Шурка

 В больничном дворе стоял наш старенький домик. Выздоравливающим больным разрешались прогулки, поэтому интересные знакомства у меня случались едва ли не каждый день.

 ***

 И с Шуркой мы познакомились, рассматривая за корпусом след от костра – костровище. Оно темным пятном выделялось в зеленеющей травке и привлекло нас тем, что в нем было много гвоздей.
 У Шурки на ладони лежало несколько согнутых гвоздиков, палочкой он шевелил пепелище, когда я подошла поближе.
- Мальчик, для чего ты собираешь гнутые гвоздики? –спросила я.
Мальчик поднял на меня приветливые серьезные голубые глаза и, не отвечая на вопрос, спросил:
- Твой отец доктор? Ты в том домике живешь?
- Да, - ответила я.
- Тогда, если ты принесешь молоток, мы сможем их выпрямить, они будут как новенькие!
Так Шурка сразу меня покорил тем, что был деятельным и не задавался тем, что он мальчишка, да еще старше меня.
Прибежав домой, я объяснила маме:
- Там мальчик в фуфаечке, он нашел много гвоздей, нам нужен молоток, чтобы их выпрямить.
По моему виду мама поняла, что молоток мне сейчас, действительно, необходим.
 Вместе с Шуркой мы разгребли все костровище, у каждого из нас была изрядная кучка согнутых гвоздей. У Шурки их было примерно в два раза больше.
Мы нашли пенек, Шурка стал выправлять гвозди – придерживая одним пальчиком гвоздик, он осторожно, но сильно стучал по гвоздю. Получалось здорово! Его гвозди скоро были выровнены. Глядя как ладно Шурка работал молотком, мне казалось, что и у меня все получится так же легко.
 Я взяла молоток, левой рукой установила гвоздик горбиком кверху, придерживая пальчиком только за шляпку, и стала стучать молотком. Мои удары были медленные, не такие сильные и точные – я боялась попасть по пальчикам, но гвоздь постепенно становился ровным. Шурка смотрел, не вмешиваясь, иногда давал советы. Шурку позвали на обед. Мы обдумывали, куда спрятать наше сокровище. Шурка придумал положить под крыльцо – там никто не найдет. Шурку снова позвали, он торопливо поднялся на крыльцо и сказал:
- После обеда выйду.
 Я тоже побежала домой, быстро выхлебала тарелку щей, чем очень удивила маму. Выпила стакан молока с хлебом и стала быстро одеваться. Зашнуровав ботиночки цвета «кофе с молоком» ( так меня поддразнивал старший брат), схватила молоток я снова устремилась на улицу. Маме объяснила, что мои некоторые гвозди нужно еще подровнять.
 На больничном дворе никого не было. Я ходила вокруг крыльца, поглядывала на окна больницы. За белыми занавесками ничего не видно. Достала свои гвозди, положила на пенек, потом достала Шуркины и тоже отнесла их к пеньку. Шурка все не выходил. Из амбулатории вышел отец в белом халате и пошел домой. В мою сторону он не посмотрел. Вышла санитарка тетя Маша и сказала с улыбкой:
- Шурку должно быть ждешь! То-то его уложить никак не могли, все на улицу рвался! Долго ждать придется! Он еще полтора часа должен спать – тихий час, потом полдник будет. Иди пока дома посиди.

