Истории возвращения

Истории возвращения

И вот тогда-то и началось то, что было потом.
Р.Шекли

1. Гость

Человек постучал в дверь, пока ещё осторожно и негромко. Никто не ответил, и он, хотя и боялся занозить руку о грубо обработанное дерево, постучал громче.

Ярко светило солнце, и лишь изредка лёгкий ветерок шевелил верхушки полузасохшей степной травы.

Человек вздохнул и посмотрел по сторонам. Вокруг никого не было. Он пришёл за советом, и ему не хотелось ждать. Впрочем, когда ему показывали дорогу, предупредили, что отшельники редко оказываются там, где их ждут. Но хотя бы раз в день они возвращаются к дому.

То, что должно было называться домом,—сколоченная из досок постройка неправильной формы. Без окон и с одной дверью. Человек медленно обошёл дом вокруг. Да, без окон и с одной дверью. Дверь заперта. Он сел на камень, прислонённый к стене рядом с дверью, и стал ждать. Уходить не хотелось, было жаль зря потерянного времени.

Солнце поднималось выше, и становилось жарко.

Из норки в земле, которую он не заметил раньше, высунулась жёлтая ящерка. Поводила головой, огляделась вокруг. Опять кто-то сидит, ждёт. Редко кто дождётся. Подойти, поиграть с ним. Всё не так скучно будет, дольше прождёт. Отшельника не дождётся, конечно. Жёлтая ящерка подбежала к человеку, оставляя на песке следы маленьких лапок. Подняла голову и посмотрела в его глаза.

Отшельник смотрел издалека и улыбался. Уже давно он научился видеть, намного превышая возможности обычного человеческого зрения.

Воздух стал ещё более жарким и душным, и человек незаметно задремал. Ящерка юркнула в прохладную нору.

Он проснулся внезапно, вдруг почувствовав холод. Стемнело, был уже вечер. Он увидел, что дверь распахнута, встал и подошёл к ней. Внутри дома стояла непроглядная тьма. Возвращаться домой сейчас показалось ему бессмысленным, и он вошёл внутрь. Дверь захлопнулась за ним, и наступила тишина.

Отшельник улыбался, ящерка, высунув голову из норы, смотрела на звёзды.




2. Побег

Человек стоял посреди улицы и осматривался вокруг растерянно и насторожённо. Он был не один: рядом с ним были люди и существа, как и он, насторожённые и растерянные. И все они чего-то ждали.

Было темно, и небо было чёрным, медленно падал редкий снег и, не тая, покрывал пустынные улицы.

Человек рассматривал своих спутников, осторожно касаясь взглядом каждого из них:
несколько человек, непохожих друг на друга. Они были непохожи и на него, и это было единственное, что он мог о них сказать, он не мог даже чётко видеть их лица;
существо, напоминающее собаку, но чем-то неуловимо от неё отличающееся, может быть, ощущеньем не человечьего, но и не собачьего разума;
ещё одно созданье, плоское, прижимающееся к земле и словно перетекающее по ней;
пятнадцать светлячков, висящих в воздухе над головой одного из существ, они постоянно меняли положение, складываясь в какие-то геометрические фигуры.

Вот они сложились в светящийся, вытянутый вертикально ромб. "Воздушный змей"—подумал человек, а может быть, произнёс вслух.

"Куда мы пойдём теперь?"—спросил другой.

С едва слышным скрипом притаилась дверь одного из домов неподалёку. Существа направились туда, и за ними в молчании пошли люди.

На опустевшие улицы медленно падал снег. У него, в отличие от ушедших существ, возможности выбирать не было.



Помещение, куда привели людей, было полной противоположностью покинутому ими пространству. Было светло, пожалуй, свет был даже слишком ярким, но несколько больших комнат казались тёмными—множество людей толпилось в них, что-то громко обсуждая.

Плоское существо, не выдержав яркого света, ещё сильнее растеклось по полу, скользнуло в толпу в поисках тени, и вскоре люди потеряли его из виду.

