шпигель в ранние годы нацистской власти неожиданно для себя занял пост начальника секции. Лукас никогда не делал тайны из своих убеждений касательно Шпигеля. Он в глаза называл Шпигеля робким и осторожным, не способным служить Фюреру. Насмехался над боязнью Шпигеля подставить свою шкуру и над его скрупулёзностью в отношениях с коллегами. Однако он держал Шпигеля в бюро за его добросовестность и неутомимость.
 Шпигель не питал иллюзий на сей счёт. Он знал, что пока Лукас жив, у Шпигеля нет никаких шансов на продвижение по служебной лестнице, притом что, он в этом не сомневался, на него были возложены большая ответственность и тяжкие, непосильные труды. Но если уж Лукас призван умереть в эту ночь Длинных ножей, то будет не единственным среди многих, разделивших его судьбу. Фюрер подтвердил его полномочия. Некоторые люди, способствовавшие Фюреру в захвате власти, просили слишком многого в качестве вознаграждения. Некоторые жаждали слишком далеко идущего и быстрого продвижения по пути, начертанного самим Фюрером. Среди них, вполне вероятно, могли оказаться люди, подозревавшиеся в самом худшем – в захвате, по крайней мере, части власти, принадлежавшей по праву самому Фюреру. Такие люди должны умереть, это был вопрос времени. В Рейхе для них не могло быть места рядом с Фюрером.
Когда столько людей погибало, ещё одна смерть не имела значения. Если Лукасу суждено быть убитым одним из доверенных подчинённых, то награда будет велика, если этот подчинённый представит несомненные доказательства, безусловно, не письменные в том, что Лукас плёл заговор. Вполне возможно, что он будет назначен главой бюро и захватит власть и престиж Лукаса. Шпигель трепетал от подобной мысли маленького человека, хотя и трясся от страха, будучи преисполненным амбициями. Несмотря на то, что он обливался холодным потом, он не терял ясности сознания и своей замечательной способности анализировать мотивы и предрассудки.
На утро, после ночи Длинных ножей, смерть Лукаса будет выглядеть как явное доказательство его вины. Холодный тяжёлый пистолет в кармане Шпигеля был ключом к двери, открывавшей дорогу к власти; в противном случае эта дверь всегда будет для него закрытой.
- Езжай быстрее, - приказал он Клейну таким тоном, как будто привык разъезжать на автомобиле.
На самом деле, прокатиться на машине ему удалось всего-то десяток-другой раз. И один он не мог ехать, от части поэтому, он взял Клейна и Крамера для участия в предприятии.
- Я еду так быстро, как могу, - ответил Клейн.
Машина неслась по узкой дороге хорошим летним вечером.
- Скоро мы доберёмся до Лукаса, - сказал Крамер, сидевший рядом со Шпигелем.
Мужчины и женщины, работавшие в полях, провожали взглядами чёрный автомобиль, несущийся вдоль дороги, и оккупантов в униформе. Они видели многих подобных людей в форме за последние год-два, несущихся к Розенбау – имению Роз, где жил Лукас. За короткий промежуток времени с момента прихода к власти Наци Лукас успел захватить загородный дом и участок земли, где он вёл жизнь дворянина, копируя жизнь своего начальства. Жирный предприниматель, разбогатевший на военных поставках, придумал имению имя, которое Лукас не видел причины менять.
Возможно, это совсем не было совпадением, что Лукас засел здесь в ночь Длинных ножей, а не в своём кабинете в Берлине. Лукас возможно не знал того, что должно было случиться - лишь немногие знали. Он видимо решил отсидеться в имении в девятнадцати километрах от Берлина: от него не потребовалось бы заявлений до следующего утра, на чьей он стороне он будет: утром легче выбрать победителя.
Шпигель ещё раз прикоснулся к пистолету. Он знал, кто выйдет победителем, и он собирался встать на его сторону, хотя сама мысль о риске заставляла руку дрожать.
Они пронеслись через сосновый лес в оконечности озера и вновь оказались в лучах вечернего солнца. Показались стена и ворота. Клейн направил машину в ворота, да так близко в краю дороги, что ветка дерева хлестнула по лобовому стеклу, испугав Шпигеля неожиданным ударом.