***

 Я взяла молоток под мышку, в левую и правую ладошки гвоздики – молоток выпал, больно ударив по ножке. Возможно, я бы заплакала от боли, но тут новая мысль пришла мне в голову, заставив забыть обо всем другом. Я решила унести гвозди домой! Что-то внутри меня противилось этой мысли. Но Шурки не было, один на один с совестью бороться у меня не было опыта. Взяв молоток в левую руку, потом снова положив на пенек, соединила гвозди в одну большую кучку в правой ладони, держа ее так осторожно, чтобы гвозди не рассыпались. Теперь можно взять молоток.
 Постучавшись ногой в дверь, осторожно и боком я вошла. Протянула папе гвозди:
- Вот гвозди – строить дом.
Отец внимательно посмотрел на полусогнутую ладошку с горкой гвоздей, взял один, и как соломинку согнул:
- Не годятся для стройки, металл обгоревший меняет свои свойства.
Поинтересовался, откуда у меня столько гвоздей? Я ответила.
- А вот для игры они вполне сгодятся, - улыбнулся отец.
Через некоторое время, выйдя на улицу, я увидела Шурку, сидящего на корточках перед крыльцом – он искал гвозди. Побежав бегом, протянула ему газетный сверток с гвоздями. Шурка поднялся, он смотрел на меня очень серьезно – эта серьезность, как потом я заметила, светилась у него всегда, даже сквозь улыбку. Сейчас он не улыбался:
- Зачем ты взяла гвозди?
Я отвела взгляд:
- Чтобы никто не украл.
- Ага, ты просто взяла, чтобы никто не украл. – Шурка продолжал быть серьезным. Я вздохнула и все рассказала.
- Вон оно что! – Шурка неожиданно улыбнулся, глядя на бревна и доски, лежащие рядом с нашим домом, в глазах опять засияли радостные огоньки:
-Знаешь, это было бы хорошо – пустить их на доброе дело; все знают, что у доктора дом очень старый – жалко, гвозди ослабели от огня.
Он был великодушен и никогда больше не напоминал мне об этом предательстве. Мы вместе вбили эти гвозди в старый пенек – он был довольно старым, и не все гвозди гнулись, сопротивляясь молотку. Те, что гнулись, мы упорно выпрямляли до тех пор, пока они не ломались. Пенек, набитый гвоздями, поставили недалеко от черемухи, растущей в больничном дворе – он служил нам в разных играх.
 Две недели Шуркиного пребывания в больнице скрепили нашу дружбу. Перед выпиской, подведя меня к изгороди, он показал крышу своего дома – это было совсем недалеко, за ручьем. Потом мы бегали к друг другу в гости – всегда что-нибудь мастерили или выдумывали. Однажды ушли далеко на машинный двор попросить ненужных колесиков для колясок. Мне очень хотелось смастерить коляску с одним колесом, бегать с ней по улице как все местные мальчишки. Правда, Шурка сказал:
-Не думаю, что тебе это нужно. Но раз так хочешь – пойдем искать колеса. Машинный двор за рекой.
 Дядя Митрофан вначале нам строго отказал, потом все же разрешил взять среди кучи железа, приготовленного для сдачи в металлолом, то, что нам нужно. С интересом поглядывая на меня, он спросил у Шурки:
-Ты, я вижу Давыда Лученка сын, а девчонка никак докторская? Железками интересуется?
Шурка, ответив на все вопросы дяди Митрофана, выбрал огромное колесо, которое еле держал в руках, я – маленькое, сантиметров пятнадцать в диаметре. Два дня мы мастерили коляски. Когда я торжественно привезла свою коляску домой, отец спросил:
- Ого! Это тебе Шурка подарил?
А я, прислонив ее к забору, важно ответила:
-Нет, я смастерила ее сама.
 По улице, как и предвидел Шурка, бегать с коляской я не стала, но по двору катала сестренку с удовольствием.
 Шурка же для себя смастерил большую коляску и прибил ящик, сидя в котором, можно было обозревать с комфортом окрестности. Проехав несколько раз мимо нашего дома с разными пассажирами, он предложил прокатить нас с сестрой и высказал сожаление, что коляску нельзя запрягать.
-Но я что-нибудь придумаю! – сказал он – по глазам было видно, что он обдумывает новый проект.
 Через некоторое время я уже помогала Шурке запрягать в тележку молодую лайку. Конечно, я больше любовалась новенькой тележкой на четырех деревянных колесиках, чем помогала. Лайка вначале казалась совершенно равнодушной – она спокойно стояла, Шурка привязывал к ошейнику ремень...Неожиданно она оскалила зубы, быстро куснула Шурку, как мне показалось, за глаз, рванулась, и убежала, унося за собой часть упряжки. Кровь залила Шурке лицо, мой носовой платочек, прижатый к ране, моментально пропитался кровью – в крови была Шуркина рубашка и руки. По огороду нашему – так ближе - мы неслись в больницу.
 На высоком крыльце амбулатории, рассматривая свои, тоже почему-то окровавленные руки, я дожидалась, пока Шурку перевяжут. Следом за Шуркой на крыльцо вышел папа. Потрепав Шурку по волосам, он сказал:
- Пришлось швы наложить, рассечена бровь. Видите, даже верная домашняя собака может нанести такие раны хозяину. Лайка свободолюбива, не пытайтесь в следующий раз ее запрягать.
 Такая деятельная дружба продолжалась долго. Мы ходили в лес, увязали в сугробах по дороге к молодому соснячку за «белой серой», поднимались на высокую Митрову гору, чтобы на больших Шуркиных санях скатиться с трамплина, построенного старшими детьми. Кстати, эти большие сани мы волочили два километра...
 Мы не были неразлучными, иногда каждый был занят своим делом, неделями не встречались, но если мне в голову приходила идея с реализацией которой я не могла справиться в одиночку или хотелось обсудить понравившуюся книгу, то я знала наверняка, что Шурка меня выслушает со всей серьезностью, поможет, если будет необходимость. И все, что только могла породить наша фантазия, руки стремились воплотить в дело. Даже гиперболоид инженера Гарина долго будоражил наши мысли...

