Когда хочется выпить

1.
Когда уж очень хочется выпить и что-нибудь поесть, а денег нет, надо идти к Бушу в кафе «Проза поэзии». Но только днем и именно в «Прозу поэзии», а не вечером в «Поэзию прозы». Он хозяин и одного и другого, но днем всегда сидит в своем уголочке в «Прозе». Туда и следует идти.
Буш сидит за крохотным (так, по крайней мере, кажется, когда сравниваешь их габариты) столиком, посматривает по сторонам и что-нибудь ест. Никогда не было такого, чтобы он ни ел то ли ростбиф, то ли крылышки куриные, то ли блинчики с красной икрой, то ли просто миндальные орешки. Пара полных тарелок всегда перед ним, да еще маленькая такая рюмочка, чуть больше наперстка с глоточком темно-коричневой жидкости.
Если вам есть, что показать ему, то вы можете смело подсаживаться.
Он в черной кожаной жилетке, как всегда, и однотонной рубашке, то ли голубой, то ли розовой, то ли черной, и в джинсах. Седая голова, седая короткая борода, а под ней толстый и как всегда небритый второй подбородок.
Сегодня он, слава богу, здесь. Каждый раз, когда идешь к нему, а это бывает у меня не реже одного раза в месяц (чаще стыдно), все думаешь: а вдруг на этот раз он куда-нибудь ушел. Поэтому – слава богу, - и теперь можно надеяться на приличную выпивку и добротную жратву.
- Привет, Оле, - говорит он и кивает на соседний стул, - ты мокрый, как курица. Там что, дождь?
- Солнце, Буш, солнце, - отвечаю я, и присаживаюсь, - для всех солнце, для меня дождь...
- Что, так хреново все?
- Не все. Кое-какие лучи ниспадают и на меня.
- Понял. Ты что-то принес мне.
- Я хочу выпить.
- Текилу?
- Да.
- Яша! Текилу и лимон с солью!
Буш поднимает полотенце откуда-то с колен, тщательно вытирает губы, руки.
- Чего-нибудь поешь?
Я выразительно глотаю слюну и молчу.
- Понятно.
Яша приносит пол бутылки текилы, блюдечко с нарезанным лимоном и солью и собирается уходить. Буш задерживает его:
- Погоди, - а потом обращается ко мне, - что тебе приготовить?
Я продолжаю молчать. Почему я молчу, и сам не знаю. Может сложиться впечатление, что кто-то из них виноват в моем голоде, уж больно бросается в глаза моя неразговорчивость, сродни обиде. Я вижу это, понимаю, но по-прежнему молчу.
- Поджарьте ему хорошую отбивную и картошки, - бросает Буш своему официанту и тем самым отпускает его.
Я наливаю текилу в большой фужер для вина, беру за ножку и взвинчиваю напиток так, чтобы намок ободок. Не люблю слизывать соль с руки, я накладываю ее на этот самый намокший ободок, совсем немного, и она там хорошо держится. Потом, по скорому, я вливаю эту, перегнанную из агавы, чудесную, живительную влагу в себя. Ломтик лимона вместе с кожурой следует за ней.
Подождав минуту, Буш протягивает мне сигарету и спрашивает:
- Ну, чем похвастаешь?
За месяц я написал всего лишь один рассказ и пару зарисовок, но я не спешу выкладывать свой улов. Сегодня я вообще какой-то медлительный и злой. Буш тут не при чем, зол я в первую очередь на себя.
- Что, ничего нет? – Спрашивает Буш и лезет в карман своей кожаной жилетки. Там у него тонкая серебряная фляжка какого-то никому неизвестного темно-коричневого напитка. Поговаривают, что эта жидкость из каких-то наркотических трав, но наверняка никто не знает, а спрашивать почему-то боятся. Он бережно наливает ее в свою рюмочку-наперсток и тут же проглатывает, словно микстуру.
- Я принес тебе рассказ, - наконец, отвечаю я, – по-моему, не плохой. «Ядовитый» называется.
- Не про себя ли написал, сегодняшнего?
- Ты и сам знаешь, что все пишут про себя…
- Ну, давай, не томи.
Я лезу в карман мокрого пиджака и достаю влажную рукопись на восьми листах и передаю ему. Все, теперь можно напиваться, и я снова наливаю и пью. Буш погружается в текст.