Вошедшие были словно оглушены резкой переменой обстановки и стояли испуганно и молча, стараясь держаться в отдалении от остальных.

Существо, которое всё ещё напоминало собаку, хотя уже в меньшей степени—что-то менялось в нём—обернулось к ним и тихо сказало: "Ждите". Таким голосом могла бы говорить змея. "Ждите и слушайте..."

У дальней стены комнаты они заметили возвышение, на которое тут же взобрался кто-то, вполне похожий на человека, и начал говорить:

—Итак, наконец-то я могу рассказать вам...

У него слишком громкий голос, точно так же, как свет здесь слишком ярок. И слишком яркая речь.

—...то, что вы давно должны были услышать: я расскажу вам о мирах...

Он говорил о том, что стало возможным здесь и теперь: они могут найти любой, какой угодно мир, они могут выбрать его или сотворить сами.

И те несколько человек, которые стояли в отдалении, понимали, что это говорится, прежде всего, для них, может быть, ещё для того существа, которое забилось в какой-то угол, хотя тени не было и там. Другие слышали это уже не единожды.

"Уйдём отсюда"—подумали они одновременно, и окружающие их существа уловили их мысли. Рассказчик замолчал на полуслове, и люди ощутили, что все смотрят на них. Человек оглянулся и увидел, что дверь, через которую они пришли, исчезла, и существо, приведшее их сюда, тоже куда-то пропало.

В другом углу комнаты они увидели две двери и начали пробиваться к ним, проталкиваясь не только сквозь замершую толпу, но и сквозь её молчание, расплывшееся по комнате, словно туман, ставшее физически ощутимым, пытающееся и их погрузить в оцепенение, охватившее всех вокруг.

Они всё-таки добрались до дверей. На одной из них висели таблички с названиями мест, куда она вела: "Большая Гора", "Синий Лабиринт", "Белый Город". Надпись на второй была короткой и ясной: "Театр".

Люди, шедшие первыми, не задумываясь, направились в эту дверь. Человек засомневался, на мгновенье первая дверь показалась ему более надёжным выходом. Он коснулся ручки двери и увидел, почувствовал всё, находящееся за ней—бесконечный лабиринт. "Заблудимся,—подумал он.—Обязательно"—и направился вслед за остальными в пространство, которое называлось театром.




Дверь вывела их на лестничную площадку и, разумеется, сразу же исчезла, когда её прошёл последний из них. Осталась только лестница, ведущая вверх и вниз, и глухие стены вокруг. Было темно, и на стенах ярко выделялись полоски белой бумаги с названиями спектаклей. Некоторые были подсвечены тусклыми цветными лампочками, другие в темноте было не разглядеть. Особенно человеку бросились в глаза надписи: "Беседа о блохе и Боге" (чёрным по белому, жёлтый свет) и "Тень лабиринта на воде" (белым по серому, красный).

Вниз им идти не хотелось, поэтому, направившись вверх, и вскоре нашли дверь, ведущую в зрительный зал.

Они стояли за последними рядами кресел. Шёл какой-то спектакль. На сцене в кругу сидели актёры, облачённые в красные и оранжевые одежды, и пели. Вошедших никто не заметил.

Человеку показалось, что он узнаёт среди зрителей и актёров тех, кто был в той яркой и шумной комнате. Он сказал об этом остальным, и тогда они тихо и торопливо покинули зал, воспользовавшись дверью, над которой светилась зелёным табличка: "Выход".



Они оказались в солнечном летнем лесу. Было тихо. Они пошли по единственной тропинке, довольно широкой, неспешно обсуждая происходящее и пытаясь привести в порядок своё его понимание. И вскоре они осознали: им действительно предлагают мир. Сотворить мир, такой, какой они хотят. Театр, где они сами—авторы спектаклей.

Откуда-то снова возникло это существо, собака с душой и голосом змеи, возникло на дороге перед ними, заслонив им путь. Обращаясь к человеку, оно сказало со змеиной усмешкой в голосе:

—Неужели тебе не нравится такая перспектива? В этом—твоём—мире ты сможешь найти всё потерянное и вернуть всё утраченное.

