Рыцарь печального образа, повесть

Эта повесть о надеждах и разочарованиях первой любви, о рискованных приключениях и тайных увлечениях, о бескомпромиссном столкновении принципов, решаемых в жестоких боксёрских поединках; о радостях побед и уроках поражений в борьбе нарождающейся нравственности с уже созревшим злом...
Все имена в этой книге вымышлены, совпадения случайны.



P.S. Эта приключенческая повесть написана по мотивам воспоминаний ранней юности и школьных лет, не является хроникой каких-либо событий, а художественное произведение, дающее автору право на вымысел.
Все герои – это просто литературные персонажи, хотя некоторые и имеют своих прототипов, но не совсем им тождественны и не стоит их одушевлять.
Некоторые эпизоды, диалоги, размышления и чувства не имели места в действительности и включены в повествование для занимательности.
Очень жаль, что Серёжа Каденко и другие ребята, ушедшие в лучший мир, не могут прочесть эти строки. Я никого не хотел обидеть. Для повести нужен был отрицательный герой. Случилось так, что он стал его прототипом, но, как говорили мне читатели, смотрится совсем не плохо, и даже привлекательней, чем главный герой, который слишком прилизан.
Буду рад, если бывшие одноклассники правильно меня поймут, узнав себя в действующих лицах, и этот образ им не понравится. Что поделаешь?.. Мы не всегда себе нравимся, если посмотреть со стороны...


Глава первая
МОЙ КЛАСС
1.

После звонка на урок прошло минут десять. Нашего преподавателя физики “бизона”, прозванного так за мощную сутулую фигуру, не будет сегодня. Это поняли уже все и начали осторожно, по одному, выходить из класса в непривычно тихий коридор, ещё, казалось, дрожавший от недавнего шума переменки и топота множества ног. А я спустился этажом ниже и добрался до самой учительской, приоткрыл дверь и заглянул. Там было тихо и пусто. На столе, в чёрной пепельнице дымилось несколько папирос. Ветер проскальзывал в полуоткрытое окно и слегка трогал розовую прозрачную занавеску. Густо стоял запах табака и женских духов.
Напротив двери, на бронзовых ножках в виде лап льва, а может быть, тигра, расположилось большое трюмо. Я шагнул к нему. Из зеркала, навстречу мне, двинулся невысокий, черноволосый мальчик лет 16-ти в синем лыжном костюме. Я придирчиво и внимательно, словно впервые, осматривал себя. Мал ростом, но фигура крепкая, спортивная. Глаза карие, нос широкий, губы полные: но ничего, в общем, кажется, симпатичный...
Отвернулся от зеркала и посмотрел вокруг. Вот оно, это место, эта святая святых, где обитают повелители наших ребячьих душ.
Правда, Женька Яновский, который сидит на задней парте, озорной мальчишка с всегда исцарапанными руками и обязательным синяком под левым или правым глазом, называет это место “осиным гнездом”.
Сейчас “гнездо” пусто, “осы” разлетелись. “Осиное гнездо”! Каково? Что-то в этом есть! Я чувствую себя здесь очень неуютно, даже глядя на широкий диван у стены, на мягкие удобные кресла. Я - словно лань, забравшаяся в логово хищника. Хочется поскорее уйти, но стою. Любопытно! Женька на моём месте выкинул бы, конечно, какую-нибудь штучку. Например, придвинул бы эту вешалку к самой двери, чтобы она упала, когда двери откроют, или включил бы на полную громкость радиоприёмник, вон тот, на тумбочке. Но я не буду делать таких глупостей. Просто уйду. Вдруг захотелось обратно в класс, наверное, потому, что Серёжка Котенко уже подсел к Оле Бубенцовой и опять, со своей ехидной улыбкой на лице, что-то шепчет ей на ухо. Она, конечно,отстраняется, но не настолько, чтобы ничего не слышать. Подсядь он к Лиле Гавриловой или Нелле Чистюк - меня бы это нисколько не тронуло, даже позабавило. Но Оля совсем другое дело. В Олю я, кажется, влюблён...
Я вышел из учительской, оставив дверь приоткрытой, как и было.
Ленивое сентябрьское солнце уныло заглядывало в широкие окна коридора. За белой высокой дверью ближайшего класса раздавался тягучий, густой голос, терпеливо повторяющий одну и ту же фразу.
Когда я зашёл в наш класс, сердце моё ёкнуло. Так и есть. Серёжка сидел возле Оли и, хищно склонив свою голову с покатым, прикрытым чёлкой лбом, что-то рассказывал ей. И Оля, и её соседка по парте, Рая Пискун слушали Котенко с явным интересом. Втроём на парте было тесно и Серёжка сидел, прижавшись к Оле вплотную, я не видел, где его вторая рука и мне это очень не нравилось. Прошёл к своей парте, не глядя в их сторону, и с озабоченным видом принялся ожесточённо рыться у себя в портфеле.
На задней парте Женька Яновский и его сосед, громко хлопая руками по парте, гоняли маленькую, скатанную в комок бумажку, пытаясь попасть ею в стоящие по краям парты ворота, роль которых выполняли спичечные коробки.
Есть! Гол! Шесть - один!, - азартно произнёс Женька после очередного сильного хлопка. Он выигрывал. Слева играли в морской бой.
- Д, 5. Дима, 5.
- Тоже мимо!
- А,7.
- Мимо! Тебе - А,7.
- Мимо!
Хороши они, эти пустые уроки, когда не приходит преподаватель. Раздолье!
Мой сосед по парте, Санька Пронилов читал какую-то затасканную книжечку с масляными пятнами на пожелтевших от времени страницах. Он всегда был чем-то вымазан, Санька. Руки у него неизменно в чернилах, штаны в мелу, один шнурок ботинка обязательно развязан. Все бумаги у Пронилова и тетрадки, и книжки всегда с жирными пятнами, потому что завтраки он таскает в портфеле вперемежку с тетрадками.
У нас с ним старая дружба, с первого класса и мы научились прощать друг другу очень многое. В другое время я, конечно, простил бы ему, что он закрывает от меня книгу локтем, но сейчас у меня нет настроения.
- Что ты читаешь?
- Отстань! - он отодвинулся. Жадничает. Думает, попрошу у него почитать. Я тоскливо глянул по сторонам. Олины каштановые кудряшки были совсем близко от коротких светлых волос Котенко. Что он там рассказывает? Можно подумать, что-то уж очень интересное. Я же знаю, что он всё врёт.
Серёжка Котенко у нас в классе занимает особое положение. Этакий авторитетный заводила. Такие, наверное, есть в каждом классе. Вокруг него всегда кучка последователей. Они пресмыкаются перед ним, подражают ему, заискивают, напропалую предлагают свои услуги. Каждое слово Сергея Котенко в классе сопровождает одобрительный гул. Он без исключения нравится всем девчёнкам и Оле Бубенцовой, наверное, тоже. Хотя я, лично, в его наружности не нахожу ничего привлекательного. Костлявый, нескладный и, вообще, какой-то неуклюжий. Но Котенко силён, он тренируется в борцовской секции в “Спартаке”, что на Стрелецком переулке. И кроме того, Сергей отлично боксирует. Мальчишки из его двора почти все ходят в “Спартак”, кто на борьбу, а кто на бокс. Они раздобыли где-то боксёрские перчатки и вечерами в большом деревянном сарае, у себя во дворе, устраивают поединки. Об этом всегда полно разговоров в классе. Серёжка и там один из первых. Учится Котенко хорошо. Он способный, “толковый”, как говорят о нём учителя, но, видимо, не придаёт учёбе особого значения. По сути, Сергей возглавляет в классе особую группировку, направление, или, если хотите, партию. Принадлежащие к ней, как-то по особенному пришёптывая, говорят полублатные словечки; причёски у них на один лад: с чёлочкой; ходят вразвалку. Про себя я называю их “котами”. Все остальные - каждый по себе и сам за себя.
Друзья Сергея Котенко открыто не хулиганят, не дебоширят и учатся, вроде, прилично, но держатся особняком. У меня с ними отношения, на первый взгляд, нормальные, но внутренне я отвергаю их. Проявляется это, прежде всего, в том, что я не взял на вооружение ни причёску, ни крылатые словечки, ни другие манеры котенковской группировки. И вообще, не нравится мне, как они заискивают перед своим главарём, как теряют в его присутствии свою индивидуальность...
Я не мог оторваться от Олиного затылка. Вдруг она резко обернулась, будто от толчка и встретила в упор мой взгляд. Я не успел ни замаскировать его, ни отвести в сторону. Вслед за ней почему-то повернулся и Котенко и, конечно, увидел на моём лице следы столь молниеносного разоблачения. Показалось на миг, что меня обнажили, раздели до гола и выставили перед всеми на осмеяние. Стало трудно дышать. Вне себя от досады, я готов был вскочить и убежать, куда глаза глядят. Не знаю, что бы я сделал, но вдруг открылась дверь и, в виде доброго ангела-спасителя, появилась Жанна, старшая пионервожатая нашей школы. Она училась в каком-то вечернем институте на 3 курсе и была старше нас всех лет на пять. Красивая Жанна стремительно вошла в класс и, словно внесла уголок недавно ушедшего лета на своих загорелых, шоколадного цвета ногах и руках, и пышной копне соломенных волос. Широко раскрыв голубые глаза, очень мило улыбаясь ямочками на абрикосовых щеках, она заговорила о том, что ей стало известно, будто у нас свободный урок и она пришла напомнить о субботнем кроссе. Потом Жанна начала проверять, назначены ли у нас дежурные на переменках у младшеклассников, есть ли желающие быть у них пионервожатыми и скоро ли начнёт работать недавно избранная редколлегия...
Я слушал, плохо понимая, о чём она говорит, смотрел на красивую Жанну во все глаза и медленно успокаивался. Но край левого глаза всё время держал на затылке Оли и мне так хотелось, чтобы она опять повернулась и увидела, с какой заинтересованностью я смотрю совсем в другую сторону. Но ни Бубенцова, ни Котенко больше не поворачивались.
На следующем уроке была история. Это мой любимый предмет.
Когда на уроке истории у нас присутствует кто-то посторонний, все знают - к доске вызовут меня. Но сегодня на истории посторонних не было. Преподавателя, Семёна Ефимовича, со смешной фамилией Кролик, слушать было одно удовольствие. Он знал массу эпизодов и анекдотов, которых не было в учебнике и рассказывал вдохновенно, размахивая указкой, как дирижёр палочкой.
Домой мы всегда шли втроём:я, Димка и Санька.В центре - я, слева - сосед по дому, Димка Ольшанский, сжимая под мышкой потрёпанный, битком набитый незакрывающийся портфель. Справа - сосед по парте, Санька Пронилов. На улице он всегда снимал свои очки. Одна дужка этих очков отломалась и, с незапамятных времён, её заменяет верёвочная петля. Теперь очки торчали из нагрудного кармана, грозя вот-вот вывалиться на тротуар. Они уже падали множество раз, но каким-то чудом, всегда оставались целыми. Санька живёт недалеко от нас, через дорогу. Все мы учимся вместе с первого класса и, конечно, дружим.
Санька и Димка обладают рядом достоинств. Санька, например, фотограф и играет на аккордеоне, Димка - самый лучший в классе математик. Санька болезненно самолюбив, а Димка, вообще говоря, неустойчив и, кажется, в последнее время скатывается на позиции Котенко. Я стараюсь иногда ему показать своё неодобрение этому течению, но он либо не понимает, либо не хочет понимать и, скорее всего, второе, потому что “коты” оказывают усиленное внимание его математическому “гению” и пытаются его использовать. Не последнее место отводится и Неле Чистюк, к которой Ольшанский что-то уж больно зачастил домой “делать математику”, а к ней иногда заглядывает и Сергей Котенко, и Витька Халамазов, и Алик Маковский.
Почтовый ящик оказался пустым и я мигом взлетел к себе на четвёртый этаж. Когда-то мы с ребятами засекали время по секундомеру: весь путь вверх занимал всего 12 секунд.
Мама, как всегда, забыла покормить рыбок, но меня ожидал душистый борщ и котлеты с гречневой кашей. Я насыпал в аквариум сухой корм, высушенные рачки дафнии, ещё на прошлой неделе купленные в зоомагазине, и принялся за еду. Вдыхая аромат сладкого перца, я прикидывал, что примеры по алгебре займут, наверное, полчаса, столько же задачи по физике, затем ещё полчаса на литературу и я свободен. Английский сегодня учить не буду, меня недавно вызывали. Потом надо будет отсадить в отдельную банку самку гупи, она полная, еле плавает, как бы не проморгать, не то рыбы сожрут мальков.
В семь часов мне на занятия по спортивной гимнастике, в “Труд”. Это тоже близко, два квартала от дома. Уже полтора года я занимаюсь спортивной гимнастикой. Сейчас готовлю упражнения второго разряда. Два раза уже выступал на больших соревнованиях. Сначала позорно провалился, но затем, через несколько месяцев, занял второе место в городе. Сегодня у нас будет последнее занятие. Зал закрывают на ремонт до нового года. Тренер советовал пока заняться лёгкой атлетикой, а кто захочет, то пусть едет в другой конец города, где “Труд” будет арендовать спортзал...

2.
Ещё не остывший, после душа, с мокрыми прилизанными волосами, я вышел из “Труда” с чувством приятной тяжести в руках. Было уже темно. Впереди, на противоположной стороне улицы, ярко светился неоновыми рекламами кинотеатр. Через дорогу от него, чуть в сторону, мой дом.
На залитом жёлтым неоновым светом тротуаре, возле кино, всегда полно народу. Многие ребята приходят сюда не только, чтобы посмотреть фильм, но и просто так, постоять у перил, ограждавших тротуар от мостовой, встретить друзей, поболтать, посмеяться. Я направился к кинотеатру. И, действительно, вдруг увидел в толпе знакомое скуластое лицо, светлорыжий, торчком ёжик, нагловато-любопытные глаза. Да ведь это же Генка, младший брат Петра Крылова, друга моего старшего брата, который сейчас служит в армии. Как и наши старшие братья, мы с Генкой были хорошими друзьями. Генка уже два года занимается боксом, живёт совсем в другом районе города и, странно, почему он оказался здесь...
Он увидел меня, улыбнулся, подскочил и хлопнул по плечу:
- Привет, Шиш, как дела? (”Шиш” - это я, потому что зовут меня Олег Шишкин). Ты смотрел этот фильм? Иду на 9.20, - он кивнул в сторону афиш.
- Привет, Генка! Как ты тут оказался?
- Ты разве ничего не знаешь? Я ведь живу уже на вашей улице!
- Да, я слыхал, что вы должны были поменять квартиру.
- Уже целых две недели, как поменялись. Тут у вас хорошо. Кино близко. Мой дом теперь №17, а квартира тринадцать. Чёртова дюжина! Приходи в гости! - Генка озабоченно глянул на висевшие над входом часы. - Ну, я побежал, сейчас уже начало.
Он ловко проскочил между прохожими и юркнул в кинотеатр. Я вспомнил большой, неоштукатуренный четырёхэтажный дом с глубоким тёмным подъездом. Дом №17. Так ведь там живёт Сергей Котенко! Вот где теперь новая квартира Крыловых, Ну и дела. Итак, в самом логове враждебной группировки у меня появился друг.
Вскоре, однако, раздумывая над неожиданными новостями, я пришёл к выводу, что радость моя была преждевременной. Долго ли сможет мой друг, находясь в полном вражеском окружении, противиться их влиянию. Не появится ли в скором времени у Котенко новый сообщник, смелый и сильный. Очень не хотелось мне этого. Неужели Генка Крылов начнёт мягко шепелявить и произносить твёрдое “р”, а его весёлый ёжик упадёт на лоб косой чёлкой. Нужно будет обязательно прийти к нему. Да и к тому же есть предлог явиться в дом №17 и посмотреть на всё, что там происходит.
- Утром на следующий день я шёл в школу, терзаемый страхом. Боялся увидеть в глазах Оли и особенно Сергея свою разгаданную тайну. На первом уроке была алгебра. Математик, Лев Гаврилович, крупный мужчина, с побитым оспой тяжёлым лицом, гривастый, большеголовый, и впрямь похожий на льва, топтался у доски, что-то гудел басом, водил по доске, кроша мел, громадной ручищей.
Я морщил лоб, изображал на лице напряжённую работу мысли, но не мог думать ни о чём. Я искоса смотрел на Олю. Следил за каждым её движением, отмечая, насколько это было видно, движения губ и бровей, когда она поворачивалась к своей соседке Рае. А когда она не поворачивалась, смотрел на её волосы. Иногда поглядывал сбоку и на Сергея. Он, выставив вперёд локоть левой руки, списывал с доски и изредка что-то тихо спрашивал у своего соседа Маковского. Я тоже списывал с доски, списывал чисто механически, не разбирая. Если бы Лев Гаврилович изобразил вдруг на доске крокодила, я бы, не задумываясь, перерисовал в тетрадь и его. Сергей не поворачивал голову в сторону Бубенцовой. Это успокоило меня. Когда зазвенел звонок и мы начали выходить на перемену, Оля скользнула взглядом по моему лицу, не задерживаясь на нём, и обратилась к Саньке Пронилову с каким-то вопросом. А Сергей Котенко тоже посмотрел на меня без особого выражения, но верхняя губа его, покрытая пробивающимся пушком,слегка сдвинулась, как показалось, презрительно в сторону. Но я не смутился, не отвернулся и ответил ему таким же движением губы. Серёжка прошёл мимо, слегка задев меня плечом, и тут же, громко напирая на “р”, начал рассказывать Витьке Халамазову, который попался ему навстречу, о ловушке для голубей, которую смастерил у себя на балконе.
На последнем уроке Данька Сохатский, неизменный председатель совета отряда, а теперь комсорг, объявил, что после уроков будет комсомольское собрание. Несоюзных у нас только трое. Женька Яновский и две тихие, незаметные девочки, две Аллы, Косточкина и Ливиненко.
И когда уроки окончились, обе они, как всегда тихо, никого не беспокоя, собрали свои книжки и ушли. Зато Женька собирался шумно, с вызовом, всем своим поведением и самодовольным видом говоря: “Оставайтесь, сидите, так вам и надо, а вот я свободен, как птица”.
На собрании ругали первых двоечников, обсуждали план работы на год. Редактору стенгазеты дали задание выпустить к празднику первый номер.