Черт возьми, думаю я, откуда он взялся этот любитель непубликуемых текстов. Сидит здесь в своем кафе, как какой-нибудь старьевщик и собирает никому, кроме него ненужный хлам, в обмен на вино и хлеб. Как же я попал к нему? Когда же это было?

2.
Ах, да, вспомнил, да и как забудешь.
В тот день я был пьян в лоскуты, или почти в лоскуты, но помню все достаточно ясно. Я напоролся на вывеску «Поэзия прозы» и мне показалось, что мне сюда. Оказалось кафе. Почему я до сих пор не знал, что у меня под боком такое приличное место?
Было уже достаточно поздно, кажется, за полночь, но зал был полон. В глаза бросились подмостки, а вернее, красивая (как мне показалось), белокурая певица в голубом, поющая какой-то (это уж я точно никогда не вспомню) романс, и небольшой оркестрик, подыгрывающий ей.
- Извините, но мест нет, - сказал метрдотель, появившийся откуда-то сбоку.
- Жаль, - ответил я, но уходить не хотел, - может, что-нибудь придумаете в обмен на это, - я достал из кармана первую попавшуюся купюру, даже не взглянув на ее достоинство, и протянул ему.
- Нет, нет, извините…
И тут:
- Оле! Иди к нам!
Я не видел кто это и откуда, но у метрдотеля была отменная реакция и острый глаз. Он быстро сообразил, что зовут меня, определил, кто зовет, сменил тон и вежливо предложил:
- Давайте, я провожу вас… Там, видимо, ваши друзья...
- Конечно, друзья, а кто же…
Он завел меня за какое-то пышное растение в кадке, и указал на столик. За ним сидели двое, мужчина и женщина.
- Оле, привет, - встал из-за стола и протянул мне руку… (кто же это такой? Ни хрена не видно, но я приблизился и вижу - Плучек), редактор «Местной хроники», мой старый знакомый, но вовсе не друг и, тем более, не собутыльник. Но я с радостью поздоровался с ним и принял приглашение сесть. Познакомился с женой.
 После первой он спросил меня:
- Ну, что с книжкой, издал?
Я пялился на певицу в голубом и пропустил его вопрос мимо ушей. Он повторил его еще раз, и тогда я ответил:
- Я никогда ничего не издам…
- Да брось ты…
- Говорю тебе. Я крохотный рассказ и тот не могу никуда тиснуть, а ты про книгу. Я давно уже похоронил эту бредовую идею…
- Я же тебя сколько раз публиковал…
- А теперь?
- Ты ж и сам знаешь, у нас сменилась редакционная политика, рассказы не печатаем.
- То-то… Так и везде сейчас...
- Но есть же «Бульвар», «Проспект»,… э-э-э…
- Не формат, говорят… И успокойся, ради бога, давай лучше послушаем… Не знаешь кто это поет?
- Ты не смотри на нее, Оле, говорят, эта куколка Буша…
- А кто такой Буш?
- Хозяин заведения. Очень, скажу я тебе, колоритная личность… Он где-то здесь. Я тебе его покажу…
- Да, на кой он мне?
В это время песня закончилась, и куколка Буша покинула сцену.
- Мне сказали, что Буш – лучший друг губернатора, - продолжил Плучек с каким-то волнением, - он столько уже отхватил в нашем городе, что никому и не снилось. У него одних только ресторанов и кафе столько, сколько у тебя рассказов… Очень влиятельный человек… Говорят, что и газеты он прибирает к рукам. Не знаю, может, и наша уже его...
- Он что, литературофоб? – Еле выговорил.
- С чего ты взял?
- Ну, ты же сам сказал: меняется редакционная политика…
- Так ты думаешь, что это его рук дело?
- Откуда мне знать, я что, в прессе работаю? Это вы там должны…
- Интересная мысль…
Пальма за спиной у Плучека качнулась, зашелестела листьями, и из-за нее появился в своей последней роли ни кто иной, как Марлон Брандо, только на этот раз седой и с бородой. Плучек обернулся и тут же вскочил.
- Буш! - Столько удивления было в его голосе, столько показной радости, - добрый вечер, Буш… Как я рад…
Ах, вот ты какой, лучший друг губернатора.
- Приятного вечера, - сказал хозяин заведения и пристально посмотрел на меня. Наверно, потому что я здесь новенький, подумал я. Или уж сильно пьяный, если это бросается в глаза. Скорее первое.
- Выпейте с нами, - Плучек, услужливо отодвинул стул.
