Звенящая нота Ля продолжение 4

Ирина Львовна сидела в гостиной за большим круглым столом, опустив пониже любимый китайский абажур, и рассматривала старые фотографии в альбоме. Она искала одну фотографию военной поры, о существовании которой почти забыла. Бережно листая страницы, проложенные папиросной бумагой, рассматривала фото. Оторвав взгляд от фотокарточки, она поднимала голову и смотрела в направлении окна, задёрнутого плотными шторами. Перед ней, как на экране, одна за другой возникали картинки из её непростой, внешне благополучной жизни. Только она знала как её трудом, умом и настойчивостью создавалось благополучие. Приходилось быть женой, секретарём, хозяйкой приёмов и домохозяйкой одновременно. Её муж, академик, профессор Рыбин Борис Серафимович всю жизнь был занят наукой, работой в своём институте. Во всём остальном, полагаясь на неё и доверяя ей всецело.
 -Удивительно, что он вообще нашёл время жениться, - думала она, разглядывая свадебную фотографию. С неё глядели двое совершенно разных людей.
 У мужчины с открытым лбом и намечающимися залысинами глаза скрыты за стёклами круглых очков в тонкой металлической оправе. Двубортный пиджак с широкими лацканами и полосатая рубашка с галстуком. Солидный советский служащий. Рядом с ним молодая девушка в лёгкой блузке завязанной бантом на шее. Гладкие расчёсанные на пробор тёмные волосы и восторженно распахнутые огромные светлые глаза. Мужчина бережно обнимает её за плечи, как редкое сокровище, в обладание которым он не до конца верит.
 - Когда же это было? – раздумывала Ирина Львовна. - В сорок седьмом. Они снялись в маленьком фотоателье рядом с загсом в Свердловске, куда Борис привёл её после работы. Через неделю он уехал вместе со своим КБ в Москву, а Ира осталась работать на авиационном заводе.
 В начале войны завод создавался на базе эвакуированной из Москвы сверхсекретной лаборатории авиадвигателей. Борис был научным сотрудником в группе конструкторов. Только спустя год после его отъезда она приехала к нему в Москву. Молодому учёному выделили комнатку в коммуналке близ Комсомольской площади.
 На этой фотографии она с маленьким Андрюшей на руках. Элегантная дама в изящном платье с высокой причёской по тогдашней моде стоит у входа на ВДНХ. Андрейка кудрявый большеглазый с её старым плюшевым зайцем в руках щурится от яркого солнца. Какой он был тогда смешной! Ирина Львовна перевернула фотографию, чтобы посмотреть дату. Следуя своей привычке во всём быть аккуратной, она всегда подписывала фотографии с обратной стороны. «Август 1963год. Снимал Борис в день получения Госпремии».
 В тот год за разработку узлов космического корабля Борис получил закрытую Государственную премию и эту квартиру. Тогда это были три комнаты. Позже после срочного отъезда соседа к квартире присоединились ещё две. Она обвела глазами гостиную: «Здесь почти ничего не изменилось с тех пор, как из неё в последний раз ушёл хозяин. Ушёл и не вернулся». Профессор Рыбин умер от инфаркта за столом в рабочем кабинете.
 Только большое напольное зеркало она убрала в прихожую. Не хотела видеть, как стариться одна в пустой комнате, где они проводили вместе свободные вечера. Встречали гостей. Вели научные споры. В основном это были друзья и сослуживцы Бориса. Позже за этим большим столом собирались весёлые компании студентов – друзей Андрея. А теперь она часто остаётся одна. Даже Полина – бывшая няня Андрея, которая живёт у них до сих пор, вечерами лежит на кровати у себя в комнате и смотрит очередную «Рабыню Изауру.»
 Наконец, она нашла то, что искала. Небольшая фотография в уголке, которой витиеватая надпись гласила: «Фотография Горецкого. Воронеж». На обороте она прочла надпись, сделанную химическим карандашом. «Соня, Владлен и я. Август, 1941год»
 Волны воспоминаний нахлынули на неё. Они то ласкали голубой искрящейся водой, плескавшейся у ног, то захлёстывали чёрным бурным валом, сквозь который проступали боль, невзгоды и обиды.