Глава вторая
ПУГОВИЧНАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ
1.
Вечером ко мне пришёл Вадик Мелков. Он жил в другом парадном, на первом этаже. Лицо его было нахмуренным, в глазах светилось какое-то решение:
- Есть разговор, без свидетелей.
Я молча кивнул. Мы вышли с ним на балкон и прикрыли дверь. На дворе было темно, но окна в доме напротив ярко светились и отсветы падали на хмурое, серьёзное лицо Вадима. Он огляделся вокруг и, словно убедившись, что нас никто не слышит, сказал:
- Терпеть дальше нет никакой возможности. Да!
Я смутно догадывался, что он имеет в виду, поэтому ничего не спрашивал, а ожидал дальнейших его слов. Но Вадим, высокий, немного сутулый, не спешил. Он сорвал высохший лист дикого винограда, который рос в ящиках на балконе, растёр в шероховатых широких ладонях. Потом склонился ко мне и, опять покосившись по сторонам, зашептал:
- Пора повести решительную борьбу против общего внутреннего врага! Я кое-что придумал, но необходима строжайшая конспирация. Ты же знаешь, она, чуть что, побежит в милицию и тогда жди неприятностей! Да!
Теперь я окончательно понял, что дело касалось соседки Мелковых по квартире, на редкость неуживчивой и сварливой старухи, которую все во дворе называли Баба Галя.
Высокая, рыжая, но ещё довольно крепкая, Баба Галя была бичём всего двора, настоящим “унтером Пришибеевым” в юбке. Она всегда первой узнавала сплетни и новости, не упускала ни малейшего случая устроить настоящий скандал по самому пустяковому поводу, сделать замечание, прочитать никому не нужное нравоучение.
Вечерами старуха сидела у своего парадного на скамеечке и вела с соседями бесконечные беседы, предметом которых могло служить всё, что угодно: что, занимающий роскошную квартиру на 1 этаже, директор фабрики Злобин опять завёз новую мебель, а у Зинченко новая квартирантка или, что жена юриста с третьего этажа заставляет мужа мыть полы и ходить на базар, а сама целыми днями лежит на диване и чистит ногти. Но особенно Баба Галя не любила детей. Вероятно из-за того, что они иногда обижали её кошек и громко галдели под окнами.
- А вот что случилось вчера, - продолжал Вадим. - Ко мне пришёл Демидов и ещё две девчёнки с нашего класса. Мы включили проигрыватель и хотели послушать новые пластинки. И эта ведьма опять устроила нам скандал. А вдобавок Демидов, когда выходил в темноте, наступил на её Мурку. Старуха схватила швабру и нам всем пришлось спасаться бегством. Да. А сегодня два часа она ругалась на кухне с моей мамой. Они никак не могли выяснить, кто пролил воду возле умывальника. Представляешь, там было всего несколько капель воды. Баба Галя кричала, что это, конечно, моя работа или моих босяков, которых она вчера выгнала из квартиры.
- Старуху давно пора проучить, как следует!, - серьёзно сказал я, - неужели трудно сообразить, что лужа высохла бы до утра.
- Пойми, что-либо доказать ей невозможно. Необходимо действовать! Да! (”Да” было его любимое словечко), - Вадик потёр подбородок рукой и собрал на лбу морщины. - У меня есть, в общих чертах, один план. Я обдумал его ночью. План, что надо. Всё готово. Да! Нужно лишь уточнить кое-какие детали. Да, кроме того, я хочу сообщить, что Синопия возобновляет дипломатические отношения с Николией и просит у Лореции посредничества!
Последние его слова для непосвящённого уха звучали бы кабалистически. Но всё объяснялось довольно просто. Дело в том, что уже давно, с младших классов, у нас существует пуговичная цивилизация. И Вадим, и я, и Гарик, болезненный, бледный мальчик, живущий ниже меня на два этажа, управляем пуговичными государствами, каждое из которых насчитывает несколько сотен пуговиц. И хотя мы не раз договаривались не переносить отношения между пуговицами на отношения между собой, нам это не удавалось. Так и на сей раз, предусмотрительный властелин Синопии, наверное, всё же решил, чтобы акция против Бабы Гали проходила в благоприятной международной обстановке. Я внутренне согласился с ним, так как знал, что Гарик остро переживает опасность, нависшую над его Николией.
- Лореция считает, что основания для конфликта были недостаточными и охотно предоствит свою территорию для переговоров, - сказал я. Признаться, если б не предстоящее возмездие скверной старухе, я бы не занял столь миролюбивой позиции и оказал помощь Николии против могущественной Синопии. У Вадика была самая большая страна. Отец его - портной, поэтому Синопия не испытывала недостатка в резервах и не раз пробовала навязать нам свою волю. Законы конспирации неумолимы, -продолжал Вадим, заговорщицки приглушив голос. - Круг участников операции должен быть ограничен. Чем меньше голов, тем меньше и языков. Всё будет делаться в строжайшем секрете. Да. Сама операция получит кодовое название. Я тоже его уже придумал. Она будет называться “Мангуст”.
- Почему “Мангуст”?
Властитель Синопии снисходительно глянул на меня:
- Ты что, не знаешь? Это такой маленький зверёк. Но очень смелый. Живёт, кажется, в Австралии. Он питается змеями. Нападает на самых больших, ядовитых змей, убивает их и ест.
- Я знаю. Ну что ж, название удачное! “Мангуст”... Так что же ты придумал? И когда всё это начнётся, какие сроки?
- Сроки? По предварительным подсчётам потребуется около недели, а, может быть, дней десять. Да. Операция разделится на два периода: подготовительный и оперативный.
Это было сказано сухо, деловито, со знанием дела. Чувствовалось, что Вадим Мелков в последнее время основательно занимался детективной литературой.
В это время меня позвали ужинать, пришлось зайти в комнату и Вадим сказал, что ему тоже пора домой. На прощание он попросил меня подумать, кого ещё можно привлечь к делу и, конечно, напомнил о конспирации.
Вечером следующего дня я спустился на второй этаж и постучался в дверь Николии условленным стуком. В стране Гарика царила воинственная, возбуждённая обстановка. На столе, на развёрнутой газете, проходил смотр никольских войск. Пуговицы стояли стройными рядами, украшенные жёлтыми и красными нитками, которые указывали на воинские звания. На обычно бледном лице Гарика горел румянец.
- Вадим прислал мне ноту, - чёрные глаза его метали молнии. – Он заявляет, что мы похитили его послов и требует вернуть их, а также выдать виновников похищения, иначе синопские полчища вторгнуться на территорию Николии.
Об этой ноте я уже слышал.
- Мы будем воевать, - продолжал правитель Николии. - Я недавно произвёл новый набор в армию. Он слишком много себе позволяет. Николия не потерпит с собой такого обращения!
- Он говорит, что у него пропало пять “джигитов”, - сказал я, стараясь быть нейтральным. “Джигитами” мы называли маленькие железные пуговицы, покрытые блестящим чёрным лаком. Своё название они получили потому, что служили в кавалерии. “Джигиты”, благодаря своей форме, очень удобно “сидели” на других больших пуговицах - “лошадях”.
- Я не знаю, куда он подевал их, а эти я купил в магазине. Видишь, какие они чистенькие, блестящие.
- Ему просто нужен повод к войне, - сказал я и, указав на стол, продолжал. - Ты выстроил так много пуговиц, а вдруг кто-то зайдёт и увидит?
- Хо-хо, у меня такой вариант предусмотрен. Ты видишь, всё на газете, а коробка рядом. Как только я услышу неусловленный звонок в дверь, газета берётся за края, один миг - и пуговицы в коробке.
“Отличный приём, - подумал я, - отныне буду им пользоваться”.
Нужно сказать, что у нашей пуговичной цивилизации существовали страшные недруги - наши родители. Никакая сила, никакая логика не могла убедить их, что пуговицы не мешают нам учиться. Дело кончилось тем, что играть мы могли только в их отсутствие. Каждый из нас имел коробку, в которой хранилась вся страна и эта коробка тщательно пряталась.
- По моим сведениям у него 70 тысяч “гренадёров”, - сказал Гарик.
- Да, что-то около этого...
- Ну вот, если ты мне подбросишь тысяч 30, то, я думаю, Николия отразит синопское нашествие.
Когда дело касалось армии, мы всегда говорили не 30 штук, а 30 тысяч. Армия в 30 штук - бледно и невыразительно. А вот в 30 тысяч - это звучит!
- Почему ты решил, что хватит 30 тысяч?
- У меня есть 40, прибавь ваших 30, вот и равновесие.
Следует, наверное, рассказать, что суть нашей игры основывалась на одном замечательном свойстве пуговиц. Любая пуговица, какую не возьми, обязательно, как и медаль, имеет две стороны - лицевую и оборотную. Поэтому, если взять две пуговицы, встряхнуть их в пригоршне, а затем выбросить на стол, то одна будет лежать кверху лицевой стороной, а другая - оборотной. Тогда первая считается “живой”, а вторая “убитой”. Если же обе пуговицы будут лежать кверху лицевой стороной, или же обе оборотной, то “единоборство” продолжается до “победы” одной из них. Таким же образом могут сражаться 2 пуговицы против 2, 5 против 5 и так далее, сколько уместится в ладонях. Вообще, мы пришли к выводу, что лучше всего особенности “бойцов” проявляются в поединках. Первым подметил военные способности пуговиц Вадим. Сначала мы приходили играть только к нему, а потом каждый из нас обзавёлся собственными пуговицами, мы придумали названия своим странам и пуговичная цивилизация начала своё существование. Вскоре мы установили, что очень хорошо проявляют себя в “боях” металлические немецкие пуговицы, оставшиеся ещё со времён войны. У них были овальные края и высокие язычки, что придавало им необыкновенную “живучесть”. Они и получили у нас название “гренадёр”. У Синопии (Вадим дал своей стране название в честь Синопского боя) “гренадёров” оказалось больше всего и она часто наголову разбивала наши армии. После одного сокрушительного поражения, я решил собрать большую армию из “гренадеров”. Я добывал эти пуговицы у нас в классе, во дворе, покупал их за деньги, выменивал за завтраки. Нескоро, но цель была достигнута. Последовало новое сражение и лорецкая армия одержала победу.
Нужно сказать, что мы не только “воевали”. У нас была и Организация Объединённых Наций и даже проводились Олимпийские игры.
Эта игра очень сдружила нас и, наверное, немало повлияла на наше развитие. Мы старались не рассказывать о ней другим мальчишкам во дворе из боязни, что они не поймут нас и высмеют.
- И всё-таки, Гарик, тебе не потребуется 30 тысяч моего войска, - сказал я.
- Почему ты так думаешь?
- Синопия, наверное, возьмёт свою ноту обратно. Мне стало известно, что Вадим разработал план операции против Бабы Гали и ему потребуется, конечно, и моя, и твоя помощь.
- Ну и что? Какое это имет отношение к войне? Пуговицы здесь не при чём!
- Ты плохо знаешь Вадима! Дело это очень серьёзное и мы должны относиться друг к другу с полным доверием!
- Вообще-то я за мир. Я мирный человек. И если он заберёт ноту назад, я войны не начну!
“Ещё бы!, - подумал я. - Он бы разнёс твою жалкую Николию в щепки. Обломки полетели бы на соседний двор...”
Гарик, видимо, мало рассчитывал на мою помощь и, хотя и держался с пылом японских камикадзе, но, наверное, понимал, что одному ему не устоять. Впрочем я, в свою очередь, тоже знал, что для синопского аппетита одной Николии мало, следующей будет моя очередь. Исходя из этого, поражения Николии следовало не допустить и то, что Синопия делала миролюбивый шаг, мою Лорецию вполне устраивало.
- Значит, он всё же решил взяться за Бабу Галю?, - в чёрных глазах правителя Николии зажёгся интерес. Впрочем, тут же нижняя губа его двинулась вперёд, означая, что он возмущён. - Он, наверное, задумал что-то ужасное, если воздействие будет физическим, то я отказываюсь принимать в нём участие.
- Да нет! Что ты?! Ведь против нас старуха!
- От Синопии можно ожидать всё, что угодно!, - ожесточение ещё клокотало в нём.
- Нет, Гарик, ты ошибаешься! Акция, мне кажется, будет носить чисто психологический характер. Он уже придумал ей название: “Мангуст”.
- Хорошая психология! Мангуст - это зверёк, который насмерть загрызает змею!
- Но зачем же понимать всё буквально?!
- А как же ты прикажешь понимать? Мангуст, ну-ну! Не завидую я Бабе Гале!
Раздавшийся вдруг звонок заставил нас вдрогнуть. Гарик поспешно приподнял газету за края:
- Это Вадим. Он не должен знать, сколько у меня солдат!, - пуговицы шумно посыпались в чёрную пластмассовую коробку.
Властитель Синопии появился с непроницаемым выражением на лице.
“Не передумал ли он забирать ноту?, - я быстро глянул на его карманы.
- Не отдуваются ли? Не прибыла ли в них многочисленная синопская армия?”, - но карманы имели вполне нормальный вид.
Вадим обошёл вокруг стола и уселся в кресло.
- Хорошо, что здесь присутствует представитель Лореции, - деловито сказал он. - Синопия приносит свои извинения Николии и просит вернуть назад свою ноту. Да!
- Всё это так просто!, - голос Гарика выдавал обиду.
- Видишь ли, в другой раз прибудут мои послы и церемония будет иметь вид вполне официальный. Да. Но сейчас мне хотелось бы поговорить о другом.
- Имеется в виду операция “Мангуст”?, - иронически изрёк правитель Николии. - Если ты собираешься применять к старухе силу, то я не приму участия в этом позорном деле!
Вадим нехорошо глянул в мою сторону:
- Мы, кажется, упоминали о конспирации?
- Конспирация здесь не при чём. Гарик всё равно должен был принять участие в деле.
- Лишь в том случае, если кости Бабы Гали останутся целыми!, - чёрные глаза правителя Николии горели благородством.
- Ты что?! Никто не собирается ломать ей кости!, - Вадим качнулся в кресле. - Мы только выпустим против неё листовки и расклеем их ночью по двору.
- Но ведь Баба Галя встаёт раньше всех. Она просто сорвёт их, - сказал я.
- Не сорвёт! Листовки мы развесим высоко и старуха к ним не доберётся. Да! Я думаю, за неделю можно будет подготовить плакаты, а в ночь с субботы на воскресенье мы проведём оперативную часть работы. Важно, чтобы во всём деле приняло участие как можно меньше людей. Круг должен быть очень узким и замкнутым. Чем меньше ртов, тем больше шансов на то, что всё сохранится в тайне. Нам нужно будет собрать немного денег, чтобы купить бумагу, клей и краски.
- Да, но если баба узнает, то нам не сдобровать. Затаскает по судам!, - сказал Гарик и стало ясно, что его сомнения исчезли и он готов на всё.
- Лучше всего пригласить для участия в операции кого-нибудь не из нашего двора, - предложил я. А из наших, кроме нас, можно взять лишь Биллибонса.
- Согласен. Как оперативник он незаменим!, - поддержал меня властитель Синопии.
Настоящее имя Биллибонса, вообще, было Юрка. Но как-то в нашем кинотеатре в очередной раз прошёл фильм “Остров сокровищ” и на следующий день Юрка вышел во двор с перевязанным глазом, у него был ячмень. С тех пор имя одноглазого пирата Билли Бонса прочно приклеилось к нему. Юрка был костлявый, договязый, но очень смелый и ловкий. Он без страха лазил по крышам и карнизам, с лёгкостью кошки перебирался с одного балкона на другой.
- Плакаты мы нарисуем большими буквами, чтобы их было хорошо видно, - продолжал Вадим. У нас в классе есть Шурка Штейн, он отлично рисует и, я думаю, согласится. Да. Два больших плаката мы повесим на трубе и штук 10 - 12 маленьких по всему двору, по всем парадным.
- Мне кажется, что для проведения оперативной части “Мангуст” достаточно четырёх человек, - сказал я. Мы с Биллибонсом займёмся трубой и ещё двое нужны для расклеивания плакатов по парадным.
Вадим с сожалением развёл руками:
- Я не могу принять участие в оперативной работе. Мне необходимо иметь алиби.
- Как ты сказал, алиби?! Что это? Зачем оно тебе?
- Это такой приём, используется для доказательства невиновности. Конечно, Баба Галя знает, что я самый большой её недоброжелатель в мире. На кого, прежде всего, падёт её подозрение? Конечно, на меня. И потому я в тот вечер, когда будут развешены плакаты, должен сидеть дома, вертеться у неё перед глазами. Она должна знать, что я никуда не выходил. Это и есть алиби. То есть, человека нельзя уличить в преступлении, так как известно, что в то время, когда оно вершилось, он находился в другом месте.
Обширные познания Вадима в криминалистике окончательно ошеломили нас. Мы сидели притихшие и смотрели на властителя Синопии так, что он почувствовал своё превосходство и тут же не приминул этим воспользоваться:
- Я должен оставаться вне всяких подозрений, тем более, что буду осуществлять общее руководство операцией “Мангуст”. Между вами обязанности разделятся таким образом: за оперативную часть отвечает Олег, Гарик будет отвечать за подготовительную. Основное - достать ещё одного оперативника. Хорошо бы, не с нашего двора и не с нашей улицы, - он глянул на меня. - Олег, это твоя самая первоочередная задача!
Я пришёл домой в каком-то новом приподнятом настроении. Каждому слову или движению придавал особую значимость. Я как бы глядел на себя со стороны. Подойдя к окну, долго разглядывал трубу кочегарки, на которой вскоре будет красоваться плакат. Труба была толстая, чёрная, диаметром около метра и значительно возвышалась над крышей стоящего рядом 4-х этажного дома. Она была такая тяжёлая, что для неё соорудили специальный фундамент из кирпича. К стене дома, между вторым и третьим этажами, труба крепилась массивными железными рельсами. Если добраться до них, то приклеить плакат будет уже нетрудно. А рядом идёт труба потоньше. Вот по ней и можно будет добраться к рельсам.
Я долго не мог уснуть. Планы, один дерзновеннней другого, витали в моей голове. Я видел дряблое, в тёмных пятнах, недоброе лицо старухи и радовался, что смогу доставить этому лицу неприятность. Потом задумался над тем, кого взять четвёртым для нашего дела. Нужен отважный, надёжный человек, которого у нас во дворе не знают. Я крутился с боку на бок, мял подушку и вдруг вспомнил. Ну, конечно, Фима Кремер. Мой друг-соперник из пионерского лагеря. Живо представилось смуглое, задорное лицо, широко расставленные чёрные, как угольки, глаза, без тени страха или смущения.
Два года назад, в лагере, каждый из нас стоял во главе армии из трёх человек. Едва кончался завтрак, как мы, похватав свои деревяные шпаги, бросались в лес. До самого обеда мы носились по тропинкам, преследуя друг друга, завязывая жаркие схватки на полянах,и листва дрожала от воинственных криков. Моя армия носила, сделанные из газет, треуголки, углами вперёд-назад, а Кремера - углами в стороны. Нашим вымпелом был развевающийся, привязанный к палке, белый окровавленный бинт (кровь заменял сок вишен), у них, - одетая на палку, старая соломенная шляпа.
Мы никого не принимали в нашу игру так как считали, что она потеряет всякую прелесть, если будет доступна каждому. Фима жил далеко от меня, мы редко встречались, но всегда были очень рады друг другу. Я был уверен в нём, как в самом себе.
В квартире напротив долго не ложились спать. Свет от лампы бил в глаза. Я отворачивался, пытался заслониться средней стойкой рамы и, наконец, заснул.

2.
Химия у нас 2 раза в неделю. Мы всегда ожидаем эти уроки, но не потому, что любим химию. Просто наша “Молекула”, маленькая сухая женщина с тихим голосом и неторопливыми движениями, позволяет делать на её уроках всё, что угодно. Мы не буяним, уроков не срываем, но, в основном, каждый занят своим делом. Тот, кто хочет получить оценку, выучивает урок и усиленно показывает своё желание выйти к доске. “Молекула” таким желаниям не противится и двойки бывают редкими гостями в журнале. А если кого-нибудь и захватят врасплох, то первая парта, раскрыв учебник, тут же оказывает “скорую помощь”. “Молекула” притворяется, что она не слышит подсказок и всё сходит с рук.
Я только что написал на доске трёхэтажную формулу жира и, глянув на появившуюся против моей фамилии пятёрку, удовлетворённо стряхивая с рук мел, двинулся к своему месту.
- Сколько? - спросил, шмыгнув носом, мой сосед Санька Пронилов.
Я показал ему руку с расставленными пальцами с таким видом, будто пятёрка для меня самое обыкновенное дело. Однако всё моё хорошее настроение мгновенно улетучилось, едва я увидел, как к Оле опять подсел Серёжка. Одной рукой он поглаживал свою чёлку, прикрывавшую приплюснутый, скошенный лоб, а другой держался за спинку парты и мне казалось, что он пальцами этой руки притрагивается к Оле. Он опять что-то рассказывает ей, а она переглядывается с Раей и тихонько посмеивается. Трудно понять, какие у них отношения. Сейчас, кажется, очень хорошие, но на премене Серёжка может подойти к другой девчёнке и точно также что-то говорить ей. Он как-то умеет находить такие слова, который всем интересны. Мне кажется, что он говорит пошлости, но почему-то все застенчиво улыбаются или хихикают. Почему-то никто не может поставить его на место.
Серёжка вдруг опустил руку, приглаживающую волосы, куда-то вниз. Меня словно обожгло. А что, если он положил её Бубенцовой на колено. Она делает плечом такое движение, будто там, под партой отстраняет его руку. Я встаю и иду между партами к ним. Потом спохватываюсь и делаю вид, будто хочу что-то спросить у Миши Быкова, нашего отличника, который сидит впереди, на первой парте. У “Молекулы” на уроке сходит и такое. Прохожу мимо Оли и Сергея, бросаю на них короткий, резкий, как укол, взгляд. Я ничего не вижу, кроме Олиных глаз, широко открытых и каких-то виноватых. Мне кажется, ещё секунда и я трахну кулаком по этой гадкой, приплюснутой голове, что торчит возле неё. Но прохожу мимо, что-то спрашиваю у Быкова, прикрыв слегка рот ладонью. Он как-то испуганно смотрит на меня, потом на “Молекулу” и отстраняет меня рукой. Осторожно, но настойчиво. Поворачиваюсь, иду назад и опять на миг пронзаю взглядом эту парочку. Оля быстро отводит глаза, а Котенко нет. Он встречает меня в упор, в его глазах вызов и даже насмешка. Останавливаюсь, чувствую, что бледнею. Но в этот момент Котенко отводит взгляд в сторону, а правую руку достаёт из-под парты и снова приглаживает свою чёлку.
Я прохожу мимо, сажусь к себе. Извлекаю из сумки первую попавшуюся
книгу и раскрываю её. Вместо строчек вижу Олины глаза. От них невозможно оторваться. В этих глазах чувство вины...
Тихонько оглядываюсь вокруг. Урок продолжается. Вроде ничего не изменилось. Санька Пронилов рядом, такой смешной с растопыренными ушами, в своих очках на верёвочной петле. Он уткнулся в химию. Может, моя пятёрка раззадорила его? Так и есть. Он подымает руку. Что-то Санька в последнее время пристрастился к учению. Выбивается в хорошие ученики.
Витька Халамазов уже сидит возле Лили Гавриловой. У хорошенькой Лили раскраснелись щёки. Но она, по-моему, больше поглядывает в сторону Даньки Сохатского. Толстый Петя Рыбин усиленно оказывает знаки внимания красивой Шуре Шварц. Но глаза Шуры, выпуклые голубые, смотрят на него, мне кажется, презрительно. Петя не замечает. Он, наверное, кажется себе солидным, достойным уважения. Но это ему только кажется. Шуру Шварц я видел недавно на улице с каким-то высоким парнем.
Димка Ольшанский, конечно, уже возле Нели Чистюк. Неля тоже одна из “звёзд” первой величины, и не только в нашем классе, но и в масштабах всей школы. Ей передавали записки даже десятиклассники. Но у “звезды” плохи отношения с математикой, и поэтому она благосклонно выслушивает Димкины пространные речи. А поговорить он любит. Правда, учителя считают, что он не говорит, а болтает. С задней парты, там, где сидит Женька Яновский, взвивается бумажный голубь. Комсорг Данька Сохатский подымается, быстро ловит его, прячет в карман и грозно смотрит назад. На Женьку эти взгляды не производят впечатления. Он презрительно сплёвывает сквозь зубы. “Молекула”, как всегда, ничего не видит.
Итак, каждый занят чем-то своим. До меня никому нет дела. Я уже смелее оглядываюсь вокруг. В классе душно, в ушах - лёгкий шумок.
“Молекула” возле доски. Она медленно рисует формулы и тихо приговаривает. Слышно только на первой парте. Пронилов не доволен. Его не вызвали. Он, щурясь, всматривается в доску и выставляет вперёд ухо. Нет, он действительно взялся за учёбу. С чего бы это? Я смотрю на Олю и Сергея и думаю, что вполне мог подсесть к ней вместо него. А вдруг Котенко сейчас встанет и уйдёт. А я сяду на его место. Пусть все думают, что хотят. Сяду и всё. И Оля будет рядом со мной. Но Котенко сидит и не думает никуда уходить. Пусть скорее будет звонок. И почему эта “Молекула” не может навести порядок? Не может заставить всех сидеть на своих местах! Вот попробуй у Льва пересесть куда-нибудь! Наконец, раздаётся звонок. Химичка быстро говорит домашнее задание. Но её уже мало кто слушает. Все встают. Пронилов вскакивает и бежит к её столу, потом возвращается и в сутолоке записывает что-то в дневник.
Слежу за Сергеем. Он идёт к своей парте, прячет тетрадку и книгу. Оля и Рая выходят в коридор. Спешу за ними, стараясь уловить, о чём они говорят. Но ничего не слышно, вокруг орут.
На следующем уроке алгебра. Половину примеров я не сделал, но ничего, как-нибудь проскочим...