- Ты же знаешь, что я не пью, - ответил Буш, но приглашение принял и сел.
- Оле, познакомься, это Буш, я тебе о нем говорил. Буш, это Оле, писатель…
- Странно, что я еще не знаком с тобой, - сказал хозяин «Поэзии» и снова изучающе посмотрел на меня.
- Что же тут странного? Вы что знакомы со всеми писателями в городе?
- Я так думал…
Вот так мы и познакомились.
В тот же вечер он утащил меня за собственный столик и объяснил, что у него есть еще одно кафе, которое называется «Проза поэзии» и, что он специально открыл два почти одинаковых кафе. Только одно для издателей и прихлебателей (так он и сказал: «прихлебателей»), другое – для писателей и поэтов. В «Поэзии», по ночам тусуется, думая, что «поэтизирует», богатый, но вполне прозаичный люд, сказал он. А в «Прозе» наоборот, обедает куриными котлетами и что-то там чиркает в блокнотах народец с богатым воображением, но бессильный перед жизненной прозой.
- Принеси мне что-нибудь почитать, подумаем, что можно сделать…

3.
Но вспомнил я об этой встрече только через пол года, когда меня лишили пособия по безработице, и я остался без гроша.
Это было зимой. В тот день я уже прилично устал, пробежав по кругу всех своих друзей и ничем не разжившись. Я стоял на перекрестке пятой и двенадцатой улиц и совершенно не знал, куда мне дальше. Взгляд мой блуждал по лицам прохожих, по красочным вывескам, по продовольственным витринам, пока не натолкнулся на «Прозу поэзии». Вот тут-то я и вспомнил про Буша и его предложение принести что-нибудь почитать. Я помчался домой, взял рукопись рассказа «Датеровщик», а потом влетел в теплый и уютный зал «Прозы» и оказался за столиком Буша.
Он ни сколько не удивился моему появлению и как-то спокойно, будто продолжая наш недавний разговор, спросил:
- Принес?
Это меня немножко обескуражило. Для меня-то минуло уже пол года, а для него, что и не было их?
- Принес, - без лишних вопросов и вступлений ответил я, и передал ему рукопись.
- Что-нибудь выпьешь?
- Не откажусь, если угощаешь.
- О да, конечно же, угощаю… притом ответно…
- То есть?
- Ты угощаешь меня рассказом, я выпивкой и едой.
Вот это да! – Подумал я в тот момент, - такого еще не случалось со мной. Но, тем не менее, мы принялись, каждый за свое.
 Спустя какое-то время, достаточное для того, чтобы я разомлел, он кончил читать и пристально глянул на меня.
- Не возражаешь, чтобы я оставил этот экземпляр себе? Надеюсь, у тебя есть второй?
- Бери, - благодушно ответил я, а спустя небольшую паузу, добавил немного воинственно, - я напишу еще... и не такой.
- Чудесно…
А потом я приносил ему «Комнату», «Замок», «Сердце Аэлиты» и каждый раз он поил меня, кормил и забирал рукопись. Я носил и носил ему свои рассказы почти целый год, и все они оседали где-то в его тайниках. Ходили слухи, что он присваивает себе чужие идеи, что на него работают литературные негры и, что где-то в его многочисленных подвалах они пишут для него романы. Я не придавал значения им (слухам) и раз в месяц, если не чаще, ходил к нему, чтобы утолить голод…

Он дочитал «Ядовитый» и уставился на меня, будто раньше никогда не видел.
- Забавно, - говорит он и снова достает свою фляжку и капает в мензурку.
Мне уже полегчало, я размяк, но все еще настроен молчать. Пусть рассказывает сам, что там для него забавного.
- Забавно, что ты никогда не спрашиваешь меня ни о чем. Другие спрашивают, а ты нет.
Что я должен спрашивать? – Думаю и продолжаю хранить молчание.
- Спрашивают, например, что я делаю с вашими рукописями… Спрашивают о стоимости обеда и пытаются соразмерить с ценой своего шедевра. Один даже спросил меня, что это я пью такое, - он проглотил содержимое мензурки, - один ты молчишь. Тебе что, не интересно, что я делаю с твоими рассказами?
- А что ты можешь с ними сделать?
- Да все, что угодно.
- Ну, например?
- Украсть идею…
- И что дальше?