Змеиный шипящий шёпот и грустные собачьи глаза.

—Не пытайся говорить, что тебе не понравится мир, полностью подчиняющийся тебе. Ты просто боишься.

—Да, боюсь,—согласился он и внезапно шагнул в сторону. И исчез с тропинки.

Двое и существо выглядели разочарованными.

Он подумал, что ушёл как-то не так, может быть, решения так и следует принимать, но уходить так не стоит.

Пробираясь через лес, погружённый в мысли об оставшихся, он не заметил, как вышел на поляну. Пересекая её, вдруг увидел что-то белое под ногами. Поднял. Это был конверт. Обратного адреса не было, но письмо было—ему.

Он открыл конверт, развернул письмо и понял, что не может прочесть ни одной строчки. Он ещё не имел на это права. Когда-то это письмо не пришло ему, оно было потеряно, и если он останется, он обретёт его, как и всё, что он потерял и мечтал вернуть. И, может быть, всех.

Осмотревшись по сторонам, он обнаружил, что оказался в тесном душном помещении—сюда привело его письмо, сюда привёл его выбор. Единственная дверь была заперта.

Он понял.

Аккуратно положил письмо на пол—в каморке не было никакой мебели—аккуратно погладил его рукой, словно прощаясь.

Повернулся и из всех сил толкнул дверь.



Дверь легко распахнулась. За ней светило солнце.



Он проснулся.

Проснулся, не сразу понял, что произошло, осторожно отделил одну реальность от другой и, постепенно успокаиваясь и снова засыпая, подумал:

—Интересно, а какой выбор сделали светлячки?




3. У моря и у озера

Маленький городок стоял на берегу моря. Сейчас, поутру, он казался даже просторным, люди ещё не заполнили его, и он мог свободно дышать.

Джек приехал в город на автобусе. Поезда сюда не ходили, да это и не было никому не нужно. Он впервые покинул город так надолго, уехав учиться, и теперь возвращался, чтобы побыть дома хотя бы вторую половину лета.

Теперь он стоял на остановке и ждал друзей, которые обещали встретить его. Они шутили, что он уже, наверное, забыл дорогу до своего дома, но сейчас он понял, что действительно может заплутать в узких улочках.

Пока он ехал домой, он вспоминал о тех, кто ждёт его в городе, и теперь, ожидая их, снова перебирал в памяти в памяти воспоминания и с неохотой думал о том, что ему придётся добираться домой одному.

Друзья пришли за ним через полчаса, проспали, конечно, в этом городке редко кто-нибудь встаёт рано, это он привык, пока жил не здесь.



Джек возвращался домой—в маленький одноэтажный домик, к вечеру становившийся полутёмным—они не любили зря тратить электричество.

Когда он жил в большом городе, он часто вспоминал мать и дом. И полусумрачный уют, и как она готовит еду. Тихая, мягкая женщина, она смогла и после смерти отца восстановить в доме атмосферу безопасности, как бы преодолевшую смерть. Конечно, ничто не проходит бесследно, и страх одиночества остался в доме, но стал каким-то мирным, привычным, подчинившимся общему настроению дома.


* * *
Поздним утром он, как это и бывало раньше, вышел прогуляться к морю, и когда он увидел на берегу Линду, ему показалось, что он никуда и не уезжал. В маленьких городках мало что меняется, а люди меняются незаметно, и это даёт возможность возвращаться домой, как будто надевая привычную и удобную одежду.

Линда была дочерью местного рыбака и женщины, невесть как попавшей в городок из большого мира. Всё её дальнейшее существование казалось следствием этого.

От матери она унаследовала изящество и тонкость восприятия окружающего мира и взгляд, который многие считали загадочным.

От отца ей достались тёмный цвет волос и любовь к природе, особенно к морю. Иногда она целые часы простаивала у причала, не замечая ветра и холода. Обычно она любила смотреть на море, когда портилась погода—приближение шторма пробуждало в ней какое-то жуткое и приятное чувство, без которого жизнь казалась бы ей скучной.