Глава третья
В ЛОГОВЕ “КОТОВ”
Я подходил к дому №17 со смутными, нехорошими предчувствиями. Да и вообще, сам дом этот, большой, грязно-серый, как-то задиристо возвышался над соседними зданиями и неприветливо поблескивал мутными стёклами узких окон. Я приближался к нему, словно для единоборства, и громада его, всё наседая, давила на меня, я казался себе маленьким и ничтожным перед злым, мрачным великаном.
Семнадцатый стоял от моего двора за два квартала. Мальчишек из него я наглядно знал. Нахальные, дружные, они часто вертелись возле нашего кинотеатра.
Из глубокого тёмного подъезда, пробивающего дом насквозь, пахнуло холодом и ещё каким-то тяжёлым кислым запахом. Я поднял воротник курточки и зябко поёжился.
Двор напоминал колодец. Дома, окружавшие его, были поменьше фасадного, но ещё более грязные и запущенные.
Ко мне подбежала лохматая рыжая собака и принюхалась. Вид у неё коварный. Я сделал страшные глаза, зашипел и грозно топнул ногой. Она отбежала, опустив хвост, решив, наверное, лучше не связываться.
Во дворе было пусто и тихо. Справа, в подвал вели железные, отполированные до блеска перила. Рядом лежали ржавеющие рельсы. Зная предприимчивый характер обитателей этого двора, я удивился, почему их до сих пор не отнесли в утиль. Возле, выкрашенного в грязно-белую краску, мусорника, у переполненных корзин, возилось несколько одичавших котов. Видимо, оттуда и исходил этот противный кислый запах. В дальнем углу двора находился большой деревяный сарай. Этот был тот самый знаменитый сарай, который так часто упоминался Сергеем Котенко и его друзьями. Я бросил на него любопытный взгляд и свернул в высокое, тёмное парадное, где на третьем этаже находилась новая квартира Крыловых. По лестнице навстречу двигался худой, долговязый парень в испачканном мелом коричневом свитере. Что-то мурлыкая, он неуклюже прыгал по ступеням вниз, голова его неритмично раскачивалась и было ясно, что это его обычная манера передвижения. Увидев меня, он на секунду остановился, а потом продолжил свой путь дальше, явно намериваясь, будто совершенно случайно, хорошенько толкнуть меня плечом. Я прочёл это сразу в его белесых пустых глазах, которым он постарался придать самый непринуждённый вид.
Конечно, это был Фрукт. Так называлось длинноногое и длиннорукое существо, которое иногда упоминалось Сергеем, и после названия которого обязательно следовало: “протянул свою длиннющую лапу” или “скопытнулся с ходуль”, “загремел костями”. Приближаясь ко мне, Фрукт раскачивался всё больше, наверное, для размаха и пялил глаза зачем-то на потолок. Но я отлично разгадал его намерения и, даже не толкнул, а просто увернулся от его толчка. Но этого оказалось достаточно. Фрукт, действительно, “скопынулся с ходуль” (удивительно метко сказано) и “загремел костями” по лестнице. А я, давясь от смеха, свернул на другой пролёт и уже не видел, как незадачливый забияка подымался на свои “ходули”, но хорошо слышал, как он ругался и смешно ойкал.
Мне открыла дверь мать Генки Крылова, ещё не старая женщина с озабоченным, усталым лицом. Она сказал, что Генки дома нет и что он,
“паршивец”, все дни пропадает во дворе, “играет на кулачках” и чтобы я поискал его в сарае.
- И когда дворник, к чёртовой бабушке, уберёт уже этот проклятый сарай, - добавила она, закрывая за мной дверь.
Итак, мне предстояло зайти в знаменитый деревяный сарай. Признаться, меня туда совсем не тянуло. Там, наверное, и Сергей, и Фрукт, и вообще, вся котенковская компания. Там и Генка. А не зайти туда уже невозможно. Ведь мать расскажет,что я приходил и что она послала меня в сарай.
 Я вышел во двор и остановился в раздумье. То есть, я не раздумывал, а твёрдо знал: путь из этого двора лежит только через тот деревяный сарай. Я просто медлил. Во двор 17-го уже опустились синие сумерки. Углы потемнели, в окнах домов один за другим начали зажигаться абажуры. С удивительным постоянством они появлялись в каждом окне. Но их розовый тёплый свет уютно разливался внутри комнат и почти не выходил на улицу. Стало темнеть. Большой сарай в дальнем углу принял смутные очертания, но вдруг его прочертили горизонтальные светлые полосы. Там тоже зажгли свет.
Я двинулся к сараю. Дверь в него находилась сбоку, возле каменной стены. Я толкнул её и она, слегка скрипнув, отворилась. В сарае было очень светло. Под потолком на коротком, чёрном от паутины проводе, висела громадная электрическая лампочка и горела ярко, как солнце. Пол был земляной. Справа от стенки врыт в землю стол со скамейками. За столом сидело несколько мальчишек, они играли в карты. Остальное пространство, довольно просторное, могло при случае служить и рингом, и площадкой для игр. Прямо в центре, кучкой стояли Сергей, Фрукт и Генка, а также ещё один тип, известный под кличкой Косой, о котором следует сказать особо. Все они посмотрели в мою сторону.
- А! Шиш! Привет! - Генка улыбнулся и протянул мне руку. У него на голове ещё был ёжик и я отметил это с радостью. Фрукт удивлённо уставился на меня светлыми пустыми глазами:
- И сюда явился? Это тот самый шкет, что толкнул меня на лестнице. Я только собирался ему глаз на жопу натянуть, а он как пустился драпать, только пятки засверкали. Захлопнул дверь перед самым моим носом. Но теперь я получу с него сполна. - Фрукт врал самым бессовестным образом.
- Что ты всё врёшь?
- Я вру? Сам ты дурак! Дурак с головы до ног! Ха-ха, Шиш? Вот тебе кукиш!, - и он в самом деле придвинул к моему лицу дулю из грязных, худых пальцев с обкусанными ногтями. Взрыв смеха свидетельствовал о том, что счёт открыт, и не в мою пользу. Надо было бить ему морду. Я шагнул вперёд.
- Стой!, - Серёжка Котенко упёрся в грудь мне рукой, - всё будет по правилам. Ты вправе требовать удовлетворение и выбирать оружие!
- Почему он? Я должен выбирать оружие! Я должен с него получить! - закричал визгливо Фрукт, размахивая руками.
Мальчишки, сидевшие за столом, бросили карты и подошли к нам. В сарае, видимо, соблюдалось что-то вроде кодекса дворовой чести.
- Пусть Фрукт выбирает оружие! - сплёвывая, сказал один из них, белобрысый, коренастый, в потёртой вельветовой куртке. Его все называли Пятьдесят Пять, или иногда просто Полтинник. Наверное, за успехи в игре на деньги. Полтинник часто вертелся возле кино и, вообще, я подозревал, что он карманник. Но всё же самым большим моим недругом был Косой.
Он кричал больше всех и даже пытался исподтишка меня ударить, но я всё время следил за ним. С этим Косым у меня были старые счёты. В младших классах он учился в нашей школе. Однажды на перемене я проходил мимо него. Косой вертел в руках чернильницу (наверное, он хотел поменять чернила) и вдруг выплеснул их мне в лицо. Он тут же помчался к лестничной клетке, бросился грудью на перила и заскользил вниз. Это был в те времена новейший и быстрейший способ передвижения по лестнице. Я, ни секунды не медля, даже не вытирая чернила, погнался за ним. Способ, которым воспользовался Косой, был мною также успешно освоен, однако через секунду я убедился, что достижения Косого в этой области пошли значительно дальше. Промчавшись один пролёт, он остановился и стал меня поджидать. Я ехал по перилам согласно всем правилам: голова вперёд, руки немного в стороны и когда приблизился к Косому, то находился в довольно беспомощном положении. Косой тут же этим воспользовался и влепил мне такую затрещину, что у меня из глаз посыпались искры. Это был коварный и, видимо, не раз опробованный приём. Я чуть не взорвался от переполнившей меня злости, а мой враг уже стоял на следующей лестничной площадке и злорадно улыбался, готовясь повторить свой удар. Однако я уже набрался опыта и, когда нёсся к нему, как торпеда по перилу, произвёл “сложный” рассчёт. Приближаясь к концу, следовало немного затормозить руками, чтобы со всего разгона не грохнуться на цементный пол площадки. Этот момент торможения, когда руки заняты, и являлся самым удобным для Косого, он его и ожидал. Но я не затормозил, промчался дальше и ударил моего обидчика головой в лицо. Ощутив силу удара я понял, что полностью отомщён. Косой лежал на полу. Лицо у него было разбито. Ко всему, он ещё, наверное, прикусил язык и захлебнулся от страшной боли, потому что широко открыл окровавленный рот и молча хватал воздух губами, как рыба. А я заскользил по перилам дальше и уже внизу услышал отчаянный рёв.
Следующее столкновение с ним произошло года два назад. В нашем кино шёл новый фильм. Телевизоров в те времена ещё не было, все его хотели посмотреть и с утра у касс стояли толпы народа. Я тоже томился в очереди. Приблизившись к кассе, стиснутый со всех сторон, я вдруг увидел Косого, который протягивал мне в потном кулаке деньги. Он плутовато жмурил свой косой глаз и нахально не то просил, не то требовал:
- Слышь, ты, возьми-ка мне билет?!
- Ты что, хитрее всех, или я ради тебя стою в очереди?
В следующий миг я получил удар кулаком в висок, а Косой метнулся к выходу. Однако я знал, что Косой всё равно проберётся в кино и решил подкараулить его, когда сеанс окончится. Я вышел немного раньше и занял удобное для наблюдения место, через дорогу, возле ларька. Когда народ начал выходить, я сразу его увидел. Мой враг медленно шёл, разомлевший от духоты и приятного зрелища. Лицо его перекосилось от страха, едва он меня увидел. Косой тут же стремительно кинулся назад, но я успел на дорогу снабдить его хорошим пинком.
Теперь Косой, судя по всему, вёл против меня бешенную агитацию. Он подходил то к одному, то к другому обитателю сарая и, глядя в мою сторону, нашёптывал, наверное, про меня самые нехорошие вещи. Враг не дремал. Меня обступили со всех сторон. Я перехватил несколько взглядов, откровенно говоривших: “Чего, мол, с ним церемониться, дать по шее - и делу конец”.
На моей стороне оказалось лишь два человека: Генка и Сергей Котенко. Но если в искренности первого я не сомневался, то второй, Серёжка, скорее всего, делал вид, что он мой доброжелатель. Он как-то слишком ретиво расталкивал особо напиравших и говорил, что не позволит, чтоб с его одноклассником обошлись не по правилам, при этом он что-то добавлял, но так тихо, что я ничего не слышал. Генка довольно основательно двинул кого-то по рёбрам, ещё одного грубо оттолкнул и вскоре порядок был восстановлен. Однако, по заблестевшим глазам “котов” я понял, что все они ожидают интересного зрелища.
- Хорошо, пусть он выбирает! - великодушно согласился Фрукт и по-молодецки положил руки на свои тощие бёдра.
Выходит, мне предстояла с Фруктом дуэль и я должен был выбирать оружие. Фрукта я не боялся, но его заносчивый, самоуверенный вид говорил о том, что такие вещи ему не в новинку и что никаких осложнений он не предполагает. Я же не знал, какой характер будет носить наша дуэль и что, в сущности, от меня требуется.
- Что я должен выбирать? , - спросил я у Серёжки.
- Перчатки или шпаги!, - отвечал он твёрдо и я понял, что должен выбирать и, пожалуй, другого пути нет.
- Перчатки, - сказал я.
Боксёрские перчатки появились, словно по мановению волшебной палочки. Фрукт протянул вперёд руки. Пятьдесят Пять и Косой, натягивая на него перчатки, что-то тихо говорили, недобро поглядывая в мою сторону. Мне перчатки подаёт Генка. Я снимаю и отдаю ему свою курточку, оставаясь в школьной серой рубашке. Одеваю перчатки, Генка зашнуровывает их и завязывает.
Сергей Котенко снимает свои часы, берёт в руку:
- Я засекаю время. Три раунда по 3 минуты. Перерыв 1 минута. Приготовиться, осталось 10 секунд.
Фрукт принял боксёрскую стойку. Он выставил левую руку вперёд, правую прижал к подбородку (видимо, в боксе он что-то смыслит), смотрит нагло и самоуверенно.
Мои познания в боксе, в основном, теоретические, но если случалось драться, то у меня получалось.
- Осталось 3 секунды, - командует Серёжка. - Две! Одна! Время!, - он взмахивает рукой.
Это сигнал к бою. Фрукт делает шаг вперёд. Я тоже. Замечаю, как теснее сдвинулся круг. Почти физически ощущаю впивающиеся в меня глаза “котов”. Успеваю заметить подбадривающий кивок Генки. Больше смотреть по сторонам некогда. Нужно бить Фрукта. Он решает, видимо, то же самое. Делаем ещё по шагу навстречу друг другу. Бью его по перчаткам. Хочу попасть в лицо, но он уклоняется. Оба отчаянно машем руками. Вдруг, хлоп! Получаю сильный удар в лоб. Слышу одобрительный гул:
- Давай, Фрукт, давай! Двинь ему по организму! Натяни ему глаз на жопу!
А Фрукт и впрямь разошёлся. Во, как размахивает руками. Он ещё раз попадает мне в лицо, потом в грудь. Я тоже бью, но всё как-то не так. То задену краем перчатки, то, когда удар уже потерял силу, на излёте. Наконец, попадаю ему в лицо, в щёку, кажется, неплохо. Голова его откидывается в сторону. Но он тут же бросается вперёд. Бьёт левой, правой, но мимо. Всё-таки он кое-что умеет. Нахватался здесь. Защищается тоже, вроде, грамотно. Правую руку держит у подбородка. Но я уже освоился. Жду, когда он захочет ударить меня правой и откроет лицо. Фрукт не заставляет себя ждать, то и дело пускает в ход правую руку, а я всё никак не могу попасть в него. Вот он опять бьёт правой. Попадает мне по плечу. А теперь я бью, пока он не успел забрать назад свою руку. Попал! Прямо в подбородок. Просто повезло. Чувствую по отдаче, что удар очень сильный. Фрукт взмахивает руками и падает. Каким-то образом он умудряется попасть под скамейку и лежит там недвижимый. Моего противника поднимают, ставят на ноги, но они подгибаются. Его усаживают на скамейку, ту самую, из-под которой вытащили и снимают перчатки. Всё. Дуэль окончена, Фрукт побит. Он молчит и старается не смотреть в мою сторону, потом подымается и, согнувшись, как вопросительный знак, долго и шумно сморкается. Мне хочется смеяться от радости, чувствую, что лицо вот-вот растянет улыбка. Отворачиваюсь к стене. Вся шпана ужасно огорчена. Косой неистовствует:
- Запрещённый удар! Он ударил открытой перчаткой. Пусть они повторят!
Нет, Фрукт явно не хочет да и не может ничего повторить. Но мне уже не до смеха. Полтинник подзывает к себе Косого и ещё одну крайне неопрятную и неприятную личность.
- Всё правильно!, - громко говорит Генка. - Если бы он ударил его открытой перчаткой, то на щеке был бы след от шнуровки!
Сергей Котенко не высказывает своего мнения, он подходит к Фрукту, поворачивает его к свету и рассматривает щеку. Они крутят из стороны в сторону его голову, которая смешно ворочается на длинной шее. Всё-таки отыскали царапину, но она устаревшая и, вообще, кажется, не на той щеке. Совещаются. Фрукт мотает головой, что означает, наверное, “нет, не могу”. Сергей склоняется к ним ближе, шепчутся. Замечаю скользкий взгляд Косого и откровенно-враждебный - Полтинника. “Коты” снова что-то замышляют. Да, вот уже придумали. Сергей подходит ко мне. Он кривит рот и чешет за ухом, наверное, не хочет, чтобы лицо его выдавало. Ну, ну, интересно, что они там намудрили.
- Понимаешь, Шишкин, все наши считают, что ты нанёс Фрукту неправильный удар. Мы видели у него на щеке царапину.
“Так ведь она на другой щеке”, - хочу сказать, но говорю другое:
- Ну что ж, я могу с ним продолжать!
Котенко не желает замечать моей иронии:
- Нет, это будет неправильно и несправедливо. Фрукт не может продолжать бой и поэтому ты должен сразиться с кем-нибудь из нас.
“Ага, так вот чего они хотят!”
Обитатели сарая выжидающе смотрят на меня. Они, наверное, думают, что я тоже начну выискивать какой-нибудь предлог, буду отпираться. Ну нет, этому не бывать.
- Ну что ж! Если правила требуют, что нужно продолжать, я согласен. Может быть, я имею право выбирать, то пусть против меня выступит Косой, - я указываю на него пальцем. Косой не трогается с места.
- Э-э, шо ж ты!, - протянул Серёжка. Он вильнул своей длинной жилистой шеей с таким видом, будто я пытаюсь всучить что-нибудь фальшивое, и что его, мол, не проведёшь. - Шо ты ищешь себе слабачков? То отлупил Фрукта, теперь хочешь Косого? Ты ищи себе равных!, - это было так сказано, будто я был пойман за руку на месте преступления. - Давай мы дадим тебе противника!
- Ладно! Давай любого противника! - Я думал, он назовёт Полтинника или самого себя, но Котенко знал, чего хотел и его ответ прозвучал для
меня полной неожиданностью:
- Пусть Генка Крылов будет твоим противником!
Я растерянно посмотрел на Генку.
- Шо, боишься? Молодец против овец.
Наступила тишина. “Коты” торжествующе смотрят на меня и я, действительно, не знаю, что ответить. Но Генка приходит мне на помощь:
- Я не могу с ним драться, он мой друг!
Но, видимо, такой вариант ответа был у Сергея предусмотрен:
- Ну и шо? Ты же боксёр! Ты знаешь, шо боксёры перед боем друзья, и после тоже, даже целуются и обнимаются.
- Я не могу с ним драться. Он новичок, он не знает бокса.
- Хорош новичок; ты видел, как он нокаутировал Фрукта? Не забывай, ты теперь из нашего двора. И если мы выбираем тебя постоять за наш двор, ты шо, откажешься?
Отказаться, Генка, конечно, не мог. Всё было закручено так, что между нами должен состояться бой. Но всё равно, “коты” просчитались, ведь Генка не Фрукт и не Косой. Бой между нами будет носить чисто дружеский характер. Это будет игра, не больше. Это же я прочёл и в Генкиных глазах: он едва заметно подмигнул мне. Но дальнейшие события показали, что у Сергея Котенко в таких делах больше опыта.
Генка скинул свою “бобочку” и начал одевать перчатки. Он был немного выше меня, худощавый, но крепкий. Руки мои в боксёрских перчатках стали мокрыми, липкими. Захотелось скорее вытащить их, высушить, вытереть. Но это только после боя. Пусть не настоящего, но всё же боя с моим другом Генкой, боксёром. Серёжка уже держит в руках часы. Он поднёс их к уху, зачем-то подкрутил:
- Десять секунд! Приготовиться!
Обитатели сарая расходятся в стороны, освобождая место. Все смотрят на меня. Я ни на кого. Я смотрю только на Генку. Он стоит в двух шагах от меня. Руки опущены. Они у него тонкие худые, кажется, такие руки не могут сильно ударить.
- Три секунды. Две. Одна. Секунданты, за ринг! Время!
Никаких секундантов нет. Это просто так, для солидности. Принимаю боксёрскую стойку. Левая рука впереди, правая у подбородка, локтем закрываю солнечное сплетение. Кажется, такая классическая стойка боксёра. Но просто стоять под этими враждебными взглядами нельзя, надо что-то делать. Делаю шаг навстречу и посылаю вперёд левую руку. Генка легко уходит от моей руки и коротким тычком слегка бьёт меня по лбу. Потом между глаз. Удары слабые, едва ощутимые. Он словно показывает мне: “вот как надо”. Спасибо за урок. Подымаю перчатки выше. Он тут же ныряет вниз и бьёт меня по животу, опять легко, едва прикасаясь. Я опускаю руки и получаю хлопок в лоб. Слышится смех. Снова посылаю вперёд левую, потом правую руку. Он опять уклоняется и достаёт меня “крюком” по уху, сначала по левому, затем по правому. Новый взрыв смеха и улюлюканье. Похоже, что мои руки ему совсем не мешают. Он находит легко то место, куда хочет ударить. А я всё время натыкаюсь на его перчатки. Этот смех раздражает меня. Нет, не позволю играть с собой, как кошка с мышкой. Напрягаюсь, сосредотачиваюсь. Вот Генка, после очередного тычка, забирает руку назад. Но немного медленней, чем следовало бы. Успеваю. Бац - попадаю ему в нос. Я не хотел ударить сильно, но, наверное, не удержал руку. В следующее мгновение получаю уже ощутимый удар в челюсть.
- Хо-хо!, - раздаются крики.
- Это тебе не Фрукт!
- Ищи пятый угол!
- Подбрось ему пару пачек!
Получаю ещё 2 удара. Неужели эти крики распаляют его? Как это делается глухая защита? Перчатками прикрыть лицо, локтями живот. Пробую. Но Генка находит цель сбоку. Он подходит совсем близко. Рёв в сарае наростает. Вижу рядом его горящее азартом лицо. Бью правой! Попал! Тут же следует ответ. Лампа под потолком подскакивает в моих глазах. В ушах звон, стискиваю зубы. Справа они уже не соединяются. Кусать на эту сторону не могу. Генка опять рядом. Работает то правой, то левой. Замечаю на миг щель между рук. Бью и опять попадаю. В ответ на меня обрушивается град ударов. В сарае стоит рёв, злорадный, кровожадный.
Как долго тянется время! Неужели ещё не прошли 3 минуты. Серёжка смотрит больше на нас, чем на секундомер. Наконец, он кричит:
- Время!
Мы расходимся в разные стоорны. Отворачиваюсь. Не хочу никого видеть, ни Генку, ни рожи “котов”. Смотрю в угол сарая: поломанный, без ножки, стул, тёмные от старости доски, чем-то изъеденные.
- Садись на стул!, - кричат мне. - Отдыхай.
Не отвечаю, стараюсь унять дыхание. Делаю несколько глубоких вдохов и выдохов. Всё же неплохо. Выдержал целый раунд с боксёром. Сейчас будет второй. Я уже набрался опыта. Не буду выжидать, а сразу пойду в атаку. Руки у меня совсем свежие, ноги тоже. Вот только на правую сторону не кусаю. Если попадёт сюда ещё раз, что тогда?
Минута отдыха - как одна секунда. Слышу сигнал:
- Время!
Поворачиваюсь и набрасываюсь на Генку. Удар! Второй! Третий!..
 Он не ожидал такой прыти, но быстро становится хозяином положения. Теперь он бьёт меня по-настоящему. Всерьёз! Все видели, как я попал ему в лицо несколько раз и теперь он защищает свой престиж. Боксёр,и не может справиться с новичком?
Яркая лампа под потолком будто потухла. У меня в глазах темно, но то из правого, то из левого вылетают искры. Пол под ногами качается, как палуба корабля.
Генка отходит назад. Немного прихожу в себя. Делаю шаг вперёд и бью. Мимо! А Генка снова рядом. Наверное, моя голова сейчас болтается от его ударов из стороны в сторону. Уже ничего не вижу и не слышу. Сплошной гул. Но на ногах держусь. Иду вперёд и бью, конечно, всё мимо. Но это уже неважно. Важно, что бью. И за один удар получаю десять.
Вдруг правая височная кость словно проваливается внутрь черепа и сжимает мозг. Невыносимая боль. В глазах темно, как ночью. Руки обретают многопудовую тяжесть и опускаются. Поднять их я не в силах. Сколько это продолжается - не знаю...
 В глазах светлеет. Сквозь мутную пелену вижу - Генка отходит в сторону и качает головой. Нет, нет, он не хочет больше продолжать бой. Пока с меня снимают перчатки, окончательно прихожу в себя. Всё-таки я не упал. Устоял на ногах.
Боюсь смотреть по сторонам. Боюсь увидеть снисходительные улыбки.
В сарае тишина. Почему-то все они молчат. Это молчание ободряет
меня. Оглядываюсь вокруг. Нет. Никто не смотрит на меня так, как смотрели недавно на Фрукта. Смотрят совсем иначе: удивлённо, даже с оттенком уважения.
Но на лицах у всей этой шпаны, вместе с тем, какое-то сытое удовлетворение. Они всё-таки избили меня. Избили руками моего друга. А он, Генка, подходит, хлопает по плечу:
- Молодец! Хорошо дрался! Ты извини.
Губа у него разбита, а у меня, наверное, на лице нет живого места. Поскорей отсюда, из этого сарая на свежий воздух.
Ох, как хорошо на улице! Ветерок обдувает разгорячённое, разбитое лицо. Генка идёт рядом и что-то говорит виноватым голосом. Я не сержусь на него. Не мог же он уронить себя в глазах многочисленных зрителей. Я сам прохлопал. Не нужно было мне соглашаться с ним драться. Жаль, что эта шпана потешилась. Правда, Фрукту было не очень весело. И до других очередь дойдёт! А Серёжка? Каков делец?! Стравил меня с Генкой. Да, дела! Как же я теперь покажусь в классе? Представляю, что он там расскажет...
Перед тем, как зайти домой, я решил прогуляться с часок, чтобы остыть и привести себя в порядок. Генка - рядом со мной:
- Ну, хочешь, я буду учить тебя боксу. Конечно, не так, как в этот раз, но это тоже полезно. Ей-богу, полезно! Ты знаешь, как меня самого сначала били? Ещё почище, чем тебя. Но ты молодец, у тебя получается. И удар тяжёлый.
Это приятно слышать. Я соглашаюсь с ним, что буду учиться у него боксу. Он говорит, что сможет достать по дешёвке 2 пары боксёрских перчаток. Купит, наверное, у “котов”. Они воруют их в “Спартаке”.

