Катерина

Посвящается моим родителям…

Катерина рожала почти каждый год. Две долговязых девки были от первого мужа, который умер от чахотки, прожив с ней три года. Оставшись одна в двадцать семь с дочерьми, жила в своем деревянном доме, с огородом и коровой.
Ходила Катерина все время в широкой черной юбке, под ней виднелись рюши еще нескольких нижних, от этого она казалась широкой и солидной. В неопределенного цвета кофтенку с трудом втискивалась круглая плотная грудь. Лицом она была в свою мать, считавшуюся в молодости красавицей. Косу из черных волнистых волос укладывала баранкой вокруг головы. Только руки большие как у мужика вносили в ее плавный мягкий облик некую грубость.
Вдовая баба в деревне снова завидная невеста, даже с кучей детей. По договору привели к Катерине семнадцатилетнего Егора, отец с матерью сказали «Будешь ей мужем» и ушли. Егор забился в угол на лавку и два дня наблюдал за широкой красивой бабой и ее нескладными девками, а потом сбежал. Помыкавшись по разным углам, вернулся и решил жить с Катериной. Девкам сразу прозвища дал: Косая и Глухая. Старшая, и правда, немного косила, а другая часто переспрашивала. Относился к ним Егор как к чужим, гонял по чем зря. Спал на единственном спальном месте в доме - печке, а Катерина с девками на полу.
Утром она выходила на двор доить корову, а он за ней следом опорожниться. Развязывая веревки на белых кальсонах, неотрывно смотрел в сторону огромной, раздражающей многочисленными складками Катерины, и бежал, шлепая застывшими босыми ногами по деревянному некрашеному полу снова на печку. Таинственность женской плоти, там, за всеми этими юбками, волновала его с каждым днем все больше. Никогда не обнимал он еще женских ягодиц, не прижимался к теплой женской груди. Егор был девственником.
А Катерина, вернувшись со двора, цедила через марлю в крынки молоко, несла в горенку и запирала. Ключи она прятала на поясе под юбками. В горенке она каждое утро собирала сливки с молока, но стоило ей оставить незапертой дверь, девки пробирались и тайком лизали их. Сметану и молоко девки продавали в городе и приносили сахар и маргарин. Хлеб Катерина пекла сама. Крупу для каши мололи из пшеницы. А на зиму солили в бочке огурцы и квасили капусту. Так и жили.
Девки все время ходили в бессменных на вырост платьях, с зализанными и сальными от грязи волосами, захваченными в пучок. Мылись раз в месяц в корыте на кухне, стирали в горячей воде с золой. От золы вода делалась мягкой, и мыла нужно было меньше.
Егор сразу занял главенствующее место за столом, покрикивал на солидную жену и девкам выдавал по одному пиленому кусочку сахара в день. Катерина сидела рядом молча и хлебала деревянной ложкой паренку. Вареную картошку толкли, мешали с четвертью молока, клали немного маргарина и добавляли до верха воды, пожиже-побольше.
Она приняла его сразу как хозяина, несмотря на его молодость и заносчивость. Лицом он был красив, женственен, с тонкими чертами лица и карими живыми глазами. Казалось, ее совсем не беспокоило, что ее юный муж, прожив в ее доме уже больше месяца, не торопится разделить с ней постель. Время от времени она замечала его блуждающие глаза самца и ждала.
Младшая Дунька, прозванная Егором Косой, была плаксивой и частенько хныкала в материнский подол. Катерина поглаживала ее большой рукой и ничего не говорила. Как-то Егор, застав их на кухне, раскричался. Испуганная Дунька сбежала на крыльцо. А Катерина терпеливо слушала громкие ругательства и молчала как всегда. Егор, взвизгнув в очередной раз, наткнулся на широко раскрытые без всякого упрека глаза, осекся и полез на печку.
Утром, растревоженный естественными позывами внизу живота, привычно пошлепал на двор, развязал шнурки кальсон и, справляясь, неотрывно смотрел на волнующий зад Катерины.
Внезапно его охватила животная волна страсти и поманила к этим темным складкам, скрывающим нечто неизведанное, незнакомое. Катерина в это время поднялась со скамеечки и понесла ведро к ступенькам. Услышав быстрые шаги за спиной, остановилась и замерла. Цепкие, жадные руки беспорядочно хватали ее, пытаясь сорвать с нее тряпье. Она не сопротивлялась, только пыхтела молча. Он завалил ее на ступеньки, вниз лицом, спустил кальсоны и неумело тыкался сверху. Катерина грузно перевернулась, раздвинула ноги и притихла. Егор, закусывая губы, стонал, ругался, замирал и взвивался вновь. Она ничего не чувствовала, лежала как деревянная, тем не менее, испытывая удовлетворение от того, что она «под мужем». Наконец, лед тронулся, и теперь они как муж и жена. Егор засопел сверху, обтер рукой взмокший чуб, неуклюже поднялся и, не глядя на Катерину, побрел, натягивая кальсоны – снова на печку.
Она сразу перестала его интересовать со всеми своими юбками. Он даже презирал ее. «Ноги раздвинула молчком, как стерва», - засыпая, думал он.
Несколько дней выходя по утрам на двор, он почти не смотрел в сторону движущихся в углу темных складок. А Катерина расцвела, стала полнеть. И как-то утром, также молча, в фуфайку, разрешилась ребеночком. Егор сбегал за соседкой, девок заперли в комнате и, вскоре, тишину дома нарушил беспокойный крик новорожденного.
На этот раз это был мальчик. Назвали его Митрюхой. К нему Егор относился лучше, чем к девкам, как никак – свой, но прозвище ему тоже приклеил – Киляк.
 Митрюха учился тогда в четвертом классе… В колхозе жали рожь, вязали в пучки, затем складывали в копны. Митрюха и местные пацаны бегали на поле и прыгали с копен в солому. Швырнув в сторону холщовый мешочек с тетрадками, он взлетел на верх копны, взмахнул руками, развел ноги и прыгнул. И тут же пронзительно закричал. Под соломой лежала прикрытая груда железного лома. Митрюху подняли ребятишки и побежали за взрослыми. Обнаружили его с распухшим синим пахом. Потом Митрюха долго ходил с одним огромным раздутым яйцом. Говорили, что это грыжа, по-деревенски, кила.

Осень в деревне – время хлопотное. Семья работала в колхозе за «палочки», которые бригадир заносил в толстую тетрадь. В конце сезона трудодни считались, и выдавали зарплату картошкой и пшеницей. На год получалось четыреста килограммов картошки и два мешка пшеницы. Каждый день заходил бригадир и посылал всю семью на уборочные работы. Егор отправлял Катерину наверх подавать сено. Она стояла на возу, с развивающимися юбками, а он снизу смотрел на нее, нижнего белья в деревне ни у кого не было. И дети продолжали появляться.
Следующей родилась девочка Валя, которую Егор прозвал Параней, Парашкой, Парахой. Она была похожа на его мать, которую звали Прасковьей.
Через год с небольшим появилась Клавдия, ее обозвали Заикой. Зимой по нужде бегали за крыльцо в снег, а когда он таял, убирали навоз на огород. Однажды вечером Клавка пристроилась за крыльцом, и ее застукал за естественным делом сосед, решивший зайти к Егору. Окрик «Ты что делаешь?» испугал Клавку и она стала сильно заикаться. В школе, выходя к доске, от волнения не могла ничего сказать, кроме первой гласной. Дети смеялись. Годам к пятнадцати недуг прошел, а кличка осталась.
В деревне во всех домах было по шесть-восемь детей, только в двух семьях было четверо. Жили голодно. Много бродячих детей ходили побираться. Старшие девки Катерины стали рано работать в колхозе, а младшие сидели на печке, дрались и щипались, пока взрослых не было. Двери не запирались, воровства не было.
Как-то днем в избу зашла девчушка лет двенадцати, на вид - глуповатая. Попросила жалобно:
- Подайте цаво-нибудь…
- А покажи нам титьки! – заорал Митрюха.
Помирушка подняла подол, заголилась. Все тело у нее было в красных пятнах.
- Спляши! – подхватила Клавка.
Пятнистые ноги затопали, руки легли на бедра.
- Нет у нас ничего, - обрезал Митрюха, сообразив, что девка может быть серьезно больна и заразна. – Иди отсюдова!
- Дайте цаво-нибудь! – еще жалобнее, еще пронзительнее молили испуганные глаза.
Не обращая внимания на надоевшую девчонку, ребятишки принялись возиться, подтрунивая друг над другом.
- Ой, какие вы дыраки! – хлопнула дверью обиженная помирушка.

Егор, поработав с Катериной в колхозе на разных работах, хорошо себя показал, и его выбрали бригадиром, понемногу стал учиться грамоте. Вечерами он просиживал на кухне за своей тетрадкой перед керосинкой с Клавкой, которая помогала ему считать птички-трудодни. С Катериной они также спали порознь, время от времени он ловил ее на покосе и валил куда-нибудь во мшанник. Она также беспрекословно сносила его ругательства и дети продолжали появляться с определенной периодичностью.
Старшие девки брюзжали: «Опять с животом ходит. Ну, куда уже рожать-то!». Дети рождались слабые, до трех лет не ходили. Шили специальные штаны с разрезом во весь пах, чтобы штаны не стирать часто. Катерина, приходя домой вечером после работы, с тряпкой обходила дом и убирала кучи. Стригла всех ножницами, неровно, ступеньками «под Котовского». Дети постоянно чесались, заедали вши. Зимой все спали на печке, Егор занял единственную в доме железную кровать с соломенным матрасом, а Катерина ютилась на полу.
 На скотном дворе, где зимой работала Катерина, коровы заболели лишайником. Вечером она спрятала заразную фуфайку от детей в угол печки. Но ночью, замерзнув, лежащая с края Клавка, обнаружила фуфайку и накрылась. Утром проснулась с красноватыми бляшками на руках и груди. К вечеру бляшки были с пятаки, и на других детей зараза перекинулась тоже. Выручила соседка, давшая какой-то самодельной мази. Той же зимой объягнилась овца, и на кухне поселились три тощих ягненка. Катерина надоила молока и ушла ненадолго. Ребятишки, разведав молоко, выпили его. Вернувшаяся мать запричитала:
- Черти, это же овечье!

Однажды утром всех снова разбудил детский крик. Это была следующая сестренка Маша. Бледная чернявая девчонка очень долго картавила, не выговаривала многие буквы. Егор прозвал ее Маца с ударением на последнем слоге, а дети звали Картавой.
 После Маши появился Коля. Прожил он всего семь лет. Он все время был простужен, с красными веками. Смирный, похожий на Егора с огромными карими глазами, сидел в углу и, молча, как Катерина, взирал на хулиганские выходки остальных детей. Митрюха часто защищал младшего брата от нападок девчонок. Когда Коля пошел со старшими в школу, он сильно простудился. У него распухло горло, пропал голос, ночью поднялась температура. Жар сжигал внутренности слабого тела и пробивался наружу блестящими капельками пота на лбу, носу, подбородку. Катерина, взглянув на заболевшего сына, нагрела воды на печке и, уходя, сказала:
- Дадите попить.
Митрюха носил каждый день воду из колодца. Вода всякий раз замерзала, и приходилось лед пробивать длинным багром. В ведре всегда сверху плавали прозрачные льдинки.
- Пить,- простонал Коля.
Девчонки, забыв о наказе матери, выловили льдинки и дали брату. Он сосал жадно прозрачные кусочки, задыхался и просил еще. К вечеру он бредил, не узнавал мать, а утром его нашли неподвижным с открытым ртом и глазами. Он не дышал.
- Одним меньше! – кричали от радости старшие.
  Катерина молчала. Соседу заказали маленький гробик и уложили тельце. Егор с Катериной на плечах понесли его на кладбище. За ними шли веселые Маца с Заикой, брел грустный Киляк. Старшие девки не пошли совсем, на всю семью были три пары валенок. Морозы были страшные, и земля не поддавалась под натиском лопат. Егор и Катерина с трудом продолбили мелкую могилку, уложили гробик и закидали ледяной землей. Казалось, никто, кроме Митрюхи, не сожалел и не вспоминал больше о Коле. На его могилу никто никогда не ходил.

