Война

Последние выжившие убегали из города. Шёл неизвестно какой по счёту день войны, для кого-то ставший одним из последних, для кого-то - последним. Город почти капитулировал, никто из спрятавшихся в подвалах не знал, что происходит снаружи, но, не выдержав, многие из оставшихся ещё в живых выскакивали на улицу, подставляя тела сходу вгрызающимся в них пулям; солдаты дезертировали, женщины подхватывали на руки плачущих детей и бежали в неизвестную им самим даль, застланную кровавым маревом да едким дымом.
Люди бежали, обезумев, пытались прорваться сквозь ряды вражеских стрелков, падали навзничь, сражённые метким выстрелом, и даже уже на земле, корчась в последних предсмертных судорогах, цеплялись пальцами за багровую, влажно-липкую землю, словно пытаясь попасть за черту, где нет Войны, где - как это дико и удивительно было знать - воздух не наполнен звуками очередей, а от земли не поднимается сладковато-тошнотворный пар...

...в третий раз тщетно попытавшись разбудить свою уснувшую вечным сном мать, мальчик сел в пыль возле постепенно коченеющего родного тела и попытался заплакать. Но вместо этого только шмыгнул носом да утёрся рукавом почерневшей уже от пота и грязи рубашки. Враги стреляли по изредка появлявшимся живым мишеням, а на него словно никто и не обращал внимания. Инстинкт выживания сработал первым и, с трудом стащив тело матери в придорожные кусты (он вздрогнул от одной мысли, что чьи-то тяжёлые ботинки могут пройтись рифлёными подошвами по её до сих пор белой, вот только исхудавшей за время осады, груди), он пустился бежать вдоль стен полуразрушенных домов, инстинктивно пригибаясь к земле всякий раз, когда слышался отзвук нового выстрела. Казалось, целая вечность прошла в этих коротких перебежках от стены к стене; а он всё не смел оглянуться вокруг, словно боясь увидеть всё тот же непрекращающийся ад, в эпицентре которого находился он сам. Привыкший уже нос не различал запахов дыма, крови и горелого мяса, слух фиксировал только близость и дальность выстрелов, а в голове была лишь одна цель - уйти живым...

Фигуру, примостившуюся на обочине, он заметил боковым зрением. И, не удержавшись, всё-таки посмотрел в ту сторону, забыв спрятаться в очередном укрытии и выставив голову на тонкой шее так, что любой, находящийся в двадцати метрах от него, мог без труда попасть ему в висок, окрасив багровым сероватую кожу и свалявшиеся волосы. Но - никого не было.

На обочине сидела старуха, вытянув в дорожную пыль костлявые босые ступни с толстыми, с чёрным ободком по краям, ногтями.

Лохмотья, покрывавшие её тщедушное тело, были настолько ветхими, что, казалось, дунет ветер - и они разлетятся в мелкую труху. Сморщенное лицо напоминало маску, и только глаза - не по-старушечьи живые - зорко глядели из-под кустистых бровей по сторонам.

Мальчик поколебался секунд десять между желанием двинуться дальше или помочь старухе - старики ведь тоже хотят жить, иногда поболе молодых. Каждая секунда могла стоить жизни, но в конце концов он сделал выбор, быстро перебежав дорогу и протянув старой детскую перепачканную ладошку.

- Пойдёмте. Быстрее. Они скоро придут, - нетерпеливо сказал он, неопределённо указав в сторону дымящихся развалин.

Старуха медленно покачала головой и кинула пронзительный взгляд на мальчика, от которого у него мурашки побежали. Он упрямо повторил, удивляясь своему порыву:

- Я вам помогу. Давайте! - он сам попытался схватить её за руку, но старуха с удивительной резвостью тут же отодвинулась от него на десяток шагов. Глянула в сторону непрекращающейся бойни и глухо произнесла:

- Моё место здесь.

Мальчик непонимающе посмотрел на неё и сделал шаг в сторону, как она вдруг проговорила:

- Стой. Дай мне свою руку.

Ничего не понимая, совершенно позабыв о том, что смерть может настигнуть его в любой момент, он вновь протянул руку, и старуха тут же сжала её своими цепкими пальцами, впившись когтями в его ладонь. Он чуть было не вскрикнул, а потом словно в каком-то поплывшем перед глазами тумане увидел...

Своего отца, лицо которого успел уже позабыть. Отец что-то торопливо говорил матери, а потом, порывисто прижав её к себе, оттолкнул и, развернувшись на пятках, резко вышел из дома. Больше ни он, ни мать отца не видели; а за окнами не смолкал шум голосов, к которому позже прибавился грохот от взрывов да короткие, режущие слух, а заодно и душу, свистки пуль; крики незнакомых людей и этот въевшийся до костей, пропитавший всё вокруг запах... Увидел меловое лицо матери, лежащей в кустах, плохо скрывавших её тело; увидел выкатившиеся от ужаса и боли из орбит глаза старика, которого солдаты с каким-то садистким наслаждением били под дых, заставляя его хватать ртом воздух, подобно рыбе, а потом пустили пулю в открытый стариковский рот. Увидел он и затеявших всё это людей, спокойно отдающих приказы убить, уничтожить, раздавить, перестрелять...

...а вынырнув из этого кошмара в реальность, всё ещё чувствуя костистую ладонь старухи, различил приближающуюся к себе фигуру солдата, вскинувшего автомат и зажмурился, представив, как сейчас что-то горячее пройдёт насквозь и заберёт с собой весь воздух из лёгких, оставив сначала тупую, а затем начинающую раздирать всё тело боль. Но...

...прошло полминуты. Минута. Ничего не происходило. Мальчик приоткрыл глаза и увидел удаляющуюся фигуру на горизонте, а затем перевёл взгляд на всё так же ухмыляющуюся в метре от него сморщенную старушечью физиономию.

- Теперь ты понимаешь, кто я? - и голос словно прозвучал у него в голове. Не успев закивать, он тут же услышал её собственный ответ. - Я - Война.

Цепкие пальцы разжались, и старуха пристально посмотрела ему в глаза.

- А я вижу, ты хочешь жить. - Она мотнула головой в сторону уходящей к окраине города дороги и сказала последнее короткое слово, после которого он не оглядываясь побежал прочь. - Живи.


...попасть за черту, где нет Войны, где - как это дико и удивительно было знать - воздух не наполнен звуками очередей, а от земли не поднимается сладковато-тошнотворный пар, перемешанный с запахом Смерти.