Глава четвертая
НАДЕЖДЫ И РАЗОЧАРОВАНИЯ

1.
Утром я почувствовал боль во всём теле. В руках и ногах была, конечно, крепатура. Но грудь и рёбра болели при каждом глубоком вздохе и я даже забеспокоился. Завтрак ел только левой стороной рта, правой жевать было невозможно, зубы не соприкасались. Перед тем, как идти в школу, внимательно осмотрел в зеркале своё лицо. На носу выскочила едва заметная горбинка, губы припухли. При прикосновениях, даже лёгких, к скулам, подбородку или носу всё болело. К счастью, не было заметных синяков. Вялый и сонный, я отправился в школу.
В сутолоке, у двери я широко расставлял локти, оберегая рёбра от случайных толчков.
В школе, конечно, никто ничего не знал и, судя по всему, не узнает, если Серёжка Котенко не проболтается. Но он, видимо, ничего рассказывать не собирается. Не думаю, чтобы это было проявлением такта. Скорее всего, в моём поведении там, в сарае, во дворе 17 дома ничего позорного не было. Иначе Котенко не поскупился бы на подробности. А он умеет это делать и любит. Особенно усердствует, когда кто-нибудь попадает в смешное или неловкое положение. Уж тут он представит всё в лицах и позах. Причём сам Сергей не смеётся, а только мягко шепелявит и твёрдо рыкает. Но слушатели так и покатываются со смеху.
На перемене перед историей я не выходил из класса, а оставался за своей партой и, полностью погрузившись в себя, снова переживал события вчерашнего вечера. Вдруг на парту легла тень и голос, от которого я весь внутренне вздрогнул, произнёс:
-Слушай, тёзка, возьми, пожалуйста, в портфеле у Димы Ольшанского тетерадку по алгебре.
Она ведь Ольга, а я Олег, действительно, выходит, мы тёзки.
- Понимаешь, не было времени, я не сделала на сегодня примеры, а на истории перепишу.
- А ты сама попроси у него.
- Да ведь он убежал куда-то. А мне неудобно рыться в чужом портфеле. Да и потом, он, наверное, захочет отдать тетрадку Неле, а там на очереди и Шурка, и Лиля. А я быстро перепишу и отдам.
- Ладно, сейчас возьму, - я лениво поднялся, хотя меня так и подмывало броситься к Димкиному портфелю. Такой пустяк. Взять тетрадку. Но я не спешил, она ни в коем случае не должна знать, что я готов, как собака, выполнить любую её просьбу.
- Хотя подожди! Зачем у Димки? Я тоже сделал все примеры. Ещё во вторник. - Говорить я старался медленно. Мне казалось, так меньше будут заметны разбитые, припухшие губы.
Я подал ей свою тетрадку. Она взяла, но не уходила:
- Шишкин, что это у тебя с лицом? Тебя кто-то ударил? - В её голосе было сочувствие.
Вот ещё! Не хватает только, чтобы она меня пожалела! Меня кто-то ударил? И это слово “ударил” такое унизительное, будто я ребёнок.
- Ты что?! Я уже вышел из того возраста, когда меня могли бы ударить. Это я об дверь. Да! Проходил по коридору, а тут открывается дверь и меня по губам - трах! Хорошо ещё, что зубы остались целы! - Я говорил бодрым тоном, но Бубенцова, кажется, не поверила. Она отошла и села к себе за парту переписывать мои примеры. А мне почему-то было очень хорошо от того, что она переписывает мои примеры. Я не часто самостоятельно делал алгебру, но поймал себя на мысли о том, что готов делать её каждый день, если Оля будет у меня переписывать.
Она писала, слегка наклонив голову. Сквозь каштановую прядь волос, упавшую на лицо, просвечивалась матово-белая кожа. Я смотрел на её волосы и мне захотелось подойти и погладить их. Я действительно подошёл, но лишь спросил:
- Может быть, тебе что-нибудь непонятно?
- Нет, спасибо, всё понятно.
Влажный, карий зрачок на ослепительно-белом, чистом белке благодарно глянул на меня из-под пушистых ресниц. В классе, кроме нас, никого не осталось. За дверью слышались громкие голоса. Ничто пока не мешало мне стоять возле неё. Но вот-вот зазвенит безжалостный звонок и придётся уйти. Я решил не дожидаться и вернулся за свою парту.
Всё у Оли получалось как-то особенно, как-то красиво, лучше, чем у других. Даже списывание (занятие не очень-то почётное) выглядело вполне оправданным.
Санька Пронилов три урока приглядывался ко мне и, наконец, сказал:
- Мне кажется, тебя здорово отколотили. За что и кто?
- Да нет, никто и не собирался меня колотить. Просто об дверь ударился, - пустил я в ход первую версию. Понимаешь, иду по коридору, а тут открывают дверь. Она как закатает мне по морде! Вот и хожу теперь, как негр.
 Он недоверчиво посмотрел на меня, задерживая взгляд на припухлостях под глазами и на губах.
Вообще, кажется, все сегодня осматривают моё лицо, особенно девчёнки. Ещё раз рассказываю про дверь, которую так некстати открыли. Все сочувственно выслушивают, но, наверное, не верят. Серёжка Котенко прислушивается к объяснениям, делает мне понимающее лицо и молчит. Конечно, ему не хочется рассказывать, как я почти 2 раунда сражался с боксёром. Это не в его правилах делать кому-то рекламу. Но, по-моему, Халамазову и Маковскому он всё же рассказал, потому что они поглядывают на меня уж слишком внимательно.
После уроков домой мы идём, как всегда, втроём. Я - посередине, справа - Пронилов, слева - Ольшанский. Димка любит поболтать. Он что-то рассказывает нам. Мы слушаем, смеёмся, но я смотрю вперёд. Там, шагов на десять впереди, идут Оля и Рая. Они живут рядом, далеко от школы, на тихой пригородной улице. Туда нужно ехать трамваем. Они идут к остановке трамвая. Нам пока по пути. Я ускоряю шаги и мы догоняем их. Я захожу между ними, Санька и Димка охватывают с флангов.
- Вы окружены! , - со смехом говорю я, - предлагаю сдать оружие и ключи от сердец!
- Оружие отдадим, ключи никогда!, - отвечает Рая.
- Но у вас нет выхода, - поддерживает меня Пронилов.
- Ключи мы отдадим более достойным рыцарям!, - Рая переглядывается с Олей.
- А где вы найдёте более достойных, чем князь Олег и его оруженосцы?, - не унимается Санька.
- Вашего князя вчера здорово отдубасили. Где были вы, его оруженосцы? Вы нисколько не пострадали. - Язычок у Раи довольно острый, но Санька не сдаётся:
- Боевые шрамы лишь украшают лицо воина.
- Ох, Олег, Олег! “Грядущие годы таятся во мгле, но вижу твой жребий на светлом челе”.
- А жребий ему выпал не простой, - искоса смотрит на меня Оля.
- Ох, не дожить ему до седых волос, - притворно вздыхает Рая Пискун.
Оля идёт рядом. Я иногда касаюсь её, как бы случайно. В этот момент мне ничего не кажется страшным. Я готов каждый день драться с Фруктом, Косым и даже Генкой. Солнце светит прямо в глаза. Я зажмуриваюсь, а в ушах звучит песня из кинофильма “Остров сокровищ”, недавно просмотренного в очередной раз.
“Там, где кони по трупам шагают,
Где смешалось железо и кровь,
Пусть тебе помогает, от пуль охраняет
Моя молодая любовь!”
Тёплые лучи ласково трогают избитое, припухшее лицо. Удивительно тёплый осенний день. Как летом. Как хорошо, когда Оля идёт вот так, рядом, совсем близко, почти касаясь меня.
“Если ранили друга,
Перевяжет подруга
 Горячие раны его!”
Я готов получать раны, если Оля будет их перевязывать!
Под ногами валяются первые жёлтые листья. Некоторые из них очень красивые.
- Завтра воскресенье, - говорит Санька, - послушайте! А что, если я прихвачу свой фотоаппарат и мы пойдём в парк на Владимирской горке. Осень-то золотая!
- Неплохо придумано, - поддерживаю я, замирая от надежды. Всё таки он молодец, Санька, я бы никогда не осмелился.
- Я не могу, я завтра занят, - Димка Ольшанский неуступчиво качает своей большой головой.
“Знаю, чего ты не можешь, опять будешь целый день сидеть у Нельки. Собственно, твоё присутствие совсем необязательно”, - думаю я и жду, что скажут Оля и Рая.
- Нам далеко ехать, - тянет Пискун.
- Ну и что?, - Оля, вроде бы, готова согласиться. - Что ты будешь делать дома? Обычно, в воскресенье я просто не знаю, куда себя девать! Сидеть над уроками? Хватит и недели. Пронилов, а ты точно сделаешь нам фотокарточки?
- Конечно, сделаю! Как ты можешь сомневаться?!
Ура, соглашение, кажется, достигнуто!
Назавтра, часам к 11 утра, мы все четверо были уже в парке. На узких асфальтированных дорожках лежали жёлтые и бурые листья. Народу было много. Гуляли целыми семьями, с детьми и собаками. Люди мелькали вокруг и я боялся, что мы встретим наших одноклассников, а потом пойдут всякие разговоры с намёками и недомолвками.
Сначала мы долго стояли у ограды из железных прутьев, за которой шёл отвесный обрыв и смотрели на широкую реку, что текла внизу, на пустые пляжи и на крошечные, будто игрушечные, автомобили, которые деловито и бесшумно катились по синеватой ленте шоссе вдоль набережной, далеко внизу. Вдалеке за рекой, словно разбросанные детские кубики, белели здания новых микрорайонов.
Девочки принесли с собой орехи. Они просили нас расколоть их и я с Санькой раздавливали их в ладонях, взяв по две штуки. В свою очередь, мы с Санькой купили конфет и, покончив с орехами, принялись за них. На Оле была розовая курточка и такая же шапочка с козырьком. Мне она казалась очень красивой и, наверное, не только мне. Я замечал, что встречные мальчишки и даже мужчины часто задерживали на ней взгляд. Я вспыхивал от этих взглядов, каждый из них словно колол меня. Но Олю они нисколько не смущали, она чувствовала себя вполне нормально, даже принимала, кажется, эти знаки внимания, как должное.
Потом мы пошли в глубину парка. Людей стало меньше. Опавшая листва на газонах лежала густо и мягко. Посреди поляны торчал старый тёмный пенёк. Рая села на него, а Оля устроилась у неё на коленях, Санька немедленно сфотографтровал их. Вообще-то он говорил, что осталось мало кадров, а он забыл зарядить новую плёнку, но мы уговорили его сделать ещё несколько снимков.Оля собирала букет из листьев.
- Вот посмотри, какой! А этот какой!!! Нет, лучше возьми вот этот!, - я подавал ей листья, она брала их и наши руки иногда соприкасались. Когда ноги уже гудели от усталости, мы нашли две, стоявшие напротив, скамейки и сели. Бубенцова и Пискун на одну, а я с Санькой на другую. Мы пожалели, что съедены уже все конфеты и орехи, и стали по очереди вспоминать и рассказывать забавные истории и анекдоты.
Учились все вместе мы лишь второй год, с восьмого класса, а до этого были в разных школах. Просто сформировали новую и перевели в неё целые классы из других школ. Лишь несколько ребят: я, Санька, Димка и Данька Сохатский шли с первого класса.
Я долго не мог заснуть в тот вечер. Перед глазами, как цветные фотографии, вставали картины реки и парка. Как бы со стороны я видел всех нас четверых, стоящих возле железной ограды у обрыва. Видел высокие, чуть пожелтевшие деревья и асфальтовые дорожки, усыпанные опавшими листьями, и большую пустую поляну, Олю и Раю, примостившихся на старом пне.
Потом я думал о том, почему выбрал Бубенцову среди всех остальных. Может быть, Неля Чистюк или Шура Шварц красивее её. Как же всё началось, почему и за что я начал её выделять? Ведь сразу, вроде бы, не обратил особого внимания. Помню, как кто-то рассказал смешную историю. Все засмеялись, но Оля Бубенцова смеялась лучше всех. Звонко, с огненными искринками в глазах. А перед тем я где-то вычитал, что характер человека можно определить по его смеху. Когда я посмотрел на Бубенцову, то сразу подумал, что плохой человек, пожалуй, так смеяться не будет. С тех пор я, как-то, мимо своей воли, фиксировал всё, что она говорила или делала. И всё нравилось мне. Не замечал я у неё зависти, если кто-нибудь получал хорошую оценку. Не было в её поведении ни фальши, ни наигранности. Когда нужно было что-то попросить, она не унижалась. И всей этой простоте и естественности я дал высокую оценку. Позднее, вдруг, увидел, что у неё самые красивые глаза и руки, и волосы. Догадывалась ли она? Возможно. Но кто я для неё? А Сергей Котенко? Пожалуй, Оле нравится, когда он подсаживается к ней. Может, Серёжка ей и вообще нравится. Да, всем девчёнкам нравятся сильные, авторитетные парни. Но почему они не хотят видеть, куда направлена эта сила и у кого завоёван этот авторитет? Ведь чувствую, что под “котами” нет никакой почвы, всё для того, чтобы как-то прикрыть свою пустоту, обратить на себя внимание, показаться, покрасоваться в чужом свете , пусть большого и сильного светила, но не выяснив как следует, нужен ли кому-либо этот свет, полезен ли он? Нет, я не с вами, Сергей Котенко. Больше того, я против вас! И дело не только в Оле Бубенцовой, а в самой сущности вашего влияния. Я его считаю неправильным и, вообще, не нужным. Оно ложное и я не только не приму его, но и буду с ним бороться. Ещё не знаю, как, но обязательно буду! Мой штык окажется в тех колоннах, которые пойдут на штурм тёмных и злых твердынь:
 “Сокрушим ненавистное бремя
 Грозою боевых атак,
 Ружья за плечи и ногу в стремя,
 Кто не с нами - тот и трус, и враг”.
Потом я заснул и снилось, будто я - ирландский повстанец из “Острова сокровищ”. На мне камзол, чулки, туфли с пряжками, на голове парик и треуголка. В пороховом дыму я скачу на лошади, Оля сидит впереди меня и держится за гриву. Отстреливаюсь от наседающих пиратов из старинных тяжёлых пистолетов с длинными стволами. Они догоняют меня. Впереди всех, с обнажённой саблей Сергей Котенко. Он тоже в парике, чёрная повязка пересекает лицо. Я часто оборачиваюсь, целюсь и стреляю в него. Но Котенко неуязвим.Выстрелы не причиняют ему вреда...
- Отдавай Ольгу!, - рычит он.
- Нет, не отдам!, - отвечаю и опять стреляю.
Кровожадные пираты окружают меня. У них лица Халамазова, Маковского, Косого, Полтинника и даже Генка среди них.
- И ты с ними?, - кричу ему.
- Да, с ними, - отвечает он. - Отдай им Бубенцову или нам снова придётся драться с тобой!
У него одного нет пистолетов, а на руках боксёрские перчатки.
- Нет, не отдам!, - кричу и просыпаюсь. В комнате темно и тихо. И прямо в глаза мне, как всегда, бьёт лампочка из окна напротив. Там не спят. Что они делают так поздно?

2.
На первой перемене, перед английским я вышел из класса и увидел, что Оля и Рая стоят возле печки и очень живо о чём-то беседуют. Печки эти, большие, до потолка, выложенные белым гладким кафелем зачем-то оставили в школе, хотя давно уже работает паровое отопление. Нет лучшего места в коридоре, чем возле печки. Уютно, удобно и так приятно провести рукой по гладкому кафелю. Я был уверен, что они говорят о нашей воскресной прогулке и решительно направился к ним. Но едва приблизился, как Бубенцова остановила меня отчуждённым, холодным взглядом:
- Шишкин, мы хотим поговорить без свидетелей, tete a tete, понимаешь?
Я остановился, как вкопанный и, пробормотав что-то, вроде: “Ну и пожалуйста”, отошёл к окну. Прохладное стекло охладило лоб. За окном, внизу, на улице с рёвом проезжали грузовики. Наверное, было ветренно, у прохожих красные лица и подняты воротники. Солнце робко раздвигало тёмные серые облака, лучи его скользили по моему лицу, чуть тёплые и печальные. Они словно утешали меня своими осторожными прикосновениями, как далёкие, но верные друзья. Стало грустно, тоскливо. И вдруг резанул по ушам серебристый Олин смех. Я замер и не хотел поворачиваться, угадывая, что не обрадуюсь увиденному. Но этот смех безжалостный, острый уколол меня ещё раз и тогда я повернулся. Конечно, возле Оли и Раи стоял Котенко со своей обычной самодовольной ухмылкой. Ей, безусловно, предшествовала очередная басня. Рая закрыла лицо руками и тихонько хихикает. Зато Оля смеётся откровенно и звонко. Пожалуй, слишком звонко. Все повернулись в её сторону. Кое-кто косится на меня. Но Оля и не смотрит в мою сторону. Я, с каменным лицом, поворачиваюсь к окну и опять смотрю на, пыхтящие от натуги, грузовики. Неужели она обо всём догадывается и делает это нарочно, чтобы меня разозлить? Котенко не мешает их “разговорам без свидетелей”. Они в его присутствии себя превосходно чувствуют. Нет, ошибаешься, Оля Бубенцова. Я не тот, над которым можно покуражиться, поищи для таких дел кого-нибудь другого! Тут же даю себе приказ: целую неделю не только не подходить к ней, но и не смотреть в её сторону, если, конечно, она сама не подойдёт ко мне. А если и подойдёт, ещё подумаю, стоит ли ей отвечать.

3.
Неделя эта тянулась, как год. Скажу сразу что свой приказ я не выполнил. Оказывается, невероятно трудно напускать на себя невозмутимый вид, сидеть с неподвижным лицом и не смотреть в ту сторону, куда меня тянет, словно магнитом. Правда, на следующий же день Оля и Рая, будто стараясь облегчить мне задачу, поменялись местами с Костиной и Литвиненко и теперь сидят в центральном ряду, через одну парту сзади меня. Когда я сижу абсолютно ровно, то их не вижу, но стоит лишь повернуть голову влево, мои глаза моментально наталкиваются на головку с каштановыми локонами. И, надо сказать, что меня после этого, словно каким-то неведомым течением всё время разворачивает в ту сторону. Больше того, я вдруг обнаружил, что и затылок, и спина, могут тоже и слышать, и видеть, правда глаза в это время уже не видят ничего. Но ведь я давал приказ не смотреть глазами, а затылком и спиной можно. Первые два дня я крепился, старательно отворачивался, избегая тех мест, где она стояла или куда могла подойти. Лицо моё напоминало маску, мускулы были напряжены, губы сжаты. Но долго выдержать не смог. Тем более, что иногда мне случалось поймать на себе, прячущийся за пушистыми ресницами, карий влажный зрачок. Но ответ ему был твёрдым и холодным. На третий день мой самоконтроль, подтачиваемый изнутри сомнениями и догадками, а снаружи этими, брошенными украдкой взглядами, начал ослабевать.
- Какого чёрта корчу из себя неприступную скалу? А, может быть, я вообще неправильно её понял? Может, она нарочно заигрывает с Сергеем, чтобы посмотреть, что из этого будет?
На четвёртый день я уже начал жалеть, что Оля пересела и я не могу, как раньше, всё время видеть её перед собой. Правда, я сделал открытие: стоит наклонить голову к парте, как будто бы я читаю, и обзор значительно улучшался. Но так долго сидеть нельзя. Во-первых, начинают болеть глаза, а во-вторых, Санька Пронилов что-то косится на меня, присматривается. Но я успеваю заметить многое. Лицо у Оли очень живое. Она то сидит над книгой, сосредоточившись, то, рассеяно проведя рукой по волосам, что-то спрашивает у Раи, то стремительно стрельнёт глазами по сторонам. Изредка под обстрел попадаю и я. Недавно заметил, что она подкрашивает немного брови, концы их чуть-чуть загибает кверху, и ей очень хорошо так. Интересно, для кого это делается? Иногда кажется, что она неспроста на переменках останавливается поговорить о чём-то поблизости от меня. А проходя мимо, бывает, заденет и тут же очень вежливо извиняется...

Глава пятая
ОПЕРАЦИЯ “МАНГУСТ”

1.
Между тем, Баба Галя окончательно осатанела, она словно предчувствовала, что против неё готовится диверсия и всеми своими действиями лишь торопила подготовку к операции.
Недавно она выскочила во двор и громадными портняжными ножницами, отлитыми ещё, наверное, в прошлом веке, отрезала самодельную волейбольную сетку, изготовленную с большим трудом. Ей мешает, видите ли, что мы стучим мячом и кричим.
В начале октября темнеет рано. Иногда к нам во двор приходят соседские ребята с гитарой, иногда выносят приёмник с проигрывателем и строптивая старуха тут как тут. Она выбегает, как сорвавшийся с цепи пёс и, не умолкая ни на секунду, захлёбываясь и заливаясь, извергает хриплые, лающие звуки.
Я не люблю гитару. Монотонные, все на один лад полублатные песни мне не симпатичны, но пришибеевское поведение старухи вызывает бурю протеста. Уже известно по опыту, что Бабе Гале лучше не отвечать вообще. От возражений и препирательств она распаляется ещё больше. Кажется, что ссоры и скандалы - необходимая часть её существования. Они нужны ей, как вода или воздух. Если бы её поселили где-нибудь отдельно без соседей, то она, наверное, через несколько дней околела бы от скуки. Кажется, что на все вещи она смотрит лишь с той стороны, насколько они пригодны для того, чтобы послужить причиной для скандала.
Я мысленно потираю руки. Так хочется сказать всем обиженным и обруганным: “Не грустите, ребята! Все вы будете скоро отомщены. Нашлись люди, которые позаботились об этом, которые не дадут вас в обиду, но никто никогда не узнает, кто они”. Приятно было сознавать себя одним из этих загадочных, справедливых мстителей.
Вадим недавно поговорил обо всём с Биллибонсом, тот, конечно, согласился принять участие в деле. Он дал торжественную клятву молчать до гроба и никого не выдавать ни под какими пытками.
Всю неделю, начиная с понедельника, шла подготовка. Начальник финансов, Гарик выдавал мне, Вадиму и Юрке Биллибонсу каждый день немного, внесённых нами же, денег. Мы молча выходили, а потом возвращались, выкладывали из карманов краски, карандаши, кисточки, клей и бумагу.
 Вечером, когда мать Гарика уходила на вторую смену, начинала работать подпольная типография. После долгих споров было решено согласиться с Вадимом и сделать два больших плаката для трубы и двенадцать маленьких, чтобы наклеить их по всему двору и по парадным.
Нарисовать карикатуры и придумать надписи оказалось делом нелёгким. Шурка Штейн, художник из класса Вадима, высокий, худой, как скелет, парень, молчаливый и медлительный, долго грыз древко кисточки, а потом заявил, что ему необходимо понаблюдать за старухой и даже послушать её. Вадим Мелков водил его к себе домой, гулял с ним по двору и, наконец, Штейн объявил, что необходимые впечатления уже накоплены. Рисовал он, действительно, хорошо, но очень медленно и с его темпами мы бы не успели к субботе всё сделать. Пришлось и мне взяться за кисть и, к всеобщему и собственному удивлению, я сделал несколько удачных набросков. После этого так расхрабрился, что нарисовал один большой плакат. Особенно удался угреватый старухин нос, посадка головы и, вообще, вся её грузная сутулая фигура. Я отбегал от плаката подальше, смотрел, любовался, радостно потирал руки. Вадим тоже отходил, смотрел издалека и одобрительно-покровительственно кивал головой. Внизу плаката красовалась большая чёрная надпись “Баба Галя”. У Штейна рисунок получился более профессиональным, но не таким комичным и злым. Всё таки у меня на душе накипело на бабу Галю больше.
Потом мы принялись за маленькие рисунки. И здесь тоже основное внимание было уделено носу бабы Гали, крючковатым рукам и, конечно, языку. Его изобразили огромным, вполовину фигуры, красным, со стекающими каплями прозрачной слюны. Подписями служили её крылатые выражения, которые все во дворе знали: “Чтоб ты не вырос”, “Цветы тебе на могилку”, “Сволочи и обжоры” и пр.
Когда плакаты были готовы, мы разложили их на столе, диване, долго стояли вокруг, замирая от собственной дерзости.
Потом я ознакомил всех с оперативной частью нашего мероприятия. Вадим подробно расспрашивал о Фимке Кремере, но от личного знакомства отказался.
- Конспирация, круг людей, знающих друг друга, должен быть узким. Если ты считаешь, что он подходит - бери его! - Он не отводил глаз от наших рисунков и вдруг хлопнул себя по лбу.
- У меня идея! Предлагаю под каждым плакатом сделать подпись: “Орган домоуправления №737”. Это наше домоуправление и, таким образом, мы дадим делу официальный, так сказать, законный вид.
И мы все опять единодушно согласились. Надписи тут же были внесены квалифицированной рукой Штейна. После всего, ещё раз были уточнены сроки. Дело должно было свершиться в ночь с субботы на воскресенье. Время действия - 2 часа ночи.
Перед нами всё ёщё стояло несколько проблем. Прежде всего, освободиться от опеки родителей ночью. Я вообще решил посвятить мать и отца в курс дела и рассчитывал, что возражений не будет. Биллибонс просто сказал, что вылезет в окно. По лицу Гарика я понял, что у него тоже всё будет улажено. Нам очень нужен был пятый человек - дозорный. Но Шурка Штейн медленно покачал головой и сказал, что для него это полностью исключено. Ну а Вадим, безусловно, должен был иметь алиби.
- Ничего, справимся без дозорного, - успокоил всех я. В конечном счёте. в каждой группе 2 человека. Один иногда может и поглядывать по сторонам, пока второй будет занят. Да и, кроме того, в 2 часа ночи во дворе, кроме кошек, никого нет.
- Вот что, - сказал Вадим, - на всякий случай нужно будет одеть тёмные одежды. Фонариков лучше не брать. Ночи стоят лунные, всё видно.
- Может, разбить лампочки в парадных, - предложил Гарик.
- Мы просто выключим рубильник, - вмешался я. Мне, как начальнику оперативной части, всё же нужно было проявлять инициативу.
2.
В среду, после школы я пошёл на Фруктовый переулок, где жил Фима Кремер. Улица здесь была кривая, шла в гору. По проезжей части дороги, неровно мощёной очень большими круглыми булыжниками, откуда-то сверху, где начиналась улица, стекала мутно-жёлтая вода. Узенькие, крытые выщербленным асфальтом тротуары, прижимались к покосившимся одноэтажным домикам, с почерневшими деревянными наличниками на окнах. Часто попадались ворота с такими большими щелями под ними, что легко пролезла бы самая большая собака и даже человек. Под воротами тоже лежали, отполированные водой, большие булыжники с розовыми прожилками. Щели эти, видимо, служили для стока воды, потому что дворы вплотную примыкали к горам, с которых, во время дождей вода стекала потоками. Вот где было раздолье бумажным и деревянным корабликам.
Почти в каждом дворе стояла на столбах голубятня и все мальчишки здесь были заядлыми голубятниками. Во дворах было полно собак, кошек, коз и даже кур. Все дворы эти постоянно враждовали между собой. Однажды мы с Фимой пробрались дальней дорогой по горкам и неприятельский двор оказался лежащим перед нами, как на ладони. Мы подкатили к краю и пустили вниз большой ком серого пещанника и, замирая от сладкого ужаса, восхищённо смотрели, как он стремительно летел вниз, как в страхе и панике разбегались внизу люди, собаки и куры. Потом мы мчались сверху вних по узким тропинкам и темнота укрыла нас от погони.
Фима Кремер жил точно в таком же дворе, мощёном булыжниками, с проросшей между ними травой, в 2-х этажном доме с деревянной, тёмной от времени, неокрашенной галереей. На первом этаже у них в доме снимал коридор частник, мастер-шапочник. Самый настоящий, живой капиталист, кустарь-одиночка, который не работал ни на фабрике, ни на заводе, а лишь для собственного обогащения. Это был толстый, болтливый дядька с рыжими бровями, бледноголубыми глазами, весь в веснушках. В маленьком коридорчике, через который приходилось проходить, ударял в нос запах клея. Коридор всегда был заставлен деревянными круглыми болванками, завален обрезками материи и картона. Фима говорил, что частник платит фининспектору за каждый день “бешенные “ деньги. Мне всегда было немного странно смотреть на этого человека, на его короткие, покрытые рыжими волосами и веснушками, пальцы. Этакий осколок прошлого. Но “осколок”, видимо, жил припеваючи. Он всегда много говорил и раскатисто, весело смеялся.
- Только не курите здесь, байстрюки, - рокотал он совсем не сердито. - Видите, сколько здесь барахла! Будем гореть, как грешники в аду.
Фима повёл меня к будке с собакой, потом к своей голубятне со всякими приспособлениями. Вообще, он был большой любитель мастерить. Я бы никогда не сделал таких вещей. Узнав, в чём дело Фима, конечно, с радостью согласился принять участие в акции против старухи.
- Жди меня на углу возле аптеки, - сказал он, ознакомившись с оперативным планом.
- Не забудь одеться во всё тёмное!
- Всё будет в порядке. Жди меня точно в 1 час ночи!
Я знал, что на него можно положиться. Кремер был из тех людей, с которыми можно “идти в разведку”.

3.
Оставшиеся несколько дней до субботы тянулись невыносимо. Как всегда, начинаешь опасаться, что вмешается какое-нибудь непредвиденное обстоятельство, которое может сорвать все планы. Особенно мы боялись, что испортиться погода и пойдут дожди. Карабкаться в дождь на мокрую скользскую трубу, дело не совсем приятное.
Последние дни мы старались не встречаться. Вадим всё время сидел дома и мозолил глаза вредной старухе. И вот долгожданный день пришёл. И, как положено, наступил вечер, а затем и ночь. Около часу ночи я вышел на лестничную площадку, осторожно прикрыв за собой дверь. На мне был старый, темносиний свитер, в кармане слегка позвякивали ключи, а сердце томилось в радостном и тревожном ожидании опасных и интересных событий. Улица встретила прохладой. Всё-таки уже осень. Луна, как отполированная серебрянная монета, висела очень высоко и обливала землю металлическим бледным сиянием, от которого становилось ещё холодней. Ковш Большой Медведицы уже развернулся. Над крышей соседнего дома прочно обосновалось зимнее созвездие Пса. Я быстрым шагом шёл по пустынной улице к угловому дому, на первом этаже которого была аптека. Ещё издали я увидел небольшую тёмную фигурку. Это, конечно, был Кремер. Разумеется, он не подвёл и пришёл вовремя.
- Как тебе удалось уйти!? Ты дома отпросился?, - вместо приветствия выпалил я, радуясь, что вижу ни кого иного, а своего друга на такой пустой и тёмной улице.
- Ничего не отпрашивался. Встал, ушёл и всё! Сколько времени займёт вся эта история?
- Начнём в два и за пол часа, наверное, справимся. В три ты уже будешь дома сладко храпеть!
Мы вернулись к нам во двор. На площадке для игр, отгороженной каменной пристройкой, стоял, врытый в землю, стол со скамейками. На нём обычно играли в домино или шахматы. Место было укромное. Люди, выходящие из парадных, ничего не могли увидеть.
На столе, ногами на скамейках, уже сидели Гарик и Биллибонс. Все были в тёмных одеждах. Гарик под мышкой держал большой, завёрнутый в газету рулон.
Этот стол мы заранее решили использовать для своих подготовительных работ. Гарик развернул рулон и начал раскладывать листовки. Юрка вытащил из карманов две банки силикатного клея.
Листовки решено было смазывать клеем тут же на столе. Это можно было сделать без спешки, добротно, а потом разносить и расклеивать. А вот с большим плакатом, намазанным клеем, на трубу не полезешь, придётся это сделать там, на узких железных рельсах, которыми труба крепилась к стенке дома.
Мы открыли банки с клеем, разложили плакаты и определили, какой и где будет висеть. Вообще, места для них уже были выбраны раньше. В темноте наши рисунки казались ещё красивее, будто бы отпечатанные в типографии. Мы снова перечитывали надписи и тихонько посмеивались, предвкушая, как завтра они будут у всех на виду.
Когда стрелка часов приблизилась к двум, обе группы двинулись по своим местам. Мы с Биллибонсом взяли два больших плаката, банку с клеем и пошли к трубе. Рядом с этой большой трубой находилась ещё одна, которая была значительно тоньше. Она крепилась скобами, вбитыми в стену. По ней удобно было лезть.
Биллибонс, не говоря ни слова, полез вверх. У него это получалось очень ловко и через 2 - 3 минуты он уже сидел на рельсах большой трубы.
- Что же ты ничего не взял?, - зашипел я на него.
- Давай сюда, давай, - махал он рукой.
Я скатал оба плаката, сунул их за пазуху и подошёл к тонкой трубе. Обняв её руками и ногами, как дерево, начал продвигаться вверх. Труба страшно заскрипела, зашуршала, ничего подобного не было слышно, когда лез Биллибонс. Казалось, что весь этот грохот слышен за километр. Что сейчас откроются окна, нас примут за воров, подымут крик и всё кончится большим позором. Но было тихо и окон никто не открывал. Страх покинул меня. Я был уже довольно высоко, когда вдруг увидел на другой стороне улицы, возле кинотеатра, медленно шагающего милиционера. Я замер. Если он увидит нас на трубе - беды не миновать. Это были ужасные мгновения. Ему достаточно бросить лишь взгляд в нашу сторону. Улица, по которой он шёл, была ярко освещена фонарём и казалось, что и я виден так же хорошо. Наконец, он свернул за угол.
Пожалуй, самым трудным было перебраться с тонкой трубы на рельсы. Биллибонс это сделал легко и просто, без малейшей заминки. А я остановился, но лишь на секунду. Затем протянул ногу, коснулся рельса, как-то умудрился ухватиться за совершенно плоскую стену, оттолкнулся и очутился рядом с Биллибонсом. И тут с ужасом обнаружил, что банка с клеем осталась внизу.
- Ты хотя бы клей взял с собой, - зло сказал я.
Биллибонс сидел на дальнем рельсе и лезть за клеем всё равно придётся мне, так как тут не разминуться. Юрка что-то пролепетал в своё оправдание, но я уже не слушал, а собирался с духом и сосредотачивался, чтобы отправиться в обратный путь. Когда я спустился на землю, то был мокрый от пота и ноги у меня слегка дрожали. Банка с клеем лежала тут же, на земле. Я сунул её в карман, отдышался и, ругая вполголоса незадачливого Биллибонса да и себя, снова начал восхождение. Все страхи и опасения повторились, но уже в гораздо меньшей степени.
Биллибонс прижимал развёрнутый плакат к трубе, а я смазывал его клеем. Смазывал щедро, не жалея, вылил пол банки. Потом я ухватил Биллибонса за пояс, а он, нависая над чёрной бездной, приклеил плакат с внешней стороны трубы. Ту же процедуру мы повторили и со вторым плакатом, нарисованным Шуркой Штейном, но прикрепили его немного ниже. Мокрые, усталые, перепачканные чёрной краской, ржавчиной и клеем, мы спустились вниз, где уже поджидала, выполнившая своё задание, вторая группа в составе Гарика и Фимы Кремера.
Все вместе мы отошли на середину двора и разглядывали два больших пятна, белеющих высоко на трубе, с таким чувством, наверное, с каким мать смотрит на только что рождённого ребёнка. У второй группы всё сошло благополучно, без свидетелей, ни один плакат не был испорчен. Мы вернулись к деревянному столу, собрали обрывки бумаг, вытерли клей и, ещё раз заверив друг друга, что будем держать языки за зубами, разошлись, гордясь собой и своим делом.
Дома я снял с себя синий свитер и, убедившись, что он, испачканный ржавчиной и клеем, представляет собой неопровержимую улику, спрятал его на антресолях, в самом дальнем ящике. Потом умылся, лёг спать и сразу заснул.