Клавка той зимой тоже сильно застудила горло. Мать в больницу никогда не обращалась, лекарств в доме никаких не было. Выживут, значит, будут жить. Когда Клавке дышать стало невмоготу, она ушла из дома. Решила, что надо себя спасать, иначе она умрет также, как и младший брат. Залезла в валенки, фуфайку Катерины, замоталась платком, став похожей на маленькую старушку, и пошла искать больницу. Целый день она шла по дороге, добралась уже к вечеру.
Больница располагалась на окраине районного центра. Стены внутри были беленые, и в раскрытую дверь Клавка увидела врача в таком же белом халате. Она забилась в угол лавки. Вышел последний посетитель, а Клавка все сидела, не шелохнувшись. Уставшая, она пригрелась и задремала.
- Девочка, тебе чего? – разбудил ее низкий мужской голос.
- Я…заболела…- прошептала Клавка.
- Ну, иди, посмотрим, - пригласил ее в кабинет врач.
Клавку после осмотра сразу положили в больницу. Похвалили, что пришла вовремя. Если б попозже, могли б и не спасти. Ее вымыли, переодели в белую рубаху и платок, хорошо кормили. Клавка была довольна, дома-то хуже.
А Катерина забила тревогу, и Егор с Митрюхой обыскали все окрестности в поисках беженки. Шел седьмой день, как исчезла Клавка. Вдруг Катерина догадалась, что та могла податься в больницу, на горло жаловалась в последнее время. И послала туда Митрюху.
Подъехавший на лошади брат, обалдел, увидев Клавку. Вся в беленьком, чистенькая и сытая, она догадалась, что Митрюха приехал за ней. Довольная произведенным эффектом, тем не менее, она огорчилась, не хотелось ей возвращаться. Врач, посмотрев Клавкино горло, решил, что можно ее выписать. Ей выдали ее валенки и фуфайку, и она взгромоздилась на лошадь позади Митрюхи. Они вернулись в деревню. Всю дорогу Клавка беспокоилась, что мамка с папкой будут ругаться. К ее удивлению, они были ласковы.

 Оставшиеся дома беспризорные дети, часто дрались и выкрикивали обидные клички.
- Киляк! – взвизгнула Валька.
- Дура ты, Параха! – ответил разобиженный Митрюха и врезал ей косым в ухо.
Валька, дико заоравшая, бросилась в кухню к Клавке, чистящей к обеду в котел картошку:
- Клавдюх, он мне ухо оторвал!
Клавка глянула на затекшее кровью болтающееся ухо Парахи, бросилась с тряпкой к ней. Пришедший в это время на обед Егор, врезал затрещину Митрюхе, подхватил орущую дочь и повез в больницу.
К вечеру Вальку привезли. Ухо ей пришили толстыми нитками.

В деревню пришло тревожное известие. Война с финнами. Пришел наряд в деревню на двух человек. Одним из них был Егор. А Катерина опять ждала ребенка.

Старшей Насте уже шел двадцатый год, она оформилась, также укладывала косу вокруг головы, но лицом была не в мать, с мелкими глазками и вытянутым лошадиным подбородком. Как-то к Катерине пришли двое и попросили выдать Настю замуж за их племянника. Звали его Митьком, позже прозвали Черпаком, он рано облысел. Его ранили на войне, осколок застрял где-то рядом с сердцем, и его отправили домой. Родители его жили бедно и умерли от голода во время войны. И дядья решили пристроить племянника. Катерина выделила молодым железную кровать, на которой никто после Егора не спал, ждали возвращения хозяина.
Катерина родила опять девку, назвали Райкой. Она чем-то походила на умершего Колю, всегда была простужена и с красными глазами. От слабости и голода долго не ходила и не говорила, молча водила глазами без всякого интереса, следила за огромной кучей резвящихся детей.


Вернулся Егор через одиннадцать месяцев. Он возмужал. Снова сидел во главе стола. Катерина ставила огромную миску с жидким супом. Нетерпеливые ребятишки тянули деревянные обгрызенные ложки, а Егор с наслаждением и треском бил их своей большой, похожей на поварешку, приговаривая: «Куда, вперед батьки?» Черпали суп из миски с четкой очередностью: сначала Егор, затем Митек с Настей, дальше дети по возрасту, и последней Катерина.
Егор стал ездить на лошади в город продавать картошку, сено и дрова. На заработанные деньги привозил кому обувку, ситец взрослым девкам на платья, кое-какие продукты. Дети ждали его и кричали от радости, увидев отца на лошади, увешанного связками баранок.
 Егор частенько отначивал деньги и шел в известный дом на окраине города играть в карты. Играл он плохо, но был азартен. С горя нередко напивался. Иногда поиграть собирались и в доме Катерины. Приходили деревенские мужики, много курили махорки. Тушили, бросая искуренные цигарки на пол под ноги, делая винт каблуком кирзового сапога. Дым стоял столбом, и свет от керосинки еле пробивался. Дети вповалку спали вокруг играющих. Утром Клавка и Маша-Маца выгребали окурки и терли добела полы.

Старшая Настя была уже на сносях. Муж ее оказался мужиком хитрым и прижимистым. По сравнению с простоватым Егором, Митек был настоящим добытчиком. В доме у Катерины ему было тесно, ненадежно. Он начал бегать в соседнюю деревню к зажиточной по деревенским меркам дурочке, живущей в одиночестве в добротном доме. Ту частенько обижали местные парни, били окна, подбрасывали в избу змей, пугали. Каким-то образом хитрый Митек быстро втерся к ней в доверие и оформил на нее в правлении опекунство, взяв на себя обязательство заботиться о дурочке до последних дней. Они с Настей и появившимся первенцем переехали в бревенчатый дом и зажили неплохо, изводя хозяйку непосильными работами, пытаясь ускорить ее конец. Но дурочка оказалась крепкого здоровья и прожила, аж, сто лет. Митек был к тому же нечист на руку и тащил из колхоза все, что мог. Один раз забил колхозного бычка.
Клавка часто к ним заходила, сидела в няньках с ребенком. Настя при закрытых дверях жарила котлеты, тушила мясо. Клавка покруглела, похорошела. Митек ей наказывал, чтоб дома никому не болтала.
Остальные дети Егора и Катерины зимой питались картофельными очистками и запивали рассолом из-под съеденных огурцов. Ходили голодными с темными кругами под глазами.

Дошла до деревни весть о том, что на страну напал немец. Заголосили женщины, увидев машину, приехавшую забирать их мужиков на войну. Прощаясь, рвали на себе волосы, понимая, что обратно вернутся не все, а в каждой семье остается куча голодных ребятишек. Егор взглянул на прощание на свою все еще красивую жену, только несколько седых волос говорили о ее возрасте, на детей, и уехал.
Начали приходить похоронки. У кого мужа, отца убили, у соседей всех трех сыновей. Почтальона ждали и боялись.
Пришло письмо и от Егора.
Катерина усадила самую грамотную Клавку читать письмо.
- «Качи, мачи…» – не выдержала и зафыркала Клавка. Егор так и не выучился нормально писать.
- Читай, я сказала, - нервничала Катерина.
- Я и читаю, как написано: «Качи, мачи…» – опять затряслась от смеха Клавка.
«Живой, и ладно…», - успокоилась Катерина.

  Воевал Егор неподалеку и один раз пришел навестить семью с огромным флюсом. Его отпустили всего на один день. Всю ночь он не спал, рассказывая жене об ужасах войны, боясь проспать, опоздание приравнивалось к бегству.
В военных действиях участия он не принимал, а находился при хозяйственной части ветеринаром, лечил лошадей.
В сорок пятом вернулся без единого ранения.
Дети стали понемногу расходиться из родительского дома.

Настя жила самостоятельно, Дунька вышла замуж за контуженного солдата. Митрюха тоже собирался жениться на городской барышне. Маша-Маца и Валька-Параха работали в городе в няньках.

С Егором и Катериной остались Клавка Заика и младшая Райка. Егора из немногих уцелевших мужиков назначили зампредом колхоза. Клавка была у него правой рукой, так как в грамоте он по-прежнему был не силен. Пристрастился к алкоголю, а, напившись, гонял Катерину. Хватался и за топор, и за нож.
Однажды он вернулся сильно подвыпившим. Катерина, не выдержав, накинулась на него с упреками. Егор набросился на жену с кулаками. Успокоился только, когда грузная Катерина безвольно опустилась всем телом на приступку у двери и замолчала. Егор испугался и прислушался к ее дыханию. Показалось, дышит. Неуверенно прошел к своей железной кровати, бухнулся и захрапел. Проснувшись утром, обнаружил Катерину, лежащей на половике, с затекшими глазами и с синими многочисленными пятнами на теле. Она дремала и тихо постанывала. Он встал, пнул ее ногой, и пошел на кухню. Собрался и ушел на работу.
Вернулась из города голодная Клавка, теперь она ходила торговать на базар, съевшая за весь день только французскую булку за семь копеек. Громыхнула возле печки бидонами и удивилась, что в обеденное время печка совсем холодная. Отодвинула заслонку от чела печки и не обнаружила никакой еды. Обычно мать ставила для нее в уголке горшок с кашей. Услышав вздохи и стоны, Клавка бросилась в комнату. До Катерины донесся шум из кухни, она поняла, что вернулась Клавка и вспомнила, что ничего не приготовила ей поесть. Клавка была огорошена несчастным видом матери, помогла ей подняться и положила ее на матрас, расстеленный на полу.
Вернувшегося Егора Клавка осторожно спросила:
- Зачем мать тронул?
- Это не твоего ума дело, - отрезал Егор.
Оклимавшись, опухшая, с синяком между глаз, Катерина воспользовалась присутствием любимой дочери Егора, вышла в кухню и завыла.
Егор выскочил за дверь и вернулся с топором:
- Зарежу, сука! – сверкнул глазами в сторону жены.
Испуганная Клавка повисла на руках отца:
- Папка, не трожь мать! – и вытолкала Катерину в коридор.
Егор попытался высадить дверь, дико ругался, кричал и раза три вонзал лезвие топора в твердое дерево двери.