За забором находился дом в два этажа, построенный в стиле, напоминавшем готический (хотя вряд ли седоки вообще имели понятие о готическом стиле), с высокими узкими окнами, совершенно одинаковыми. Дом был выстроен в форме буквы Г, на мгновение седоки увидели обе стороны здания. Солнце садилось за их спинами, а от окон фасада им в лица отразился розовый цвет, что подтверждало правильность выбора названия – имение Роз.
- Готовы? – прорычал Клейн.
- Да! – ответил Шпигель.
 От возбуждения у него пересохло горло, так что он мог только сипеть, но он заставил себя успокоиться.
Вопрос Клейна указывал на то, что он был готов возглавить операцию с очевидным намерением предъявить счёт позднее, что не входило в планы Шпигеля.
- За мной! – скомандовал Шпигель.
Он выбрался из автомобиля и ринулся по ступенькам, держа руку в кармане с пистолетом.
В дверях их встретил Рихтер – личный секретарь Лукаса.
- Я хочу видеть Бригадефюрера, - просипел Шпигель.
- Зачем? – спросил Рихтер.
- По партийным делам! – сказал Шпигель.
- Вы могли бы поговорить с Бригадефюрером по телефону! – ответил Рихтер, загораживая вход.
- Я настаиваю! – рявкнул Шпигель, источавший решимость.
Шпигель пытался сформулировать причину явки в дом Лукаса с двумя партийными убийцами так, чтобы Лукас поверил его словам.
У локтя Шпигеля громыхнул выстрел, и он отшатнулся, а Рихтер упал. Крамер прострелил ему сердце. В конце зала стояла на подставке большая китайская ваза. Она разлетелась на куски в тот же момент, а куски покрыли пол.
- Давай! – выкрикнул Клейн, ринувшись вперёд.
  Шпигель понял, что пуля прошла через Рихтера на вылет и разбила вазу. Они ворвались в большую гостиную, забитую мебелью, где с белым от страха лицом стояла женщина. Это была фрау Лукас. Шпигель неоднократно видел её ранее.
- Что это? – вопросила она.
- Где ваш муж? – потребовал Клейн, подходя к ней с пистолетом в руке.
- Его здесь нет…, - пробормотала фрау Лукас, - Он уехал в Берлин!

Это была ложь - Шпигель видел. Присутствие Рихтера в доме указывало на то, что Лукас был здесь, или только что был. Он рассуждал здраво, несмотря на колотящий его страх.
- Где он? – прорычал Шпигель, нервно скаля зубы.
- Он, он… ушёл! – ответила фрау Лукас.

Клейн обвёл взглядом гостиную, посмотрел на дверь, открытую в столовую. Он вступился в лужу крови Рихтера: его ноги оставляли кровавые отпечатки на ковре. В столовой никого не было.
- Смотри здесь, Шпигель! – крикнул Клейн. – Пошли Крамер!
Оба выскочили из комнаты. Шпигель остался стоять, по-прежнему держа руку в кармане, хотя не было причин осторожничать. Фрау Лукас представляла собой безвольное создание. Она рухнула в кресло, обхватила лицо ладонями и плакала, сотрясаясь от рыданий. Крамер с Клейном вернулись, толкая перед собой двух горничных.
- Он был здесь, когда мы пришли, - сказал Клейн. – Он не выходил из дома.
- Где он? – потребовал Крамер ответа от фрау Лукас.

Фрау Лукас подняла заплаканное лицо, искажённое страхом, но ничего не сказала. Клейн заорал.
- Где он?
Он ударил женщину пистолетом по запястью, она закричала от боли, но ничего не сказала.
- Я сделаю! - вызвался Крамер. – Смотри за девками!
Он сделал шаг вперёд, вытаскивая пистолет из кармана, и ударил фрау Лукас по лицу. Её голова откинулась назад, но она продолжала молчать, и Крамер подступился к ней ближе.
- Загни ей ногти в обратную сторону! – предложил Клейн.
Это было ужасно. Шпигель не мог этого видеть. При всём его предвидении и тщательном обдумывании предстоящего он не мог себе представить ничего подобного: он думал, что будет простое убийство. Фрау Лукас визжала.