4.
Меня разбудила мама. - Вставай, выйди на балкон, посмотри, что там делается!
Косые, очень яркие лучи осеннего солнца радостно били по окнам. Глянул на часы. Было без четверти десять.
- Ого, так поздно! А что там, во дворе?
 - Вставай, сам посмотришь, - мама улыбалась.
Отца не было, с утра ушёл по каким-то своим делам. Так и лучше, он относился к нашей затее с неодобрением.
Одеяло летит в сторону. Балкон полуоткрыт, в комнате свежо. Прохлада со всех сторон атакует меня. Делаю несколько приседаний, быстро одеваюсь и выскакиваю на балкон.
Я, безусловно, знал, что наш труд принесёт результаты, но увиденное превзошло все ожидания...
Во дворе, немного пооддаль от трубы, задрав головы, стояла толпа человек в 40. Железные ворота на улицу были открыты и во двор всё время заходили люди, совершенно незнакомые, просто с улицы. Видят, что во дворе все куда-то смотрят, показывают пальцами, и тоже заходят - интересно.
Мне плакатов не видно, они наклеены с внешней стороны трубы, я вижу лишь белые края.
Солнце по-летнему согревает плечи и спину. Небо голубое, чистое, лишь где-то далеко бегут белые облака, похожие на клочья ваты. А воздух такой свежий, такой радостный. Мне хочется громко рассмеяться, подпрыгнуть, закричать, замахать руками. Но я только улыбаюсь и смотрю во все глаза на эту толпу. Вижу радостно-удивлённые лица наших дворовых мальчишек. Представляю себе, что они думают! Ведь никто ничего не знает. Вот, думают, здорово!
“Вот здорово!”, - думаю и я. Очень хочется очутиться там, внизу между ними и услышать, что говорят. Быстро ополаскиваю лицо, едва успеваю вытереть его и бегу вниз. Только нужно быть спокойным, удивлённым, так же, как все. Ведь я тоже, вроде, ничего не знаю...
Я стремительно сбежал по лестнице, прыгая через 2 ступеньки, но у выхода из парадного остановился, чтобы унять дыхание и привести в порядок своё лицо. А когда вышел во двор, то на нём, кроме невинного любопытства, ничего, наверное, не было. Я втесался в толпу, поднял глаза вверх и замер. Оба плаката и мой, и Штейна, сверкая в голубом свете осеннего утра, красовались высоко на трубе. Все детали отчётливо просматривались, надписи притягивали глаза. Меня на миг охватил такой восторг и восхищение, что я не мог сдвинуться с места. И мастерство, с которым были выполнены рисунки, и высота, на которой они находились, всё говорило о большой, тщательно подготовленной работе. Прошло некоторое время, прежде, чем я начал воспринимать окружающую среду. Слова, которые раздавались вокруг, словно подталкивали качели, на которых я раскачивался над головами этой толпы.
- Смотрите, как красиво нарисовали!, - незнакомый голос...
- Ха-ха, а нос, нос-то какой! И сопля с него капает, - тоже незнакомый голос.
- А подвесили как высоко! И не побоялись же, - голоса следовали один за другим.
- Вот молодцы! Сделали и никто не знает - кто!, - это говорит Васька, черноволосый, задиристый парень из нашего двора.
- Кто же это сделал?
- Ну и додумались!
- Догавкалась, старуха, теперь заткнётся.
- Побежит в милицию!
- Ну и пусть, а что они сделают?!
Голоса раздаются со всех сторон.
- Даю рубль за сто, что это подцепил Биллибонс!, - вдруг говорит Васька.
- Конечно, Биллибонс! Кто ещё может туда забраться?!
Мои качели остановились...
- Ну и Биллибонс, ну и молодец!
Это было сказано с таким восхищением и уважением, что мне, откровенно говоря, стало завидно. Мы столько ломали голову, так старались! И я такого страху натерпелся, а все заслуги приписываются Биллибонсу, вся слава только ему. Биллбонс вдруг так вырос в глазах всех, а все мы и я, потративший столько сил и, рисковавший, может быть, жизнью, ради этого плаката на трубе, остались незамеченными и непризнанными. Со всй горечью я ощутил вдруг, как неблагодарна и незавидна участь безымянного героя. Пробую всё-таки внести ясность:
- Ну, пожалуй, один Биллибонс ничего бы не смог сделать!
Но мои потуги остаются незамеченными.
- Да ну, конечно, Биллибонс, кто ещё так сможет? И надо же, так подвесил, что никто и снять не сможет!
- Будет висеть Бабе Гале на радость её портрет!
- Одному человеку это сделать не под силу, наверное, ещё кто-то был!, - настойчиво говорю я.
Но и на этот раз мой намёк никто не принимает к сведению. Промелькнуло в толпе серьёзное лицо Вадима, пожалуй, очень серьёзное. Властитель Синопии, увидев меня, едва заметно подмигнул и исчез за чьими-то спинами. Гарика я не видел, не было и Биллибонса. Может быть, они правильно сделали, что не пришли. Всё-таки, меньше подозрений. Биллибонса, наверняка засыпали бы множеством вопросов. Удивляюсь, как незадачливый, бесшабашный Биллибонс догадался не явиться.
Потом я с другими мальчишками ходил по парадным и смотрел на листовки. Смеялся, восхищался вместе со всеми и уже ни на что не намекал. Некоторые листовки были чем-то исцарапаны, полуоборваны.
Происшествие взбудоражило весь двор. Всюду только и говорили, что о Бабе Гале и о том, как её разрисовали и развесили. Самой старухи, однако, нигде не было видно.
Примерно, до середины дня на дверях нашего парадного провисело странное объявление:
“Жильцы, не уплатившие квартплату до 5 октября, будут выселены из квартир.”
Его читали, проходили мимо, недоумённо пожимали плечами. Наконец, возле него остановился, опираясь на палку, толстый дядя Федя из 20-ой квартиры.
- Что ещё за ерунда?, - после продолжительного раздумья сказал он и, вдруг, протянув руку, сорвал объявление. Под ним мрачно улыбалось лиловое бабы Галино лицо с огромным красным носом. “Цветы тебе на могилку”, - вылетало из чёрной дыры рта неровными буквами. Дядя Федя хотел, было, сорвать и листовку, но подбежали мальчишки и удержали. И опять все ходили смотреть, хохотали и показывали пальцами.
Потом, из рассказов очевидцев удалось установить события с самого начала. Как обычно, утром Баба Галя встала раньше всех. Вышла из двери и, вдруг напротив, увидела свою размалёванную рожицу, подпись: “Баба Галя” с добавкой “Сволочи и обжоры”. Ей сразу стало чуточку нехорошо. Гонимая смутными предчувствиями, она оббежала весь двор и, конечно, самые худшие её опасения подтвердились. Каждя новая, увиденная ею листовка, всё больше распаляла старуху. Особенно её бесила подпись: “Орган домоуправления №737”. Она кинулась будить дворничиху. Взяв “кошку” - длинную палку с загнутым трезубцем, которой чистят канализации, старуха принялась сцарапывать и сдирать те листовки, которые ей удавалось достать. Когда, как казалось, большая часть работы была уже сделана, дворничиха вдруг увидела плакаты на трубе. Они и доконали бабу Галю. Старуха швырнула “кошку” на землю и, обливаясь слезами, убежала к себе. Правда, потом, когда возле трубы собралась большая толпа, баба Галя снова показалась на крыльце. Слёз не было и в помине.
- Чего собрались, бездельники?, - по привычке зычно крикнула она. - Глазеете, чтоб вам глаза повылазили! А вот лучше посмотрите-ка сюда!!!
Она повернулась, нагнулась и закатила юбку. Громоподобный смех и улюлюканье были ей ответом. Баба Галя тут же скрылась.
Всё-таки она обратилась в милицию. Через несколько дней, часов в 5 вечера во дворе появился пожилой милиционер-лейтенант с чёрной папкой под мышкой. Он прошёлся по двору, посмотрел на остатки, исцарапанных “кошкой” листовок, постоял под трубой.
- Что же вы, ребята, - обратился он к нескольким мальчишкам, наблюдавшим за ним, - разве можно так? Обижаете старого человека.
- А это не мы. Мы и не знаем, кто это сделал.
- Разберёмся, разберёмся, - протянул милиционер. Он ещё немного погулял по двору и ушёл.
Начали разбираться. Биллибонса, Ваську и ещё двоих вызвали в милицию. Их расспрашивали, уговоривали, но они в один голос твердили, что ничего не видели и ничего не знают. Так от них ничего и не добились. Вскоре милиция перестала заниматься этим делом.
А плакаты на трубе висели. Баба Галя заметно притихла. И вообще,теперь её редко можно было увидеть. Кто-то рассказывал, что она предлагала деньги тому, кто снимет плакаты. Биллибонс, вроде бы, заколебался, но потом устоял. Вадим, Гарик и я были вне всяких подозрений.
Я теперь иду домой не через проходное парадное, а обязательно через двор. Иду и не отрываю глаз от дела рук своих. Вадим, я заметил, тоже любит теперь постоять на своём крыльце, откуда плакаты на трубе хорошо видны. Они так и лезут в глаза, так и кричат с трубы, как с трибуны: “Посмотрите на нас, полюбуйтесь на эту гадкую старуху”.
Так и провисели они до самой весны, потом начали отклеиваться. И как-то ночью, свежие весенние ветры с дождём и снегом сорвали их и унесли куда-то...

Глава шестая
ЧТО-ТО ГОТОВИТСЯ...

1.
Старший брат приехал в отпуск из армии и с такой лёгкостью разгромил меня на шахматной доске, что мне стало завидно. Я решил во что бы то ни стало обыграть его. Целый месяц, пока он был в отпуске, я грезил шахматами. Играл без счёта. Ночью мне снились хитроумные комбинации и доска в клеточку всё время стояла перед глазами.
Но брат неизменно выигрывал у меня. Может быть, я бы и отказался от своей затеи, но он, наслаждаясь своим превосходством, на каждый мой неудачный ход обязательно издевательски подбрасывал: “Сливай воду” или “С такими ходами и ты ещё на свободе!”. Стоило мне задуматься, как раздавалось: “Рожай ход! Сколько ни думай, ничего хорошего не придумаешь”. “Нет, шахматы не для тебя!”
Я молча сносил все оскорбления, но лелеял мечту рассчитаться с обидчиком его же методом. Во всех своих поражениях винил только себя и не давал себе пощады. Все проигранные партии потом разыгрывал снова, докапываясь, где же ошибка. Я проделал огромную работу и долгожданный час справедливой мести настал. Сначала повыигрывал у всех мальчишек во дворе, а в последний день своего отпуска брат проиграл мне подряд три партии. Теперь уже я говорил ему: “Сколько ни думай, ничего хорошего не придумаешь”. “Сливай воду” и “С такими ходами и ты ещё на свободе!”. Он бледнел, закусывал губы, думал по пол часа над каждым ходом, но было уже поздно. Он проигрывал.
Вот уже три недели, как, под руководством Генки занимаюсь боксом. Бокс - не драка, это искусство, как шахматы и овладеть им не просто.
Генка начал с краткого вступления. Оказывается, во всём боксе только 4 удара. Прямой, боковой длинный, боковой короткий и удар снизу. Его называют ещё “апперкот”. Бить нужно не пальцами, а костяшками кулака. В удар вкладывать всю тяжесть тела. Сила удара определяется из третьего закона Ньютона: F=ma2, то есть равна массе тела, умноженной на быстроту, с которой наносится удар, на резкость. Причём, на резкость в квадрате. Таким образом, в основном, сила удара зависит от резкости. Без резкости удар превращается в толчок. Самый сильный удар тот, которого даже не видно, настолько он резкий, молниеносный. Кажется, непонятно от чего падает человек, вроде бы и удара не было. Но чтобы так бить, нужно не только тренироваться годами, но и иметь кое-что от природы.
Защита бывает такая: подставка, отбивка, уход уклоном, нырком и глухая защита. Искусство защиты требует хорошей реакции, то есть ответного действия и, конечно тоже, большой работы. Ходить на ринге надо по-особенному: с пятки на носок, балансируя на полусогнутых ногах. Левая нога впереди, правая сзади. Левая рука тоже всё время впереди. Она первая встречает противника, нащупывает уязвимое место, расчищает дорогу для мощных, сокрушительных ударов правой руки, которая, словно сжатая пружина, всё время наготове, у подбородка.
Я слушал с интересом и, вообще, был учеником очень старательным. Каждый урок кончался спарингом - вольным боем, в котором практикой закреплялась теория. Ошибок Генка не прощал и больно бил, приговаривая, что это полезно. Я приходил к нему через день, по вечерам, когда у него никого не было. Пока спортзал “Труда” на ремонте, решил, что неплохо будет заняться боксом. Дома, оставшись один, снимал рубашку и долго метался в бешенных схватках с “тенью”. Потом, отдохнув, разучивал удары на старой наволочке, набитой тряпьём.
В эти дни и в школе,и на улице я каждого человека рассматривал, как мишень. Поднял кто-то руки кверху - отмечаю незащищённый живот или, наоборот, опустил - так и напрашивается удар в челюсть. Вижу высокого парня с длинными руками - к этому нужно держаться поближе. Нырнул под руку и бей куда хочешь. А вот идёт невысокий, коренастый - его не подпускай, держи подальше от себя точными тычками левой руки.
Походка у меня стала пружинистой, лёгкой. Иду по улице, смотрю на всех и чувствую, что могу отлупить кого угодно. И нет прощения тому, кто может обидеть старика или девчёнку, ударить доверчивого, беззащитного котёнка.

2.
У нас в классе началась полоса бурного развития художественной самодеятельности.
К концу четверти, к праздникам готовили какую-то инсценировку. И вообще, было много разговоров о торжественных вечерах, музыке и танцах. Наша старшая пионервожатая, красивая Жанна каждый день упрашивала учеников приходить после уроков на репетицию. Она носила большой блокнот в красной гладкой обложке и записывала фамилии крупным, круглым почерком.
Трудно было устоять перед Жанной, перед её широко раскрытыми большими, как у куклы, голубыми глазами, перед симпатичными ямочками на румяных щеках.
К 8 часам вечера в нашем классе собралось много народа. Ребята всё подходили и я надеялся и ждал, что вот-вот появятся Оля и Рая. Но их всё не было и мой актёрский энтузиазм начал падать.
На первой парте уселись Котенко и Халамазов. Они таращили на Жанну глаза, беззастенчиво разглядывали её с головы до ног, делали чрезвычайно заинтересованные лица, едва она к ним поворачивала голову. А когда Жанна приближалась, Сергей неизменно протягивал руку и дотрагивался к большим, красным лакированным пуговицам у неё на рукаве, изображая неподдельный интерес. Я, со знанием дела, уже определил невысокие бойцовские качества этих пуговиц, но для Котенко, скорей всего, они служили предлогом как-то проявить своё нахальство.
Жанна, заинтересованная, а может быть и польщённая, часто останавливалась возле них и смотрела в упор близорукими кукольными глазами. Она складывала губки бантиком и, наверное, любуясь сочными интонациями своего голоса, нараспев рассказывала о планах работы драмкружка, о подготовке к празднику.
Жанна была красивая, смотреть на неё приятно, но меня раздражало, что наглые взгляды Котенко и Халамазова её абсолютно не тревожат, а скорее, наоборот, лестны. Разговор зашёл о сцене из “Ревизора” Гоголя.
Ей нужны были актёры на роли Бобчинского и Добчинского. Недолго думая, Жанна предложила Котенко и Халамазову. Но оба, с ухмылкой глядя ей в глаза, дружно отказались. Мне вдруг пришло в голову, что они кого-то ждут, иначе зачем бы им здесь сидеть? Может быть, Олю и Раю? Мне сразу стало холодно. Противный озноб забрался под рубашку и начал прогуливаться вдоль по спине. Я глянул на тёмные,запотевшие окна. На улице было сыро и неприветливо. Вообще-то, я хотел уже уходить, но последняя догадка изменила моё решение. Нет уж, подожду...
В это время Жанна обратилась ко мне. Я начал поспешно отказываться.
- Он подойдёт, подойдёт, он может!, - сказал Котенко, со своим мягким “ж”. - Он же врождённый артист.
- А ты врождённый клоун!, - отрезал я.
Сергей с Халамазовым иронически переглянулись.
- Ну мальчики, ну правда, хватит паясничать. Ведь осталось совсем мало дней! - в голосе Жанны почти слёзы.
Наконец, ей удалось уговорить Петю Рыбина быть городничим. Пожалуй, удачно, он такой представительный, массивный. Сергей Котенко, в который раз отвернув рукав своей бобочки, посмотрел на часы:
- Ну, Хал, засиделись мы. Пора и на ход! Двинули по домам.
- Да, пойдём, - соглашается Витька Халамазов. - Назавтра много задано по алгебре.
Жанна недовольна. Она раскраснелась. Румянец очень идёт к её голубым глазам. Она уже нашла Добчинского и Бобчинского и то, что ребята уходят в такой момент, задевает её самолюбие.
- Ну и пожалуйста, мы никого не держим! Если вам неинтересно, можете уходить!
- Нет, почему? Нам с вами очень интересно, - говорит Сергей и окидывает её взглядом с головы до ног, - “вот, мол, какая вы”, но надо готовить алгебру, назавтра Лев подбросил ужасно много примеров!
- Лев на первом уроке, - поддакивает Халамазов.
Я тут же решил последовать за ними, потому что не мог понять, зачем они приходили. И что им вообще было нужно. Котенко не тот человек, что просто так придёт поглазеть на красавицу Жанну. Она и без того у нас в классе появляется через день. Зачем-то же они просидели битый час в классе, как говорят, без определённых занятий. Я незаметно пересел поближе к выходу и, улучив момент, когда Жанна отвернулась, выскользнул за дверь вслед за ними. Я осторожно прошёл по коридору и, едва взялся за перила лестницы, как почувствовал, что внизу, на следующей площадке кто-то есть.
 Во всей школе было пусто, лишь кое-где, также, как и у нас, шла какая-то внеклассная работа. Где-то слышались, приглушенные расстоянием голоса, хлопанье дверьми. Нижняя площадка была плохо освещена. Я не видел тех, кто стоял внизу, но точно знал, что они курили, потому что из тёмной проёмины между лестницами медленно поднимались лёгкие струйки дыма.
- Неохота выходить на улицу. Там такой ветер, дождь, холодно, - прозвучал голос Витьки Халамазова. -
- Докуривай и пойдём, - отвечал Сергей, - сейчас самое время.
Дальше они заговорили о чём-то совсем тихо.
- Ну хватит, пора, пошли, - опять громко сказал Сергей. Было слышно, как они прыжками побежали по лестнице вниз. Я двинулся за ними. На втором этаже, в тёмном углу двумя красными точками тлели непотушенные папиросы.
На улице прямо в лицо ударил очень холодный ветер с каплями дождя. Я поднял воротник курточки, но это мало помогало. Налево, шагов за 30, увидел две удаляющиеся фигуры. В тусклом свете уличных фонарей слабо поблескивал дождевик Сергея. Витька Халамазов шёл рядом, втянув голову в плечи и тоже подняв воротник. Лицо его, белым пятном, было повёрнуто к Сергею. Они о чём-то говорили. В местах, освещённых фонарями, по плащу Сергея, по нахохлившемуся Халамазову били косые линии, прочерчиваемые крупными дождевыми каплями.
Я шёл, прижимаясь к домам, но вскоре пришлось выйти на середину тротуара, потому что несколько раз попал под холодный душ из неисправных водосточных труб. Прохожих было мало, но при такой темноте, дожде и расстоянии в 40 - 50 шагов я не боялся, что буду обнаружен. Они, а за ними и я, свернули несколько раз и оказались на совершенно безлюдной глухой улице. Цель такого дальнего путешествия под дождём была мне не понятна. И Котенко, и Халамазов жили далеко отсюда. Что же их могло привести на эту тихую, отдалённую улицу? Может, назначено свидание с Олей и Раей? Но в таком месте и в такое время? А может, это для того, чтобы не было свидетелей, чтобы никто из класса не увидел. А потом они пойдут куда-нибудь, например, к Витьке Халамазову домой, к нему отсюда ближе. От этой мысли мне на секунду, несмотря на холод и дождь стало жарко. И, будто в подтверждение моих догадок, Котенко и Халамазов вдруг остановились. Я тоже моментально прислонился к стене. Рядом было какое-то деревянное крыльцо, я забрался на него сбоку, минуя ступеньки. Сердце билось учащённо и так громко, что, казалось, они могли услышать. Они стояли под балконом, не доходя до угла, и весь перекрёсток, наверное, был у них на виду. Сомнений не оставалось: Серёжка и Витька кого-то ждут. На улице было пусто, лишь на противоположном углу возле деревянного ларька, плохо освещённого маленькой электрической лампочкой, возился старик в телогрейке на костыле. Он, наверное, закончил работу и теперь закрывал на ночь свой ларёк.
Судя по всему, Котенко и Халамазов почему-то тоже старались остаться незамеченными. Они устроились так, что совершенно слились со стеной. Их не было видно. Они исчезли. Мне даже показалось, что я прозевал и не заметил, как они ушли. Старик топтался на своей деревянной ноге возле лавчонки. Он накинул на себя брезентовый плащ с капюшоном, из-под которого иногда поблескивал мокрый ус. Потом закрыл окна деревянными щитами, опустил наискось, по диагонали, железные рейки с запорами и долго звенел замками и ключами. Закончив, старик сунул связку ключей в карман плаща и, стуча костылём, неспеша удалился. Больше на улице не было никого.
Я стоял в недоумении. Куда же девались Серёжка и Витька? Зачем они сюда приходили? Но в этот момент оба вынырнули из темноты под стеной и пошли через дорогу, направляясь к деревянному ларьку. Они задержались возле него несколько секунд, прошли дальше, потом вернулись, опять немного постояли возле ларька, вроде бы не глядя в его сторону. Но я в этот миг почувствовал, что их интересует именно этот ларёк. А они двинулись обратно, прямо на меня. Я стоял на деревянном крыльце, двери были полуоткрыты, из тёмного коридора несло сыростью и запахами кухни; ботинки промокли, я начал мёрзнуть.
Они приближались и тихо говорили. Я стоял за дверью, приложив ладони к ушам, увеличивая их площадь. Серёжка и Витька были уже рядом. Сквозняк тянул в мою сторону и донеслись слова Сергея:
- ...ключи. Дело плёвое. А старик подсядет за растрату. Ему ходить трудно на деревяшке, пусть отсидится...
- Фрукт предлагает достать ломик, взломать и всё, - приглушенно сказал Халамазов.
- Он идиот, этот Фрукт! Пустить по своему следу милицию? Дело тонкое, тут нужно...
Дальше уже ничего нельзя было разобрать. Они прошли мимо. Но и то, что я услышал, поразило меня, как двойка за выученный урок - бывает и такое...
Дождь перешёл в мелкую крупу. Она забарабанила по деревянным ступенькам и они вмиг стали белыми. Но крупе не под силу было одолеть черноту тротуаров и мостовой. Она падала на мокрую землю, в лужи, тут же таяла и темнела. “Пора уже одевать пальто”, - мелькнула практическая мысль, но тут же куда-то провалилась. Услышанные только что слова, будто бы приоткрыли неведомую завесу и я заглянул в новый мир, чёрный, уродливый, где каждый человек имел два или три лица. И если первое лицо его приветливо улыбалось, второе или третье, подлинное, зловеще и завистливо смотрело вокруг, скрежетало зубами и все пороки и подлые мысли были написаны на нём, как на плакате.
Сразу стало всё ясно. Так вот зачем они сидели на драмкружке. Выжидали, тянули время, пока старик начнёт закрывать свою лавочку, не торчать же на ветру и дожде. Они хотели проследить, как он это делает и , заодно, осмотреть замок. И погоду выбрали самую удачную для таких дел, как настоящие преступники. Конечно, Фрукт, Косой или Пятьдесят Пять долго не морочили бы себе голову: взломали киоск и, конечно, милиция потом нашла бы их, но когда у этой шпаны есть умный предводитель, она становится намного опасней и страшней... Ну, хорошо, у Сергея матери нет, отец работает на какой-то базе, занят своими делами и у него, может быть, нет времени заниматься сыном. Но Витька Халамазов? Отец у него известный врач! Что же толкает на кражу, на ограбление киоска? Может, проигрался в карты Косому или Полтиннику? А может, просто хочет выглядеть в глазах Котенко и его своры своим парнем? Завоёвывает авторитет?
Мне представилась сутулая спина старика на деревянной ноге. Он и не предполагает, какой ему готовится подарочек. Откроет в одно прекрасное утро свою лавочку, а она пустая. Скажут, устроил кражу, чтобы скрыть растрату, и попадёт в тюрьму...
Я шёл домой. Снежная крупа облепила голову и плечи. Людей на улицах было мало, хотя время не очень позднее. Таких ночей только и ждут шпионы и диверсанты. А на границах, наверное, сейчас удваивают караул. Снежная крупа опять сменилась дождём. А вот и мой дом...Зашёл в парадное. В тёмном углу стояли, обнявшись, мужская и женская фигуры. Женскую я узнал. Это домработница Зинка из квартиры зубного врача Спивака...

