Память о войне. Из семейных архивов

 Это не художественное произведение, это выдержки из воспоминаний моей бабушки о своем отце, которые она передала мне незадолго до смерти, не успев закончить. Три тонких тетради в клетку.
 Я публикую эти отрывки к Дню Победы, поскольку все меньше в нашей семье (да и во всей стране) очевидцев тех давних событий.
 Я публикую эти записи для всех родных и близких, кто от меня далеко, и кому дороги воспоминания.
 Я публикую эти заметки, поскольку они - те искры вечного огня, которые моей душе необходимы.
* * *

 В 1941 году 21 июня началась война. В час объявления войны (кажется, в 12 часов) папы, мамы, Лиды дома не было. У меня в гостях была моя компания. Когда мы услышали это известие, сразу выбежали на улицу. Улица была почти пуста, мальчики решили идти в военкомат, а девочки на завод. Это было первое воскресенье после экзаменов.
 Папа уже на следующий день был мобилизован в армию. Вначале он попал на север, где-то вблизи от станции Плисецкая, но вскоре их перевели на фронт, под Смоленск, кажется. Служил он в 16 армии у Рокоссовского. Был начальником ПЭПа (Полевого Эвакуационного Пункта). В его ведении было 40 госпиталей. Отвечал за эвакуационную и лечебную часть. Впоследствии только за лечебную часть, так как эти разделы были разделены. О военной деятельности папа не любил рассказывать, а сами мы расспрашивали мало. Друзья военных лет, которые приезжали изредка к папе, тоже говорили о своей работе послевоенной. О войне вспоминали редко, больше какие-то смешные, мало значащие истории, которые я успела уже позабыть. Расскажу отдельные эпизоды, которые знаю.
 Отступление армии, в которой служил папа, шло через Вязьму (возможно, и через Смоленск). Остановились они вблизи Москвы по Ленинградскому шоссе. Один из его госпиталей находился в Фирсановке, в теперешнем санатории «Артем». Во время отступления папа сумел осуществить успешную эвакуацию 39 полевых госпиталей. Один госпиталь сгорел при бомбардировке. За успешную эвакуацию папа был представлен к ордену Красной Звезды, но из-за того, что один госпиталь сгорел, ему дали медаль «За отвагу». После этого он получил ордена Красной Звезды и Отечественной войны II степени, медали «За защиту Москвы» и «Взятие Кенигсберга». Однако, самой дорогой наградой для него была медаль «За отвагу», так как она была получена за реальное большое дело. Больше всего наград, как говорил папа, в их армии было у паталогоанатома – близкого родственника М.И. Калинина.
 При отступлении, где-то в деревне под Вязьмой, они чуть не попали в плен. Спасла хозяйка дома. Когда в деревню вошли немцы, она его и еще трех офицеров спрятала на русской печке. Когда вошли к ней немцы и спросили, кто еще есть в доме, она сказала, что на печке лежит старик, но слезть не может, у него тиф. Немцы быстро ушли и больше не появлялись. Один из папиных попутчиков съел свой партбилет с обложкой, от страха, а папа свой сохранил. Через некоторое время наши взяли эту деревню и освободили всех от неминуемого плена, ибо вскоре наша армия снова отдала ее немцам.
 Обосновавшись на новом месторасположении своей армии под Москвой, папа выкроил сутки, чтобы приехать к нам в Малаховку (мы переехали сюда в августе месяце). Это было 16 октября, в день прорыва немцами обороны под Москвой. Началась паника. Я решила идти в партизаны. Мама быстро собрала кое-что из вещей и решила с нами эвакуироваться. Когда папа приехал в Малаховку, нас уже не было, в доме оставался один дедушка. Он сказал, что мы уехали в Москву на Казанский вокзал. Папа, не задерживаясь, тут же помчался в Москву. В этот день мы не смогли уехать, ночевали в каком-то туннеле (метро или вокзала). К этому времени мы не имели никаких сведений о папе около двух месяцев. Я и мама поздно вечером задремали, сидя на вещах, но вдруг услышали