***
 Все изменилось в шестом классе. Нечаянно и неожиданно для себя, я снова предала Шурку. Он учился уже в восьмом – выпускном классе. Невысокий, но умелый, добрый и спокойный, да еще гармонист и баянист, Шурка стал объектом внимания девчонок. Началось с того, что ко мне подошла Таня, Шуркина соседка с вопросом:
- Ты Шурку любишь?
От неожиданности я растерялась, ответила не сразу, внутренне заливаясь краской, от того, что вопрос мне казался невозможно чудовищным – на него не могло быть ответа, никто не должен был его задавать:
-Мы просто друзья.
-Мне кажется, что ты врешь. Я люблю его, а вы с ним все время куда-то ходите. Держись от него подальше.
 Шурке я ничего не объяснила. Отдалилась от всех, засела за книги. С Шуркой на эту тему невозможно было говорить, с девчонками, обсуждающими общие тайны и мучающими меня подозрениями - не хотелось.
 События в ту весну развивались быстро. Я не успевала их обдумывать и анализировать. По утрам я уже никого не ждала – раньше мы ходили в школу большой компанией. Теперь одна проделывала я путь в школу, по дороге домой одиночества избежать было трудно. Но как-то утром Таня меня догнала:
- Передай Шурке письмо, только не вздумай читать.
- Передай сама, мне совсем не хочется этого делать.
- Ты с ним умеешь разговаривать, - продолжает она, вталкивая мне в руку записку.
 В школе Шурку найти легко – на каждой перемене он играет на баяне, девчонки, а иногда и мальчики танцуют. Видя, что Шурка расправляет ремни баяна, подхожу со словами, протягивая маленький треугольничек:
-Шурка, тебе письмо передали.
- Военное! – Смеется Шурка серьезными глазами, в которых прочесть можно вопрос или недоумение и кладет треугольничек в карманчик курточки. Я уже ухожу, хотя слышу, что Шурка просит:
- Погоди!
 Всю неделю ссорюсь с девочками – в отсутствии ответа Тане им видится моя вина.
 В понедельник на перемене Шурка уже с баяном ищет кого-то взглядом. Девчонки стайкой у печки, я впервые одна, стою с бабушкой Лушей у бачка с водой. У бабушки Луши звонок – колокольчик и она все про всех знает.
- Друг твой идет! – Ее голос заставляет меня обернуться, я вижу у бачка Шурку, наливающего в кружку воду. На какое-то мгновение забываю об интригах, улыбаюсь.
Шурка пьет воду, затем спрашивает с теплой улыбкой и неисчезающей никогда серьезностью:
- Друг-почтальон, не ты ли мне письма пишешь?
- Нет! - Мои отрицательные движения головой энергичны, но я не могу не улыбаться Шурке –и просто этого не замечаю.
- Передай автору, пусть подойдет и объяснит, что ему от меня нужно?
Я киваю головой, Шурка уходит, садится за баян, мелодия вальса «Амурские волны» наполняет школьный коридор, я слежу издали за Шуркиными пальцами, извлекающими музыку из баяна и всякий раз поражаюсь их умелости. Интересно - не зная нотной грамоты, не учась в музыкальной школе, Шурка как его отец и старший брат, не мог ни дня обходиться без музыкального инструмента. Самозабвенно и задушевно играл Шурка на баяне.
 По дороге домой девчонки допытываются, о чем мы говорили с Шуркой, почему я улыбалась. Передаю Тане его просьбу, но вопросы повторяются:
- Почему ты улыбалась??! Что он тебе говорил?
Наконец, не выдерживаю:
- Я ничего не помню, отстаньте!