После войны для восстановления страны деревню обложили большим налогом. С коровы надо было в год сдать четыреста литров молока, с овцы – шерсть и мясо, с кур – яйца. И не смотрели, сколько в семье человек. У кого было детей немного, еще как-то сводили концы с концами, а семья Егора жила очень бедно.
Клавка собиралась на базар продавать молоко и яйца. Привязала веревкой два бидона с молоком, перекинула груз через плечо, рядом повесила корзину с яйцами. Шла двадцать километров босиком, а тапочки несла за пазухой. Одела их только в трамвае, чтобы не сносить.
Дорога пролегала через рощу, где частенько таких «навьюченных» одиноких деревенских баб поджидали грабители. Клавка подождала нескольких попутчиц, чтоб не одной проходить опасное место.
Затем снова взялась за веревку, тяжело перевесила через плечо, и, вдруг, корзинка бухнулась вниз. Сквозь широкие просветы плетения потекла тягучая прозрачно-желтая смесь битых яиц.
«Купила платье и тапочки…», крупные Клавкины слезы забарабанили на белые пустые скорлупки. Попутчицы посочувствовали горю девушки и пошли в рощу. Клавка притулила к бидонам истекающую корзину и поспешила за женщинами. Растекшиеся желтки капали на простенький костюмчик в клеточку, стекали по ногам и оставляли след на влажной утренней тропинке.
Окунувшись в шумную базарную толчею, Клавка сначала заняла место в молочных рядах. При ходьбе жирное молоко взбилось, и на поверхности плавали кругляшки желтого масла. Молоко разобрали быстро, и Клавка пошла в ряды, где продавали яйца. Ей и тут повезло. Подошедшая женщина спросила:
- Как же тебя угораздило, милая?
Клавка лишь опустила глаза, и по щекам потекли слезы:
- Мамка ругаться будет…
- Ну, давай, набирай, что осталось.
Вдвоем набрали чуть больше двух десятков из семи, уложенных рядками утром. Клавка спрятала деньги в кармашек блузки, для верности заколола булавкой и пошла посмотреть барахло на толкучке рядом. Бродила среди неровных рядов и присматривала, чтобы она могла себе купить, если бы… Вот…Скромное платьишко, немного совсем ношеное, почти незаметно, с бантиком на ромбообразном вырезе переда, со складочками от талии. Цена вмещалась в сумму, припрятанную в кармашке. Радостная Клавка принялась отстегивать булавку и обнаружила пустой карман с прорехой внизу. Денег не было.
- Разиня, черт тебя дери, - ругалась дома Катерина. – Осталась теперь без одежи.
Клавка молча залезла на печку и проплакала до утра. Забылась сном, когда уже светало. Мать разбудила толчком в плечо:
- На работу иди!
Опухло лицо, и странно болел низ живота. Оделась и пошла на птицеферму. Собирала яйца в корзины, а, затем, укладывала в ящики. «Как же есть хочется», подумала, глядя на белые кругляшки. Трогала их пальцами, на ощупь они были приятные, гладко-шершавые. Ни разу ей в голову не пришла мысль - сунуть хоть одно в карман и выпить где-нибудь.
Прибежав вечером домой, поспешила вприпрыжку на двор и с испугом обнаружила на ногах красные ручейки. «Заболела», промелькнуло в голове. « Что же делать-то?» Вернулась, забралась на печку, но боль внизу живота и влага в паху беспокоили. Взгляд наткнулся на грязную Егорову портянку. Клавка схватила ее и зажала между ног. Для надежности зацепила на животе булавкой нижнюю рубаху. Ей стукнуло семнадцать лет, а трусы были у нее только одни, и надевала она их в редких случаях, берегла.
- Катька, где вторая портянка? – разбудил утром недовольный голос Егора.
- Не видела, - оправдывалась мать.
Злой Егор хлопнул дверью. «Пронесло», успокоилась Клавка. « Скоро будет меня будить…»
Клавка на время забылась и вдруг вспомнила, что когда Вальке Парахе было лет шестнадцать, с ней было что-то похожее. Тогда вдруг исчезла фетровая Клавкина шляпа, в которой она ходила в школу. Параха заметила, что сестра ищет свой головной убор, отозвала ее в сторонку и зашептала: «Клавка, я твою шляпу пришила, хочешь посмотреть?» и потащила удивленную Клавку на мост.
Там задрала подол юбки и Клавка увидела…свою шляпу между ног у Парахи.
- Клавка, у меня кровь…оттуда…
- А ты нигде не порезалась?
- Да, нет…Я и в школу так ходила. Глянь, у меня полшляпы натекло.
Лежа на печке, Клавка поняла, наверное, так и должно быть. Только почему из сестер никто ее не предупредил? Каждый со своими проблемами справлялся как мог.
Вскоре Валька объявилась в деревне с заметным животиком. Сказала, что вышла в городе замуж и ждет ребенка.
Наступил сентябрь. Егор с Катериной и девками выкапывали картошку на огороде. Год был неурожайный. Надо было оставить на семена, большую часть продать, на еду почти ничего не оставалось.
Валька с Клавкой копали в паре, переговариваясь. Вдруг Валька забеспокоилась:
 - Клавдюх, что-то у меня вода текет…
Заносилась туча. Накрыла Катеринин дом, все вокруг потемнело. Да и дело было к вечеру. Застучали лопатами, освобождая их от налипшей сырой земли. Валька ойкнула, схватилась за выпирающий живот. В галошах хлюпала натекшая вода.
- Клавдюх, - остановила Клавку за руку Параха. – Я пойду в больницу, кажется мне, не ладно что-то. Ты матери не говори.
 Клавка побожилась.
 Семья расселась вокруг стола. Катерина возилась у печки. Исчезнувшую Вальку обнаружили не сразу.
 - Куда она подевалась? – забеспокоилась мать. – Клавдь, ты ее не видела?
 Клавка только помотала головой.
 За окном стало накрапывать. Затем дождь усилился и вдруг обрушился сильным ливнем.
 Валька добрела до соседней деревни с трудом, держась за свой живот. Ее замучили схватки. Сначала боль была глухой и кратковременной, но вскоре промежутки между болевыми волнами сократились настолько, что стало трудно дышать. Валька присела у канавы на траву отдохнуть. Пошел дождь. Спрятаться было негде. Валька поняла, что рожает. Дождь хлестал ее по щекам, одежда прилипла к телу, резко обозначив волнующийся живот. Она ничего не видела вокруг, кроме своего огромного живота. Ее выворачивало наизнанку. Дикая боль пронзила все внутренности. Казалось, что она потеряла ощущение времени, потеряла сознание от этой наполняющей ее боли. И вдруг неожиданный резкий крик, откуда-то, почти из нее, испугал и разбудил мокрую, несчастную, оглушенную ливнем молодую женщину. Она топырила глаза и не могла поверить, у нее в ногах лежало маленькое существо, красное, сморщенное и блестящее от ливневых потоков. «Что же делать? Застынет дитя…» - пронеслось в голове.
  Со стороны дороги послышался скрежет крутящихся колес, соприкасающихся с гравием дороги.
- Не дайте душе погибнуть! Спасите! – заголосила Параха.
Незнакомая женщина услышала крик и увидела, что в канаве в воде сидит девка, в ногах у нее плавает только что рожденный ребенок, обмотанный пуповиной, задыхающийся от ливня. Девка орет благушей: «Спасите!» Женщина подхватила Параху с ребенком, замотала в телогрейку и отвезла к себе. Сбегала за повитухой, и жизнь ребенку спасли. Это оказалась девчушка. Благодарная Валька через несколько дней притащила спасительнице три десятка яиц, пожертвованных Катериной.

Когда Клавке стукнуло восемнадцать, она стала ухаживать за телятами – молошниками. Их было, аж, двадцать пять штук на скотном дворе. Каждое утро она получала несколько ведер молока, отпаивала телят, глотая слюни. Дома молоко от коровы продавали на базаре, дети его никогда не видели. На скотном дворе кроме Клавки в ее отсеке никого не было. Подружка Таська ее подговаривала:
- Клавдя, молоко цыженое дают, давай хоть по литровой банке домой возьмем.
- Увидят, Таська, - боязливо ежилась Клавка.
- Вчера на правлении животновод сказал, что если падежа не будет, нам по теленку весной дадут на премия, - сообщила подруге новость Таська.
- Ой, а у меня теленок запоносил, как - бы не сдох…
- Ты ему черемухи завари, авось, выходишь…
Клавка несколько дней отпаивала похудевшего теленка отваром травы, но как только давала молоко, он начинал поносить опять. Намучилась она.
- Таська, провалился весь. Сдохнет – премия не будет. Замучилась я с дристуном.
Но все обошлось. И осенью девчонки – подружки получили по теленку. Клавкиного поставили на двор Катерине.
- Солощий какой, - сетовала Катерина соседке. - Дурандой все кормим.
Дурандой называли пойло для откорма. Его делали из семени льна, и получалось густое желтое льняное масло.

- Это тебе на приданое, - пообещал Егор.

Клавка стала девкой видной. Бегала по сборищам. Молодежь собиралась по субботам в избах –читальнях. Заблаговременно рассылали записки по домам. Девки готовились к вечеру, белили мукой лицо, цветными карандашами рисовали губы и глаза, волосы укладывали волнами. Собирались девчонки и ребята со всей деревни и с гармонью двигались в райцентр. Ребята занимали табуретки у одной стены, их не хватало, и они сооружали второй ряд, располагаясь друг у друга на коленях. Девки полукругом вставали у другой стены. Центр расчищали для танцев. Желающие поплясать девки, сбрасывали плюшки и душегрейки и дробили по полу. Ребята оценивающе посматривали и выбирали себе подружку для нарезки. Как только гармонист начинал играть «Веселую», девки начинали подпевать «Тырли – нырли, тырли – нырли…», а ребята в фуфайках, за которыми прятали и ножи, и, даже, маленькие топорики, выскакивали в центр и начинали тусоваться, толкаться. Частенько в ход пускалось припрятанное за пазухой. Разборки поражали своей жестокостью.
Клавка перед субботой прикупила себе скромное, но симпатичное ситцевое платьишко, синее в белый горошек, одела такие же синие тапки, поношенные, но еще годные. Приколола волосы и побежала в кухню. Выхватила у матери из-под ножа плоский кусок свеклы, та резала овощи для борща, и нарумянила слегка щеки. Покрутилась перед зеркалом, полюбовалась на свою высокую грудь, поправила складки платья. В окно постучали. Подружка Таська зашла за ней:
- Клавдюха, поспешай! Собрались все.
Клавка набросила на себя черную бархатную материну плюшку, сунула ноги в валенки, а тапки спрятала за пазуху.
Добежали с Таськой до окраины, где их ожидали остальные. Гармонист расправил меха и заиграл «Илецкого». Девки заголосили. Так и дошли до райцентра, весело, с частушками и песнями.
Зашли в избу, сборище было как раз в разгаре. Ребята на табуретках, лихо закинув ноги, курили махорку, а девки в центре отплясывали и пели звонкими голосами:

 Все цветочки расцвели.
 Голубой цветок завял.
 Я тебя не заставляла,
 Чтобы ты со мной гулял.

Клавка сбросила валенки, плюшку, сунула ноги в тапки и пошла в круг. Запела:

 До чего красиво вспаханы
 Колхозные поля!
 Не надейся, ягодиночка,
 Изменчивая я.

« О, девка какая!», «Хороша Клавка», - зашептали ребята. В пару к Клавке выскочила Таська. Она была на голову ниже, с большой грудью. Цветастое платье развевалось, ноги топтали дрожащий от дроби пол. Клавка зарделась, поймав на себе несколько выразительных взглядов. Отплясав свою партию, подруги отошли к стене отдышаться. На смену им выскочили две долговязые девки из соседней деревни.
 Ой, как рано расцветает
 В саду белый георгин.
 Подойдешь, уж, будет поздно,
 Буду занята другим.
- Таська, ты Ваську не видела?
- Видела… На крыльце с ребятами курил.
- А это кто?
- Это из Головина ребята пришли.
Клавка рассматривала пятерых незнакомых парней, сидевших особняком. Один из них пронзал Клавку голубизной своих глаз. Она засмущалась и повернулась к Таське.
- Клавдюха, Васька появился, - зашептала Таська.
Клавка уже год встречалась с красивым высоким парнем. Жил он в пяти километрах от ее деревни. Она ему нравилась, и он частенько прибегал к ней, стояли на крыльце, болтали и обнимались.
Под звуки «Веселого» девки быстро отскочили к стене, тяжело вперед выщли ребята, начали бузить и задираться. Частушки запели нахальные и с матерком.

 Ты сама меня манила.
 Ты сама меня звала.
 Холодным чаем напоила.
 Обещала, хрен дала.

Головинские ребята тоже вышли, четверо из них были небольшого роста, коренастые и неказистые. А голубоглазый, положивший на Клавку глаз, был чересчур высок. Выше всех в избе – читальне. Головой задел свисаюшую с потолка керосинку, и она закачалась, отбрасывая испуганные тени. Затопал, отстукивая каблуком ритм мелодии. Рыжий парень с чубом на боку запел:

 На горе – кудрявый дуб,
 Под горою – липа.
 Ванька Маньку повалил –
 Делает Филиппа.