Шпигель в волнении вышел из комнаты в зал. В наступавших сумерках Рихтер лежал в луже крови, а куски китайской вазы были разбросаны по полу. Рихтер был мёртв; никак нельзя было оправдать ни его смерти, ни того, что происходило с фрау Лукас. Сейчас стоял вопрос жизни и смерти: или его или Лукаса. Если Лукас выживет, то он свяжется с Берлином, и Шпигеля, Клейна и Крамера можно считать мертвецами. И смерть их не будет лёгкой. При этой мысли у Шпигеля ослабли колени.
Послышался ещё один вопль фрау Лукас, на высочайшей ноте, агонизирующий. Шпигель вытер пот со лба свободной левой рукой, его правая рука по-прежнему бессознательно сжимала пистолет. Он вышел из зала через противоположную открытую дверь. Здесь были библиотека и музыкальная комнаты вместе: полки с книгами, пианино и пюпитр. О, этот ужасный вопль! Шпигель с дрожью шагал по ковру.
Что это? Когда он повернулся, то увидел, как одна из секций книжного шкафа медленно поворачивалась. Это была узкая скрытая дверь, а за ней стоял Лукас спиной к Шпигелю и с пистолетом в руке. Непроизвольно Шпигель выхватил пистолет. Только вчера Шпигель практиковался с пистолетом, а теперь, несмотря на бьющееся сердце и трясущиеся члены, одна половина его мозга работала достаточно быстро, а другая часть не сознавала действий. Рука выскользнула с пистолетом из кармана. Один выстрел в спину Лукаса заставил его пошатнуться; после ещё двух выстрелов Лукас осел на пол, а Шпигель продолжал стрелять в распростёртое тело, пока не иссяк магазин. В течение секунд всё было закончено, а инстинкт – инстинкт никогда не обнаруживался перед коллегами без успеха на получение преимущества – заставил Шпигеля закрыть потаённую дверь до того, как Клейн и Крамер ворвались в комнату. Он стоял над телом с пистолетом в руке.
Это было делом нескольких дней, и то, что предвидел Шпигель при планировании смерти Лукаса, сбылось. Человека, убившего Лукаса, восприняли как его разоблачителя; его тупая инициатива и очевидная преданность Фюреру были вознаграждены. После последовавшей за ночью Длинных ножей перетасовки последовало продвижение на должность.
Шпигель возглавил Седьмое бюро, заняв место Лукаса. Сейчас можно было ожидать, что человек, трудившийся не покладая рук и владевший замечательной ясностью видения, должен преуспеть в достижении Седьмым бюро ещё большего величия и большей степени вселения страха, чем это было при Лукасе. Внешне не примечательный офис на Курфюрстендам под управлением Шпигеля казался маленьким созданием с длинными щупальцами, простиравшимися на большие расстояния, пробирающимися через любые незащищённые щели и впрыскивающими смертельный яд, если кто-либо попробует пересечься с ними.
Седьмое бюро получало власть от Геринга и его пятилетнего плана; оно получало власть от Канариса и его разведуправления, и даже от самого Гиммлера, в то время как Шпигель направлял свою активность не только в шпионаж, но и в контршпионаж, а даже в контр-контршпионаж, неуклонно двигаясь к великому моменту, когда Фюрер будет слушать рапорты, дерзкие рапорты, безусловно, о Гиммлере и его методах.
Седьмое бюро было одним из учреждений, решавшим вопросы жизни и смерти, и лишь одно слово Шпигеля посылало человека на эшафот или в концентрационный лагерь. Дело, однако, не обходилось без торговли. Враг Шпигеля А не мог быть уничтожен без жертвования Гиммлеру союзника Шпигеля Б. Но всё-таки, это была власть, широчайшая власть, а Шпигель, просыпаясь по утрам в постели, иногда думал, не есть ли это сон наяву, обычно он отдавал себе отчёт в своих амбициях.
Безусловно, у него имелись враги, смертельные враги; для человека, обладавшего властью в Третьем рейхе, врагами были все, кто искал власти или хотел сохранить её; но он мог ладить с ними, наслаждаясь всем, чего он не получил в детстве и не хватало в безработной юности: различие между великим и зависимостью малого, власть продвижения и власть торжества, и сверх всего этого, глубина удовлетворения, ничем не прерываемого, от жизни в имении Роз, где он мог находиться вне бюро.