***
 
 Шурка, окончив восемь классов, отдал документы в училище механизаторов в райцентре. Таня соседка, да и другие девчонки писали ему письма, вслух зачитывали в школе ответы, не забывая мне назидательно повторять:
- Не вздумай писать ему!
Не знаю, почему я не могла тогда найти нужных слов, чтобы остановить, оборвать эти распри. Да и есть ли они, нужные слова? Те, которые упрощают нашу жизнь, лишают ее конфликтов, лишних страданий?
 А тут еще Шурка прислал мне толстое письмо, разволновавшее девчонок еще на почте. По дороге домой вышла потасовка – девчонки хотели отобрать и прочесть письмо с целью узнать: не писала ли я Шурке? Защищая письмо, я больно ударила Машу, у нее осталась приветственная часть письма – макушка. Со мной случилась истерика:
Не помня себя, я опять бросала предательские по отношению к Шурке слова:
- Оставьте меня! Забирайте Шурку! Делайте с ним, что хотите!
 Мне казалось, что все вообще разрушено. С девчонками общаться мне больше казалось невозможным. Я сидела за письменным столом, пытаясь составить ответ на Шуркино письмо, и тоже ничего не могла написать. Простота в общении исчезла, все казалось захватанным и истоптанным. Подошел и присел рядом папа:
- Задача не получается?
- Нет, письмо Шурке не пишется.
Отец понимающе улыбнулся:
- Выходит, что в математике все несколько проще, чем в жизни? Ладно, не буду тебе мешать – пиши Шурке письмо.
Я еще улыбалась, перечитывая письмо снова, но уже понимала, что ответ написать не смогу – все прозвучит фальшиво. Вся Шуркина душа лежала передо мной на столе, говорила со мной знакомым серьезным и искренним языком:
«... Понимаешь, я не могу забыть друзей детства, особенно тех, кого знал «с пеленок», а детство, похоже, кончается. Закончу училище, потом армия. Детство останется в памяти, красивым зеленом островом, на котором живешь ты – мой самый давний друг. Одного я только так и не понял, чем и когда смог обидеть тебя? – Слишком неожиданно и без объяснений мы перестали общаться. Может, я что-то сболтнул, не подумав... Но я перебираю в памяти все события и не нахожу ответа. Прости меня...»
 Так заканчивалось Шуркино письмо, на которое у меня не нашлось сил написать ответ.
 С девчонками была долгая, самая долгая размолвка.
 Помирил нас мудрый и добрый Шурка. Всем девчонкам прислал общее письмо, передал в котором мне привет, дав понять тем самым, что ему я не пишу.
 И пришли ко мне как ни в чем не бывало!
- Пойдем в кино? – С таким вопросом, с улыбками на лице пришли ко мне Таня, Маша и две Любы. Я смотрела на них с удивлением – они мне казались девочками из прошлого. В настоящем у меня были книги и дневники, первые опыты в прозе и поэзии, беспомощные и неловкие как и я сама. Вошла мама:
-Сходи, сходи в кино – отвлекись от чтения.
Внешне все казалось прежним. На самом деле многое изменилось. Потребность к внешнему общению заменилась потребностью внутреннего диалога.
 С Шуркой мы встречались, приветствовали друг друга, но никогда больше не разговаривали. Сразу после армии он женился на молоденькой девушке, оставшейся без родителей и приехавшей жить в наш поселок к тете.