 Ира познакомилась с Соней в июне сорок первого года. Четырнадцатилетняя девчонка, которую звали тогда Ираида, осталась одна в разоренной последним обыском квартире. Отца увели без неё двадцатого июня, в пятницу. Ираида ночевала у подружки - рыжей Наташки, мать которой работала в ночную смену. Её добрый папа оставил на столе записку: «Идочка, доченька, я уезжаю. Верь, я скоро вернусь. Люблю тебя, моя дорогая. Твой папа Лёва».
 Маму забрали год назад. Её красивую, весёлую маму - оптимистку и активистку. Первым взяли её начальника, главного инженера «Сельмаша», а потом Катерину Адлер, которая была его секретарём. Искали какие-то бумаги, но не нашли. Папа недавно узнал через каких-то знакомых, что она жива и ей дали десять лет лагерей. И вот теперь пришли за ним. А в воскресенье началась война. Их город к вечеру 22 июня уже бомбили. Горел завод «Сельмаш» и «органам», видимо, было не до неё.
 Ида понимала, куда уехал отец, но привычка верить отцу заставляла её каждый день ходить на вокзал, встречать поезда, которые шли теперь не по расписанию и в основном на восток. На вокзале царила сутолока и суматоха. Метались толпы людей с узлами и чемоданами. Сновали военные, спешащие по неотложным делам. Ида наблюдала эту картину не первый день, но её это не касалось. Она тщетно искала в толпе родное лицо.
 Военный с ромбиками в петлицах, схваченной кожаными ремнями гимнастёрки, возник перед ней как из-под земли. Одной рукой он утирал платком пот с бритой налысо головы, а в другой держал форменную фуражку.
 - Девочка, - мягко обратился к ней офицер, - Ты никуда не спешишь? Я заметил, что ты давно здесь стоишь. Не могла бы ты отнести записку моей жене. У меня нет возможности оторваться ни на минутку. - Он махнул рукой в направлении запасных путей. - Вечером мы отбываем.
 Умудрённая опытом ежедневных наблюдений она поняла, что офицер с наскоро сформированного на запасных путях санитарного поезда.
 - Так сможешь? – снова повторил свой вопрос военный.
 Немного смутившись, но, желая казаться взрослой, Ида утвердительно кивнула. Офицер ей нравился, он чем-то напоминал её отца. Такой же мягкий и застенчивый. Даже форма не сделала его строгим военным.
 - Скажи, что у неё есть только три часа. Запомнишь? – обрадовался офицер, подавая Ираиде записку. Адрес на обороте. Найдёшь? – он вопросительно заглянул ей в глаза и неожиданно широко улыбнулся. Улыбка очень красила его лицо, он ещё больше стал похож на папу Лёву. – Как зовут тебя, красавица, - продолжал улыбаться он?
 - Ида, - сказала она смутившись. А вас, как зовут?
 - Саша. Александр Ольховский. Ну, беги, время не ждёт. И он побежал в направлении санитарного состава, помахав ей на прощанье рукой.
 Ида со всех ног бросилась исполнять поручение военного. Перед глазами стояла его широкая добрая улыбка, а в ушах звучало: «Красавица, красавица».
 Она и раньше предполагала, что хороша. Потому, что все вокруг говорили, что мама у неё красавица, а Ида похожа на мать. Но впервые она услышала это слово по отношению к себе, без связи с мамой. И сказал его молодой мужчина – Саша Ольховский, настоящий военный. И как, оказалось, приятно слышать, что ты красавица и кому–то нравишься. Она спешила и всю дорогу улыбалась своим мыслям.
 Дверь ей открыла молодая женщина почти одного роста с Идой. Волосы у неё были заплетены в две косички, отчего она выглядела ещё моложе. Карие лучистые глаза смотрели внимательно, но доброжелательно.
 - Тебе кого, девочка? – спросила она, и тут же бросилась на детский плач, раздававшийся из глубины комнаты. – Проходи, у меня ребёнок болен…
 - Я принесла вам записку от мужа, - она смело вошла в комнату и протянула женщине сложенный вчетверо листок. – Он велел передать, что у вас есть только три часа.
 Женщина читала записку, держа на руках ребёнка, который продолжал плакать и требовать к себе внимания. Мальчик был похож на Сашу, только глаза у него были материны – карие, печальные полные слёз.
