Троллейбусное детство. История первая

История эта весьма грусная, и я никогда доселе ее никому не рассказывал, кроме одного только самого дорогого мне человека, о котором я не буду здесь распространяться по причине, что человек этот к самой истории не имеет никакого отношения. Тот факт, что я все-таки решился расскрыть вам эту мою «личную тайну», говорит лишь о том, что просто пришло все же время поведать ее миру. Я мечтаю о том, чтобы люди, которые когда-то и где-то хоть немного, хоть чуть-чуть соприкоснулись, соприкасаются или соприкоснутся с тем, о чем я буду повествовать, остановились и задумались над всем этим, и не делали того, что приводит затем к необратимым последствиям.

Это были семидесятые годы прошлого двадцатого столетия, когда мы гордились своей страной, потому что она была самая большая и самая сильная (а Америка была плохая и там издевались над чернокожими), потому что у нас был Юрий Гагарин, первый полетевший в космос, потому что наш балет был лучший в мире, у нас было много разных дружных народов и не было войн, потому что мы победили немцев на войне и освободили Европу от фашистских захватчиков, а наша медицина была бесплатной. Наша партия была нашим рулевым, и комсомол помагал ей, а мы с гордостью носили сначала октябрятские значки, потом пионерские галстуки, а затем все вместе вступали в комсомол, объясняя на приеме в райкоме ВЛКСМ что такое «демократический централизм».

Это было время, когда закончились «коммуналки» и начались «хрущевки», в которых было очень мало места, но это была наша отдельная квартира. Между этажами в подьездах стояли баки с помоями «для свинок» (как их называла мама), и крышки от этих баков мы использовали для катания по асфальту. Мусорные баки были почему-то черного цвета и стояли у первого подъезда. В школе мы учили патриотические песни и наизусть зубрили Гимн Советского Союза. Лучшие пионеры нашей школы на девятое мая стояли в карауле у Вечного Огня на Площади Победы и очень гордились этим. Телефонов не было никаких, ни домашних, ни мобильных (тогда даже слова такого не было) и наши мамы звали нас в форточку со двора домой, когда на улице было уже совсем темно, а мы все не шли, потому что играли в «войнушку» и еще не все были «убиты».

Мне было тогда всего семь лет, и память моя выдает мне сегодня только отрывки, только самые яркие моменты того времени, но все же, я постараюсь уложить все в одно целое (пользуясь и кое-какими сведениями от моей мамы), а главное, донести до читателя суть моего рассказа.

Мы жили в одном из провинциальных городов СССР, коих было сотнями по всей нашей необьятной Родине (название его я специально здесь не говорю, это не важно), в пятиэтажной «хрущевке» не в самом лучшем районе и почти на окраине города. Надо отметить, что город наш был областным центром и у нас ездили автобусы и троллейбусы, а население составляло около трехсот тысяч. Город был расположен недалеко от Москвы, а потому культура в нем присутствовала, был и свой драматический театр, была и филармония, и несколько кинотеатров. Школа, в которую я только что начал ходить, была новая, и ее открытие совпало с моим походом «первый раз в первый класс». Итак, я начинаю свою историю.

Я помню, как я пришел первого сентября в школу с мамой и с цветами. Был теплый солнечный день с голубым небом и поющими птичками. Вся площадь перед зданием была заполнена детьми, а учителя стояли каждый возле своего класса, которые выстроили рядами слева направо, начиная с «первоклашек». У меня, как и у всех мальчиков была новая синяя форма с нашивкой на левом рукаве в виде раскрытой книжки, а все девочки были в платьях с белыми фартучками и воротничками. Над входом висел красный плакат «Учится, учиться и учиться (В.И.Ленин)», а на трибуне стояли дядя и тетя, и я решил, что кто-то из них наш директор, а другой – какой нибудь главный, но не знаю откуда. Этот дядя (я думаю, он был главный) долго говорил в микрофон о том, что наши строители подарили нам эту прекрасную новую школу, что страна и партия ждет подрастающей смены, и мы должны были оправдать их надежды. Потом он разрезал красную ленту в честь откытия, маленькая девочка с колокольчиком и огромными белыми бантами на плечах у десятиклассника прозвонила первый звонок, и мы, «первоклашки» (уже без мам и пап) взявшись за руки по парам первыми вошли в школу. Мы зашли в класс, на двери которого было написано «1-Д». Яркие буквари пахли типографской краской, внутри все было свежее и новое, и наша учительница Нина Кирилловна рассадила нас по местам, – мальчик должен сидеть с девочкой, и мне досталась Оля, которую я совсем не знал (я вообще никого не знал). Затем учительница сказала: «Дети, вы видите, что все парты в классе новые, все стены – чистые, вы должны бережно относиться ко всему этому – на партах ничего не рисовать и не черкать, не вставать на них ногами, к стенам не прислоняться и руками не трогать, на подоконниках не сидеть, поняли дети?» Мы все хором, хотя и немного вразнобой, ответили: «Да!» и начался наш первый день в школе. Нам объяснили, как надо себя вести на уроке, как поднимать руку, как вставать и отвечать на вопросы. Сказали и как надо попросить разрешения выйти, если кто-то захочет в туалет. Тут все сразу захотели и потянули руки, но Нина Кирилловна объяснила, что выходить можно только по одному, а другой может пойти только когда тот вернется. Первой пошла моя соседка.