Девки поморщились, неодобрительно поглядев на рыжего. Тот заколотил со всей мочи сапожищами об доски истоптанного пола, тряся рыжим чубом, и манипулируя лихорадочно руками. Кулаком случайно въехал в плечо низкорослого головинского парня. Тот замер, лицо исказилось злобной гримасой. Размахнувшись, въехал прямо в лоб чубатого. Тот оскалился, заорал дико матом и шагнул навстречу обидчику, выпятив по – петушиному грудь. Рука полезла под фуфайку, блеснуло стальное лезвие.
Головинские вместе с голубоглазым встали позади своего, за рыжим тоже выстроились несколько парней. Остальные зеваки окружили центр, закрыв от глаз девок происходящие события.
- Сашка, у него нож!
- Вижу… А ну засунь свой блестящий член обратно!
- Счас…я тебе покажу какой у меня…
- Козе-е-ел! А-а-а…
Вдруг все зеваки бросились бежать из избы, девки завизжали, полураздетые выскакивали на крыльцо.
Клавку с Таськой зажали перед дверями. Они схватили свои душегрейки, запрыгнули в валенки прямо в тапках. И ждали просвета в дверях, когда можно вышмыгнуть наружу.
Толпа поредела и девки увидели лежащего навзничь головинского парня. Нож раскачивался прямо из его головы. Ребята прыгали в окна, исчезая в ночной темноте, ругаясь и крича.
- Клавдюх, у него нож прямо в черебе торчал!
- Ой, беда, Таська!
Наконец-то девки выскочили из избы и бросились через поле к своей деревне, на ходу вставляя руки в душегреи. Они скользили по бархату, и попасть в рукава было трудно. Впереди на темном горизонте маячили тени, успевших выскочить раньше. Рожь беспокойно металась за тенями, и глухой гул голосов наполнял тревогой деревенский покой.
Девки, задыхаясь, бежали к своим домам.
Заслышав за собой тяжелое сопение, прибавили ходу.
- Клав…
- Васька, вот черт, напугал до смерти…- заругалась Таська.
- Ну, ладно, Тась…до завтра! - уже перед домами попрощалась с подругой Клавка.
Та завистливо оглянулась на более удачливую подругу и побежала навстречу еще горяшим окнам своего дома. Васька нравился ей, красивый, с темными кудрями, крепкой фигурой. Не матерился никогда, на сборищах либо курил на крыльце, либо из какого-нибудь угла наблюдал за пляшущей Клавкой. А та как-то поделилась, что Васька намекал, что хотел бы такую как Клавка в жены. А подруга что-то воображает, на такого парня надо сразу аркан набрасывать, протянет время – уведут. Она бы и сама с ним не прочь. Ну, куда ей до Клавки… Та – ладная, круглолицая, с зелеными озорными глазами. А поет как!
- Клавушка, я уж и не надеялся тебя найти, - Васька обхватил девушкины плечи и притянул к себе. Расстегнул свою фуфайку на одну пуговицу, взял нежно замерзшие Клавкины руки и спрятал у себя на груди. - Замерзла птичка!
Уткнулся пухлыми губами в Клавкину шею, ее волосы приятно щекотали нос и глаза. Клавка пахла молоком, смешанным с навозом, своим теленком – молошником. Васька прижимался к девушке все сильней. Совсем расстегнул фуфайку и Клавкину душегрейку и прижался к девушке. Клавка засопротивлялась, почувствовав, как ее ухажер дрожит всем телом. Васька напрягся и старался прижаться как можно плотнее, шептал несмело разные ласковые слова. А Клавка видела перед собой направленные голубые глаза головинского парня. Оттолкнула Ваську и скрылась за дверью.
- Клавдюха, - толкала ее мать утром. - Что там вчера случилось-то? Вон Нюрка новости принесла, говорит, парня какого-то ножом пырнули. Правда, что ль?
- Чтоб дома сидела! Набегаешься, убьют, вообще! - кричал Егор.
Клавка только промычала в ответ. Она с трудом разлепила веки, идти скоро на скотный.
Вечером прибежала Нюрка:
- В кино пойдешь?
- Не-а-а…Не хочется…- не хотелось признаваться, что Егор денег на кино не дает.
- Не пойдешь – отобью Ваську!
- Отбивай, - равнодушно сказала Клавка.
Приехала из города домой Маша-Маца. Она справила себе новое пальто с модным каракулевым воротником и черные полуботинки.
- Машка, модная какая! - заходила вокруг нее восхищенная Клавка. - А дай померить?!
- Ты что? Ты же скотным воняешь! - презрительно отодвинулась Маца.
Клавка не обидилась, села в уголок на стул и продолжала восхищенно смотреть на сестру.
- У меня в городе и ухажер есть! - совсем решила сразить сестру Маца.
- Красивый?
- Ничего-о-о, - протянула, показывая глазами, что такой писаный красавец и деревенские ребята ему не чета. - А ты все со своим недотепой Васькой бегаешь?
- Почему недотепой? Он тоже лицом ничего-о-о, - подражала сестре Клавка.
- Да, деревенский, неотесанный.
- Ну и что… Он собирается жениться на мне!
- Не ходи, дура! Лучше в город перебирайся, найдешь себе городского кавалера.
Клавка мечтательно прикрыла глаза, воображая себя прогуливающейся по городской улице под ручку с модной Мацой, в таком же пальто как у нее.
- Что это у вас там снова за убийство? - прервала полет Клавкиных мыслей Маца.
- На сборище? Парня порезали. Прямо в голову нож вонзили, я сама видела. Если бы в мозг, может, сразу и помер бы. Ножом ударили всколезь…Так в город в больницу и повезли на лошадях, с ножом в голове. А там уже врач – херург вынул. Живой остался, и то хорошо. Правда, у него рот набок скосило и говорить стал плохо.
- А что за парень-то?
- Головинский, - Клавка снова вспомнила про голубоглазого. - Говорят, хороший парень, работящий.
- Если бы помер, совсем золотой бы стал.

В субботу Маца тоже решила пойти на сборище. Прислали записку с приглашением, что на этот раз собираются у них в деревне.
Маца вошла в своем пальто с горделиво поднятой головой. За ней Клавка в материной плюшке, следом Таська в драповой синей душегрейке. Клавка с подружкой разделись и пошли в круг. И сразу притихли ребята, засмотрелись на красивых девок.
 Клавка заголосила:

 Стой березка, не качайся –
 А то лентой обовью.
 Гуляй, залетка, не печалься,
 Одного тебя люблю.

И пошла девка дробить по кругу. Навстречу ей руки расставила Таська и тоже запела:

 Ты иди куда желаешь,
 Ты иди куда велят.
 Обо мне не беспокойся.
 У меня много ребят.
 
Друг перед другом, как две голубки, девки распалялись, выделывали такие вентиля. Все на них восхищенно смотрели, ребята поправляли набок свои кубанки. Клавка только запела следующую частушку, как чуть не запнулась, пригнувшись в дверь входил головинский голубоглазый. Прошел к стене и встал с краю и смотрел во все глаза на Клавку. Следом за ним прошел еще один незнакомый симпатичный парень, такой же высокий. Они тихонько перешептывались.
Наплясавшись, девки встали к противоположной стене. Маца так и не сняла с себя модного пальто. Стояла и равнодушно смотрела на поющих. Какая-то неугомонная конопатая девка в юбке и белой блузке пронзительно пела:

 Не ходите девки замуж.
 Очень трудно первый раз.
 Все подушечки трясутся.
 Прогибается матрац.

- Клавдюха, нарезают уже, - зашептала Таська.
Клавка взглянула в сторону, где стоял голубоглазый, и не нашла его. Беспокойно повертела головой и вдруг столкнулась с его взглядом прямо перед собой. Он смущенно улыбался. Понял, что она его искала. Клавка застыдилась: «Вот, дуреха, он все заметил…» Он взял ее за руку и повел в коридор. Так парни нарезали, подговаривали девок на сборищах.
- У тебя парень есть?
- Есть.
- А меня друг послал тебя подговорить, пойдешь с ним?
Клавка так и застыла от неожиданности…Так он…не для себя?
- Нет. - Клавка развернулась и ушла.
«Смотрит, глаз не сводит, а нарезает для другого…» - разочарованно думала Клавка. К Маше-Маце тоже подошел парень и увел. Она вернулась довольная, видимо, согласилась на свидание. Таська зашептала Клавке:
- Клавдюха, меня Ванька–конюх нарезал!
- Пойдешь с ним?
- Ага.
Девки оделись и с песней направились к домам. Их нагнал Ванька, обхватил Таську за талию и отвел в сторону. Всю дорогу Маца оглядывалась, поджидая парня, который ее подговорил. Мимо пробежали несколько парней и громко заорали, нагнав девчонок:
- Маце – колун! Маце – колун!
Это означало, что парень пошутил и отказался от свидания. Маша-Маца презрительно фыркнула:
- Недотепы деревенские!
  Клавка обняла сестру за плечи, но та недовольно поежилась, мол, ни в каком сочувствии не нуждаюсь. Теперь все Клавкины мысли занимал голубоглазый парень. Когда он подходил к ней на сборище, она его как следует рассмотрела. Заметила шрам у него на левой щеке, четко очерченные широкие губы, крупный прямой нос, светлые прямые волосы. Звали его Николай. Подруги рассказали ей потом, что шрам у него от ножа. Спьяну ему вонзили, перепутав с кем-то. Говорили, что парень он хороший, смирный.
С нетерпением Клавка ждала следующей субботы. Все повторилось. Николай снова к ней подходил и предложил пойти с его другом. Голубые глаза с любопытством чуть-чуть насмешливо наблюдали за реакцией девушки. «Издевается что - ли? Видит, ведь, что он мне нравится…» - обиделась Клавка.
Маша – Маца засобиралась утром в город. Катерина собрала ей небольшую сумочку с картошкой, луком и морковью. Клавка чмокнула сестру на прощание в щеку.
- Приезжай ко мне на выходные, в кино сходим, в горсад, - пообещала на прощание Маца.

Катерина, управившись с делами, села перед лампой, штопать Егору рабочие брюки. Коса свободно свисала по спине, длинный кудрявый кончик ее почти касался пола. Вошел Егор, легонько ущепнул жену, Катерина тихо засмеялась, он, наклонившись, шепнул ей что-то на ухо. Катерина тут же встала, отложила шитье и зашикала на девок:
- Идите, идите в переднюю, - и закрыла за ними дверь.
Клавка и Райка видели, как они полезли на печку и долго там возились. Девки смекнули, мамка с папкой творят «юмор».