Глава седьмая
ЕЩЁ ОДНА ОПЕРАЦИЯ

1.
Я знал, что имею в своём распоряжении, в лучшем случае, несколько дней. Всё это время я терзался, выискивая способы, как помешать Котенко и его банде. Особенно угнетало сознание того, что ЭТО может произойти каждую ночь. В школе я пытался подойти к ним поближе в надежде что-нибудь услышать. Котенко, Халамазов и Маковский иногда очень тихо говорили между собой. Но стоило кому-то приблизиться, как они умолкали, либо сразу переводили разговор на такую тему, чтобы можно было говорить в полный голос.
Придя в класс утром, первым делом я старался по лицу Сергея определить: “Свершилось ли?” А вечером ходил к деревянному ларьку удостовериться, всё ли в порядке. Так прошли три дня. На четвёртый, обругав себя за бесплодное выжидание и бездеятельность, решил что-то предпринять. Но что? Может быть, подойти к этому старику и предупредить его? Сначала эта мысль увлекла. Но, в конце концов, я её отбросил. Старик всполошится, подымет на ноги милицию, того и гляди, я ещё тоже окажусь в числе виновных и, вообще, публичный скандал ни к чему. Потом мне стало казаться, что если подбросить анонимное письмо Сергею с разоблачением его планов, то он, наверное, бросит свою затею. Но нет, Сергей не Баба Галя, тут нечего подбрасывать листовки. Да и потом, не так трудно будет узнать, кто написал. Я так и не пришёл ни к какому решению. А вечером был у Генки на очередном уроке бокса.
Мы, как всегда, сразу разделись до пояса и, после непродолжительной разминки, сразу принялись за дело. Я уже с ним договорился, что элементы техники, удары и работу ног буду отрабатывать дома. С ним же будем вести только вольные бои.
Мы боксировали пять 3-х минутных раундов с перерывом в одну минуту, но только последний, кажется, Генка проводил в полную силу. Мне опять хорошенько досталось. Но я знал, что это необходимо. Не в том дело, что за одного битого двух небитых дают, а просто, стать боксёром без синяков так же невозможно, как научиться писать, не измазав руки чернилом.
После всего, когда мы, потные, разгорячённые сняли перчатки, я вдруг сказал:
- Генка, ты знаешь, до чего додумался Серёжка и шпана из вашего двора?
Генка посмотрел на меня и я понял, что он всё знает, но ни в коем случае не признается.
- Что же они придумали?, - в этом вопросе была попытка уйти от ответа, но я не хотел входить в его положение.
- Неужели ты не знаешь, что они хотят ограбить ларёк на углу Туровской и Кириловской? - Я выпалил это вдруг, без всякой дипломатии. Что-то подсказывало мне, что только так и нужно поступить, и что Генка как-то пассивно, но всё-таки противится затее “котов”.
- Откуда ты знаешь?, - лицо его стало серьёзным и замкнутым.
- Это не важно. Важно другое, как помешать им?
- А зачем мешать? Я бы тебе советовал не вмешиваться. Зачем совать нос, куда не следует. Учти, тех, кто стоит на дороге, иногда просто убирают.
- Как это убирают?, - колени у меня вдруг ослабли, а в глазах замелькали огненные рыбки.
- А вот так, очень даже просто. Можно напороться на что-то острое и холодное.
- Ого! Ты уже начал говорить, как настоящий уголовник. - Я почувствовал во всём теле слабость, усталость.
- Неужели эти подонки осмеляться на такое? Кто это сделает, Фрукт, Косой или сам Котенко?
- Не знаю! Хочу только сказать, что ты их недооцениваешь. Лучше всего, если и узнал как-то об этом, ничего никому не говори и не вмешивайся, вот как я. Будь в стороне и всё. Какое тебе до этого дело?
- Слава богу, хоть ты не с ними.
- Меня такие дела не привлекают. Но хочу тебе сказать, будешь ты вмешиваться или не будешь, в конечном счёте, дело твоё. Но меня сюда не впутывай. Ты мне ничего не говорил и никакого разговора у нас с тобой об этом не было.
Мне вдруг показалось, что всё это я вижу в кино или читаю об этом в книге; не верилось, что такой разговор происходит на самом деле. Угрозы, советы держать рот на замке, не становиться поперёк дороги...
Было противно и немного страшно. Руки мои, вынутые из перчаток и успевшие высохнуть, опять стали влажными и холодными, а по телу, разгорячённому боксом и ещё не остывшему, то и дело пробегал озноб. Я даже слегка щёлкнул зубами.
- Ну что ж, давай заключим соглашение, - сказал я. - Ты мне ничего не говорил и я тебе ничего не говорил. Мы друг другу ничего не говорили и ничего не знаем.
Генка кивнул головой.
-Только ты всё-таки подумай, дело совсем не шуточное.
“Друг мой, Генка, - подумал я, - хороший мой друг. Ты, конечно, отличный парень, но чего-то, наверное, тебе не хватает”.
Я шёл домой, смотрел на звёздное небо, а в ушах звучала песня ирландских повстанцев из кинофильма “Остров сокровищ”:
 “Мы - свободное, гордое племя,
Мы боремся за каждый шаг.
 Ружья за плечи и ногу в стремя,
 Кто не с нами, тот и трус и враг!”

2.
Дома меня ожидал Гарик. Он сидел за моим письменным столом, подперев голову одной рукой, а другой листал “Малую энциклопедию”. По его затылку и спине, выдававшим какое-то напряжение, и по отчуждённости, с которой он повернул ко мне голову я понял, что Гарик пришёл ко мне неспроста и, скорей всего, моей Лореции предстоят неприятности.
Вообще, с недавних пор я начал замечать потепление отношений между Николией и Синопией. Как-то недавно зашёл к Гарику и увидел пышную картину манёвров никольской армии. Надо сказать, что открыл он мне не сразу и на ковре, где располагались войска, было пустое место. Создавалось впечатление, будто оттуда только что забрали тысяч 30 или 40. Больше того, в никольских рядах я увидел, непонятным образом затесавшихся туда, синопцев. Ошибиться я не мог, это были отборные синопские гренадёры-усачи, названные так за чёрные нитки, для красоты и устрашения врагов, привязанные к их язычкам. Не оставалось сомнения, что на пустовавшем месте недавно стояли синопские дивизии. Гарик, услышав звонок, поспешно убрал их, но не очень аккуратно. Нескольких усачей он, видимо, уронил и они оказались среди никольцев. Сделав такое открытие я, однако, не подал виду и непринуждённо заговорил о предстоящем футбольном матче, а потом с интересом принял участие в командовании манёврами.
Мысли о том, что против Лореции что-то затевается, не покидали меня в последнее время и тут, как на грех, в моей стране случилось большое несчастье. Подобно катастрофическому землетрясению, она была опустошена рукой моей мамы. Обнаружив в дневнике тройку по английскому, разгневанная родительница, недолго думая, обрушила репрессии на мою многострадальную пуговичную страну. Большая коробка с пуговицами была ею найдена, похищена и унесена в неизвестном направлении. У меня были подозрения, что она отнесла её к моей тётке. Благо, наученный горьким опытом (ибо такие дела случались уже не раз), я рассредоточил население своей страны по нескольким коробкам, спрятанных в различных потаённых местах. Но, увы, большую часть страны и армии я потерял на неопределённое время. Конечно, сразу же были приняты решительные меры по увеличению народонаселения. Все старые вещи немедленно подверглись тщательному осмотру и те пуговицы, которые можно было срезать, приняли лорецкое подданство. Однако потери были столь велики, что за такой, ничтожно короткий срок восполнить их было невозможно. И вот теперь моей оголённой, опустошённой стране, кажется, предстояло отражать вражеское нашествие...
Пока я ужинал, Гарик сидел в той же позе и листал страницы, губы его шевелились, но я знал, что он не читает, а страницы переворачивает лишь для виду. Потом, так же терпеливо он подождал, пока я насыпал в аквариум сухой корм и вместе со мной смотрел на пёструю стайку рыбок, жадно набросившихся на еду.
Вообще, отношения Лореции с его Николией всегда были хорошие. В одиночку нам трудно было противостоять агрессивной Синопии. Правда, моя страна смогла бы ещё сразиться с ней один на один, а вот Николия никак. И я догадывался, что Вадим, видимо, сыграл на честолюбивых чувствах Николии, предложил свою помощь, а повод для войны отыскать не трудно, тем более, что уж очень спокойной была обстановка в последнее время в пуговичной цивилизации. Так долго продолжаться не могло. Гарику редко случалось вкушать радость победы, а Синопии сильная Лореция всегда была, как кость в горле. Вадиму, конечно, было выгодно, чтобы мы подрались между собой. Но сейчас я не мог воевать с ними. У меня не было армии. Даже одна Николия, шутя, расправилась бы со мной без помощи синопских войск.
Нет, войны следовало избежать любой ценой. Всё же меня интересовало, как он всё обставит. Объявить войну недавнему союзнику дело нешуточное. Нужно что-то веское, основательное. Впрочем, на что я надеюсь? Неужели они с Вадимом не придумают повода? Отдавать инициативу нельзя. Пожалуй, первым следует начать мне. Но всё же начал он:
- Я пришёл к тебе неспроста и вынужден сделать одно принципиальное заявление!
- Ты, или твоя Николия?
- Конечно, я хотел сказать, Николия.
- А, может быть, ты не будешь делать никакого заявления и мы немного подождём?
- Что подождём? - На его лице мелькнуло беспокойство, лишь подсказавшее мне, что я попал в цель.
- Подождём, пока зайдёт Вадим. Ведь ты согласовал, наверное, своё заявление с ним. Вы лучше сделайте его вместе. Так будет убедительней.
Он замялся, глаза его метнулись в сторону. Я готов был рассмеяться от радости и, как ни силился сдержаться, но улыбка всё-таки растянула моё лицо.
 - Давай подождём минут 10 -15, если Вадима не будет, ты скажешь всё сам. Но, кажется мне, что он уже подымается по лестнице.
Я и не подозревал, насколько был близок к истине. Они и в самом деле договорились, что сначала зайдёт один, а через некоторое время другой, будто бы случайно и, узнав в чём дело, выступит в поддержку Николии.
Пророчески прозвучал звонок. Я пошёл открывать - на пороге стоял Вадим. Он выглядел озабоченным и сказал, что ему нужно срочно поговорить с Гариком. Уже не таясь, они вышли на кухню. Сквозь тонкую стенку было слышно, как властитель Синопии что-то сердито внушает своему партнёру по заговору, а тот пытается оправдываться. Минут через 10 они зашли в комнату и стало ясно, что вражеский блок распался и тучи, сгустившиеся над моей Лорецией, рассеялись.
Случилось же вот что. После того, как они договорились объявить мне войну, Вадим зашёл домой и хотел собрать армию, однако никак не мог найти своего полководца, очень редкую пуговицу известную под названием “Витязь”. Эта была четырёхгранная пластмассовая пуговица, по форме напоминающая лимонную косточку. Достоинство её было в том, что из четырёх сторон три у неё были “живые”, и лишь одна “мёртвая”. Вполне естественно, что она чаще всего падала “'живой” стороной кверху, что делало её весьма стойким бойцом. Известен был случай, когда Витязь уложил подряд десятерых врагов. Понятно, пуговица представляла собой большую ценность. Наконец, Вадим вспомнил, что Витязь остался в составе экспедиционного корпуса, находящегося в Николии. Однако судьба его там сложилась весьма печально.
У нас в моду опять входила артиллерия. Пушками служили, добытые где-то Гариком, патронные гильзы и действовали они очень простым образом. Гильзу просто бросали в скопление пуговиц и те из них, которые переворачивались от удара, считались “убитыми”. И надо же было случиться, что на маневрах синопско-никольской армии Витязь стал жертвой прямого попадания. К великому ужасу Гарика он разлетелся на кусочкии. Сначала правитель Николии пробовал скрывать это, но когда Вадим у меня на кухне, решительно потребовал объяснений, пришлось сознаться. Дело грозило обернуться серьезной ссорой даже выходящей за рамки пуговичной цивилизации. Запахло обвинением в преднамеренном уничтожении самой лучшей пуговицы. Отыскались, как водится в таких случаях, и ответные обвинения. Я даже выступил в роли посредника, но было уже поздно и все попытки примирить бывших союзников оказались напрасными. Под конец, красные и злые, они старались не смотреть друг на друга и переговаривались, обращаясь уже только ко мне.
“Мне бы ваши заботы”, - невесело думал я. Но хуже всего, что от них обоих сейчас мало пользы, а я рассчитывал, что они помогут мне что-нибудь сделать против Котенко и его банды.
Гарик ушёл домой первым, а Вадима я попросил остаться. Мы с ним вышли на кухню, испытанное место для секретных разговоров, и я полушепотом посвятил его в курс дела. Властитель Синопии, выслушав меня, даже присвистнул.
- Дело серьезное! С этой шпаной лучше не связываться. Нужно что-то придумать. Значит, сообщить в милицию или предупредить деда, ты говоришь, не подходит? Да, конечно!,-сам себе ответил он. - Начннут выяснять, кто помог, глядишь, напечатают в вечерней газете. А потом, эти деятели будут поджидать тебя по вечерам в парадном с чем-то острым и холодным... Они, действительно, такие вещи не прощают... Ты понимаешь, дело не в том, что я боюсь, только зачем нам с тобой такие острые ощущения? - И он сделал движение, будто провел рукою по лезвию ножа.
Я молчал...
- Ну, чего надулся. Ты думаешь, я боюсь? Просто нужно придумать что - то подходящее. Впрочем, я уже придумал!...
Я знал, что он может придумать все, что угодно, но чтобы так быстро?...
- Ты понимаешь, самое главное узнать день, который они назначили. И тогда достаточно стать, где-нибудь неподалеку, чтобы тебя никто не видел, и громко свистнуть, лучше всего, в милицейский свисток и они побегут так, что на реактивном самолете не догонишь!
Я был поражен. Действительно, решение простое и надёжное.
- Но когда они будут грабить ларек? Как узнать, готовы ли у них ключи?
- Может быть, этот самый, твой боксер Генка подскажет?
- Да он далек от таких дел и ничего не знает!
- А ты все-таки спроси у него.
- Но мы договорились, что об этом больше ни слова.
- Ни слова, ни слова!, - передразнил он меня. - Генка должен знать, он у них во дворе живет!
- Ну и что? Многие из нашего двора знают, кто развесил Бабу Галю?
- Ну хорошо, пусть он не знает. Мне кажется, это должно произойти в ближайшие дни. Если не сегодня, то завтра или послезавтра. Каждый день может выпасть снег и у них все сорвется!
- Погода как назло, стоит сухая!
- Сухая их тоже не очень устраивает!
- Это почему же?
- А потому что собака может взять след!
- Собака?
- Да, не такие уж они дураки, эти твои “коты”, чтобы не знать, что ограбление будут расследовать. Им нужен дождь, мокрая погода или мокрый снег, но чтобы он шел всю ночь и замел все следы.
- Давай будем дежурить!, - вдруг предложил я. - С часов двенадцати ночи, раньше они не придут, и до 4-5 часов утра, в такое время уже появляются первые прохожие.
Вадим глянул на меня посветлевшими глазами:
-Это идея!, - но тут же его глаза потухли.
- Я не смогу принять участие в ночных дежурствах. Ты же знаешь, какая у меня соседка. От нее ничего не скроешь. Если в ту ночь в городе что-либо случится, она побежит доносить на меня в милицию. И все соседи будут знать, что я куда-то ухожу по ночам.
Но его отказ уже не имел значения, потому что я знал человека, который сможет дежурить ночью со мной. Нужно подежурить два-три дня. Ну, в крайнем случае, три или четыре. Ведь грабителям тоже не терпится. А человек этот, конечно, мой старый друг, Фимка Кремер.
Вечером следующего дня я был на Фруктовом переулке.
Погода стояла стояла теплая, сухой чистый асфальт вселял уверенность, что сегодня ночью еще ничего не случится.
Во дворе Кремера меня встретила хриплым лаем рыжая большая собака. В наступившей темноте жутко нависала, покрытая колючим кустарником гора, похожая на спину гигантского ежа... Гору подпирала полуразвалившаяся каменная кладка. Мне каждый раз было непонятно, как люди не боятся жить под этой, закрывающей пол неба горой. Почему они не починят эту кладку?
Во дворе громко звучала музыка, окна дома на первом этаже были ярко освещены. Дверь в коридор была, как всегда, не заперта. Я толкнул ее ногой, как это делал Фимка и зашел. Музыка ударила еще громче. Навстречу мне как-то неуверенно двигался кустарь-одиночка. Он пьяно ухмыльнулся:
- А, байстрюк, опять пришел!
На нем была новая белая рубашка с черным галстуком. Других людей нарядная одежда как-то украшает, а вот шапочник выглядел в ней еще более старым и некрасивым. Белизна, словно оттеняла все пятна и изъяны его полного лица. Ему куда больше шла его привычная клетчатая рубаха непонятного темного цвета. Но кустарь этого не замечал и пребывал , как всегда, в отличном расположении духа. Что-то напевая и сплевывая,он, как здесь принято, толкнул дверь ногой и вышел во двор.
В коридоре почему-то было очень чисто, куда-то подевались гладкие, круглые болванки и обрезки картона, но запах клея держался стойко.
По деревянной крутой лестнице я поднялся на второй этаж.
Кремер возился со своими марками. Марок у него накопилось много, целых два альбома. Я уселся с ним рядом, на широкую высокую тахту, покрытую старым, в проплешинах, ковром и сказал:
- У вас такое веселье внизу. Я встретил шапочника, он нарядный, в белой рубахе, с галстуком. А этот галстук идет ему, как корове седло.
- Черт их дери. Каждые две недели устраивают пьянку. Сегодня у них именниница двухлетняя дочка. А гости все взрослые. Пьют запоем. И шляпника пригласили.Думали-богатый, подарит что-нибудь приличное. А этот капиталист принес бутылку водки и дело с концом. Только что Манька, это у ее дочки именины, забегала и матери рассказывала. Но шут с ними. Глянь-ка сюда... Вот посмотри, недавно достал спортивный комплект.
Он развернул альбом и показал мне пять больших разноцветных марок с фигурками спортсменов. Я, желая сделать ему приятное, брал каждую в руки и внимательно разглядывал. На одной марке была изображена гимнастка с очень красивыми стройными ногами. Она чем-то напоминала Олю Я смотрел на эту марку дольше других.
- Что, нравится?
- Да, неплохо...
- Извини, подарить не могу, комплект, сам понимаешь...
Мы еще поболтали о всяких там пустяках, прежде чем я сказал ему, что пришел по очень важному, серьезному и опасному делу.
-Ого! Даже опасному? Что, старуха не унимается?
Но когда я изложил суть дела, Кремер признал, что опасность, действительно, есть. Я начертил на листке бумаги план улицы, где Фима согласился, что, в принципе, достаточно один раз свистнуть и грабители разбегутся. Он был не раз свидетелем тому при ночных налетах на голубятни. Правда, заметил, что воры, возможно, расставят часовых, наверняка, на всех четырех углах перекрестка, а часовые могут увидеть, кто будет свистеть.
Я нарисовал, где находится крыльцо, на котором подслушал Котенко и Халамазова и Фима сказал, что место подходящее, а потом он вдруг предложил:
- Я могу выйти на дежурство с тобой хоть сегодня. Возьму с собой рогатку, надо же кого-нибудь из них наметить!
- Нет, рогатку брать не надо, а вдруг попадешь кому-нибудь в глаз.Вообще наша задача лишь сорвать ограбление, причем для их же пользы.
- Нашел кого жалеть! Я бы их всех передушил, вот это действительно пошло бы на пользу!
После короткого обсуждения договорились, что будем дежурить вместе каждую ночь с 12 до 5 утра. Отсыпаться придется днем, после школы. Ведь это только две-три ночи. Выдержать можно. Напоследок условились встретиться завтра в 12 часов ночи, на углу возле аптеки, как перед операцией “Мангуст”.