- Выдать ее за свою и, перелицевав продать…
- За сто или двести долларов? Я думаю, что это для тебя не деньги…
- Забавно… А ведь многие думают, что так оно и есть…
- Дураки могут подумать и не такое…
- Я возьму твоего «Ядовитого»?
- Какие вопросы…
- И приходи сегодня вечером в «Поэзию», если сможешь… Хочу тебя кое с кем познакомить.
- Приду, если не напьюсь… Так хочется напиться сегодня…
- Вот там и напьешься…

 4.
К вечеру дождь иссяк. Пиджак высох, и я вполне мог направиться в «Поэзию». Следовало только выгладить рубашку да почистить туфли. Но делать ничего не хотелось. Вот если бы хотя бы глоток вина.
Я вышел на кухню и поставил чайник, сел и закурил. Может, догадается выйти Жоржик – один из моих соседей по коммуналке. У него всегда есть загашник, но прямо к нему нельзя, у него жена.
Чайник закипел, но в кухню так никто и не вошел, как не появился ни в коридоре, ни у общей кладовой. Пришлось отправляться назад. Настроение по сравнению с дневным стало намного хуже. Сел за машинку и напечатал заглавными буквами «ДРЯНЬ», а потом и дальше – «…Эта дрянь мне порядком надоела. Сидит во мне, жрет мою пищу, чавкает громче меня, пердит, рыгает, и в довершение пытается внушить мне, что без нее мне никак». Мне казалось, что я не пишу, а прямо таки гажу на бумагу, но мне это нравилось, и я с упоением продолжал. «Я подхватил ее, эту модерновую инфекцию пару месяцев назад в салоне «Упырь», куда по пьяному любопытству занесла меня нелегкая. Мне сказали, что в этом салоне зависают самые крутые ребята. Они стебаются там, попирают авторитеты и вообще ведут себя сверхлиберально. У Паши Пропопова, пишущего под псевдонимом Паоло Пиарро, я взял его членский билет, поддал и зашел. Хотя нет, сначала поддал, потом взял билет, а потом очутился в лапах «Упыря».
В дверь что-то ударилось снаружи, а потом она открылась.
- Ты дома? – Жоржик смотрел на меня стеклянными глазами, и его следовало бы не пускать, но в руках у него была почти полная бутылка водки.
- Дома, как видишь, входи.
Он неуверенно добрел до стола и тяжело опустился на табурет.
- Пишешь?
- Пишу.
- Что?
- Да всякую дрянь…
- А давай выпьем…
- Давай.
Стаканы стояли тут же, и я взял у него бутылку и налил в них грамм по сто. Мы выпили, и он спросил:
- А сколько тебе платят за эту дрянь?
- Много, - ответил я и снова налил.
- А сколько, много? Больше, чем мне?
Жоржик работал таксистом и был всегда при деньгах, я же преимущественно пуст, как и мой отключенный холодильник. Он знал об этом, но почему-то спросил и, не дожидаясь ответа, взял стакан и резко закинул водку себе в рот, далеко откинув голову и кренясь назад. Черт возьми, он кое-как еще сопротивлялся, но неминуемо падал. Я вскочил, чтобы удержать его, но не успел. Лишь у самого пола я подставил руки под его голову, и повалился рядом с ним.
- Вставай, - сказал я, вставая сам.
Но Жоржик вдруг захрапел, и мне ничего не оставалось, как затащить его на мой единственный диван. Он уже ничего не чувствовал.
Я снова сел за машинку, но прежде, чем гадить дальше, выпил еще, а потом только застрочил не останавливаясь.
«…Я сижу на кухне вместе со своей дрянью внутри себя и изрыгаю вонь. Я знаю, что это не я превратился в дерьмо, а вот та штука, что в моем животе, печени, легких делает все за меня. Я думаю, чем бы ее вытравить и придумываю всякие яды для нее.
Если взять мочу земляной жабы, порошок из крысиных костей, щепоточку мышьяка, пятьдесят граммов одеколона «Дипломат», немного змеиной желчи, горсточку толченых тараканов и мышиного помета и все перемешать, то…
Ах, черт, я все это пил уже…»
Потом я вынул лист из машинки, перечитал написанное, сложил втрое и спрятал во внутренний карман пиджака. Теперь можно гладить рубашку, брюки и чистить туфли.

5.
Метрдотель встретил меня вполне радушно, как мне показалось, и провел по полупустому залу к одному из свободных столиков. Видимо, я пришел раньше времени. Хотя бутылка текилы уже стояла на столе вместе с лимоном и солью.