крик Лиды: «Папа, папа!» Конечно, сразу проснулись, и Лида сказала, что только что пробежал папа. Мы решили, что ей показалось, но вскоре увидели бегущего в обратном направлении папу. Он нас опять не увидел, но мы его остановили. Описать нашу и его радость невозможно. Он уговаривал нас не уезжать, говорил, что немцы Москву не возьмут. Мама же, видимо, опасаясь, что я сбегу на фронт, решила все же ехать. Утром папа сумел достать билеты и посадить нас в поезд до Канаша – Чувашия. Там жила тетя Лиза с дочерью Женей и внучкой Мариной. Проводив нас, папа вернулся в свою часть.
 После того, как немцы были отбиты от Москвы, папину армию расформировали. Но еще под Москвой ему пришлось лечить Рокоссовского, у него была очень тяжелая простуда. Рокоссовский требовал профессора и был недоволен появлением папы. Но папа быстро его вылечил, и получил благодарность.
 После Москвы папа попал на третий Белорусский фронт, под командование Черняховского. С третьим Белорусским фронтом папа прошел через обширные и опасные белорусские болота в Восточную Пруссию, участвовал во взятии Кенигсберга и Пиллау. В Пруссии генерал Черняховский погиб, подорвавшись на мине, и главнокомандующим фронтом стал Баграмян. О своей деятельности в этот период войны, как я уже писала ранее, папа почти ничего не рассказывал.
 Когда они находились в болотистых местах Белоруссии, папе часто приходилось добираться до госпиталей верхом на лошади. Лошадь была спокойная, но длинные дистанции папа преодолевал с трудом, после таких переездов у него болели ноги. По приезде в госпиталь администрация, обычно, прежде всего, старалась его накормить и напоить. Но папа отказывался, сразу же приступал к своим обязанностям. Это многим начальникам госпиталей не нравилось. Ведь всегда были какие-то упущения, которые хотели скрыть или замять. А папа в госпиталя наведывался неожиданно.
 Однажды в одно из селений прибыл авиационный полк, командовал им Герой Советского Союза Громов. В этом селении пригодной для жилья была только церковь. В ней разместился госпиталь. В это время там был папа. Громов потребовал, чтобы раненых вывели из церкви и разместили там его полк. Папа, несмотря на угрозы (Громов был тогда полковник или генерал, а папа майор), отказался подчиниться. Госпиталь остался в церкви. Папа долго ждал возмездия, волновался, но все обошлось благополучно, никаких последствий не было. Громов ли одумался, или «сверху» все приостановили, папа так и не узнал.
 Однажды его жизнь спас счастливый случай. Их штаб расположился в одном из сохранившихся домов в деревне. Туда же приехала труппа артистов. Папа уступил им свою избу, а сам перешел в развалюху. Ночью была бомбежка этого селения, дом, где был ранее папин штаб, разбомбили, и все артисты погибли. Развалюха же уцелела.
 Ранен папа не был, но получил контузию при довольно смешных обстоятельствах. «Путешествуя» на своей кобыле, он очень устал и решил отдохнуть. Облюбовал одинокое дерево, которое росло на взгорке, привязал к нему лошадь, а сам лег под тенистую крону. Лошадь начала щипать с дерева листья, и тут ружье слетело с сука, на который, видимо, папа его повесил. Удар пришелся по голове.
 Особенно тяжелые бои шли под Кенигсбергом и Пиллау. За Пиллау люди гибли уже 9 мая, когда было объявлено об окончании войны. Работы в госпиталях было так много, что сотрудники ПЭП не спали несколько дней и ночей. После окончания последней битвы, папа слег в госпиталь с тяжелым нервным истощением. В госпитале он пролежал несколько месяцев, и вернулся к нам только в августе или сентябре. Мы его встречали на Белорусском вокзале, и, вначале, когда увидели его, то не узнали. Он увидел нас, и, только благодаря этому, мы встретились. Ему было 54 года, но выглядел он стариком: кожа была коричневатого цвета, лицо в морщинах, сам очень худой…

* * *