Катерина... или о том, как появлялись дети

 (фрагмент повести)

Вдовая баба в деревне снова завидная невеста, даже с кучей детей. По договору привели к Катерине семнадцатилетнего Егора, отец с матерью сказали «Будешь ей мужем» и ушли. Егор забился в угол на лавку и два дня наблюдал за широкой красивой бабой и ее нескладными девками, а потом сбежал. Помыкавшись по разным углам, вернулся и решил жить с Катериной. Девкам сразу прозвища дал: Косая и Глухая. Старшая, и правда, немного косила, а другая часто переспрашивала. Относился к ним Егор как к чужим, гонял по чем зря. Спал на единственном спальном месте в доме - печке, а Катерина с девками на полу.
 
 Утром она выходила на двор доить корову, а он за ней следом опорожниться. Развязывая веревки на белых кальсонах, неотрывно смотрел в сторону огромной, раздражающей многочисленными складками Катерины, и бежал, шлепая застывшими босыми ногами по деревянному некрашеному полу снова на печку. Таинственность женской плоти, там, за всеми этими юбками, волновала его с каждым днем все больше. Никогда не обнимал он еще женских ягодиц, не прижимался к теплой женской груди. Егор был девственником.

 А Катерина, вернувшись со двора, цедила через марлю в крынки молоко, несла в горенку и запирала. Ключи она прятала на поясе под юбками. В горенке она каждое утро собирала сливки с молока, но стоило ей оставить незапертой дверь, девки пробирались и тайком лизали их. Сметану и молоко девки продавали в городе и приносили сахар и маргарин. Хлеб Катерина пекла сама. Крупу для каши мололи из пшеницы. А на зиму солили в бочке огурцы и квасили капусту. Так и жили.

 Девки все время ходили в бессменных на вырост платьях, с зализанными и сальными от грязи волосами, захваченными в пучок. Мылись раз в месяц в корыте на кухне, стирали в горячей воде с золой. От золы вода делалась мягкой, и мыла нужно было меньше.
Егор сразу занял главенствующее место за столом, покрикивал на солидную жену и девкам выдавал по одному пиленому кусочку сахара в день. Катерина сидела рядом молча и хлебала деревянной ложкой паренку. Вареную картошку толкли, мешали с четвертью молока, клали немного маргарина и добавляли до верха воды, пожиже-побольше.

 Она приняла его сразу как хозяина, несмотря на его молодость и заносчивость. Лицом он был красив, женственен, с тонкими чертами лица и карими живыми глазами. Казалось, ее совсем не беспокоило, что ее юный муж, прожив в ее доме уже больше месяца, не торопится разделить с ней постель. Время от времени она замечала его блуждающие глаза самца и ждала.

 Младшая Дунька, прозванная Егором Косой, была плаксивой и частенько хныкала в материнский подол. Катерина поглаживала ее большой рукой и ничего не говорила. Как-то Егор, застав их на кухне, раскричался. Испуганная Дунька сбежала на крыльцо. А Катерина терпеливо слушала громкие ругательства и молчала как всегда. Егор, взвизгнув в очередной раз, наткнулся на широко раскрытые без всякого упрека глаза, осекся и полез на печку.

 Утром, растревоженный естественными позывами внизу живота, привычно пошлепал на двор, развязал шнурки кальсон и, справляясь, неотрывно смотрел на волнующий зад Катерины.
Внезапно его охватила животная волна страсти и поманила к этим темным складкам, скрывающим нечто неизведанное, незнакомое. Катерина в это время поднялась со скамеечки и понесла ведро к ступенькам. Услышав быстрые шаги за спиной, остановилась и замерла. Цепкие, жадные руки беспорядочно хватали ее, пытаясь сорвать с нее тряпье. Она не сопротивлялась, только пыхтела молча. Он завалил ее на ступеньки, вниз лицом, спустил кальсоны и неумело тыкался сверху. Катерина грузно перевернулась, раздвинула ноги и притихла. Егор, закусывая губы, стонал, ругался, замирал и взвивался вновь. Она ничего не чувствовала, лежала как деревянная, тем не менее, испытывая удовлетворение от того, что она «под мужем». Наконец, лед тронулся, и теперь они как муж и жена. Егор засопел сверху, обтер рукой взмокший чуб, неуклюже поднялся и, не глядя на Катерину, побрел, натягивая кальсоны – снова на печку.

 Она сразу перестала его интересовать со всеми своими юбками. Он даже презирал ее. «Ноги раздвинула молчком, как стерва», - засыпая, думал он.

 Несколько дней выходя по утрам на двор, он почти не смотрел в сторону движущихся в углу темных складок. А Катерина расцвела, стала полнеть. И как-то утром, также молча, в фуфайку, разрешилась ребеночком. Егор сбегал за соседкой, девок заперли в комнате и, вскоре, тишину дома нарушил беспокойный крик новорожденного.