Самое радостное было то, что занятий в первый день не было, нам сделали экскурсию по школе, показали спортивный зал и столовую (в которой нам дали покушать котлетки в тесте и попить компотик из сухофруктов), а потом мы все пришли в актовый зал на представление. Дети старших классов показывали нам какую-то историю про мальчика, который не хотел идти учиться, но потом он понял, что быть неграмотным плохо и стыдно, и решил пойти в школу, и сейчас у него все хорошо. Не помню точно во сколько, но наверное около одиннадцати часов нас уже отпустили домой.

Но увы, домой я не пошел, потому что моя мама уже с первого дня договорилась на весь учебный год оставлять меня в «продленке». Мне стало очень грустно. Нас осталось немного, около пятнядцати детей и мы сидели в каком-то классе вместе с другой учительницей, которую звали Татьяна Ивановна, во что-то играли, и я ждал маму; я очень любил ее, а она все не приходила. Нас сводили пообедать каким-то противным супом в котором плавали кусочки лука и недовареной картошки, и на второе – кусочек куриного крылышка (с торчащими из него перьями) с рисом, который тоже был твердый и холодный (моя мама готовила так вкусно, и я подумал, как хорошо было бы сейчас покушать дома жареной картошки с грибами). На третье был тот же компотик. Мама пришла поздно, когда почти всех детей уже забрали домой, но я все равно очень обрадовался и бросился ей на шею и поцеловал ее. По дороге я рассказал ей пор все что было сегодня в школе, про противный суп, про представление, но про «продленку», что она мне не нравится, не стал.

Так начались мои школьные будни, каждое утро я уже без мамы, но с нашим соседом по лестничной клетке, которого звали Вова, и его младшей сестрой Светой, бежал в школу (минут пятнадцать от дома). Вова был уже большой, учился в шестом классе и меня отправляли с ним, а мама с папой уходили на работу. В школе я сидел по четыре урока а потом опять оставался в «продленке». Там мы сначала обедали, потом готовили домашнее задание, затем, если оставалось время, нам разрешали поиграть, а в хорошую погоду мы отправлялись гулять в парк, который был совсем недалеко, и мы шли туда по парам вместе с учительницей. В парке была горка, и были домики и качели. Мы бегали и играли, меня никто не обижал, но и дружиться я ни с кем не хотел. Мне хорошо было одному. Иногда я просто садился на скамейку рядом с Татьяной Ивановной и молча смотрел, как бегают и катаются другие ребята. Она что-то спрашивала у меня, но мне не хотелось с ней говорить, и я молчал. Я думал о маме. Но она приходила только под вечер, я опять бросался на нее и целовал, а по дороге домой я держал ее руку и рассказывал, что у нас сегодня было.

В школе временами мне было очень интересно, особенно я любил счет, труд и физкультуру. Чистописание мне давалось с трудом, и хоть я и старался, но оно мне не нравилось. Чтение я тоже не любил. И все-таки, самое грусное было после школы – «продленка». Я очень хотел, чтобы мама приходила и забирала меня сразу после уроков, но она не могла. Я все-таки решил сказать ей, что в «продленке» мне плохо, и что я хочу домой, и что других детей почему-то забирают, а меня – нет. Но мама объяснила, что она должна работать, чтобы у нас были деньги, и сидеть со мной некому, а один быть дома я еще на могу, потому что еще совсем маленький, и она за меня очень боится. Тогда я спросил, а почему бабушка не может? Мама сказала, что бабушка живет далеко, и ей будет тяжело за мной приезжать, но я ничего не понял и замолчал.