Оглядевшись по сторонам и не приметив ничего особенного, я проделал операцию с текилой, винным бокалом и солью, а потом проглотил первую порцию. От нечего делать я уставился на сцену, где кроме белого рояля не было ничего интересного, и тут понял, что пьян, как свинья. Буш, наверное, будет не доволен мною. Но разве это не он сказал, что именно здесь я и смогу напиться от души.
В моем размазанном фокусе, откуда ни возьмись, появилось белокурое милое создание в джинсах и черной рубашке с длинными широкими рукавами-крыльями.
- Позвольте? – Спросило оно и присело на соседний стул.
- Позволяю, - ответил я с опозданием, оно уже сидело и улыбалось мне.
- Меня называют Мэри, - сказало оно.
- Кто называет?
- Все, кто знает меня и приходит слушать.
- А почему «называют», а не «зовут»?
- Потому что это мое сценическое имя…
- А не сценическое, какое?
- Тоже Мэри…
- Тьфу ты… Так почему же не просто «зовут»?
- А вы Оле. Не так ли?
- Откуда вы знаете?
- Знаю… Знаю даже, что вы писатель, который пишет и не издается.
- Вот те на… Вы… прям обладатель… такой закрытой информации…
Мэри улыбнулась.
- А давай я буду звать тебя Марией, осведомленная особа…
- Зовите…
- И оба перейдем на «ты»?
- Не возражаю…
- Текилы?
- Нет, нет, что ты.
- А ничего другого у меня нет… Разве что лимончик… и соль…
Она снова улыбнулась.
- Тогда я сам…
- А, может быть, закажем кофе?
Она права, с текилой надо бы повременить.
- Хорошо… кофе, так кофе…
Я попытался щелкнуть пальцами, призывая официанта, но безуспешно. Он появился и без моего щелка откуда-то сзади с подносом, на котором дымились две чашки кофе.
- Как в сказке, - сказала Мария, а я ухмыльнулся самодовольно, и с трудом воздержался от фразы «знай, наших».
- А ты здесь кого-то ждешь?
- Жду, - ответил я и вдруг вспомнил, зачем я здесь.
- Не секрет, кого?
- Не секрет, но говорить не буду, сама увидишь.
Она отпила глоточек кофе, задумалась о чем-то и, как мне показалось, чуть-чуть покраснела.
- Скажи, а как ты пишешь свои рассказы?
- Обыкновенно, как все, сажусь и пишу.
- Но ведь говорят, что ты постоянно пьян…
- А кто же на трезвую пишет рассказы? Покажи мне такого, и я не стану смотреть в его сторону, а не то чтобы читать его бездушные опусы… Настоящие рассказы пишутся только на пару со стаканчиком хорошего вина…
- Вот и не правда…
- Правда, правда… Вино раскрепощает фантазию, вино делает тебя смелее, и ты больше не думаешь о формате, или издателе конъюнктурщике… И тогда они получаются у тебя, как сама правда, жизненная …
- Никто не писал в нетрезвом виде, за исключением одного или двух каких-нибудь... Я это точно знаю.
- Что ты можешь понимать в настоящем писательстве?
- Я очень много прочла…
- Это все не то… Вот если бы ты сама попробовала…
Тут она покраснела еще сильней.
- А вы считаете свои рассказы стоящими?
- Конечно...
- Ну, так почему же вас не печатают?
- Потому что не понимают, потеряли вкус, нюх… Только подсчитывают барыши… Да и что ты ко мне пристала?... Меня напечатают лет через пятьдесят, и тогда ты увидишь, что это за рассказы…
- А как же ты? Ты ведь, наверное, не доживешь до того…
- Само собой, не доживу. Да и зачем мне доживать? Я ведь и теперь знаю, какие они… Другими они не станут… вы станете другими…
- Как печально… А неужели не хочется увидеть где-нибудь на прилавке…
- Не хочется…
- Почему?
- Это будет похоже на измену…
- Какую измену?
- Измену своей судьбе… Если издадут, значит что-то не так… то ли в них, то ли во мне… Послушай девочка, не тереби мне душу, не пугай меня розовыми лакированными обложками. Этого не будет никогда. По крайней мере, при моей жизни…
- Странный ты какой-то. Придумал какую-то глупую измену. А, может, ты уже и сам живешь в каком-нибудь из своих рассказов, в собою же выдуманном образе?