Он спал в кровати Лукаса и ел за столом Лукаса, и это казалось диким наслаждением, когда он вспоминал тот ужас, с которым он должен был преклоняться перед Лукасом и терпеть тогдашнее презрение Лукаса к нему. Он своими собственными руками убил Лукаса; он мог помнить или забыть тот шанс, когда спина Лукаса появилась перед его пистолетом.
Шпигель упивался десятью годами наслаждения властью, извращённо понимаемой, как счастье. Возможно, он счёл эти десять лет удачными. Он расширял свою власть, он преумножал своё счастье, пока Фюрер расширял Рейх. Саар и Рейнлянд, Австрия и Чехословакия – Шпигель получал свою долю в этом отравляющем успехе.
Он познал сомнительное восхищение от победы над Польшей и не менее сомнительное восхищение от оккупации Норвегии. Он принял участие в кульминационном триумфе, опрокинувшем все сомнения - оккупации Франции. Фюрер вошёл в Париж как победитель, без всякой кровавой бани, как случилось в Верду и на Сомме, которой Германия страшилась. Фюрер доминировал в мире. Своей магической властью он поднял Германию на высоту, которую ей не удалось взять ранее даже ценой жизней миллионов.
А Шпигель делил власть в своём доминионе и жил как дворянин в имении Роз.
Это длилось последние десять лет до того момента, пока непредвиденный случай не дал ему споткнуться. Он не участвовал в событиях июля 1944 года. Это не был вопрос поражений в России или высадки союзников во Франции. Шпигель не строил из себя знатока в военных вопросах. Он не ожидал покушения на Гитлера. И того, что попытка провалится. Это не входило в его расчёты, а удивление происшедшим вывело его из равновесия, так что он удивился дальнейшим ходом событий, который он мог бы предсказать с холодной расчётливостью, будучи в нормальной ситуации.
Попытка покушения на Гитлера была отомщена резнёй, в сравнении с которой, ночь Длинных ножей казалась пустяком. Десять тысяч человек умерли за эти четыре недели – генералы и священники, дипломаты и танцоры, и не только мужчины, но и женщины и дети тоже. Целые семьи были принесены в жертву для притупления чувства обиды у мрачного тирана, заперевшегося в своём штабе в Восточной Пруссии, с удовлетворением смотревшего фотографии и фильмы, запечатлевшие замедленные процедуры повешения врагов.
Умерло десять тысяч человек. Не было удивительным то, что в этой резне оказалось удовлетворённой чья-то месть или то, что амбициозные люди воспользовались возможностью устранить руководителей, стоявших на карьерном пути. Шпигель мог всё это легко предугадать, но у него не было времени. Волна арестов захватила его с самого начала, начавшихся до того, как он узнал о покушении.
В тот июльский день он пребывал в имении Роз, спасаясь от берлинской жары. Непрекращающиеся воздушные налёты заставили его уехать в имение – как он говорил себе - для того, чтобы не отвлекаться и не подвергаться помехам в чётком осмысливании дел. Он сидел в доме с женой Шарлотой и слушал первые сообщения по радио, а затем пару часов говорил по телефону. Переговоры прерывались, поскольку во время случившегося переполоха даже глава Седьмого бюро не мог позволить себе неограниченно использовать междугородние звонки. Он радовался, что не оказался в Берлине в эти часы, где начались аресты, казни, предательства под пыткой. Его отсутствие в центре событий должны показать отсутствие соучастия, и если по какой-либо странной случайности умысел приведёт к успеху, то он всё ещё сможет отказаться от антипатии к заговорщикам.
Он сидел за обеденным столом напротив Шарлоты, не слишком не уверенный в себе. Его телефонные звонки были вполне разумны. Он думал, что всё обойдётся. Было так хорошо сидеть дома, красный закат освещал пейзаж, который он наблюдал с места за столом. Это была его земля, зелёные поля, тёмный сосновый лес, проглядывавшая гладь озера.
Он с нетерпением попробовал суп, который поставили перед ним. Он снова посмотрел в окно и увидел два грузовика, быстро ехавших по дороге. Он знал эти машины: на их кабины должны быть поставлены пулемёты. Грузовики исчезли за поворотом и снова появились. Они неслись к дому.
В каждом из них должно находиться по двадцать вооружённых до зубов эсэсовцев.