Так, стоя однажды на берегу, она впервые увидела Таулау. Она увидела его, плывущего в лодке, на фоне серой воды и предштормового неба—и полюбила—не его, а его природу.

Таулау был ловец жемчуга, последнее время живший ловлей рыбы, один из немногих сохранившихся ещё осколков старого мира, на обломках и костях которого вырос город. Сам он никогда не думал ни о прошлом, ни о будущем. Он всегда поступал, следуя своим чувствам и никогда не жалел о сделанном.



В то время, когда Джек молча наблюдал за Линдой, стоя чуть поодаль, Тау был в море, и она знала об этом. Он никогда не боялся выходить в море один, впрочем, если не заставляла крайняя нужда в деньгах, нырял только в спокойную погоду.

День был солнечный, вода казалась почти прозрачной, и Линда думала о том, как это, наверное, прекрасно, видеть море изнутри. Джек любовался на то, как солнечные лучи запутываются в её волосах.

Солнце отбрасывало на воду слишком много бликов, и от них начинали болеть глаза. Таулау решил возвращаться.

Ступив на землю, он лишь поздоровался с обоими на своём языке и быстрым, как всегда уверенным шагом направился к своему дому, оставив лодку качаться на волнах у пристани.

—И куда он так торопится сегодня...—в задумчивости произнесла Линда, снова обращая взгляд на море и небо.

—Кто он такой?—спросил Джек. Раньше этот человек не так часто попадался ему на глаза, чтобы более чем через полгода узнать и вспомнить его. И теперь он ещё не понимал, что именно его ждала Линда на берегу моря, и не мог предполагать, как ему в скором времени будет больно это понять.


* * *
Вскоре Линда стала жалеть о возвращении Джека—слишком уж часто он бывал утром на берегу, оказывается, теперь ему тоже нравится смотреть на море.

При этом она никогда не могла разгадать, что видит и понимает Тау. Джек принёс в её жизнь страх перед Таулау, перед его импульсивным и непредсказуемым характером, и вскоре этот страх подтвердился.

Тау решил уехать из города—вот просто так, ни с того ни с сего. Вернее, не уехать, а уплыть, он не любил и не понимал наземного транспорта. Решил перебраться в один из соседних городов, или—куда море вынесет, просто он вдруг почувствовал, что ему надоело здесь.

Он сказал ей об этом во время одного из обычных разговоров, вечером, на берегу. Он рассказывал о том, что видел за день, пока был в море. Поскольку его дни походили один на другой, похожими были и истории, но ей всё равно нравилось слушать их. Вот так он рассказывал, а потом сказал:

 —Кстати, я покидаю город.

Это прозвучало особенно жёстко, потому что он не любил и не хотел учить неродной язык, знал его плохо и говорил короткими фразами и простыми словами. Иногда Линде было трудно понимать его, но она считала, что такой стиль подходит для историй о дикой природе. Его язык казался ей красивым и звучным, но лишь совсем недавно она научилась хоть как-то улавливать его смысл и говорить на нём. И теперь спросила:

—Sa alao melu?

—Да. Я люблю тебя. Но завтра я покидаю город.

Словно оглушённая, она не могла ничего возразить в ответ на его спокойную уверенность в том, что он может делать то, что хочет, и то, что нужно. Они не задержались на берегу дольше обычного, и потом он, как обычно, проводил её до дома, и поздоровался с отцом, как обычно, вышедшим встретить дочь. Подождал около дома, пока не услышал, как они заперли дверь, и ушёл. Больше Линда никогда его не видела.


* * *
После исчезновения Таулау, которое осталось для города почти незамеченным, Линде стало казаться, что она словно разучилась говорить с другими людьми. Её отец, который был в глубине души рад тому, что его дочь—вместе с Таулау, почти таким же, как и он сам, постой рыбак. Он боялся, что Линда покинет его, как когда-то её мать, и не знал, что делать с ней теперь. Джека она словно не замечала, и лишь иногда перебрасывалась парой слов с его другом.