Работа Клавке не шла на ум. « Почему Николай не торопится гулять со мной? Я девка видная, за мной столько ребят гоняются…» - недоумевала Клавка.
Вечером, поужинав наспех картошкой «в мундире» и солеными огурцами, пошла в гости к Таське. У них часто пекли пироги и булки. Запах стоял в избе соблазнительный. Булки на противне рядками румянились на шестке. Таська пила чай с горячими булками. Клавка, глотая слюни, старалась не смотреть на аппетитные, только что из печи, булки. Таська не угощала. Подруга она была верная, но жадноватая. Никогда с подругой ничем не делилась.
- Ну, как тебе Ванька? - полюбопытствовала Клавка.
- Да…смешной, - с удовольствием стала рассказывать Таська, передавая недавний их разговор во все подробностях. Клавка слушала, думая о своем.
Пришла Таськина мать и тоже села пить чай. Клавка опять сглотнула слюну.
В дверь постучали.
- Кто? - громко спросила мать.
- Можно, хозяюшка? - через порого переступил крепкий мужичок в длинном темном пальто. - У меня вот к девушкам предложение. Чем хвосты коровам крутить за палочки, у меня работа есть, за которые деньги живые дают.
- Какая такая работа? - расспрашивала Таськина мать мужичка, продолжая жевать булку и запивать травяным чаем.
- На лесоповале, в Вологде. Даем подъемные, аж 100 рублей. Девкам – на наряд, - хихикнул вербовщик.
У Клавки аж дух захватило – 100 рублей! «Это можно и пальто с ботинками справить, и платье с кофтой купить, и…сумку, такую как у Маци, блестящую, как-то называется…ридикюль, кажется…»
- Мала еще, рано…не пущу, - отрезала Таськина мать.
- Я…согласна!!! - выпалила Клавка.
- Клавдюха, ты подумай хорошо, - посоветовала Таська.
- Нет, я подумала, я согласна, - торопливо опять подтвердила Клавка, заглядывая в глаза мужичку, не шутит ли?
- Ну, тогда, вот, здесь, подпиши! - деловито достал из саквояжа листки вербовщик. - один – тебе, другой – мне. Прочитаешь дома, там все написано, когда и куда прийти. До свиданьица, хозяюшка! - и мужик скрылся за дверью.
Клавка схватила лист и побежала домой.
Егор сидел за столом и крутил папиросу, набивал ее махоркой. Движения у него были спокойные и уверенные.
Клавка присела рядом и сообщила:
- Папка, по деревне вербовшик ходит, я лист подписала.
Егор нахмурил брови:
- Какой лист?
- Вербованный!
- Где он? - взвизгнул Егор.
- Вот, - Клавка достала лист из-за пазухи, уголок его помялся. Клавка бережно поправила рукой и положила перед отцом.
- Читай, глупая, - приказал Егор.
Дочитав до конца, Клавке стало страшно. На лесозаготовительных работах нужно было быть с ноября по апрель. «Что же я даже не спросила, на сколько уезжать-то?»
- Ты понимаешь, что ты себе приговор подписала? - кричал Егор. - Дура! Теперь, ведь, и отказаться не сможешь – засудят, если не поедешь!
Пришедшая Катерина также ее ругала. Шокированная Клавка притихла, молча слушала. Вечером обрадовалась, когда в дверь постучали. Это был Васька.
- Я и мой брат тоже подписали, - сообщил Васька. - А ты в какой район?
- Не знаю, - повеселела Клавка.
Ей полегчало. Васька, хоть как ухажер, и не интересовал ее больше, но все ж, лучше чем одной. Брата Васькиного она тоже знала. Это был худенький 15-летний паренек Павлуша.
Катерина собирала Клавке в дорогу Егоров рюкзак. Положить было нечего, припасенные сухарики, несколько вареных картошек, четвертинку хлеба, мешочек с горохом. Денег выдали 5 рублей, все, что было в доме. Подъемные обещали раздать по приезду на место.
Утром в райцентр приехали за вербованными два крытых грузовика. Желающих подзаработать на лесозаготовках оказалось немало. Темная кучка людей в фуфайках, платках и ушанках глухо переговаривалась. Делились сведениями, кто чего слышал или думал. Никто не знал, куда повезут конкретно, в какое место. Их почти никто не провожал. В сторонке от подвижной кучки одиноко стояла чья-то мать с подростком, да молодая девушка, наверняка, еще не жена, а невеста.
Холодало. Земля подмерзла, лужи поблескивали зеркалом льда. Клавка стояла в маткиной телогрейке, замотанная в подаренную старшей сестрой Настей шаль, в поношенных валенках с галошами, за плечами – худой Егоров рюкзак. Рядом – бывший ухажер Васька с братом Павлушей, тоже в телогрейках и с рюкзаками. Павлуша замерз и постоянно шмыгал носом.
Широким шагом чеканил навстречу вербованным уполномоченный, за ним семенил вербовщик в пальто с пачкой развевающихся бумаг в руках.
- Чьи фамилии назову, отходят к первой машине, оставшиеся садятся во вторую. Ясно? – резко спросил уполномоченный.
Толпа тревожно загукала.
Зазвучали незнакомые фамилии одна за другой, молодежь собрали со всего района. Клавка напряглась, только б со своими отправили, так спокойнее. Вдруг… ее фамилия… Клавка, оглядываясь на растерявшихся ребят, пошла к машине. Скоро назвали Павлушу, а Ваську распределили в другую машину.
Он крикнул:
- Это только поедем так, там всех соберут опять вместе!
- Ладно, - махнула рукой Клавка.
Погрузили всех в холодный кузов и повезли в Калинин к поезду.
Клавка и Павлуша прижались друг к другу, чтобы было теплее. Днище кузова было устлано слоем соломы. Павлуша задремал и проснулся только на станции, когда грузовик фыркнул, встряхнулся и встал.
- Слазьте с машин, - громко заорал уполномоченный, выпрыгнув из кабины.
Клавка опустилась на землю первой, за ней – Павлуша. Огляделись, второй машины видно не было.
- Сейчас садимся на поезд в Ленинград, - объявил уполномоченный.
- А где же второй грузовик? Там мой брат остался! – волнуясь, закричал Павлуша.
- Люди со второй машины поедут следующим поездом, - строго сказал уполномоченный.
 Павлуша пригорюнился. Клавка участливо обняла его за плечи. На перроне стояли такие же группы людей в телогрейках, с рюкзаками, видимо, поезд подогнали специально для вербованных.
- По вагонам! – прозвучала команда.
Заспешили, затолпились вокруг открытых узких дверей вагонов. Протискиваясь, занимали место для себя и знакомых. И скоро остались только вторые и третьи полки. Затем начали усаживаться по четверо-пятеро на полку. Забили вагоны до отказа и поезд тронулся. Быстро нагрели холодное неотапливаемое пространство. Надышали и стали скидывать фуфайки, садиться на них, чтоб было помягче. Кто-то пытался примоститься поудобнее, полуприлечь. Все встали рано, пока добрались до мест сбора, затем растряслись в грузовиках. Сейчас тянуло в сон. В дальнем углу вагона какая-то девка затянула протяжную песню. Несколько парней в соседнем купе резались в карты и ругались по чем свет стоит. На них шикали:
- Потише вы, матершинники!
- Нарезай отсюдова, коли не нравится! – борзовато отвечали парни.
Клавка развязала платок, расстегнула фуфайку, и притулилась спиной к стенке. Дремалось. Павлуша свернулся клубком на второй полке. Они еще удачно пристроились по сравнению с другими пассажирами.
 Ехали долго. Захотелось есть. Клавка достала сухарь из рюкзака и, стараясь не сильно шуметь, хрустела им. За окном медленно плыл серый неинтересный пейзаж. Окно с краев было словно в белых трещинках, за пределами поезда становилось все холоднее. Леса пошли реже, деревни почти не попадались.
«Куда только едем, странно… Как на каторгу…» - думала Клавка, грызя сухарь. Подобрала с юбки все крошки и полезла за вторым. Его ела совсем медленно, наедаться досыта нельзя, неизвестно, когда поесть дадут. Опять задремала. Проносились нерезкие картинки из жизни ее деревни, мать, штопающая белье за столом, Егор, набивающий махоркой цигарку, голубые глаза Николая…
Проснулась от глухого толчка, скрежета железом по рельсам. Потом все затихло. Встали.
- Приехали что ль? – кто-то удивленно протянул.
- А что за станция? – закрутили головами в окна.
- Кто читать-то умеет?
- «Лодейное поле». В поле какое-то завезли, - первый прочитал Павлуша. Ему сверху виднее было.
- Выходим, выходим, - затараторили, загудели, загромыхали вещмешками, на ходу застегивая фуфайки, и закутываясь в платки.
- Жрать охота… Кормить-то будут? – пробурчал какой-то верзила.
- А жрать надо было с собой брать, - ответили ему.
- А че брать-то? Дома мал-мала, - оправдывался верзила.
Столпились на перроне. Уполномоченный суетился, кому-то объяснял, ругался. Подъехали несколько открытых бортовых машин. Стали грузить людей в них.
Клавка все время держала Павлушу за руку, боялась потеряться.
- А теперь-то куда? – с тоской спросил паренек.
Кто-то выкрикнул:
- В леспромхоз говорят…
Погрузили людей как дрова и повезли дальше.

Николай драил сапоги. Причесал набок русые волосы, аккуратно водрузил шапку.
Вошла мать, крупная светлая женщина с такими же голубыми глазами как у сына. Две светлые косы уложены бубликом на затылке. Отец Николая погиб на войне в сорок пятом за месяц до победы. Мать собиралась вновь выйти замуж. В колхозе болтали, мол, жена председателя еще до войны путалась с тихим худым мужиченкой Дмитрием. Во время войны мать стала председательницей, а Дмитрий – бригадиром. На войну его не взяли, был у него какой-то дефект. Николай осуждал мать, решившую выйти замуж в третий раз. Детей в семье было четверо. Старшая дочь от первого брака, давно вышедшая замуж, проживала в городе. Вторая уехала учиться. С матерью остались два брата Николай и младший Толик. Поговаривали, что последний был уже сын Дмитрия. Лицом он был похож на мать, как и трое остальных детей, русые и голубоглазые, с крупными чертами лица.
- Опять к своей залетке собрался? – миролюбиво спросила Надежда.
Николай молча хлопнул дверью.
«Может мотоцикл ему купить? Давно хотел. Злой, весь в отца. Ничего сказать нельзя…» Надежда присела на лавку в кухне. Посмотрела на нетронутые пышные булки в тазу на столе, на непочатую румяную круглость картовника в сковородке, молоко в горшке. «Ничего не поел… А придет, небось, под утро… И что за мода у молодых, все по сараям шастают, потом девки брюхатые ходят…»
Клавка была не первой девушкой, в которую был влюблен Николай. Парень он был видный из зажиточной семьи. Жених что надо, и девки к нему липли. Лет в шестнадцать он начал ухаживать за красивой круглолицей хохлушкой Галкой. Стоял под светящимися окнами ее избы и замирал от счастья, завидев в окне тень от мелькнувшей фигуры девушки. Тихо скреб пальцами в стекло. Дергалась простенькая занавеска и появлялась косоглазая старая баба. Мать у Галки померла до войны, и за ней приглядывала бабка.
- Опять твой Гусек снег топчет, - недовольно ворчала бабка.
За Галкой ухлестывало много парней, Николай ей нравился, но он был младше ее на год, и она не торопилась выделять его среди других ухажеров.
Иногда она соглашалась сходить с ним в кино, проводить до дома со сборища. В последний вечер перед отъездом, а Галка собиралась уехать работать в город, она согласилась пойти с настойчивым парнем в сарай. Вечно несмелый высокорослый Николай так волновался, что дрожал голос. Она хохотала. Под конец он не выдержал, схватил ее за руки, навалился всем телом и зашептал «Я люблю тебя!». Она попробовала освободиться, но не хватало сил.
- Если тронешь меня, больше никогда и не увидишь! – пригрозила.
Николай расслабил руки и упал на спину в сено, недовольно засопев.
Галка отряхнулась и выбежала из сарая.
- Может, выйдешь за меня? – догнал ее Николай.
- Подрасти еще, сопляк…
Шум шагов за девушкой затих. Она не оглянулась.
После Галки Николай дружил еще со многими девчонками, но серьезно ни к одной не относился. Пока не встретил Клавку.
«Смазливая девчонка, голосок так и звенит», - подумал, увидев в первый раз. Его друг как-то ему сказал:
- Мне нравится одна девчонка… Нарежешь мне ее?
Николай согласился, но как-то заволновался. И когда друг на сборище указал ему на Клавку, почти не удивился. Так и думал. Он заметил, что Клавка посматривала на него, а вовсе не на его друга. И решил себя не обнаруживать до времени. Даже интересно стало, видел как Клавка злилась, когда он ее подговаривал не для себя.
«Но сегодня…все… Я сам к ней подойду».
Николай спешил. До сборища идти восемь километров. Он почти бежал, ему было жарко, несмотря на дикий зимний холод. Он чуть не проскочил развилку, мечтая о том, как позовет Клавку на крыльцо, накроет своей новой телогрейкой, еще пахнущей свежим ватином, прижмет к себе и ничего не скажет, она и так все поймет. Они оба уже ждут не дождутся этой минуты.
Клавку и Павлушу расселили по разным баракам. Это был временный поселок прямо в лесу. Рядом заготавливали дрова. С утра до вечера дребезжала бензопила, и ухало, падали огромные вековые деревья. Тут же визжали ручные пилы, стучали топоры.
В поселке был магазин со всякими крупами, хлебом и сахаром. Но денег у приезжающих было мало, в основном старались тянуть на своих запасах, экономили. Обещанные подъемные выдавать не спешили.
Посредине барака стояла печка, варили на воде пшено и ели жидкую кашу. Клавка за неделю похудела до свечки, лицо вытянулось, руки загрубели. Спала, не раздеваясь, в чем работала, в том и падала от усталости на кровать. Бараки отапливались плохо.
Клавка была одна новенькая, другие девчонки уже между собой подружились и не обращали внимания на молчаливую вновь прибывшую никакого внимания. Как-то спросили: «В клуб с нами пойдешь?» Клавка только рукой махнула.
Работала она в паре с Павлушей. Напилили они за неделю меньше всех. Силенок у них было маловато. Завалят сосну, она ляжет мертвым грузом на другую, и трясут до вечера, чтобы скинуть. Павлуша простудился и очень сильно кашлял.
- Ой, как ты дохаешь… Тебе бы молока горячего…
Взрослые мужики посматривали на них и жалели, мол, совсем дети, приехали на заработки… Клавка так уставала, что к бараку вечером еле несла ноги. Плюхалась в рейтузах, юбчонке и телогрейке на жесткое железо кровати и тут же засыпала. Некоторые девчонки приводили в барак парней и спали с ними. Клавка даже не слышала скрип старых ржавых кроватей…
- Бери вот эту, одна валяется, - проснулась она от резкого мужского голоса.
- Худая как свитиль, даже в фуфайке, - хихикнул другой мужской голос.
- Тебе какая разница, у них у всех все одинаково… - заржал первый голос.
Клавка напряглась и вцепилась пальцами в холодную решетку кровати. Резкий луч от фонарика направили на Клавкино лицо.
- Смазливая девка, - довольно протянул мужской голос.
- Вам чего, ребяты? – испуганно спросила ослепленная Клавка.
- А ну, не барахтайся, скидывай фуфайку, - кто-то грузный навалился и почти вдавил ее в клетчатую металлическую поверхность.
Второй схватил ее за ноги. Клавка вырывалась и визжала, Большая грубая рука легла ей на лицо.
- Она еще и сопротивляется, свитиль худая, - грозно зашипел первый.
- А ну врежь ей как следует, - брякнул медный звон бляшки ремня. Взлетела змеей жесткая полоска кожи над распростертой Клавкой и обожгла ее резким ударом.
- А-а-а… Помогите!!! – прорвался ужасный Клавкин крик сквозь заслон мужской руки.
- Укусила, сволочь, - заорал здоровяк, сидевший сверху.
- Давай сматываться, шуму наделали, - освободили Клавкины руки и ноги насильники.
- Ты не переживай, мы придем завтра! – пригрозили и ушли.
Клавку колотило от страха. «Изнасильничают, как жить потом?»