 Она безотчётно протянула руки ребёнку. Он улыбнулся сквозь слёзы и пошёл к ней.
 «А она, ведь, не намного старше меня и совсем Саше не подходит», - вдруг проснулась в Иде маленькая ревнивая женщина.
 - Я Соня, а тебя как зовут? – женщина опустилась на стул у стола, покрытого розовой с цветочным рисунком скатертью. Медленно расплетая косичку, задумалась.
 - Меня Ираида Адлер зовут. Я могу вам помочь, я никуда не спешу.
 Соня вдруг резко вскинула голову и внимательно посмотрела на Иду.
 - Адлер? А как твою маму зовут? Катя? – Она снова пристально посмотрела своими внимательными тёмными глазами. И набрав в грудь воздуха, сказала звенящим правотой голосом:
 - Я хорошо знаю твою маму, она - настоящий, преданный коммунист. Я никогда не верила, что она враг. И ты не верь!
 На сердце у Иды стало тепло и радостно. Уже давно никто из знакомых не говорил с ней о маме. Или молчали, стыдливо пряча глаза, или избегали разговора о ней вообще. Соня сразу же стала близкой и родной. Захотелось расплакаться, укрыться от невзгод, как в детстве рядом с мамой, прижавшись щекой к тёплой руке.
 Соня приняла решение за себя и за Иду:
 - Сейчас быстро собираем наши вещи, что сможем унести. Потом ты бежишь домой за своими, и уезжаем вместе. Я тебя здесь не оставлю! Возражения не принимаются!
 У Ираиды не было возражений. Она понимала, что это её единственный шанс. Пойти на эвакопункт она не могла. Там бы её сразу же задержали. А ждать отца уже было бесполезно. Она сбегала домой. Побросала в небольшой деревянный чемоданчик несколько платьев, тёплые вещи. Мамину любимую шаль и фотографии со стен. Метрики её унесли во время обыска. Из всех документов у неё был ученический билет, табель за этот год с одними пятёрками и почётная грамота за прошлый сороковой. В этом году ей уже грамоту не дали.
 А потом был хмурый, усатый начальник санитарного поезда в белом халате поверх военного мундира - Хомич Иван Денисович. Он внимательно оглядел Ираиду и спросил:
 - Из каких будешь?
 - Из наших! – С вызовом ответила она, гордо вскинув голову и выпрямившись во весь свой, пока ещё небольшой, рост. Глаза её сверкали гневом и обидой.
 - Ты, дочка не зыркай так на меня. – Неожиданно мягко сказал он. - Я тебе плохого не желаю. Фамилию спрашиваю. Документы, какие имеешь?
 Закусив губу, чтобы не расплакаться она протянула усачу свой ученический билет.
 - Не густо, - задумчиво проговорил усач и почесал в затылке карандашом, который держал в руках.
 - Адлер – это орел, по-моему, так? – он испытывающее посмотрел на Ираиду. Она отрешённо молчала.
 - Значит, запишем Орлова Ира. Короче-то оно лучше будет. Верно, дочка? А отчество…
 - Меня можете обозвать, как хотите, а папа у меня Лев. Так и будет! Не дам переиначивать! – взвилась Ида.
 - Правильно, дочка, - неожиданно легко согласился Хомич. – Папка один, носи его имя, не забывай. А фамилию всё одно сменишь, как замуж выйдешь.
 Так в списках личного состава санитарного поезда появилась Орлова Ира. Много раз в своей жизни с благодарностью вспоминала она усатого, сердитого на вид начальника санитарного поезда. Как по-отечески принял он её, каким мудрым оказался. От множества бед уберегло её новое имя. Позже она узнала, что настояниями Хомича попала в поезд и семья военкомиссара Ольховского.
 Хомич вызвал комиссара поезда к себе и, отвернувшись к окну, виновато пробурчал:
 - Тебя отпустить не могу, сам понимаешь. Семью не оставляй! Немцы скоро будут здесь. Отправь кого-нибудь пусть твоих заберут. Не мешкай!
 Так с его благословления Ольховский спас жену и сына, а с ними и Ираиду. Сам бы он ни за что не решился вывезти их на санитарном поезде. Не полагалось!