Впрочем, теперь она видела их редко, большую часть времени Джек проводил дома. Он пытался выучить язык племени Таулау с помощью друга, который, как оказалось, много общался с ловцом жемчуга. За книгами ему пришлось съездить в большой город—здесь никому бы в голову не пришло интересоваться языком соседа.

Потом, пока ещё было тепло, они выходили в море и Джек учился нырять. Иногда Линда видела его с берега, и ей, конечно, казалось, что это Тау вернулся. Джек надеялся, что когда-нибудь, думая об этом, она запутается и примет его за Тау, и примет его к себе—как Тау.



Так длились дни августа—пока не случилось то, что должно было случиться. В очередной раз ныряя в море, Джек вдруг испугался чего-то, растерялся, вынырнул не там, где собирался, и столкнулся с быстро движущейся лодкой.

Он потерял сознание, но друг спас его. Он быстро пришёл в себя после происшедшего, но пролежал дома пару дней. От этого случая у него осталась хромота, хотя он сам и не понимал, как ухитрился ударить ногу, и боль в шее. В городе не было врача, который сказал бы, в чём дело, а ещё раз выезжать в город он не хотел.

С тех пор Джек боялся выходить в море, и боялся ещё многого, что для него объединялось под одним общим словом—страх смерти. И это был не добрый страх, как у матери, а чувство, временами переходящее в ужас.

Таким образом, Джеку оставалось только сидеть дома, читать книги, учить язык и пить чай, беседуя с матерью. Рядом с ней он чувствовал себя в безопасности, хотя бы в какой-то мере.


* * *
Потом наступила осень, но Джек решил остаться в городке ещё на некоторое время. Листья облетели с деревьев так быстро, словно лето торопилось уйти и быть забытым.

Деревья в городском паре тоже стали сначала жёлтыми, а затем и одиноко чёрными. Одним из самых печальных и тихих уголков парка был берег небольшого озера. Деревья там были посажены раньше всего, это потом уже парк расширили. Поэтому они были большими и раскидистыми, и озеро никогда не бывало освещено солнцем всё целиком. Сейчас солнце вообще понималось редко.

Здесь Линда и проводила своё свободное время, которого, к тому же, стало немного. К морю она теперь выходила редко, говорила, что ей холодно там, на берегу, на ветру.

Однажды, когда она вот так сидела, рассматривая отражения неба и деревьев в воде, она вдруг услышала шорох листьев за спиной. Оглянулась и увидела Джека.

Он сильно изменился с тех пор, как едва не погиб в море, она чувствовала это, хотя они виделись всего несколько раз. Она чувствовала, что в нём ещё осталась боль, и физическая, и духовная, и не хотела думать об этом. Кроме того, ей казалось, что он постоянно чего-то боится. А ему—что смерть всё ещё поджидает его где-то рядом.

Теперь, наверное, Джек пришёл поговорить с ней. Но он стоял и молчал, и смотрел на неё. И она ждала, что он будет говорить.

Молчанье, не нарушаемое даже шорохом ветра в опавшей листве, длилось как будто целую вечность, а может быть, так и было. А потом Джек, собравшись с мыслями, произнёс:

— Aalao melu?

Его голос напомнил Линде голос Таулау, и ей вдруг стало так жутко, словно из тишины за ними следил кто-то ещё. И она ответила:

—Нет.

Это прозвучало так, как будто она сказала "нет" не только Джеку, но и этому языку, и этой тишине, и этому миру, который смотрел на них.

Испугавшись своих слов и не решаясь сказать что-нибудь ещё, она быстрым шагом направилась по тропинке, ведущей к выходу из парка.

Джек, стоявший чуть в стороне от тропы, попытался догнать её, споткнулся и упал—с тех пор он ещё хромал и не мог ходить быстро.

Упав лицом в листья, Джек сразу же поднялся, но Линда уже успела исчезнуть среди деревьев. Стряхнул с себя прицепившийся мусор и подумал, что упал довольно удачно, и ему не больно совсем, а он боялся... Потом вдруг почувствовал—что-то не так, и оглянулся вокруг.

