Гидна будет жить

 - Пойдём, - сказал отец. Его лицо, укутанное в саван седых кудрей, с такой же белесой бородой на тяжёлой челюсти и ясным большим лбом над выцветшими голубыми глазами, с самого утра было погружено в глухую, тоскливую задумчивость.
 За весь день он заговорил только сейчас, когда наступил вечер, и пора было уходить. Он говорил вполголоса, но Гидна его всё равно хорошо слышала...
 Они жили в маленькой прохудившейся хижине и зарабатывали тем, что каждый вечер ходили к морю и собирали губок, соскабливая их ножом с подводных камней. А днём Скиллий, отец Гидны, увозил улов в город и у местных торговцев обменивал на скудную пищу.
 Вчера он остался дома. Все городские лавки были закрыты. На крохотный рыбацкий городишко Скион легла болезненная тень ожидания чего-то чужеродного и угнетающего. Меж хмурых лиц, изредка являвшихся на улицах, мелькали призрачные силуэты страшных слухов.
 В городе не осталось ни рта, что хоть раз бы ни произнёс, словно заклинание, имя Мардония. А сегодня в полдень многие вышли к гавани, чтобы поглядеть, как на тёмной линии горизонта замаячило ещё более тёмное пятно персидских кораблей.
 Люди готовились к наихудшему, загоняя в себя тяжёлые, горькие слёзы, пытаясь вести себя спокойнее и не подавать виду. Но дети как будто бы всё понимали и знали: самые маленькие разрывались в неустанном плаче, чуть постарше отказывались возвращаться в дома, а всё смотрели вдаль на угольную кляксу, что скоро расползалась вдоль всего горизонта.

 Шестнадцатилетняя Гидна истратила много сил, расспрашивая отца о войне, но он отказывался что-либо говорить, а лишь всё более хмурился и приговаривал: "Надо готовиться. Будет страшная непогода."
 - Идём же, - он ожидал Гидну на пороге. На нём была вязанная коричневая фуфайка, его старая фуражка, широкие рваные штаны и огромные тяжёлые башмаки. Скиллий подпоясался верёвкой, к которой был пришит кожаный кармашек с ножом. Руки он сложил накрест на груди; в них ничего не было.
 - А сетка? Мешок? Папа, ты забыл их взять, - девушка проговорила это невнятно - её рот был занят ножом с пожелтевшей костяной рукояткой, пока она одевала платье из засаленной парусины и подвязывала его тонким кожаным ремешком со множеством глубоких трещинок.
 - Нет, милая, я не забыл, - Скиллий выдавил из себя пустую улыбку, - Сегодня ночью они нам не понадобятся.
 - А нож? - Гидна посмотрела на него испуганным взглядом.
 - Его бери.

 Ещё не смеркалось, но одна маленькая звёздочка вспыхнула в тускневшей синеве неба. Гидна, шагавшая рядом с молчаливым отцом, словила её на лезвие ножа и тихонько вздохнула. Её каштановые волосы, достававшие до лопаток, теребил лёгкий, но прохладный морской бриз.
 Их путь лежал мимо старых, прогнивших, изувеченных штормами деревянных доков. Перевёрнутые лодки, зарывшиеся носами в прибрежный гравий, были облюбованы унылыми чайками, едва разевающими клювы, словно бормоча о чём-то тайном.
 Тут была и их лодка, сотни раз грозившая наглотаться по-чёрному, как кабачный выпивоха; по всему борту, как болячки, зияли борозды - следы частых встреч с подводными рифами. В двух местах она была замазана глиной, отчего её вид казался ещё более унылым и удручающим.
 Гидна побежала сгонять крылатых оккупантов с деревянных костей живого мертвеца.
 Но Скиллий лишь покачал головой и прошёл мимо. Девушке ничего не оставалось, как последовать за ним.
 Они шли берегом, озаряемые отблесками заходящего солнца. Отблески были красными, как свежая кровь. Девушка видела, как далеко на севере небо кутали багряные тучи.
 - Уже скоро они будут здесь, - произнесла она, едва понимая, что думает вслух.
 - Да-а, - ответил Скиллий, глубоко ушедший в себя; он думал о персах, о войне.