Николай распахнул дверь избы – читальни, пристроился, как обычно, к стенке и стал искать глазами девушку. Вон Таська крутится среди девок. Клавки не было.
Николай дождался нарезки и подошел к Клавкиной подруге. Его толкнули сзади:
- Это моя девчонка!
- Да мне не она нужна, я спросить только, - оправдывался Николай, глядя смущенно на пастуха Ивана.
- При мне спрашивай, - так и вышли втроем на крыльцо.
- Клавка завербовалась и уехала, - резанула новостью Таська.
- Куда? – глаза Николая потемнели.
- Не знаю, увезли их на машинах.
Николай полез в карман за папиросой, руки у него дрожали.
«Опоздал».

- Павлуш, давай ты придешь ко мне в барак, и будем спать вместе, теплей будет! - придумала девушка.
Паренек согласился. Через двое суток ночные хулиганы повторили свое нашествие на барак, но не обнаружив ни одной койки без парней, ушли восвояси. Больше не приходили.
Павлуше с каждым днем становилось все хуже. Клавка была похожа на собственную тень от усталости и недоедания.
- Детки, сгинете вы здесь. Умрете с голоду. Уходить вам надо, - подошел к ним пожилой лесоруб.
- Сегодня придет машина за двумя больными, уезжайте с ними. Проситься будете – не возьмут, по-тихому заберитесь под брезент.
Клавка с Павлушей заплакали.

Василий устроился в бригаде лесорубов, неплохо зарабатывал. Работенка не из легких, но платили исправно. Он возмужал, в деревне питался гораздо хуже. Заметно округлились и напряглись мышцы рук под фуфайкой. Сначала он беспокоился о Клавке и брате. Как они там? Каждый день бегал в контору и расспрашивал, там обещали узнать, куда направили остальные машины вербованных.
- Нашли брата и девку твою, - сообщил однажды плюгавенький мужичок, без конца куривший папиросы за бригадирским столом. – Они в двадцати километрах отсюда.
- А, может, я махну завтра, проведаю брательника, если что, попрошу, чтоб их сюда перевели. У меня брат болезненный очень…
- Езжай, только к утру чтоб на работе был!
Взволнованный Васька договорился за пять рублей с шофером грузовика, отвозящим пиленые дрова в Вологду, заехать в леспромхоз, где работали Клавка с Павлушей.
- А их и след простыл… Сами ищем уже второй день… Найдем – засудим! – сообщили ему.
Василий вернулся усталый и расстроенный. «Не застал совсем немного», - жалел он. Засыпая, представил, как они могли бы здесь зажить. Многие вербованные здесь сходились и жили мужем и женой, вместе ели, вместе спали. Василий один остался в бараке не пристроенным.
- Что ж ты, красавчик, бабы себе не найдешь? – доставали его женщины, кокетливо поглядывая на красивого темноволосого парня.
- Да у него, говорят, где-то рядом залетка работает…
- А она красивая?
- Самая красивая! – подтвердил Василий.
- А, может, придешь сегодня в клуб? – не унималась глазастая девушка со светлой длинной косой из-под платка.
- Ну, если зовешь так настойчиво, приду, - неожиданно согласился парень.
- Вправду?
- Обещано.
Девушка была работящая, веселая и опытная. После клуба, почти не договариваясь, они пошли в женский барак и легли в кровать. Василий так и остался там на все время.

Злой Николай вернулся домой рано и обнаружил в материнской кровати беспокойные голоса.
- Старший Колька совсем от рук отбился… - жаловалась мать.
- А ты с ним построже, - советовал мужской голос.
- Да он рази слушает кого…
«Опять привела», рассердился еще больше Николай и громко хлопнул дверью. Спать пошел на сеновал во дворе. Думал о Клавке и сон не шел.
- Коль, это Дмитрий, он у нас теперь будет жить, - сказала мать утром.
- Ну, тогда ухожу я…
- Не дури, сын…
- Ты не мать мне больше! – раздалось за дверью.
- Вернется, куда идти – то? – успокаивал Дмитрий.
- Он – гордый…

Клавка с Павлушей приехали в Калинин и распрощались на вокзале, понимая, что в деревню возвращаться им пока нельзя. Павлуша спрятался у своих родственников за городом, а Клавка поехала к Маше-Маце. Та за это время устроилась работать на фабрику, и ей выделили комнату в коммуналке. Маца выглядела как настоящая городская барышня. Она расхаживала по своей небольшой комнате в настоящем атласном халате и тапках.
- Дуреха, - отругала она сестру. – Надо было в город идти, а не лес валить.
- Так получилось.
- Ладно, сеструха, не переживай. Поживешь у меня, пока все не утихнет.
Клавка осталась у Маци до лета.
- Сейчас попьем кофию и пойдем гулять в горсад, хватит в четырех стенках торчать,- от слов сестры Клавка аж подскочила, это была ее давнишняя мечта.
- А мне и надеть нечего…
- Найдем тебе что-нибудь, иди сюда… - позвала Маца к шкафу. – Может, этот костюм подойдет? Померь! – предложила она ошарашенной от радости девушке.
- Ой, сестренка, в самый раз!
Клавку обули в старые, но еще приличные туфли. Только сумка у Маци была одна. Но она взяла сестру под руку, и получилось, в точности, картинка из ее старого сна.
Клавка выходила в город редко, боялась, что ее ищут. Выскакивала иногда по просьбе сестры в магазин за хлебом или на базар за углом купить картошки. Помогала по хозяйству и ходила ухаживать за пожилой соседкой, тем самым немного зарабатывала. Скучать ей было некогда, но она любила, когда вечером Маца приходила с фабрики и рассказывала разные городские новости, фабричные сплетни. Маше нравился парень на фабрике, работающий приемщиком. Но он был женат, и поэтому сестра, приходя, каждый раз вспоминала, как он посмотрел на нее в очередной раз, и как она волнуется от его взгляда.
- А ты все по Ваське своему сохнешь? – поглядывая на проходящих парней спросила Маца.
- Нет, мне другой нравится…
- Тоже колхозник?
- У него мать – председательница! А отца, вроде, в войну убили.
- А Васька-то твой красивый…
- И этот хороший.
- Клавка, - вздрогнула Маца. – За нами два парня наблюдают.
- Пристанут, думаешь? – озаботилась Клавка.
- Городские по-другому ухаживают, пригласить могут… мороженого поесть…
- Я бы поела…
- По деревенской привычке все о еде думаешь. Когда уже насытишься – то?
- Когда толстой стану.
- Городские толстых не больно любят.
- А в деревне на здоровых девок все заглядываются.
- Здесь тебе не деревня, - зашептала Маца.
- Здравствуйте, девушки! – раздалось прямо за их спиной.
- Вы не торопитесь? – спросил первый.
- Можем мы сходить куда-нибудь? – подхватил второй.
- Я бы мороженого…- начала Клавка, и тут же ойкнула от толчка Маци в бок.

В июне Клавка перебралась к Насте. Та попросила ее понянчиться с детьми. К тому времени у них с Митьком родился второй сын. Они уходили на работу, а Клавка оставалась с ребятишками. Она любила дневное время, когда дети спали. Пробиралась к шкафу с одеждой и перед зеркалом мерила Настины платья. Особенно ей нравилось темно-зеленое шерстяное платье с манжетами на рукавах. Клавка в нем сразу преображалась, становилась элегантной и стройной. Расхаживала туда-сюда с выпрямленной спиной и наблюдала за своим отражением. На ноги одевала блестящие боты с меховой опушкой и иногда отплясывала. Резиновые каблуки не стучали, а посвистывали под ее ногами. Один раз за этим занятием ее и застал Митрюха. Клавка как раз была в своем любимом зеленом платье, осиную талию затянула черным широким лайковым поясом, сверху набросила салатовый в черный горох шарф, забрала в «гульку» темные волнистые волосы и разгуливала перед зеркалом, поворачиваясь то одним боком, то другим. Вдруг топнула задорно стройной ногой в блестящем ботике и тихонько запела… Резко остановилась… и замерла, увидев в зеркальном отражении в проеме двери хищные глаза Митрюхи. Так они и застыли оба, глядя друг на друга. Клавка опомнилась первая, зарделись кармином щеки. Она стала торопливо стягивать с себя шарф, не глядя на Митрюху, сконфуженная и испуганная. Он же, выждав паузу, показался в дверях, быстро подошел сзади и крепко обхватил ее за тонкую талию. У Клавки от неожиданности перехватило дыхание. Так же резко, отдернув руки от теплого тела девушки, Митрюха скрылся на кухне и загрохотал посудой. Клавка быстро переоделась и побежала за ним в кухню разогревать ему обед. Перекладывала из кастрюльки котлеты в кипящий жир на сковородке, мешала в другой овсяную кашу, избегая встречаться глазами с Митрюхой.
Он достал откуда-то, из-под кухонного стола графинчик с мутной самогонкой, достал две мизерные рюмки и наполнил их. Клавка поставила перед ним тарелку с едой. А он пододвинул ей рюмку. Девушка испуганно замотала головой. Митрюха настойчиво пододвинул еще ближе. Клавка не знала, как эту мутность пить, посмотрела на мужа сестры, как он опрокинул содержимое рюмки залпом в рот, и сделала также. Ей показалось, что она проглотила огонь. Из глаз выступили слезы, и она замахала руками. Митрюха вилкой располовинил котлету и сунул ей в руку. Быстро поел, подошел к Клавке и сильно сжал сзади ее шею. И, несмотря на внутренний ожег, от его прикосновения у нее пробежали мурашки. Митрюха ушел. С того момента она стала его побаиваться, а он делал вид, что не замечает ее.
В середине лета Митрюха привез новости, что Клавка может возвращаться в деревню, больше никто не приходит, и про нее не спрашивают. Настя подарила ей несколько ношеных платьев, почти хорошие туфли, и Клавка вернулась.

- Беглянка ты наша, - Катерина полезла в печь за супом.
- Говорили тебе… - начал ругаться как всегда Егор.
Он постарел за это время. Посеребрились виски, и вокруг глаз стало больше морщин. А Катерина была как и раньше красивая, не менялась, только еще объемнее стала. Раскачивала своими юбками туда-сюда так, что Егор не выдерживал и хлопал ее ладонью по соблазнительному широкому месту.
- Ну… - мычала Катерина.