Я очень хорошо ориентировался в нашем районе да и не только. Я быстро запоминал все новые места, когда мы гуляли в парке, или когда я с мамой куда-нибудь ездил по городу на троллейбусе или автобусе. Я не боялся потеряться в городе, я хорошо знал дорогу домой со всех ближайших мест, знал где расположены остановки транспорта, и даже немного разбирался с номерами маршрутов. Прошло около месяца с начала учебы, и я выбрав день, решил, что это будет сегодня. Я все четко рассчитал, и нигде не ошибся. Когда я после школы остался в «продленке», мы пообедали, сделали уроки и пошли гулять. Когда мы ходили в парк, то учительница всегда шла впереди, и я об этом знал. После того, как мы переходили дорогу (это было самое опасное), она уже не особо следила за нами, и можно было немного отстать под видом развязавшегося шнурка, а потом и убежать. Я все в точности так и сделал, и в несколько секунд я оказался за домом, а там меня уже было не видно, и я быстро побежал в сторону нашего двора. Большую улицу я перешел аккуратно на зеленый свет, и не дойдя до дома встретил своего одноклассника, который катался на велосипеде. У него был большой хороший, хотя и не новый уже, велосипед, доставшийся ему от старшего брата. У меня не было велосипеда, не было старшего брата, у меня был младший, но он был еще в садике, и была старшая сестра, но она с нами никогда не жила и я не знал, почему (гораздо позже я узнал, что это была сводная сестра по матери, мой отец не любил ее и она жила с бабушкой (прим. автора)). Я смотрел и завидовал, а потом набрался смелости и попросил прокатиться. Он дал мне велосипед, но сказал, чтобы я ехал тихонько, недалеко (вокруг дома и все) и недолго. Я, конечно, скзал ему «Да», и полетел.

Ездил я неплохо, и быстро оказался в соседнем дворе, а затем докатил и до нашего дома который был уже в двух кварталах от того места, где остался ждать меня одноклассник. Я решил, что здесь меня могут заметить соседи, и я удрал, поехав в сторону остановки. Я решил, что покатаюсь немного на троллейбусе, а потому поставил велосипед в укромное место, чтобы забрать его, когда вернусь. Я сел в первый же подошедший троллейбус и поехал. Было еще не поздно, наверное, около трех дня и народу было немного. Мне удалось сесть у окна (то что я и хотел) и я стал наблюдать за всем что происходило вокруг. Везде были люди, машины; мы поехали незнакомыми улицами, которые я никогда не видел, и мне было еще интересней. Я не боялся заблудиться по очень простой логике: если я сел на своей остановке в одну сторону, то понятно, что пересев на тот же маршрут в противоположную сторону я на ту же остановку и вернусь, сколько бы я не проехал. За билет я тоже не переживал, потому что я был в куртке, и школьную форму не было видно, то есть, пока еще маленький и платить не надо (билеты продавали в кассах, но были и контролеры), ну а если что, то я выйду и пересяду на следующий. Сколько я так катался, не помню, но стало темнеть, и я решил что пора идти домой. Я вернулся на остановку где садился, сделав уже несколько кругов от одной конечной до другой, и пошел домой пешком в хорошем настроении. Я знал, что мама уже наверно дома и ждет меня.

Мама была дома, но она почему-то плакала, а папа начал на меня кричать: «Где велосипед?». Я сказал, что поставил его возле остановки и надо сходить туда его и взять, но он сказал что он меня выпорет ремнем по заднице, потому что я взял чужой велосипед и бросил его, а им придется за него платить. Я заплакал. Мама меня не обнимала и не целовала, а папа снял с меня штаны, засунул мою голову себе между ног, и начал меня лупить ремнем прямо по голой попе. Мама закричала и еще сильней заплакала, а мне было очень больно но больше всего – обидно, потому что я не мог ничего сделать, я не мог защититься или хотя бы убежать к себе в комнату, и попробовать там спрятаться в шкаф или под кровать. Я рыдал и кричал: «Папочка не надо, я больше не буду», но папа бил. Мне показалось, что это было очень долго, и когда он наконец меня выпустил, я убежал в свою комнату, упал на кровать и долого-долго рыдал и не мог успокоиться. Я слышал как мама тоже плакала и что-то сквозь слезы говорила папе, а он ей что-то кричал в ответ. Брат сидел на своей кровати и молчал. Попа очень болела. Велосипед потом нашли, и платить за него не надо было, а я на следующий день пошел в школу и после уроков остался в «продленке».