Уже стемнело, хотя когда он выходил из дома, вроде было довольно рано. Он посмотрел в сторону озера и увидел: около озера стоял его друг, и понял, что не может вспомнить его имени.

Он всё-таки пошёл к озеру—с удивлением не хромая. В озере отражались чёрные деревья на фоне фиолетового неба. Вода, казалось, слабо светилась в полутьме.

Друг повернулся к Джеку и сказал:

—Теперь тебе нужно идти туда,—и указал дорогу рукой.

Джек посмотрел в этом направлении и увидел среди деревьев узкую тропинку, ведущую в глубь леса, и пошёл по ней, а посланник остался у озера, слушать, как вода разговаривает с небом на языке чёрных ветвей и волн.




4. Возвращение

Близился полдень, и солнце стояло высоко в небе, на котором не было не единого облака. Щурясь от яркого света, Дархам вышел из дома.

Они жили у подножия гор, дома словно вытягивались в длинную цепь, а впереди расстилалась бесконечная пустыня.

Дархам был обычным orma, кем-то вроде жреца или монаха. Его вид мог бы напугать человека, но в этом участке цепи в основном жили существа, подобные ему.

Всё тело Дархама было покрыто шерстью, довольно тёплой, и поэтому он не носил никакой одежды, кроме набедренной повязки из красивой ткани—ради соблюдения приличий перед другими существами. Только на голове волосы были подстрижены, и оставлен лишь торчащий вверх пучок, окрашенный в огненно-оранжевый цвет. Он был знаком и приметой orma, вроде форменной одежды у людей.

На шее болтались несколько камней, поблескивавших на солнце.

Пальцы Дархама оканчивались небольшими когтями, но они являлись скорее наследием прошлого, чем действительной возможностью причинить кому-то вред.

На других он производил впечатление хотя и несколько жутковатого, но сильного и гармоничного существа.

Дархам медленно прохаживался перед домом и ждал. Дом походил на своего хозяина—такой же несколько грубоватый, но крепкий.

Вдруг он увидел на горизонте облачко пыли, которое медленно приближалось. Вскоре оно разделилось на два—две колесницы двигались по направлению к горам.

Дархам подумал, если колесниц две, значит, кто-то из посланников ошибся, впрочем, это не должно его касаться, если посланник—не его. Не должно коснуться.

Он проследил направление движения колесниц и облегчённо вздохнул, поняв, что никто не вернулся к Тарме. Посланник может совершать любые ошибки, но он не вернётся, пока не достигнет цели. Некоторые так и исчезли, затерялись в других мирах, и это единственное, чего боятся живущие у подножия.

Колесница, запряжённая двумя белыми лошадьми, словно воплощающими собой изящество, остановилось около дома. В колеснице сидело двое существ.

Правил лошадьми подобный Дархаму, но более изящный. Пучок волос на его голове был зелёным—посланниками обычно становились молодые. Дорогам между мирами легче выдержать их, потому что меньше груз памяти, который им приходится нести. Случалось, что посланники, побывавшие уже во многих мирах, но не пожелавшие начать оседлую жизнь, теряли память или вовсе сходили с ума. Дархам надеялся, что их это минует.

Второй, человеческий юноша, казалось, спал. Не проснулся он, и когда колесница остановилась. Первый ступил на землю и замер напротив Дархама, он не имел права начинать разговор первым.

Старший внимательно и неожиданно по-доброму посмотрел на него и спросил:

—Ты знаешь, кого ты мне привёз, сын?

Он старался придать своему голосу мягкость, хотя был не слишком приспособлен для этого. Он не хотел, испугать человека, если тот проснётся раньше времени.

—Не знаю, но, думаю, как ты и просил—ученика.

Дархам медленно обошёл колесницу и осторожно дотронулся до плеча человека своей большой лапой.

Человек поднял голову и посмотрел на Дархама неожиданно ясным взором.

—Ты знаешь, где ты теперь находишься?

И человек не задумываясь, ответил:

—Знаю, отец.

А потом оглянулся и посмотрел в изумлённые и счастливые глаза своего—теперь—брата.