- Где Коля? – трясла Клавка радостную Таську.
- Ой, подружка, ты даже красивее стала… А платье какое, в цветах все…
- Таська, не томи…
- Не знаю. На сборища не ходит.
- Где же он?
- Зато Васька вернулся. Искал тебя.
- А-а-а…

Две подружки отплясывали одна перед другой и пели так звонко, что парни, наблюдая, улыбались. Клавка подарила подруге одно из Настиных платьев, такое же почти как и у нее в цветах.
- Клавка, сегодня все кавалеры – наши, - вращала глазами довольная Таська.
Уступили место другим девушкам, а сами встали в сторонку, без устали чирикая, новостей накопилось много. Николай не появился.
 Таську провожал ее пастух, с другой стороны шла Клавка. Дойдя до дома, Клавка простилась и завернула к крыльцу, завистливо оглядываясь на удаляющуюся пару. От крыльца отделилась темная фигура и шагнула навстречу. У Клавки радостно заколотилось сердце. Сейчас выпрыгнет, она даже руки к груди прижала, чтобы успокоить его нарастающий ритм.
- Клава… - две большие руки обхватили тоненькую фигурку девушки. – Я с ума сходил… Я искал тебя.
- Вася? – заметно разочарованно вырвалось вопросом.
- Я приезжал за тобой, а вы уже сбегли… - извинялся Васька.
- Нам мужики взрослые подсказали. Как братец?
- Вернулся. В колхозе работает. Он мне все рассказал, как вы жили. Досталось же вам…- Васька еще плотнее прижался к Клавке. – Бедненькая моя…
Клавка отстранилась. Василий же обнимал ее снова. Шептал на ухо ласковые слова и все сильнее прижимал к холодной стене. Его руки заскользили по ее спине, талии, опустились на бедра.
- Я соскучился…
- Я вижу… Так нахально себя ведешь…
- Это от волнения…
Васькино крепкое тело напирало, дыхание стало прерывистым, и он тяжело сопел ей в волосы.
- Мне домой надо, пусти.
- Клав, я тебя полгода не видел.
- Ну и что? – скрылась за дверью девушка.

- Ты уже встретилась с Васькой? – поинтересовалась Таська.
- Да, вчера.
- Не знаю, как и сказать… Тут все говорят, что у него на лесопилке жена была…
- Как это?
- Ну, он с какой-то бабой, как с женой жил.
- А-а-а… То-то я смотрю, он как-то нахальничает.
- Я сегодня видела Резаного…
- Кого, кого?
- Ну, парень резаный, помнишь, его ножом пырнули в прошлом году, он вместе с Николаем работает…
Внутри у Клавки все остановилось…
- ?
- Я ему сказала, между прочим, что ты вернулась.
- Тасенька, подружка! – кинулась обниматься Клавка.
- Ну, ладно, задушишь! – отмахивалась Таська.

Клавка всю ночь во сне видела голубые глаза Николая, просыпалась и все думала, может, забыл ее?
Закончилась неделя, принесли записку соседские парни, что сборище устраивается в деревеньке неподалеку. У Клавки завибрировали все нервные окончания, она была уверена, что увидит парня с голубыми глазами из своих снов.

Николай вернулся домой. Обрадованная мать хлопотала, подсовывала ему пироги с картошкой, налила большую кружку молока, рассказывая, как она переживала за сына. Он, почти не слушая, угрюмо поел, надел свой единственный серый в полоску костюм, кепку и ушел.

Он сразу заметил Клавку, постройневшую, в цветастом веселом платье, с волосами, уложенными по-городскому «в гульку». Увидел, что она беспокойно ищет кого-то глазами, догадался, что его, и не спешил себя обнаруживать: «Пусть потомится». Народу было много, изба небольшая, затеряться в ней ему не составило труда. Дошла очередь до нарезки.
Клавка стояла расстроенная, опустив глаза в пол. С трудом уловила фразы, явно обращенные к ней. Перед ней стояли два парня, заговорившие одновременно и так же в одно время замолчавшие, удивленно глядя друг на друга. Клавка же недоуменно переводила глаза с Василия на Николая, стоявшего на два шага дальше.
Не глядя на Ваську, она сделала шаг навстречу голубоглазому.
Вышли на крыльцо.
- Ты с кем-нибудь дружишь? – осторожно спросил Николай.
- Нет.
- А ты пойдешь с кем?
- А с кем?
- А с тем, с кем стоишь?
- Не-а-а…
- Почему? – удивился Николай.
- Пойду с тем, кто подошел первый, - понесло Клавку.
Николай развернулся и сверкнул на прощание холодом глаз.
У Клавки выступили слезы. «Вот, дождалась… И что же я наделала? Нет, ну а он-то что? Как теленок – молочник? Не мог понастойчивее быть? Ой, какая я дура!»
Из темноты проявилась фигура, дымящая папиросой. Васька поднялся на крыльцо и подошел к девушке.
- Я все слышал.
- Ну и хорошо.
- Пойдем в сарай, Клав…
- Пошли.

Он расстегнул свою фуфайку, прижал к себе трясущуюся то ли от холода, то ли от страха фигурку, она поместилась вся и утонула в тепле слежавшегося ватника и Васькиного тела.

Николай был зол. Курил одну за другой папиросы и не мог понять, что за дурь у Клавки в голове. Он вспоминал ее взгляды и не мог связать их с ее словами. «Играть вздумала… Так не больно-то и страдаю…» Сел на красный мотоцикл и зажужжал к протоптанной дорожке, к раскрытой ему двери настежь.

- Клав, я ж давно по тебе сохну… - Васька повернулся к Клавке, шурша сеном.
- Ну и что?
- Ну, ты любишь меня?
Клавка молчала.
- Меня в армию берут, повестка пришла.
- Ну и иди… - равнодушно жевала травинку девушка.
- Ты ждать меня будешь?
- Зачем?
- Я вернусь, и мы поженимся.

Клавка, казалось, и не слушала. Она жалела, что пришла в сарай с парнем, к которому давно остыла, разозлила другого – в которого безумно влюбилась. Объяснить даже себе, зачем она себя так повела, не могла. Прихватывала губами тонкий гладкий стебелек соломинки и вспоминала глубину васильковых глаз, в которые хотела бы смотреть всегда.
- А у тебя же жена есть… - Клавка вспомнила рассказ подруги.
Васька замер.
- Я не знал, что до тебя слухи дошли. Знаешь, там было так тяжело одному. Я искал тебя долго, потом узнал, что вы уже уехали. А одна девка там все меня цепляла…
- Вот и прицепила. Значит, не сопротивлялся, - Клавка даже радовалась, что нашла причину, чтобы отказать прежнему дружку.
Васька сопел.
- Я тоже заметил, как ты на Гуська смотришь…
- Кто это?
- Тот, который тебя нарезал.
- А я ж с ним не пошла.
- А почему не пошла-то?
- Не захотела!
- Клав, прости! Если ты меня дождалась бы, я был бы самым лучшим мужем!
- А почем ты знаешь?
- Если любишь, то знаешь.
Васька зашуршал сухой травой, заглушая звуки собственного тяжелого дыхания, нашел Клавкину руку и крепко сжал. Она попыталась освободиться, но ее сопротивление только подзадорило парня.
- Но ведь ты со мной в сарай - то пошла, значит, ты меня хоть немного любишь, - горячо зашептал парень.
- Отстань! – разозлилась Клавка, пытаясь выбраться из цепких объятий вдруг ставшего таким неприятным бывшим «залеткой».
 Но это оказалось непросто. Васькины руки крепко пригвоздили ее к соломе. Колючие стебли впились в ноги и спину. Жадные губы оставляли поспешный влажный след на щеках, шее и губах. Клавка стонала и вертела головой, тщетно пытаясь сбросить навалившуюся тяжесть. Васькины руки схватили Клавку за грудь. Грубый ботинок оказался между ее тапками…
- Кто тут? – вдруг раздалось со стороны двери, и какая-то баба в платье испуганно и с любопытством оглядывала пространство сарая, наполовину заполненного свежим ароматным сеном.
Сопение и возня прекратилась. Пара застыла в нелепой позе. И лежали тихо, пока не ушла баба. Та подождала немного, пошуршала сеном, но наверх лезть не стала, видно, тоже испугалась. Заворчала и скрылась. Клавка с парнем полежали еще немного. Затем угрюмый Василий отодвинулся и сел рядом, смирный и притихший. Поднялась Клавка, стала отряхиваться от сена. Вдруг вскрикнула!
- Ты мне платье разорвал!
- Прости… Я как с ума сошел… Я знаю, что не любишь ты меня больше… Все… этот Гусек долговязый… Знаешь, я там, на лесоповале, даже когда с девкой жил, все о тебе думал. Как мы могли бы там жить, если бы я тебя нашел! Ты самая красивая , Клав! Мне жизни без тебя нет!
Васька почти всхлипывал.
- Меня, ведь, в моряки забирают… на пять лет…
Клавка молча опустилась в сено. «Жалко его…»
- Ты, хоть, писать-то будешь?
- Может, и напишу…

- Опять болталась незнамо где, - встретил ее криком Егор.
Клавка быстро прошмыгнула на печку от греха подальше. После войны Егор стал нервным, драчливым, и лучше было не гневить его лишний раз.
Вернулась со двора мать.
- Утро уже… А Клавдюха только вернулась… Мать!!! – заорал снова Егор.
- Значит, не спамши на работу пойдет, - равнодушно отреагировала Катерина.
Егор в это время натягивал сапог. Вторым изо всей силы стукнул об печь.
- Нарожала гулящих…
Катерина скрылась в горенке. Пусть обуется, а то следующим местом, куда приземлится его сапог, будет ее спина. Катерина частенько ходила в колхоз на работу то с заплывшим глазом, то с синяками. Даже в жару ходила в кофте с длинным рукавом, скрывавшим мужнины побои. Бабы тихонько перешептывались между собой. Катерина никогда никому не рассказывала о своей жизни, не любила выносить сор из избы. А когда кто-то вдруг тревожил ее любопытным вопросом, отвечала: «Ударилась об косяк…» Бабы не верили и в глаза ей сомневались: «Егор, наверное…» У Катерины и на это был свой ответ, заставлявший замолчать достающих женщин: «Бьет, значит, любит…»

Вернувшись под утро, Николай повалился ничком на кровать и забылся сном. Мать не посмела будить его на работу, слышала, как он поздно вернулся. Она побаивалась сына. Характером он был в отца, ее второго мужа, резкого и грубоватого. Свободно говорить с ним опасалась, приходилось подыскивать слова. А тут вчера повестка пришла! Призывают его в военкомат… Надежда положила свежепахнущий слегка помятый листочек на тумбочку возле кровати сына и ушла.

Клавка ходила сама не своя целую неделю. Все думала, как же помириться с Николаем. Ведь, видно, какой он гордый, может, и смотреть теперь в ее сторону не захочет. Перед субботой долго примеряла все свои платья перед старым всегда словно запотевшим зеркалом. Остановилась на темно синем в белый горошек, подаренным весной Настей. «Малонадеванное еще, и он меня в нем не видел…» Тщательно уложила волнами волосы, подрумянила щеки и побежала к Таське.

Разрумянившиеся от быстрой ходьбы подруги вошли в наполненную наполовину избу-читальню. Клавка сразу увидела того, ради кого сюда и пришла. Его тревожные глаза смотрели в упор на Клавку, словно чего-то хотели от нее. Она с трудом оглянулась на звавшую ее Таську.
- Клав, пошли в круг, покажем наших…
- Тась… - только и успела сказать Клавка. Рядом стоял голубоглазый.
- Выйдем на крыльцо…
- Какой кавалер нетерпеливый, - выглянула маленькая Таська из-за спины подруги. –Не можешь нарезки дождаться?
Николай смотрел вопросительно на Клавку и как будто-бы совсем не слышал насмешливой фразы ее подруги. Клавка притворно поводила глазами и вышла на крыльцо. Николай молча протянул ей повестку. Она прочитала и нахмурилась.
- Писать будешь?
- Буду.