Он положил ложку. Не сказав ни слова глупой слабовольной Шарлоте, он поспешил в зал, а затем в библиотеку, где он открыл секретную дверь и упрятался в потайной комнате.
Он стоял там, опершись на секретную дверь и прислушиваясь. Он услышал топот бесчисленных сапог в зале, затем в библиотеке, на лестнице, в гостиной, везде. Он слышал громкие голоса, один из них он узнал. Он перенёс тяжесть тела на дверь.
Это был Клейн, один из его главных помощников в Седьмом бюро. Шпигель был слишком практичен, чтобы иметь только одного помощника. Клейн, который когда-то вёл автомобиль в ночь Длинных ножей, ночь смерти Лукаса. Клейн находился в метре от Шпигеля, честолюбивый Клейн, жестокий Клейн…
Шпигель понял, что Клейна надо было устранять год назад, по крайней мере. И даже раньше, когда история с убийством Лукаса стала такой давней, что соучастие Клейна больше не повредило бы шефу. Если бы он арестовал его вчера!
Слышались другие громкие и грубые голоса. Сквозь них прорвался ещё один голос. Это был голос Шарлоты, переходящий в визг. Шпигель слышал его опять и опять, агонизирующий, пугающий.
Визг следовал за визгом. Шарлоту пытать было бесполезно. Никто кроме Шпигеля не знал о существовании потайной комнаты. Он даже выловил рабочих, соорудивших её. Он считал, что они разделили судьбу тех, кто похоронил Аттилу, даже не знавших почему.
Шпигель стоял и слышал вопли, почти нечеловеческие теперь. Они пугали, были непереносимыми. В своём бюро Шпигель записывал признания, выносил приговоры, посылавшие мужчин и женщин на ужасную смерть. Но он не видел результатов. Он видел трупы только Рихтера и Лукаса. Планируя деятельность бюро, Шпигель всегда казался человеком с крепкими нервами и холодным разумом, но фактически он был слабаком, он всегда это знал.
Он опять услышал визг, и его рука безвольно потянула дверь. Произвольно он открыл дверь. Теперь он выходил в библиотеку…
Менее чем через год Вольфганг Клейн шёл вдоль Бранденбургского проезда. Он устал, он был голоден, он был болен, но должен был идти. Война проиграна, Фюрер мёртв, русские в Берлине, русские окружали его.
Клейн избавился от формы СС. Он знал, что случиться с ним, будь он в этой форме, если русские схватят его. Никаких разбирательств, только один выстрел. Теперь он был в обычной армейской форме. Он снял её с трупа, валявшегося в лесу. В кителе была дырка от пули, а также большое пятно крови на груди. Но всё же это было лучше формы СС. Это давало ему слабую надежду.
Не было сомнений в том, что русские энергично ищут главу Седьмого бюро и пристрелят его, если он попадётся им в руки. В этой форме с имеющейся расчётной книжкой и комплектом документов он, по крайней мере, получал шанс избежать идентификации и получал шанс пленения в качестве обычного рядового солдата. Лучше лагерь, даже русский, чем расстрел.

Его приметы мало кому известны. Вряд ли какой-нибудь местный осведомитель узнает его. Клейн кое-что знал о технологии. В деревнях и городах русские искали людей, готовых к сотрудничеству. Русский командир всех пленных и подозрительных людей допрашивал в присутствии местного осведомителя.
- Он фашист? - спрашивал русский офицер на плохом немецком языке. Осведомитель кивал головой, и подозрительное лицо приговаривали к смерти.
Клейн даже в армейской форме не хотел подвергать себя риску. Он не хотел вообще никакого контакта с русскими. Именно поэтому он крался по проезду голодный, со сбитыми ногами и уставший. Настолько уставший, что не мог хорошо соображать. Он был хорошо сложен, обладал недюжинной силой, но силы иссякли. Он еле тащил ноги, шагал, волоча ноги по песку улочки. Он качался в темноте, а губы его пересохли от жажды. Он не предполагал, что возможно такое истощение сил.