 Ирина Львовна смотрела на зашторенные окна и сквозь время видела себя тоненькую в белом халате с закатанными по локоть рукавами среди раненых. Чувствовала запах кровавых бинтов и карболки, смешанный с паровозной гарью.
 В Воронеже поезд делал очередную стоянку перед отправкой на фронт. Здесь Соня должна была остаться.
 - Оставайся, вместе будет легче, - звала она Иру.
 Мальчик со странным советским именем Владлен очень привязался к Ире. Капризничал, требуя её к себе пред сном. Он с восторгом смотрел на неё, обнимал за шею тонкими ручонками, гладил по щеке:
 - Ты холошая, Ила, - шептал он, засыпая у неё на руках. А Ира представляла себе, что это Саша шепчет ей ласковые слова. С каждым днём она всё больше влюблялась в Ольховского. В нём ей нравилось всё: и то, как он последним лихо вскакивал на подножку поезда, и как в задумчивости проводил рукой по бритой голове. От его улыбки в её юном сердце начинала звенеть высокая чистая нота. Ей хотелось, как можно чаще видеть его, слышать его голос, быть с ним рядом. Она старалась при каждом удобном случае попадаться ему на глаза, будто случайно коснуться руки. Так рано проснувшаяся в ней тогда на вокзале женщина, ревновала своего избранника к жене, к сыну. При встрече Александр открыто улыбался ей, как девочке-подростку, подмигивал и весело спрашивал:
 - Как дела, красавица? - И тут же, занятый своим делом, он забывал о ней. А Ира ещё долго вспоминала его слова и обращённую к ней улыбку.
 Фронт был близко, раненый много. Ира, как все, хотела внести посильный вклад, как тогда казалось, в скорый разгром врага. Но главное, в чём она боялась себе признаться - хотелось быть там, где Саша. И потому она уезжала с санитарным поездом на фронт.
 Позже на Воронежском фронте шли ожесточенные, кровопролитные бои, а тогда Ира провожала Соню по пустынным улицам города. И вдруг они увидели вывеску -«Магазин игрушек». Дверь была открыта, внутри было пусто и тихо. Продавец - седой старичок, оживился при виде покупателей.
 - Проходите, у нас большой выбор. К сожалению, куклы мало кого теперь интересуют, - расхваливая свой товар, он обвёл рукой полки, уставленные разными игрушками. Но внимание Иры и Влада привлёк один плюшевый заяц. Он был длинноухий, серый с раскосыми стеклянными глазами. На нём красовались малиновые штанишки и такой же бант. Ира держала Владика на руках, и они оба широко раскрытыми глазами смотрели на плюшевого зайца. Выражение восторга в них было одинаковым. Из магазина они вышли счастливыми обладателями плюшевого чуда. Тогда и запечатлел их скучающий на пустой городской улице фотограф. Зайца Соня подарила Ире при расставании. Ира поклялась сохранять его всю жизнь и слово сдержала.
 - Соня, Соня, ты была так добра ко мне, а я - глупая, молодая мечтала увести твоего мужа. Он и не догадывался, пожалуй, как я любила его тогда! И вот теперь, встретившись с твоей дочерью, я снова увидела тебя молодой. Я не ошиблась. Снежанна напоминает мне тебя, а глаза у неё Сашины, только печальные и таинственные.
 Уже была ночь, а Ирина Львовна всё сидела над фотоальбомом, перебирая события пролетевшей жизни.
 - «Как тесен мир! Из всех женщин мой дорогой, единственный сын выбрал твою дочь. Теперь мы обязательно встретимся. Жаль, нет уже Саши. А может быть, всё правильно утроено судьбой? И так должно было случиться, чтобы он остался в моей памяти красивым, молодым, полным сил с доброй мягкой улыбкой».
 Она закрыла альбом, унесла его на место. На столе осталась лежать старая военная фотография, с которой смотрела восторженная девочка с плюшевым зайцем в руках - последним воспоминанием о довоенной жизни. О разорванной судьбой юности, мелькнувшей последний раз за окном уходящего на войну санитарного поезда.
 Завтра, когда Жанна проснётся, она покажет ей этот снимок и расспросит о Соне, Саше и о Владике.