- Я живу здесь, и пью текилу. Будешь?
- Я такое крепкое не пью.
Пришлось выпить самому.
- А ты сегодня не поешь?
- Нет, не пою. Ни сегодня, ни завтра…
- Отчего же?
- Папа не хочет, да и мне надоело... и времени почти нет.
- Жаль, я бы послушал…
Она вдруг встала.
- Давай спою… Для тебя… Какую ты хочешь?
Я попытался вспомнить тот романс, что слышал уже здесь когда-то, но тщетно.
- Ну, что же ты?
- Да не вспомню никак.
- Тогда я сама, - она развернулась и пошла к сцене. Появился пианист, будто ждал ее, скрипач, гитарист. Она подошла к ним, и что-то сказала, развернулась и запела «Калитку». Как все просто, подумал я.
Романс еще не кончился, а ко мне подошел метрдотель и сообщил, что хозяина сегодня не будет. Также он передал, что тот приносит свои извинения и предлагает выпить и съесть все, что я пожелаю. Но я ничего не пожелал. Я молча взял бутылку со стола и с трудом поднялся, потом вытащил из кармана «Дрянь» и положил его на стол, хотел сказать «без сдачи», но было некому.

6.
 Через месяц, проходя мимо «Прозы» и вовсе не собираясь туда входить, я вдруг увидел Буша в его распахнутых дверях. Он поманил меня.
- Здравствуй, Оле, - сказал он приветливо, - не хочешь войти ко мне?
- Я не собирался, - ответил я и проглотил слюну, - мне не с чем…
- Какие проблемы, входи.
Он обнял меня за плечи и повел в зал. Что за жесты? – Подумал я, но не стряхнул его руку, а мирно последовал вместе с ним.
Стол быстро накрыли, и вместе с текилой на нем появилось и шампанское.
- Это для меня, - объяснил мне Буш, - я тоже выпью сегодня.
- А как же напиточек? – Спросил я и почему-то смутился.
- Все, больше он мне не пригодиться, даст бог.
- А что это…
- Специальный настой из китайских трав… Я подагру лечил… Вроде бы помогло.
Официант принес жареного осетра, картофеля, овощей, и мы стали есть.
- Почему ты не открываешь шампанское? - Наливая себе вторую порцию, спросил я.
- Сейчас откроем, - он поманил официанта и кивнул на бутылку. Тот проворно справился с ней и наполнил два бокала.
- Я шампанское не люблю, я лучше текилы…
- Пей, пей, это не тебе.
Я взял свой фужер, чокнулся по очереди с каждым из бокалов и стал пить. Буш в это время наклонился куда-то под стол и выудил из-под него какую-то книгу, посмотрел на нее, снял не существующую пыль и положил рядом со мной. Мой фужер опустился рядом с ней. Черная обложка, красные буквы в середине, белые вверху. Я прочитал красные - «Когда хочется выпить», и мне почудилось что-то знакомое в этих словах. Я прочитал белые – Оле… и моя фамилия рядом.
- Что это? – С каким-то испугом спросил я у Буша, но и сам уже начал догадываться.
- Твоя книжка, Оле, - ответил он и как-то лукаво улыбнулся.
- Не может быть, - я взял ее и открыл. Стал листать и действительно нашел в ней все мои рассказы, что пропил в «Прозе» у Буша.
- Как ты это сделал?
Я глянул на тираж - 5000 экземпляров. Ни фига себе. Я радовался, как ребенок.
- Это не я, - ответил Буш, и показал за мою спину рукой, - это она.
Я оглянулся, а потом непроизвольно встал. К нам подходила Мария.
- Здравствуй, доченька, - сказал Буш и поцеловал ее в щеку.
- Здравствуй, папа. Здравствуй, Оле.
Она села, и они подняли бокалы.
- За твою книгу, Оле!
Я вспомнил тот вечер в «Поэзии», и мне стало неловко за свою пьяную браваду. Мария улыбнулась и сказала:
- Прости нас, Оле, если можешь, но нам с папой так захотелось, чтобы ты увидел ее еще живым...
Я краснел и не чувствовал хмеля.
- И не смущайся, ты ничуть не изменил себе, - продолжала она, - тебя издали не какие-нибудь конъюнктурщики, и она не в розовом глянце…
- Да уж, - сказал я и снова открыл ее как раз на незаконченном рассказе «Когда хочется выпить»…