Письма со штампом воинской части приходили не часто и были долгожданными. Николай писать не любил. Почерк у него был резкий и размашистый, и Клавка удивлялась разнице между почерком и смирным характером Николая. Так тогда Клавке казалось.
- Письмо тебе, - недовольно пробурчала Катерина, ей голубоглазый не внушал доверия.
Для Клавки присмотрели партию получше. К соседям частенько стал приезжать родственник из города. Ухоженный и смазливый парень Виктор. Видно, Клавка ему приглянулась, и он почти каждый вечер стал заглядывать к соседям с бутылочкой для Егора и конфетами для Катерины, якобы по-соседски пообщаться. Клавка, поглядывая на городского ухажера, старалась незаметно улизнуть из дома. Бежала к Таське. И они от души сплетничали:
- В костюме пришел, еще бы галстук нацепил…
- Клав, а он ничего себе…
- Да, ничего… Да не про меня. Живет в городе с родителями, говорят, они богатые.В доме ковры кругом и хрусталь в сервантах. Куда мне… - махнула рукой назад Клавка.
- Раз влюбился… Вон Маца ухватила городского и живет себе припеваючи.
- Говорят, не больно хорошо. Муж-то у нее попивает…
- А может языки злые… А Николай пишет? – осторожно спросила Таська, боясь затронуть в подружке больную тему.
- Ага… Сегодня получила, - улыбнулась Клавка. – “Милая Клавушка!”, так пишет… Я все письмо наизусть знаю!
- Николай по сравнению с городским… Это мужик, конечно… И красивый… Высокий, статный, голубоглазый… А этот зато богаче… Смотри сама, Клав…
- Ой, подружка!
Девушки обнялись и долго еще шептались на печке. А Таськина мать вновь месила тесто для пирогов. Движения ее рук были ловкие, умелые, и всегда голодная Клавка не сводила глаз с процесса приготовления сдобного теста. “Надо бы домой поспеть до того, как булки в печь поставят, а то потом весь вечер живот будет крутить от голода”.
Через месяца полтора, когда летние вечера стали теплыми и можно было гулять до утра в легких платьях и рубахах, Виктор в торжественном облачении с неизменной бутылочкой и конфетами и еще полной авоськой всяких вкусностей и подарков, поднялся по ступенькам дома Егора и Катерины. Увидев его в узкую дверь кухни, Клавка, сидящая за столом напряглась. Она только что вернулась со скотного и перекусывала вареной картошкой в мундире, чтобы бежать к Таське. «Как чувствовала…Неужели свататься пришел? А меня спросил?» Зыркнула недобро на вошедшего, вытерла рукавом крошки с подбородка, и хотела юркнуть в проем двери из кухни. Егор злобно цыкнул:
- Останься!
- Я к Таське на пять минут…
- Успеешь!!! К нам гости… Надо уважить… Дело важное надо порешать. Помоги матери на стол накрыть, лучше… Черт тебя дери…
«Чертей можно было бы и не звать». Клавка поплелась к печке помочь суетящейся Катерине. Та вытащила ухватом котелок с тушеной картошкой и мясом. У Клавки округлились глаза: «Так и готовились даже, ждали гостя… И ничего мне не сказали?!» У Клавки навернулись было слезы, но моментально передумали выкатываться из обиженных глаз, перехватив гневный взгляд Катерины.
- От твоего Гуська долговязого никакого толку, кроме красной мотоциклетки. А этот жених богатый, будешь жить как барыня, дура, - зашипела Катерина в самое ухо дочери.
Клавка молча расставляла тарелки на застеленный клеенкой стол, потом так же глядя вниз, сидела со всеми, ничего не ела и участия в разговоре не принимала. Говорили что-то про «товар» и про «купца»… Глаза Егора от выпитой городской водки оживились, Клавку он все нахваливал, мол, девка работящая, покладистая, лучшей жены не сыскать.
- И, вообще, надо жену подыскивать себе из деревенских, потому что городские девки капризные и ленивые, делать ничего не могут. Еще и гордые, не крикни на них, не стукни, - для убедительности Егор крепко хлопнул по руке тревожно наблюдающую за ним Катерину, и откуда он так хорошо знает городских девок? – А деревенская, она все стерпит и смолчит. Ты, Виктор, прав, что выбрал мою дочь! Девка видная, красой и телом не обижена.
Виктор, кивая головой Егору, наблюдал за притихшей Клавкой, отводящей глаза. А у той было на уме только, как улучить подходящий момент и сбежать. И пусть тут нахваливают «товар», покупают – продают, а выбирать все равно ей. И ее конфетами не купишь. Не те времена, чтобы без согласия замуж выдавать… А она… и тут Клавка наткнулась на пытливые глаза Виктора и поняла, что он давно уже наблюдает за ней. Сразу зарделись пунцом щеки: «Все понял, наверное… Стыдно как…»
- Дядя Егор, пойдем мы с вашей дочерью на крыльце постоим, поговорить нам надо…
- Конечно, зятек… - закивал пьяненький Егор, и также в такт ему затрясла головой Катерина, которая всегда была согласна с мужем, независимо от того, прав он или нет. Жена своего мнения не должна иметь, в доме хозяин – мужчина. Так ее воспитали.
Виктор накинул пиджак на дрожащие не от холода, а от волнения, плечи девушки и встал напротив.
- Скажи, хотела бы ты за меня замуж?
- А, по-моему, вы уже все и без меня решили,- насмешливо съязвила Клавка.
- Нет, твое слово последнее. Я намекнул твоему отцу, что ты мне давно нравишься, а он мне: «Женись, хорошая девка, мол, ты ей тоже нравишься…»
- А что же меня не спросил?
- Не решался. Вдруг откажешь…
- А теперь… выпил – осмелел?
- Не злись… Еще ничего не решено. Как скажешь, так и будет.
- А ты знаешь…
- Знаю. Сказали, что ты парня из армии ждешь… Но ты подумай хорошо. У меня дом в городе с огородом, своя картошка, овощи. Кур разведем, будут свои яйца. В доме мебель есть всякая. Скоро подкоплю денег. Машину купим…
- Купишь, - не соблазнялась Клавка.
- Нет, значит?
- Не знаю… А ты любишь меня хоть? Или просто выбрал, потому что отец сказал, что я работящая, будет кому в огороде копаться и за курицами ухаживать?
- Не любил, не предлагал бы! – не понял Клавкиной иронии жених.
- Вот как… Не ожидал… - полузабытый резкий голос послышался из-за калитки. До боли знакомая высокая тень приближалась к удивленной парочке.
- Николай?! – радостно воскликнула Клавка.
- Что, парень, девушку мою уводишь? – разглядывала Виктора вынырнувшая из тени фигура высокого светловолосого парня. И тут же резко обернувшись к Клавке:
- А ты что же, согласна?
Клавка переводила взгляд с одного на другого и быстро думала, как же ей выпутаться из ситуации.
- Разбирайтесь сами! – сказала она напоследок и побежала по протоптанной дорожке в соседский дом к подружке.


Николая отпустили в отпуск на месяц. Заехав домой, только чтобы оставить чемодан с необходимым барахлом и шелковым платком в подарок матери, купленным на сэкономленные деньги в ларьке возле части, сразу отправился пешком в деревню, куда стремился весь армейский год, чтобы увидеть ту, с мыслями о которой просыпался и засыпал. Отмахав незаметно семь километров, повернул за изгородь Клавкиного дома и застыл от неожиданности. Его девушка стоит с кем-то на крыльце. «А ты любишь меня ?» - резанул по ушам сладкий голос девушки. После того, как Клавка оставила двух незадачливых женихов, Николай резко развернулся и отправился в обратный путь. Размашисто шагая по пыльной дороге, без конца курил одну за другой папиросы. «А писала, что ждет… Все одинаковые, все –суки… Вон мать… Не успела на отца похоронка прийти, замуж вышла. Нашла мужичонку… А, ведь, любила отца… Правильно он ее за косы таскал…Мало только…»


Незаметно подросла и Райка. Теперь они вместе с Клавкой ходили на сборища. В отличие от сестры Райка была светловолосая с большими глазами. Толстую косу укладывала по-матерински баранкой вокруг головы. Но нарезали ее парни не часто, видимо, было в ней что-то отталкивающее. Может быть, оставшаяся воспаленная краснота вокруг глаз. К Клавке ребята подходили тоже редко, знали, что она ждет из армии Николая. Зато Таська пустилась в загул и меняла кавалеров каждую неделю, а затем рассказывала в подробностях подружке, что кто ей говорил, какие комплименты, как ухаживал. Клавка сначала завистливо слушала подругу, а потом начинала думать о своем. Городскому она отказала. Тот походил, походил еще, да и перестал. От Николая писем уже не было целый год. А Клавке на днях стукнуло 24 года, не пересидеть бы в девках. Не сладко вековухе жить (так в деревне называли незамужних старых дев), все их дразнят, мол, недоделанные, никто замуж не взял. А Таська вон разгулялась, а сохнет по пастуху своему, запал он ей в душу, видно… А он что-то не телится…
- Все равно, Клав, он лучший…
- Любишь ты его… Попроси прощения.
- Нет, пусть сам прибежит, даже если виновата я.
- А если не прибежит?
- Ну и выйду замуж за другого.
- И всю жизнь себе испортишь!
- Знаешь, а все равно любовь не вечная, проходит когда-нибудь. Главное, чтоб уважал, помогал во всем и хорошо, если бы был не бедным.
- Почем знаешь, что любовь проходит?
- А взрослые бабы говорили.
- А по мне… по любви надо выходить замуж.
Помолчали. Повздыхали. Каждая о своем.
- От Николая ничего?
Клавка помотала головой.
- А напиши ему сама, подружка!
- Ой, и правда. А что писать?
- Все, что думаешь, то и напиши. Что, мол, замуж не вышла. О нем думаешь…
- Боязно как! Девушке гордой надо быть!
- Ну тогда сиди и жди.
Девушки обнялись. Проблемы у них были одинаковые. Только предметы воздыхания находились на разном расстоянии, один – в далеком чужом городе, а другой – в соседней деревне. И решить их мешала девичья гордость.

Когда дети и Егор с Катериной притихли и забылись сном, Клавка тихонько сползла с печки, достала с полочки заготовленные с вечера бумагу и ручку и устроилась возле свечки за кухонным столом. «Здравствуй Коля!» - старательно вывела она на белом листе бумаги. Что писать дальше никак не приходило в голову. Просидев в раздумьях час или два, она склонила голову на сложенные на столе руки и заснула.

Николай вернулся через полгода.
Усталая Клавка пришла со скотного двора. Сидела за столом и лениво ковырялась ложкой в тарелке с холодной перловкой. Катерина возилась возле печки, гремела ухватами, передвигала горшки. Нетерпеливый стук по оконному стеклу заставил вздрогнуть обеих. Клавка сделала движение в сторону окна, но мать опередила ее. Раздвинула ситцевые занавески и пристально всматривалась в темноту окна.
- Иди, твой пришел, - безрадостно сказала дочери.
Клавка не сразу сообразила, о чем сказала мать. Потом почувствовала, как начинают гореть щеки. Бросилась к зеркалу, затем к вешалке с одеждой, опять к зеркалу… Села на стул и притихла. Сколько времени она ждала этого момента! Удивленная Катерина заглянула в комнату:
- Заждался, небось…
Клавка выбежала на крыльцо и не увидела… Никого… И тут же за спиной раздалось:
- Здравствуй!
Клавка резко развернулась на звук голоса и еле сдержала себя, чтобы не броситься в протянутые навстречу руки. Девушка должна быть гордой, так взрослые бабы учили.
- Здравствуй!
- Ты ждала меня?
- Ждала.
- Слушай меня внимательно. Я только что вернулся, еще не видел мать. Сразу к тебе… За тобой… Я завербовался на три года в Сибирь. Поедешь со мной?
- Да! С тобой… навсегда…


Пожилая и все еще красивая женщина в который раз рассказывает мне историю своей любви. Даже самые маленькие детали которой я знаю наизусть. И все равно каждый раз слушаю с удовольствием и удивляюсь, как изменилась жизнь вокруг всего лишь за несколько десятилетий, изменились условия, возросла степень комфорта, даже человеческие отношения. И все равно во все времена люди хотят одного - быть счастливыми. А счастье без любви невозможно.


2001-2003 гг..