Вся Германия, вся обширная империя - третий Рейх, оказалась в руках союзников. Не было никаких шансов выбраться отсюда. Он знал, что американцы на Эльбе. Он считал, что есть шанс выжить, если выбраться к ним и сдаться. Но он не хотел рисковать. Эльба находилась в семидесяти пяти километрах, а русские наблюдают за всеми участками, где он мог бы пройти. И даже если бы он преуспел, то всё равно будут процессы, повешения и расстрелы.
Что ему надо было делать, так это найти какое-нибудь укрытие на долгие месяцы, пока русские не утомятся искать, а американцы не растеряют злобу. Тогда он сможет вынырнуть, приобретёт анонимность, и даже сбежит в Аргентину, и будет жить. При всей своей слабости, истощении и муках голода он хотел жить.
Был только один путь спасения, абсурдный с первого взгляда - в его собственном доме, где, безусловно, русские его ждали. Клейн знал, а русские не могли знать, что в имении Роз была потайная комната, прекрасно устроенная лазейка. Она была упрятана между двумя перегородками – с кухней и с библиотекой. Там можно жить месяцами. Её окно находилось в ряду множества других окон готического типа в крыле здания, и ловкий человек мог влезть через него снаружи. Вряд ли кто-нибудь будет считать число окон с улицы – в библиотеку, в кухню, в зал - запомнит, а потом будет считать окна с другой стороны здания и поймёт, что с одной стороны окон меньше. Внутри хватало места, чтобы лечь – о, господи, как он хотел сейчас лечь – среди вещей, тщательно подобранных им для подобной ситуации. Там был тихий туалет, умывальник, соединённый с главным стояком дома, и главное – полки и полки с едой, консервы с различными продуктами, на шесть месяцев проживания одного человека, может быть на год. Клейн почувствовал приступ голода, когда представил себе эти запасы. План возвращения в имение Роз, а не куда либо ещё, мог показаться сумасшедшим, но это был лучшим планом из всех. Русские, безусловно, были в доме, однако он ночью мог бы пролезть в окно, обладая нужной ловкостью, а потом он мог бы отдыхать, мог бы есть, мог бы пить.
Клейн двинулся решительнее вперёд с новой энергией, обуреваемый целью. Он даже не стал тратить энергию на самокритику, на то, что сразу не догадался бежать из Берлина, когда русские захватывали Одер. Предусмотрительный человек с военной смекалкой сразу бы укрылся в потайной комнате до прихода противника. Так случилось, что принятое решение и физическая сила помогли ему бежать из города при этом кошмаре в этот проезд, откуда он с трудом мог продвигаться в направлении имения Роз, останавливаясь для передышки, но по-прежнему вглядываясь и прислушиваясь в ожидании русских часовых и патрулей.
На следующую ночь Клейн добрался до имения Роз. Перед полуночью он рухнул на землю на краю леса, откуда он мог осмотреть дом. Он прождал три часа, пока смог подняться на ноги для преодоления последнего броска. Он не просто отдыхал. Между полуночью и рассветом русские могли заснуть, и кроме того, он хотел изучить обстановку насколько это было возможно.
Он видел огни в окнах, рассеянный свет свечей и ламп, поскольку электричества, естественно, не было. Но было окно ни разу не засветившееся. Это окно он искал. Число автомобилей вокруг дома указывало на то, что в доме разместился штаб большого войскового соединения. По крайней мере, дивизии, может быть корпуса, но этого следовало ожидать. Теперь присутствовали только члены штаба, насколько он мог видеть; не было бойцов.
Мигание электрических фонариков дало ему знать о присутствии часовых вокруг дома. Он видел полуночную смену караула и обрадовался, что он теперь знает, где стоят часовые. Подождав следующую смену часовых, и только через час после этого, он разогнул затекшие и ноющие суставы, чтобы осторожно выйти из леса. Было не далеко, одну стену надо было перелезть, а далее он двигался на четвереньках. Несколько минут он пролежал не шелохнувшись, близко к дому, пока часовой стоял рядом в темноте, а потом, когда часовой удалился в сторону угла дома, он сделал последний рывок, быстрый, но не настолько, чтобы наделать шума.
Вставив одну ногу в нишу опоры, как когда-то давно он этому научился, он подтянулся, а затем добрался до края подоконника. Затем бесшумно надавил на окно, распахнул его, и поздравил себя с победой. Он втянул одну руку и плечо, перетащил свой вес и завис на мгновение, чтобы пролезть, сначала поставив на пол ладони, а потом колени. Он долго боролся с усталостью, прежде чем встать на ноги, секунду-две смотрел в окно, чтобы убедиться в том, что никто его не видел, и только потом закрыл окно.