***
 Приведу еще историю, рассказанную случайным попутчиком на автовокзале.
В ожидании автобуса меня попросил посмотреть за вещами молодой мужчина, отлучавшийся за какой-то деталью в магазин. Позже мы выяснили, что едем в один поселок. Леонид – так звали попутчика, с загадочной улыбкой сказал:
-Кажется, Вас немного знаю. Вернее, слышал о Вас.
Я внимательно посмотрела на попутчика, тщетно пытаясь найти что-нибудь знакомое. Он сам начал рассказ, немного смущаясь.
 Вы меня не можете знать – переехал я в поселок недавно, напарник я Санин. Слышал однажды - Саня Вас защищал как лев ( не сразу соображаю, что Саня – это Шурка). Мужики как-то механика нашего Степаныча стали подкалывать, что дочку докторскую упустил, вышла замуж, да уехала! Он на нее виды имел... ( Действительно, вспоминаю попытки ухаживания...)
 Степаныч покраснел, да начал Вас хаять. Я уж уши развесил!
 А тут Саня перед начальником вырос. Тихоня-тихоня, ростом едва до подбородка ему достает, а тут:
- Не надо, Степаныч! Я дочку докторскую хорошо знаю. Скорей всего это она в Вас особых достоинств не нашла. Я вот точно знаю, что болтливых она не любит...
Степаныч наш так и замер с открытым ртом. Потом ушел в контору. А мы на Саню наехали:
- А ты мол, многодетный отец ( у Сани двое детей, пояснил Леонид), когда успел узнать?
А он так спокойно отвечает:
- С пеленок знаю...
Ну мы и замолчали.
- А Вы правда Саню знаете? – Пытаясь найти подтверждение Шуркиным словам,
спросил он меня.
-Да, и действительно, почти с пеленок, - улыбнулась я.
Теплая волна воспоминаний окружила меня. Шурка, преданный детской дружбе не позволил начальнику чернить мое имя. А ведь мог и промолчать!

***

 И еще одно событие, характеризующее Шурку наиболее ярко.
Это был мой последний приезд к родителям перед их переездом.
 Я возвращалась из леса с лукошком грибов. Проходя через ручей, наткнулась на двух беленьких девчушек, плачущих тихонечко среди кустарника.
- Заблудились, малышки? – пошутила я.
- Нет, дяденька песчаный замок наш сломал...
На песке был виден разрушительный машинный след.
- Зачем же вы так близко к дороге строили замок? Как же машинам проезжать?
- А дядя Саша на большом комбайне проезжает всегда и замок не разрушает.
Я проследила за взглядом девочек – у Шуркиного дома стоял комбайн «Нива». Шла уборочная. Значит, дядя Саша – это мой друг детства – Шурка.
Это на него похоже: колесами равнодушия не разрушит чужого царства. Даже сказочного. Я помогла девчушкам найти другое «песочное» место среди кустарника, примыкающего к ручью – давно знакомое из детства. Кустик красной смородины, раньше маленький, разросся, в остальном «песочная сковородка» осталась неизменной. Куст смородины очень украшал это местечко.
- Посмотрите, какие здесь «виноградные» лозы, какие красивые гроздья, - уговаривала я их перейти на строительство замка в это место.
Девочки переглянулись, слезы высохли на глазах. Они с восхищением смотрели на мои «гроздья винограда» и улыбались. Я простилась с ними и пошла домой.
 Разные мысли бродили во мне: одни о Шурке, о его неизменно доброй душе; другие – о моем малодушие, о том, что трижды могла сказать:
-Аз не вем его...