 3. .
На следующий день я пришел в школу и, увидев, как всегда, немного заспанное по утрам, будничное лицо Сергея понял, что еще ничего не произошло. Видимо, Вадим говорил правду, что хорошая, сухая погода со светлыми, лунными ночами не годится для преступных дел.
Сережка Котенко стоял у доски, вяло тер глаза и рассеяно слушал Мишу Быкова, нашего отличника, который показывал решение, заданной на сегодня, очень трудной задачи по физике. Я на эту задачу вчера не успел взглянуть и рассчитывал, что спишу ее на переменке. Я смотрел на Котенко и думал: “Вот стоит обычный мальчик, ученик 9-го класса и никто не знает, что он с тоской смотрит на ясное небо и что у него на уме. Никто не знает, что он ждет, когда оно нахмурится, ждет непогоды, чтобы свершить грязное дело: ограбить ларек и вину за свое преступление свалить на одноногого продавца, старика, наверное, инвалида войны”.
Я смотрел на него и он казался мне таким нескладным, неприятным: скошенный лоб, прикрытый челкой, светлые, какие-то зеленоватые глаза, выступающий вперед подбородок - непонятно, почему он нравится девченкам...
Утром я всегда с надеждой смотрю на дверь,- придет ли сегодня Оля? Как-то два дня ее на было. Уроки для меня стали скучными и унылыми, тянулись невыносимо долго и я ждал, чтобы как-нибудь поскорее прошли эти дни.
Но вот раскрывается дверь и неразлучная парочка, Бубенцова и Пискун, раскрасневшиеся от быстрой ходьбы, влетают в класс, а я облегченно опускаю глаза в книгу...
Однажды я украл Олин носовой платок... Она для чего-то вынула его из портфеля и положила на парту. А рядом стояли Неля, Лиля и Рая, Витька Халамазов, Данька Сохатский и еще несколько ребят. Они что-то обсуждали. Я подошел, постоял, наклонился, будто-бы послушать,
положил на платок руку и незаметно, уже с платком, сунул в карман...
Потом, дома, когда никого не было, я поднес этот маленький кусочек белого шелка в синюю полоску к лицу и ощутил Олин запах. Будто она была рядом и я к ней прикасался лицом...
Как-то девчёнки говорили между собой о каком-то Саше и Рая почему-то подтолкнула Олю локтем, она вроде бы смутилась. А потом еще я услыхал незнакомую фамилию “Овчинников”. Возможно, это был один и тот же человек и было ясно, что он имеет какое-то отношение к Оле. В дальнейшем, из обрывков различных фраз удалось установить, что этот Саша Овчинников - Олин сосед и будто бы он пытается ухаживать за ней...
Этот день был бесконечен...
Так всегда бывает! Кто-то сказал, что таков закон мирового свинства. Когда хочешь, чтобы минуты шли быстрей, они тянутся, как часы. Но все же время на месте не стоит. Уроки, наконец, закончились.
Я часто смотрел на небо. Его затянуло мутными, грязными тучами. Слегка начал накрапывать дождик. Если к вечеру он пойдет сильнее, то сегодня ночью все может случиться...
После обеда я сделал уроки и решил лечь немного поспать Уснуть не удалось, но часа два я подремал. Поужинав, вышел на улицу. Было тепло, очень тепло для конца ноября. Подумать только, неделю назад все думали: вот-вот, со дня на день выпадет снег, а сейчас так тепло и хорошо.
Дождик прошел, но асфальт блестел под лучами уличных фонарей, как летом. Какие-то две старухи, из тех, что всегда стоят на крыльце, судачили, что будто-бы слышали гром, а это к теплу.
Я прошелся по улице, постоял возле кинотеатра. Может, пойти в кино на последний сеанс? Выйду в четверть двенадцатого. Но фильм этот я уже видел и смотреть его еще раз в душном зале не самый приятный способ убить время. Я вернулся домой и сел читать энциклопедию. Но мысли мои витали над безлюдным перекрестком Туровской и Кириловской. В одиннадцать часов вечера я сказал маме, что буду читать допоздна и ушел в маленькую комнату. Эта комната считалась у нас кабинетом отца, в неё нужно было проходить через кухню и выходная дверь из квартиры была совсем рядом. В кабинете стоял широкий старый диван, на котором я часто устраивался читать далеко за полночь и иногда оставался ночевать. Таким образом, был очень просто решен вопрос, как уйти ночью.
Без десяти двенадцать я встал с дивана и осторожно вышел в переднюю. В кухне с крана сонно падали капли воды, было очень тихо. Я взял с вешалки темный, старый отцовский плащ, который он уже не носил несколько лет,перекинул через плечо и начал осторожно открывать дверь. Смазанный предварительно подсолнечным маслом, замок бесшумно выпустил меня и я побежал по лестницам вниз, на ходу одевая плащ в рукава.
Улицы лоснились от влаги. Прохожих было мало. Кремер ждал меня на условленом месте. Он тоже был в черном плаще и тоже, наверное, с чужого плеча, потому,что плащ висел на нем мешком.
- Ты свисток взял?, - спросил я.
- Взял. Все в порядке. Самый настоящий, милицейский. И фонарик взял. Вот будут драпать! Ну, как у тебя дома? Никто не видел, как ты ушел? - Если бы кто-нибудь увидел, то меня бы здесь не было.
- А вдруг узнают? Ключи не забыл?
- Не забыл. Вот они. А как у тебя?
- А я вылез в окно с веранды. Так и назад.
Минут через десять мы были на перекрестке Туровской и Кириловской. Здесь царила полнейшая тишина. Кругом ни души. Большинство окон уже погасло. Возле ларька было непривычно темно и нам показалось, что мы опоздали и что грабители уже побывали здесь. Но потом пригляделись и оказалось, что просто не горит лампочка на столбе, который стоял поблизости. Скорее всего ее просто разбил кто-то из “'котов”, подготавливая себе удобства.
- Лампочку разбили. Они тоже не дураки, - сказал Фима.
- Еще недавно она горела. Это сделали сегодня или, в крайнем случае, вчера. Значит, сегодня придут?
-Почему? Просто они заблаговременно готовятся.
- Может они хотят, чтобы люди привыкли, что здесь темно? Чтобы это не казалось подозрительным? А, может быть, придут сегодня.
- Тут не угадаешь...
Во всяком случае, стало ясно, что они не отказались от своих намерений. Мы стали возле крыльца, внимательно поглядывая по сторонам. Иногда по улице проходил запоздавший прохожий. Мы очень подозрительно относились к таким одиночкам, принимая их за разведчиков. Постепенно в домах гасли окна. Редкие фонари слабо освещали улицу и приходилось больше надеяться на слух, чем на зрение. Иногда через дорогу перебегали кошки и собаки.Сейчас они стали здесь хозяевами. Вдруг, высветив все углы фарами, на большой скорости проехала машина скорой помощи. Пришлось поспешно укрыться от этого снопа света за дверьми крыльца. Начал накрапывать дождь...
Время тянулось медленно. Погасли последние окна. Прорезая монотонный шум мелкого дождя, тягуче раздался пьяный высокий голос. Обладателя голоса мы не видели и он вскоре умолк. Фима, прикрывая свет фонарика плащем, осветил часы.
- Уже половина второго. Самое удобное время. Гляди в оба.
Глаза наши уже привыкли к темноте и силует ларька хорошо просматривался. Подойти к нему незаметно было невозможно. Мы напряженно ждали. Дождь прекратился, стало очень тихо, лишь иногда где-то во дворе мяукали кошки.
- Кажется, идут, - прошептал Фима. И, действительно, раздались шаги.Но они были слишком четкими и уверенными. Воры так не ходят. Это оказался какой-то поздний прохожий. Он свернул за угол.
В эту ночь так никто и не пришел. В четыре утра мы покинули свой пост и разошлись по домам.
Едва я добрался до старого дивана, как сразу же крепко уснул. Хорошо, что утром пришла мама и разбудила меня, иначе бы я опоздал в школу.
На первых двух уроках я чувствовал себя довольно бодро, но потом, когда атмосфера в классе стала гуще, начал откровенно клевать носом. А что будет дальше, если придется проторчать на том перекрестке несколько ночей? На второй и третьей переменах Сережка, Халамазов и Маковский уединялись в углу, возле кафельной печки и очень серьезно о чем-то беседовали приглушенными голосами. Много я бы отдал, чтобы подслушать их. Но едва к ним кто-нибудь приближался, вся троица тут же повышала голос и было ясно, что они говорят уже о другом. Остальные перемены я просто проспал на парте, подложив под голову руку, а с шестого урока, с химии, вообще ушел домой. Однако дома мне спать почему-то уже не хотелось и я устроился возле третьего окна. Листва с деревьев давно опала и улица возле кинотеатра хорошо просматривалась. Уроки уже кончились, я хотел увидеть Олю. Случалось, что они с Раей не садились на трамвай, а одну или две остановки шли пешком мимо кино. Я мог их увидеть. Они появились бы в моем поле зрения на 10-15 секунд, не больше и ради этих нескольких секунд я пол часа простоял у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу. Но не дождался...
Следующая ночь была очень похожа на прошедшую. Я опять ушел спать в кабинет отца и также без труда вышел на улицу.
Мы стояли на том же крыльце и точно также с перерывами шел дождь. Снова мяукали кошки и визгливо пел пьяный голос. Но и на этот раз никто не пришел...

4.
В школе, на третьей переменке вдруг заметил, что Алик Маковский также клюет носом. Это открытие так поразило меня, что сон мигом слетел. Значит, они тоже не спят по ночам. Что же они делают? Следят за нами? Но мы никого не видели, никого не заметили. Ха-ха, хорошенькое дело, не заметили! Значит, следят хорошо. Чисто, тихо и незаметно. Я вдруг тоскливо почувствовал себя беспомощным и обезоруженным перед хитрым, коварным врагом. Я сидел потрясенный и обессиленный, прикрыв лицо руками. Потом припомнил, что и вчера таким же сонным выглядел Витька Халамазов. “'Разиня, слепец, куропатка!, - буравил я себя. - Ишь, сыщик нашелся. Шерлок Холмс! Доктор Уатсон!”
Конечно, шли мы на дежурство не таясь, также и уходили. Правда, когда стояли на крыльце, нас заметить было трудно. Мы все время прятались в темноте за полуоткрытой дверью.
Сквозь пальцы, прикрывая глаза, я следил за “котами”. И их поведение немного успокоило меня. Они не смотрели в мою сторону и, больше того, как-то чувствовалось, что я их не интересую.
Почему же Маковский спит на уроках? А, может, они тоже дежурят ночью, изучают обстановку? Они тщательно готовятся... Конечно, Фрукт, Косой или Полтинник долго не рассуждали бы. Но у них, этих шпанюков и карманников, есть штаб, который думает за них и проделывает всю подготовительную работу.
После такой догадки я снова приободрился. Значит, скорей всего, одновременно с нами за ларьком и всем перекрестком следят и дружки Котенко, они готовятся, выбирают удобное время для своего дела. Нас они, наверное, не заметили. Также, как и мы их.
Интересно, где же они устроили свой наблюдательный пункт. Наше крыльцо на Кириловской. На Туровской, за углом, тоже есть много удобных мест и ларек оттуда виден не хуже, чем нам. Там, наверное, они и стояли. Выходит, что и мы, и они, можем прийти и уйти незаметно друг для друга...

5.
У меня было такое предчувствие, что третья ночь окажется решающей. И я, как всегда, начал бояться, чтобы какое-нибудь непредвиденное обстоятельство не помешало отправиться на дежурство. Началось с того, что я вдруг задевал куда-то свои ключи. Я перерыл все карманы пиджаков, брюк, курток и даже пальто. И, когда уже подумывал о том, чтобы в ночной поход взять мамины, что вызвало бы дополнительные трудности, ключи нашлись. Они оказались в портфеле, куда я их ложил очень редко.
Около одиннадцати я взял книгу и, как ни в чем не бывало, отправился в кабинет отца.
- Олег, зачем ты опять идешь спать в маленькую комнату, ведь ты там не высыпаешься. Потом ходишь весь день, как вареный, - забеспокоилась мама.
- Я хочу читать!
- Сколько можно читать? Почитал до 11-ти и хватит!, - сердито сказал отец. - И вообще, лёжа читать вредно!
- А я не лежу, я сижу за столом! - Со страхом ожидал я возражений, но они не последовали. Отца больше интересовал какой-то доклад в вечерней газете, а мать что-то вспомнила и ушла на кухню.
И вот, в третий раз я встретился с Кремером ровно в двенадцать, возле аптеки. По дороге я рассказал ему о своих подозрениях,о том, что Котенко и его шпана, наверное, тоже дежурят и могут нас увидеть.
- Этого следовало ожидать,- отвечал Фима невозмутимо, будто действительно этого ожидал. - Любой, уважающий себя преступник прежде, чем взяться за дело, подготовится, как следует. Но если они смотрят с Туровской, то нам бояться нечего. Все-таки, нужно быть осторожнее. Я думаю, что все произойдет сегодня. Погода вполне подходящая.
- Это было бы неплохо, мне уже надоело. Ходим по ночам, как лунатики, а днем страшно спать хочется.
Моросил мелкий дождь. Иногда налетали порывы ветра. Сегодня было уже прохладней, чем вчера, и я пожалел, что не надел под плащ свитер.
Шли, держась вблизи домов, Фима впереди, я сзади. Мы подошли к нашему крыльцу, посмотрев в сторону ларька и убедившись, что пока все в порядке, занялись ожиданием.
Необычно тихо было вокруг и предчувствие подсказывало, что сегодня мы пришли не напрасно. Окна погасли, как показалось, слишком рано. Прохожих совсем не было. Луна и звезды скрылись. Ветер завывал, хлопал не прикрытыми форточками, бросал в лицо холодные капли дождя. Темные окна домов, словно слепые глаза, глядели мрачно и зловеще... Сегодня что-то должно случиться... И предчувствие не обмануло меня...
Около двух часов ночи, со стороны Туровской повернул и пошел в нашу сторону какой-то человек. Шел он осторожно, не стучал каблуками, прижимался к домам, длинный и неуклюжий, чем-то очень знакомый.
- Да ведь это Фрукт, - прошептал я, - чего это он идет к нам? Неужели нас увидели?
- Да нет! Он просто будет здесь стоять на шухере, - тихо ответил Фима.
Мы шагнули в глубину коридора. Фрукт прошел мимо, потом повернул обратно. Он остановился примерно на половине расстояния между нами и перекрестком, прислонился к стене и замер. Следовало предполагать, что на всех 4-х сторонах перекрестка уже поставлены часовые. Вскоре должны были появиться и главные действующие лица. Однако время шло, а около ларька, по-прежнему, никого не было.
- Что-то они долго тянут, - прошептал мне на ухо Фима, - трусят, сволочи.
Но в этот самый миг возле ларька произошло какое-то движение.
- Вот они, смотри, - выдохнул я.
Мы не видели откуда они взялись, но два человека уже оказались там и что-то делали. Было видно, что над замком возился один, а другой стоял рядом, одной рукой ему помогал, а во второй держал что-то длинное, волочащееся по земле, наверное, мешок. До наших ушей донесся металлический скрежет.
- Ты слышишь, - шепнул я, - кажется, открывают замок. Может, пора?
- Да слышу,- ответил Кремер, не поворачиваясь, -открывают, но еще не открыли. Сейчас мы устроим им гонки. Посмотри, что будет.
Он вдруг щелкнул фонарем, направил луч на перекресток и резкий, злой свист резанул ночной воздух, ударил по настороженным темным окнам, по всей этой тишине и темноте, которая укрывала от людского глаза грабителей.
- Дер-р-жи вор-ра!!!, - громко, дико закричал Фимка и затопал ногами.
Фрукт, стоявший ближе всего к нам, дёрнулся, словно его ударил электрический ток. Он сделал громадный, нелепый прыжок и оказался на мостовой. Взвизгнув, он сразу, с места, мелко-мелко семеня ногами, прижав руки к груди, очень быстро побежал в противоположную от нас сторону, запрокинув назад голову так, что она, казалось, болталась на спине.
- Дер-р-жи!, - злорадно, не своим голосом, завопил я и тоже затопал ногами.
Двоих, возле ларька, словно ветром сдуло. Послышалось отчаянное, быстрое хлопанье по лужам и грязи с обеих сторон Туровской. Это убегали, сломя голову, не разбирая дороги, часовые “котов”. Кто-то из них упал, судя по звуку, наверное, прямо в воду.
- Дер-р-жи вор-р-а-а!!!, - грубыми, искажёнными голосами еще раз прокричали мы и, громко топая ногами, побежали к перекрестку, к спасенному ларьку.
Когда затихли последние шаги убегавших грабителей, Фимка дернул меня за рукав:
- А теперь бегом отсюда, потому что на крики и свист, действительно, могут вызвать милицию.
- Ага, бежим скорее!
Мы промчались один квартал по Кириловской, свернули за угол и пробежали еще один квартал.
-А вдруг они вернутся?, -задыхаясь от бега, спросил я.
- Не вернутся, они сюда уже никогда не вернутся! Они будут обходить этот угол за километр.
Я пришел домой и с полчаса, наверное, стараясь не шуметь, чистил в передней забрызганные грязью туфли и брюки.
Когда, как казалось, уже все было в порядке, я прошмыгнул в маленькую комнату и замер от неожиданности. При свете ночной лампы, на диване сидели отец и мама.
- Вот! Полюбуйся на своего ночного бродягу!, - сказал отец гневно, но и не без доли любопытства.
- Где ты был? Что еще ты выдумал?, - спросила мама и в ее голосе было больше радости от того, что она меня видит, что я все-таки пришел, чем гнева и любопытства.
Пришлось все рассказать, как есть.
- Ну ладно, - махнул рукой отец. - Утро вечера мудренее, пошли спать. Завтра разберемся...
Но я уже знал, что они поверили и что, наверное, никакого разбирательства не будет и все ограничется тем, что придется дать обещание не заниматься больше никакими ночными делами. .

Глава восьмая
БЕЙ, БАРАБАН, ПОХОДНУЮ ТРЕВОГУ

1.
Первое полугодие закончилось. Полторы недели каникулы! В школе будет торжественный вечер. На нем, кроме самодеятельности, обязательно будут танцы и игра в почту. Пиши кому хочешь записочки и ставь номер адресата.
А номера приколоты у всех на груди. Почтальон, какой-нибудь ученик, который всегда находился для такой роли, доставит письмо точно по адресу. Это очень интересная игра. Что увлекательней таких записочек, интригующих, с недомолвками и намеками, с искусно замаскированным вторым смыслом? Правда, иногда приходят записочки и такого, примерно, содержания: “Ты набитый дурак!” или:” Я в швейцары тебя приглашу, а на большее ты не рассчитывай.” Бывает кое-что и похуже. Щеки горят, глаза сверкают. Карандаш так и сыпет ядовитые остроты, меткие ответные удары...
Было родительское собрание. Мама пришла расстроенная, недовольная.
Опять вместо учебы полгода в пуговицы проиграл! Не попадешь в институт! Вот тогда будут тебе всякие там Кутузовы и Наполеоны!
Это был намек на недавний случай, когда я разыграл из семечек на большом столе Бородинское сражение. Выбрав две большие толстые семечки, я доверил им роль Кутузова и Наполеона и поставил на самых видных местах, где и полагалось быть полководцам.
Мама проходила мимо и, остановившись, засмотрелась на развернутую величественную панораму “кровопролитного сражения”. Потом вдруг протянула руку, схватила самую приметную семечку ту, что изображала Наполеона и в следующую секунду “кости” знаменитого полководца захрустели у нее на зубах.
- Ах!, - воскликнул я, горестно всплеснув руками! - Что ты наделала! Ты съела Наполеона!
Но мое отчаяние не произвело впечатления. Мама просто рассмеялась
- До каких пор я буду краснеть за тебя на собраниях!, - говорила раздраженно мама. - Троечник несчастный! Только и знаешь, что по ночам шататься да в пуговицы играть!
На душе у меня было скверно. Я терпеливо слушал, а потом говорил, что первые полгода ничего не решают и, что будь у меня в первой и второй четверти хоть все пятерки, но за год выведут оценки по последней четверти.
- Учиться надо!, - сердито сказал отец, а не считать, где первая четверть, где последняя!
Все-таки что-то регулируется в природе, все-таки существуют такие незримые законы, которые как-то облегчают наше мальчишье существованье. Если где-то плохо, то обязательно случится так, что плохому в противовес произойдет хорошее, глядишь, все наладилось и жить стало веселее. Вот, например, родительское собрание, неприятности, мама недовольна, ругает меня, но зато скоро в школе вечер, будут танцы и музыка. Будет весело и там будет Оля.