Необходимость самоконтроля сделали его реакции более быстрыми, что позволило ему расслабиться. Он разлёгся на полу. Он не ел и не пил, чтобы не шуметь в непривычной темноте. В любом случае он был настолько истощён, что не стоило двигаться. Всё, что он хотел, это отдыхать и отдыхать.
Он лежал на полу, уложив голову на руку, со слабовольной струйкой смутной мысли, бившейся в его мозгу. Он был здесь – в шестимесячной безопасности. На мгновение к нему пришла гордость за то, что это был его самый храбрый подвиг – найти убежище в штабе русских. Но самоудовлетворение поглотилось другой радостью – не надо было напрягаться и пребывать в тревоге.
С закрытыми глазами в темноте он позволил себе уснуть. От усталости ему казалось, что пол комнаты слегка и медленно качается из стороны в сторону, приятно убаюкивая его. Сознание вернулось к нему спустя секунды, и он резко вернулся к действительности, как только свет попал на него, и зазвучали голоса. Дверь потайной комнаты была открыта, и человек стоял в проёме. Можно было разглядеть пистолет в его руке, хотя он был скрыт тенью человека. Пистолет был направлен на Клейна. А человек был в русской форме.
- Комм, - сказал он.
Клейн моргал, одураченный. Единственными движениями, на которые он был способен, оказались слабыми и нерезультативными, как у засыпающей рыбы. Протянулась рука, схватила его за отворот кителя и потащила в библиотеку. По пути он больно стукнулся головой о косяк двери.
Рука пыталась поставить его на ноги, но без особого успеха. Другая пара рук пришла на помощь и его поставили на ноги. Он не мог стоять на ногах, его бросили в кресло, где он сидел, моргая от света, медленно возвращаясь из небытия.
В библиотеке находилось пять-шесть русских, все с пистолетами. Старший офицер повернулся и отдал команду, в результате открылась дверь, и из зала ввели другого человека, кого-то в истерзанной чёрной форме. Полуотросшая борода, копна спутанных волос, немытое лицо не позволяли узнать его, особенно тому, кто находился в гроге, как Клейн.
Однако русские расступились по обе стороны от Клейна, так чтобы вновь вошедший мог разглядеть его. Наконец глаза Клейна сфокусировались, и он смог узнать вошедшего. Крамер, его главный помощник. Они подвели его вперёд, ближе, а старший офицер показал на Клейна.
- Он – Клейн? - спросил он на плохом немецком.
Глаза Крамера только на мгновение встретились с глазами Клейна, он их отвёл.
- Да! - сказал он, - Он – Клейн!
- Он – фашист! - сказал русский с удовлетворением и повернулся к коллегам, продолжив говорить на родном языке.
Мозг Клейна работал уже быстрее. Крамер узнал о существовании потайной комнаты, откуда выскочил Шпигель, когда они пришли арестовывать его, и не было времени заставить замолчать Крамера за тот отрезок времени между тем моментом и приходом русских на Одер. Будучи арестованным, Крамер купил свою жизнь предложением выдать шефа Седьмого бюро, числившегося в списке военных преступников.
В комнате ещё находились рядовые солдаты, и по команде старшего офицера они подошли к Клейну, взяли его под руки и оторвали от кресла. Он стоял, обвисая. Потом его потащили, а ноги его волочились по ковру. В дверях они перехватили его, дав ему возможность обратиться к русским.
- Он – фашист! - сказал он, указывая свободной рукой на Крамера, - Он – фашист!
Потом его потащили вон из дома.

Перевёл на русский язык Фома Заморский © 2007
 
 *Сесил Скотт Форестер – псевдоним писателя Сесила Луи Троутон Смита (27 августа 1899, Каир – 2 апреля 1966, Беркли, Калифорния, США) - английский романист, известный приключенческими произведениями на военную тему. Наиболее заметными работами были одиннадцатая книга серии «Гораций Горнист» о морских сражениях наполеоновской эры и «Царица Африки», изданная в 1935 году и экранизированная в 1951 году Джоном Хьюстоном.