2.
В первый день каникул мы, по неписанному закону, приходили днем в школу. Нужно было убрать класс, кто-то обязательно подбрасывал такую идею, подготовить школьный спортивный зал для торжества, подвести последние штрихи в работе самодеятельности, сыграть оставшиеся партии шахматного турнира или просто так весело и непринужденно поболтать.
Я пришел в школу в половине десятого. В классе девочки уже заканчивали уборку. Судя по большой луже перед закрытой дверью там мыли пол и, наверное, даже окна. В коридоре, на подоконниках, в окружении зрителей шли тихие, но очень жаркие шахматные бои. Мне тоже предстояло сыграть две партии. В случае удачного исхода, я мог рассчитывать на третье или даже на второе место. Почти сразу, следом за мной появился Сережка Котенко с желтым вместительным чемоданом в руке. За ним, как всегда, шли “коты”: Халамазов, Маковский, Зимин, Гольдфарб.
С верхнего этажа, наверное, из 10-го класса доносилась мелодия модной песенки о Мишке, о его, Мишкиной улыбке, полной задора и огня...
Сарежка огляделся, вытащил из рукава заженную папиросу и лихо затянулся. Он, наверное, курил еще по дороге. Потом, отодвинув языком папиросу в угол рта, щурясь от дыма, обеими руками щелкнул замками и открыл свой пузатый чемодан. Из него тускло сверкнули глянцевыми боками две пары боксерских перчаток. Их сразу же расхватали.
- Ану, давайте сюда!,- сердито прикрикнул Котенко. - Нечего мацать грабками. Перчатки наденет тот, кто будет боксировать!
Я удовлетворенно потер руки. Сейчас развернутся бои совсем иные, чем за шахматной доской. Лучшего и не придумаешь. Когда еще подвернется случай показать, чему я научился за месяцы беспрерывных жестоких схваток с Генкой. Кто мог бы подсчитать, сколько я получил ударов, сколько нанес, сколько бешенных минут провел в изнурительных боях с тенью.
Шахматы были забыты. У досок остались только игроки.
Из класса одна за другой вышли девочки, все в маминых передниках, с закатанными рукавами. В открытую дверь был виден влажный пол, алмазно сияли стекла окон. Они направлялись на второй этаж, в умывальник.
Одну пару боксерских перчаток уже натягивал толстый Петя Рыбин, а другую Миша Быков, наш отличник. Оба имели деловитый, слегка взволнованный вид. Миша был довольно рослый крепкий парень и мы думали, что неповоротливый Рыбин будет для него легкой добычей. Однако, Рыбин действовал очень точно и расчетливо. Он твердо стоял на ногах, не делал ни одного лишнего движения и встречал наседавшего Быкова прямыми ударами, которые, если учесть его вес, были довольно ощутимыми. Оба они не раз заходили в гости к Сережке во двор и было ясно, что одели перчатки не в первый раз.
Широкоплечий, сложенный как атлет Миша, ничего не мог поделать с тучным, мешковатым Рыбиным. Быков как-то суетился, прятал голову и все время попадал под прямые, размеренные удары своего противника.
Обязанности судьи взял на себя Котенко. Он держал часы в руках и следил за временем.
Прошел уже почти месяц после позорного бегства его банды с тихого перекрестка. Котенко полностью оправился, хотя первые дни был тихим и задумчивым, как видно, такое происшествие не сходит легко с рук даже людям, подобным Сергею Котенко. Я, безусловно, был вне подозрений и, глядя на его подавленное лицо, тихо злорадствовал у себя за партой, закрывшись руками.
В начале второго раунда у Быкова из носа пошла кровь и бой остановили. Рыбин перчаток не снимал. Он несколько раз присел, два-три раза ударил по воздуху. Петя, видимо, ожидал себе нового противника. Девочки из нашего класса уже присоединились к зрителям и Петя косил выпуклым глазом в сторону Шуры Шварц- ловил впечатление от своей победы...
- Ух ты, Рыба!, - насмешливо, но с оттенком уважения протянул Сережка, - а ну давай, побацаем! Ты шо, где-то по ночам тренируешься?
- Давай, давай!, - ответил Рыбин и опять бросил взгляд в сторону Шуры... Шутка ли! Он не боится самого Сергея Котенко!
Сережка, тем временем, отдал часы с секундной стрелкой Алику Маковскому, скинул пиджак и начал натягивать боксерские перчатки, которые снял Быков.
- Берегись, Рыба! Сейчас он растрясет твой жирок!, - вызывающе крикнул Женька Яновский. Он всегда говорил вызывающе. Женьке, видно, очень хотелось подраться и он с нетерпением ожидал своей очереди.
Начался бой и сразу стало ясно, что Рыбину придется туго. Котенко боксировал легко, привычно и уверенно. Ноги его расставлены широко, упор на заднюю правую ногу, маленькая голова со скошенным, прикрытым челкой лбом, прижата к дальнему от противника плечу, подбородок закрывает правая рука, а левая все время в работе. Эта левая не прощает Рыбину ни одной оплошности, ни одного промаха и, больше того, она все время обманывает его. Петя прикроет голову - получает удар по корпусу, опустит руки ниже - перчатка Сережки тут-же прилипает к его лицу. Правой Сережка тоже бьет, но редко и очень сильно. И, что удивительно, сам почти не получает ударов. Рыбин топчется на месте, все старается как-то задеть Сергея, а тот ходит вокруг, ловко уклоняется и обрабатывает Петю точными, хорошо обозначенными, акцентированными ударами.
Зрители в восторге. Особенно радуются девочки. Почему-то они недолюбливают толстого Рыбина и Шура Шварц хлопает в ладони вместе со всеми. Смотреть на это неприятно. Я тут же даю себе слово, что обязательно буду сегодня драться с Сергеем, тем более, что отчетливо подмечаю его недостатки. Во-первых, он медлителен, во-вторых, плохо работают ноги, а в-третьих, все-таки мало работает, мало наносит ударов его правая рука, по -сути он однорукий. Котенко не получил ни одного сильного удара и еще не известно, как они на него повлияют. Не слетит ли с него это деловитое высокомерие, если его хорошенько стукнуть?
Так он месил Рыбина два раунда. Не сильно, но убедительно. Он, словно, преподал урок бокса. Все получалось у него плавно и красиво, но я понимал, что будь перед ним стоящий противник, дело обернулось бы по-другому. Во всяком случае, если Сережка будет драться со мной, то я ни за что не позволю, чтобы у него на лице была такая поучающая мина.
Два раунда кончились. Котенко снял перчатки с таким видом, будто делал что-то скучное и надоевшее. Ими сразу завладел Женька Яновский и начал метать дерзкие взгляды вокруг. А я тут же решил, что перед боем с Котенко неплохо будет проверить себя с Яновским, этим отъявленным драчуном и задирой. Я поспешил к Рыбину и вторая пара перчаток досталась мне.
У Женьки всегда чешутся кулаки. И ведет он себя всегда так, будто ищет повод подраться. Он не признает авторитетов. Его глаза трудно представить испуганными. Кажется, он вообще никого и ничего не боится. С виду он хрупкий, когда разденется, почти не видно мускулов, но известно, что Женька не знает усталости, не помню, чтобы его кто-нибудь поборол или, чтобы он уступил кому-нибудь в драке. Убеждения у него нехитрые: как бы напроказить, кого-нибудь подразнить, с кем бы подраться. К девчонкам он относится равнодушно, но не обижает и, вообще, как-то обходит стороной. Учеба для него скучнейшая и давно надоевшая обязанность, каторга. Все учителя - злейшие враги. “Ох, - часто вздыхает он, - скорей бы лето, и я опять буду не воле!” Но, в сущности, он не глупый и, если бы захотел, мог учиться хорошо. Его стихия - всегда и всем вызов, борьба, драка, кто кого! Вот какой противник стоял передо мной.
Часы снова у Сережки. Все немного возбуждены. Все знают Женьку и ждут драматических событий. И, едва звучит сигнал “время”, Яновский идет в атаку. Презирая всякие уловки и хитрости, нисколько не заботясь о защите, он откровенно набрасывается на меня и сыпет обеими руками частые и сильные удары. Некоторые из них достигают цели. Они довольно чувствительные. Слышу одобрительные крики. Главное, не поддаться азарту и не превратить бой в драку, не идти на обмен ударами. Нужно действовать грамотно. Женькины удары сильны, но по сравнению с теми, которые я получал пачками от Генки, они сущий пустяк. Вот Яновский снова идет в атаку. Встречаю его левой рукой, очень сильно в лицо - хлоп! И тут же правой, еще сильней. Эту комбинацию Генка называл: “раз-два”, левой-правой. Чувствую по отдаче в руку, что удар очень сильный. Кое-кто, может быть и упал бы, но только не Яновский. Но все же Женька потрясен... Вижу по его помутневшим глазам, что он “плывет”. Мне знакомо это состояние, когда затуманивается сознание и ноги как бы теряют устойчивость. Он такого не ожидал. Удар отбросил его и теперь Женька стоит и недоумевает: “Как это случилось и что произошло?” Даю ему возможность прийти в себя.
Потом он рассказывал мне, что весь мир у него в глазах перевернулся вверх ногами и ничего подобного с ним до сих пор не бывало.
Несколько секунд он топчется на месте, потом, оправившись, но как-то не твердо, все же, идет вперед. Женька не знает, что такое защита, принципиально не желает защищаться, руки у него только для ударов. Ого, как он разозлился! Он бросается ко мне, глаза сверкают, руки бешенно мелькают, Он бьет по моим перчаткам, по воздуху, по чему попало, по всему, что перед ним. Это не атака, а какой-то мощный напор. Вот где пригодились часами повторяемые приемы защиты. Но Женька полностью открыт. Отбиваюсь и, улучив момент, стремительно посылаю левую руку в его подбородок. И он опять “плывет”. Даю ему оправиться. Потом он снова атакует. - Время!, - кричит Сережка.
Мы расходимся в стороны. Минута отдыха. По глазам зрителей нельзя определить на чьей они стороне, видно, что все с нетерпением ожидают, когда мы начнем снова. Оля, смеясь, что-то говорит на ухо Лиле Гавриловой.
Второй раунд начинается также, как первый, но видно, что несколько тяжелых ударов, полученных Женькой, сделали свое дело. Останавливаю его атаку двумя очень сильными ударами. Это сделать легко, он почти не защищается, но и нападать, как раньше, уже не может. Ноги не подчиняются ему. Он хочет идти вперед, но шагает в сторону. Однако, ни шагу назад, нет ни одной попытки уклониться, выйти из боя. Вот уже и руки изменяют ему, удары потеряли силу, но желание подойти ко мне поближе неиссякаемо. Физически он сломлен, но, видимо, бойцовский дух его не удастся сломить никому. Он снова устремляется вперед, руки полуопущены, глаза пустые, в них нет сознания. Сейчас можно свалить его одним ударом. Но, преклоняясь перед этим великим мужеством, не бью. Перчатки мои стали мягкими. Легко, как подушкой, отталкиваю его, дожидаясь конца раунда... Наконец, время! Бой окончен. Облегченно вздыхаю, хотя совсем не устал. Зрители вздыхают тоже. Все же это неприятное зрелище, когда, полный сил, человек от нескольких ударовтеряет управление.
Я не смотрю на Женьку, чтобы не обидеть его, чтобы не унизить взглядом победителя, в котором, мимо моей воли, может блеснуть злорадная, заносчивая искра. Мне даже как-то неловко, неудобно, будто бил беззащитного человека. Снимаю перчатки - в них мокро. Но знаю, что скоро одену их опять. Предстоит бой с Сережкой Котенко. Два победителя должны встретиться между собой. Это все понимают и выжидающе смотрят на нас. Сережка тоже это понимает и размахивает только что снятыми с Женьки перчатками, проветривает их.
Выбираюсь на свободное место в стороне, чтобы не быть в центре внимания и, слегка расслабленно, потряхиваю опущенными вниз руками. Нужно успеть хорошо отдохнуть, сосредоточиться. Через несколько минут, наверное, потребуется максимальное напряжение сил и воли. Надо собрать весь добытый, буквально, потом и кровью боевой опыт. Ведь и Котенко, и даже многие другие догадываются, что наше столкновение не просто боксерский бой, а скорее всего, драка, откровенная драка двух соперников, кто - кого, облаченная в пристойную форму спортивного поединка. Слишком мы разные, слишком противоположные и не только Бубенцова , много другого стоит между нами. Рано или поздно столкновение должно было произойти и хорошо, что я успел к нему подготовиться, что вокруг много свидетелей и мой противник вынужден будет пользоваться теми же методами и тем же оружием, что и я, и не сможет применить коварные или нечестные приемы.
Отмахиваюсь от подбежавшего поделиться впечатлениями Саньки Пронилова. Хочется побыть одному. Необходимо взвесить все “за” и“против”, наметить план боя.
Сережка выше на пол головы, руки у него длинные и не потому, что он выше, вообще у него длинные руки. Боксом занимается гораздо больше времени, вынослив и силен. Это “против”. Мой стаж меньше, но качественно, пожалуй, лучше, у меня все время был трудный, сильный противник, а Котенко легко расправлялся со всякими там “косыми”, “фруктами” и “полтинниками”. Манера боя у него однообразная и, кроме того, кажется, что я подвижнее, резче, лучше чувствую дисстанцию. Это “за”. Нужно вести бой активно, не выжидать, навязывать свою манеру, не уклоняться от обмена ударами, кажется , у меня удар сильнее.
Итак, теоретически все разложено по полочкам, но в бою очень редко удается осуществить задуманное, ведь противник тоже думает и тоже что-то осуществляет...
Ну а теперь, когда все ясно, следует его опередить и первому “бросить перчатку”.
Сережку окружает толпа почитателей. Виднеется только верхушка его головы, иногда мелькает, прикрывающая лоб, челка. Он что-то говорит, как всегда, убедительно и веско. Проталкиваюсь к нему, боксерские перчатки сжимаю под мышкой. Мне уступают дорогу. Все знают, зачем иду. Котенко встречает меня испытывающим, жестким взглядом, которым сказано очень многое. Он, конечно готов к поединку. Больше того, повидимому, вся эта затея и предназначалась для того, чтобы сразиться со мной. Пожалуй, лишь я один в классе оказываю ему противостояние. Данька Сохатский, комсорг, держит нейтралитет и влияние его чисто административное. Котенко, наверное, решил положить конец “двоевластию”. Но он видел бой с Женькой Яновским и немного растерян. Его уверенность в превосходстве поколеблена. Боковым зрением, краем глаза вижу напряжение на лицах одноклассников, которые, без сомнения, понимают остроту момента. Лицо Оли, пожалуй, побледнело. В ее глазах какое-то смятение. Но это не драка за нее, она отдает предпочтение ему независимо от исхода. Просто сейчас каждый из нас будет доказывать свое превосходство. Сталкиваются принципы, взгляды и противоречие между ними будет решаться вот таким первобытным способом, дракой на кулаках. “Бей, барабан, походную тревогу”, - сказал я про себя.
- Ну что, Сережка, скрестим шпаги?,- это должно было звучать задорно, но прозвучало, кажется, откровенно зло. Голос мой грубеет от волнения.
Сережка кивает мне головой, продолжает что-то говорить Витьке Халамазову с таким видом, будто для него самое главное именно этот разговор, а предложение подраться, так себе, пустяк, который его мало волнует. Я скинул свою курточку на руки, оказавшемуся рядом, Саньке Пронилову и начал надевать перчатки. В этот момент я чувствовал себя рыцарем, который облачался в доспехи перед турниром, но у этого рыцаря не было надежды, что дама сердца, в случае победы, повяжет ему на руку шарф...
Сережка тоже надевал перчатки, но продолжал говорить, отвернувшись от меня, и его длинная жилистая шея высказывала принебрежение к противнику и уверенность в исходе поединка. Я смотрел на эту шею и прикидывал, что начну бой очень активно, чтобы вся наглость и спесь слетала с этой шеи и ее владельца.
Часы оказались в руках Халамазова. Он поднес их к уху, казалось, сейчас возьмет на зуб, он, словно, хотел оправдать оказанное ему доверие.
Сережка остался в одной майке и уже стоял напротив меня. Он был худощавый, жилистый и мускулистый, но какой-то нескладный. Руки очень длинные, шея тоже, голова маленькая, приплюснутая. Непонятно, что в нем находят привлекательного... Он выставил вперед левую руку и левую ногу. Правой рукой прикрыл подбородок.
Бой начался. Не знаю, что он думал, но мои действия, повидимому, явились для него полной неожиданностью. Я сделал шаг вперед и сразу нанес сильный боковой удар в ухо! Звонко и, наверное, очень оскорбительно. Котенко оторопел, вспыхнул. Потом стремительно бросился вперед. Однако, я все предвидел. Встречаю его левой в лицо. Бац! На губах у него показалась кровь. Ого! Вот так, сразу?! Он ошеломлен. Не знает, что делать. С той стороны, где стоят его болельщики, надвигается угрюмое молчание. Секунду-две Сергей топчется на месте. Пытается осмыслить неудачное начало боя. Наконец, находит правильное решение и начинает работать левой. Недаром говорят: “Покажите мне, как работает левая рука и я скажу вам, какой это боксер.” Левая рука у него длинная, как копье. Он тычет мне в лицо, в живот, но не сильно. Стараюсь быть к нему поближе и отвечаю такими же тычками. Вдруг он сильно бьет правой, но я заметил этот удар, когда он еще начал переносить тяжесть тела на левую ногу. Уклоняюсь - мимо. Зато достаю его правым боковым, в правое ухо. Он бросается вперед и опять попадает под встречный удар левой. Сергей не обращает на этот удар внимания. Он возле меня, совсем близко. Зеленоватые глаза полны злобного азарта... Получаю два-три сильных удара, но прежде чем он отходит, отвечаю тоже двумя. От последнего удара Котенко падает, правда, скорей всего потому, что у него было неустойчивое положение. Но какой позор! Котенко на полу!
 Он вскакивает, стараясь показать, что падение случайное, смотрит на пол. Мол, обо что это он поскользнулся... И тут же идет вперед. Бьет, стараясь попасть в голову левой, левой, левой... Знаю, хочет поднять мои руки на защиту головы, чтобы ударить в открытый живот, в солнечное сплетение. Не получается... Иду вперед. Снова ближний бой. Обмен ударами. Замечаю, что у меня хорошо идут боковые, а он не успевает подготовить защиту. Сергей малоподвижен. Он стоит на полной ступне и все время хочет нанести очень сильный удар. Держусь на удобной для меня средней дисстанции. Он пытается как-то активизироваться, но безуспешно. Проводит несколько заученных серий с заключительным ударом в голову. Однако все его удары идут по перчаткам. Эти серии вроде эффектны, но все видят, что они бесполезны. Сергай вспотел. Из разбитой губы идет кровь. Котенко все время ее слизывает, но она появляется опять. Кроме того, кажется, я попал в это место еще раз. Первый раунд кончается... Сергей чувствует, что проиграл его. Особенно удручает его кровь. Она, как свидетельство его поражения. Сережку окружают Халамазов, Маковский, Зимин, Гольдфарб, Снежко, Рыбин и другие. Лиля Гаврилова вытирает ему платочком кровь с губы Вообще, возле него народа больше: Неля, Шура, Рая и Оля тоже... Возле меня Пронилов, Димка Ольшанский, Быков и Женька Яновский. Меня хвалят. Дают советы. Группа во главе с Данькой Сохатским сохраняет нейтралитет. Пожалуй, их больше всего, нейтральных. Удивляюсь, откуда так много народа. Вижу ребят и девченок с параллельного класса. Среди них у Котенко тоже много сторонников...
Минута отдыха проходит очень быстро. Но я хорошо отдохнул. Чувствую себя совсем свежим.
- Время, - кричит Витька Халамазов. В этот момент ловлю Олин взгляд. Она тут же отводит глаза в сторону, но я уже все прочитал. Какая-то доля секунды и так много информации. В этом взгляде было удивление и восхищение. Ну, держись теперь Котенко!
“Сокрушим ненавистное бремя
Грозою боевых атак,
Ружья за плечи и ногу в стремя...”
Мы одновременно шагнули друг к другу. Много азарта, много злости, много силы. Вдруг мою голову отбрасывает в бок сильнейший удар. В ушах звон. Но все в порядке, я даже не “плыву”. Котенко рвется вперед, спешит добивать. Но ошибаешься. Добивать рано. Встречаю его резким, коротким ударом в лицо. Чувствую по отдаче, что удар хорош. Но высоко, где-то между глаз. Если бы в подбородок, то Сергею не сдобровать. Все-же он потрясен. Лицо у него в крови. Он прижимается ко мне, хочет прийти в себя, отдохнуть, замаскировать действие полученного удара. Бьет снизу вверх меня по корпусу, пачкает своей кровью. Оба мы уже вымазаны его кровью и вид у обоих, наверное, страшный.
- Давай вытру кровь,- говорит Маковский.
- Отойди!, - рычит Котенко. Он забыл про защиту, забыл все приемы бокса, рвется в драку, откровенную драку. Но я все помню. Встречаю левой, потом правой! Раз-два! Вот теперь хорошо. Глаза его мутные, кажется, он “плывет”. Но не добиваю. Пусть придет в себя. Смотрю по сторонам. На Бубенцову. Ей, видимо, неприятно это зрелище, но все же кажется, она на моей стороне. Как хорошо! Как здорово!
Мы снова сцепились. Вижу на полу капли крови.
- Перестаньте драться! Идиоты!,- вдруг кричит Шура Шварц.- Разнимите их, мальчики! Ну, что же это такое?
Никто не трогается с места. Отталкиваю его и бью боковым, правой. Попал! Котенко шатается... Кажется, что вот-вот упадет... Но нет, устоял. Руки не опускает, держит возле лица, не сдается...
- Время!, - кричит Витька и взмахивает рукой, давая знать, что раунд закончен.- Время!
Что-то рано. Не сомневаюсь, что он украл секунд двадцать-тридцать. Спасает своего кумира от полного разгрома. Ну, черт с ним!
- Что это здесь творится? Что за мордобой! Сейчас же прекратить!,- как гром среди ясного неба раздается голос завуча, Льва Гавриловича. Все были так поглощены поединком, что не заметили его появления.
- Это не драка, Лев Гаврилович, это бокс!, - говорит кто-то.
- Я вам покажу, бокс! Петухи! Гладиаторы! Носы расквасили. Кровь так и хлещет. Сайчас же в умывальник. Привести себя в порядок. А вы хороши! Смотрите, уставились, сейчас же марш по домам!
В умывальнике я долго смывал с себя чужую кровь. Майку пришлось стирать. За мылом кто-то сбегал к вахтерше. Нельзя же было явиться домой с такой майкой.
Сережка умывался этажем ниже. Вместе с ним вся его компания.
Возле меня остались только Пронилов и Яновский. У нас было тихо. Майка сохла на батарее. Мы ждали, когда она высохнет.
Яновский курил папиросу. Пронилов ходил из угла в угол, заложив руки за спину, с видом победителя.
- Вот это было зрелище!, - поминутно повторял он.
- Ты прийдешь завтра на вечер?, - спросил я его, просто для того, чтобы сказать что-нибудь...
- Конечно! Я же в самодеятельности. Буду играть на аккордеоне.
- А я не приду!, - сказал Женька и сплюнул.- Нечего мне там делать. Пойду лучше в кино.
Я чувствовал легкую усталость. Голова гудела. Кругом было так тихо, что, казалось, нас в школе только трое. Я мысленно перебирал эпизоды недавней потасовки, пытался посмотреть со стороны и, конечно, глазами Оли. Все выглядело, вроде, неплохо.
Несколько дней назад я снова перечитал “Дон Кихота” и мне все время кажется, что чем-то напоминаю его. А может, мне просто хочется быть похожим на него... Бескорыстный борец за правду и справедливость, не понятый людьми страдалец... Добрый, бесстрашный рыцарь печального образа, сокрушивший злого волшебника и незаметно, без громких почестей и славы, удалившийся в свое скромное убежище залечивать раны..

3.
Вечер в школе начинался, обычно, в семь часов вечера. В спортивный зал были снесены все скамейки и стулья, которые отыскали в школе. Их расположили рядами перед длинным столом, накрытым малиновой бархатной скатертью. Сбоку, на расстоянии двух шагов, стояла небольшая обитая красной материей трибуна. Из всех спортивных снарядов в зале остались только брусья, их отодвинули в дальний конец зала, к стене. Пол желтел свежевымытыми досками и все помещение чистое и прибранное, казалось, стало выше и светлее.
Я пришел одним из первых, заглянул в еще пустой зал и на меня нахлынула волна того особенного настроения, которое называют праздничным. Однако, к этой волне торжества и восторга подмешивалось что-то иное, какое-то недоброе предчувствие. “Что-то случится сегодня”, - подумал я и, почти машинально, начал подниматься по лестнице на третий этаж.
В нашем классе стояла уютная теплая тишина. Я сел на свою парту, огляделся вокруг. Было очень чисто, девочки накануне потрудились на совесть. Пустой класс показался мне каким-то маленьким, тихим и сейчас трудно было представить, что в нем свободно помещается такая непоседливая и крикливая толпа из тридцати мальчишек и девченок. А вот Олина парта, почти рядом, два шага, а каким это расстояние кажется большим, когда она сидит там, так далеко от меня, как трудно услышать, о чем они говорят с Раей.
Я пересел на ее место. Да! Все отлично видно. Весь класс, как на ладони. Во-всяком случае, чтобы увидать меня или Сережку, ей не нужно поворачиваться или смотреть из-под низу, как мне, выворачивая глаза. Я открыл ее парту, пошарил рукой. В самом углу наткнулся на скомканную бумажку. Развернул - Олин почерк... Это была недописанная до конца модная песенка о Мишке, о его улыбке... Строчки раздвоились и поплыли. Мне вдруг, показалось, что я неспроста сел за ее парту и нашел эту бумажку... Неожиданно и негаданно вдруг открылось нечто скрываемое ... Я впился в эти круглые буквы, в эти знакомые строчки. По спине огнеными волнами пробежала дрожь. Сердце подпрыгнуло и сжалось. В ушах стоял ее голос, словно я услышал эти, затертые до дыр, слова впервые, и они зазвучали теперь нежно и трогательно...
 “Я с тобой неловко пошутила,
 Не сердись, любимый мой, молю !”
Вот как!? Неловко пошутила?.. Ты думаешь, легко видеть, как Сережка берет тебя за руку или наклоняется так близко, что касается твоих волос, видеть, как он сидит рядом, почти прижавшись к тебе и что-то шепчет. И ты не отталкиваешь его, не отворачиваешься. И украдкой, искоса следишь за мной. Хочешь увидеть, как мне больно...
Рыцарь печального образа, ты расправился со своими врагами, но есть еще твой самый главный мучитель. Один за другим ты получаешь от него разящие удары. Но в глубине души надеешься, что они потому так чувствительны, потому достают до самого сердца, что наносятся любящей рукой...
Я встал и подошел к окну. Через школьный двор густо шел народ. Наверное, уже около семи и сейчас начнется торжественная часть. Идти в зал не хотелось. В тихом, пустом, полутемном классе было тепло и уютно. Снизу доносились приглушенные, но непрерывные хлопки входной двери. Потом они стали редкими и почти прекратились.
Я спустился вниз, когда уже прошло несколько номеров самодеятельного концерта. У входа толпилось много людей и я с трудом протокнулся в зал. Все места были заняты, зрители плотно стояли вдоль стен. Я удачно пристроился между двумя десятиклассниками и хорошо видел сцену, освободившуюся после того, как отодвинули трибуну и разобрали столы президиума. Я уже знал, что отрывка из “Ревизора” не будет, не состоится и тщательно подготовляемый спектакль параллельного класса. Они хотели поставить что-то из “Горе от ума”, но не поладили со своим классным руководителем.
На сцену вышла ученица десятого класса, рослая и очень красивая. Об этой девченке много говорили в школе. Она изящным жестом поправила свои, распущенные по плечам, белокурые волосы и начала читать стихи. Голос у нее был приятный и читала она действительно хорошо.
- Совсем как артистка!, - сказали за моей спиной. Ей долго хлопали, а она, не смущаясь, принимала эти апплодисменты, как должное, улыбалась и кланялась.
Потом была небольшая интермедия, поставленная десятым классом.
Десятиклассники пытались копировать голоса директора и завуча, их манеры и походку. В общем, всем понравилось и актеров тоже наградили апплодисментами. Следующим номером была мимическая сцена. Вышел Костик Сигал из параллельного 9-го “в” и начал жестикулировать. Сцена называлась: “В зрительном зале немого кино.” Но своими манипуляциями Костик, скорее всего, походил на дирижера оркестра или на уличного регулировщика. Потом еще были танцы, песни и даже акробатический этюд, вызвавший особый интерес, так-как девушки были в купальниках, а до пляжного сезона еще очень далеко.
Я все время высматривал среди зрителей Олю, но половину зала закрывала толпа. Не видел я и Сережки, и еще многих ребят из нашего класса. Зато, сразу на глаза попался Пронилов. Его выступление на аккордионе, наверное, было одним из первых и он сидел в передних рядах. Большие уши его порозовели, стали еще заметней. Он часто подпрыгивал с места и яростно хлопал в ладони. Я пожалел, что не слышал его выступления, но решил, что все равно похвалю, скажу, что “здорово”.
Но вот вышла Жанна и, сверкая кукольными глазами, объявила, что концерт школьной самодеятельности закончен и сейчас будут танцы. Это слово “танцы” она как-то особенно сочно подчеркнула и на ее губах промелькнула интригующая улыбка.
- А теперь, - продолжала она, - попрошу всех выйти из зала, необходимо раздвинуть скамейки и освободить место.
Все шумно вздохнули и, гремя стульями, встали. В дверях сразу образовалась пробка. Толкаться не хотелось и я решил подождать пока все выйдут. Правда, тут же спохватился, как-бы меня не заставили расставлять скамейки и стулья. Последних оставшихся, обычно, и ожидала такая участь, но пробиться к двери было уже невозможно. Да, так и есть, “Лев” называет мою фамилию:
- И вот вас, Шишкин, тоже попрошу. Помогите здесь навести порядок.
Когда мы собрали стулья, скамейки и сдвинули их в угол, запела большая, шоколадного цвета радиола с белыми зубами клавишей-переключателей и зал снова начал заполняться. Я выбрал себе удобное место возле двери и, не привлекая к себе внимания, хорошо видел всех, кто входил.
Народу набилось довольно много, некоторых я не знал. Наверное, это были приглашенные. Наших ребят увидел почти всех. Сергей привел с собой Фрукта. Договязый Фрукт нарядился в новый костюм, волосы прилизал, но один клок на макушке все равно торчал дыбом, словно в насмешку над всеми его стараниями выглядеть сегодня аккуратным и приличным. Сам Сережка тоже надел новый черный костюм и галстук “бабочкой”, который совсем не шел ему. Котенко выглядел настоящим пижоном. По его глазам я понял, что он отлично все сознает и отчаянно боится, как бы кто-нибудь не высказал это вслух. В общем, все одноклассники принарядились и имели вид вполне праздничный.
Радиола изливала лирическую музыку, которая терзала душу, тем более, что я нигде не видел Оли. Павда, не было ни Раи, ни Лили и их отсутствие служило мне утешением. Возможно, они придут вместе. Сидят, наверное, сейчас у Лильки и прихорашиваются.
Санька Пронилов уже второй танец подряд танцевал с тоненькой беловолосой девушкой из 9-го “в”. В перерыве между танцами он подскочил ко мне. Лицо его раскраснелось и уши горели так, будто их кто-то основательно потрепал. Он бурно дышал:
- Шиш, ты чего стоишь в углу? Иди, танцуй. Ты глянь на Рыбу, он увивался возле Шурки, а она привела своего знакомого. Вон стоит с ней рядом. Высокий, как каланча! А Петька повернулся к ним спиной и делает вид, будто не видит.
Он, наверное, имел успех у этой беленькой девченки, потому что поминутно стрелял глазами в ее сторону и в своем победном угаре все чужие неудачи считал смешными и жалкими.
Но на Петю Рыбина, действительно, было неприятно смотреть. Его большая грузная фигура имела горестный, трагический вид. Он ссутулился еще больше, старательно отворачивался от Шуры и ее кавалера и, подчеркнуто громко, помогая себе руками, говорил о чем-то с Мишей Быковым. Но вся эта подчеркнутость и выдавала его с головой.
В толпе все время сновал Котенко. Лицо его раскраснелось, а Фрукт, с торчащим на голове клоком волос, как привязанный, неизменно следовал за ним и рассматривал всех, особенно девушек, нагло, в упор, полупьяными глазами. Они кого-то искали.
Возле Нельки Чистюк, ослепительно сверкавшей подведенными глазами и голубым платьем, стояла неизменная кучка поклонников. Там был, конечно, Димка Ольшанский, Данька Сохатский, а также Маковский, несколько из 9-го “'в” и еще какие-то незнакомые ребята. Они все острили и наперебой ухаживали за ней.
Опять заиграла музыка и Пронилов начал протискиваться к своей партнерше. Но он опоздал. Ее уже пригласили.
Санька остановился. Уши его траурно провисли, губы надулись, казалось, он сьел что-то кислое.
 “Ага, так тебе и надо! А ты думал, она будет тебя ожидать? Побудь и ты хоть немного в Петиной шкуре. Посмотрел бы теперь на себя!”
И вдруг меня словно обожгло! Я увидел Олю, которая почти в самом центре зала танцевала с высоким незнакомым парнем. Парень был в сером костюме, держался очень уверенно, волосы светлые, слегка вьющиеся, зачесанные назад. Выглядел он лет на 18-19.
- Смотри, Олька сразу пошла танцевать!, - услыхал я сзади голос Раи Пискун.
- А кто это с ней? Это и есть ваш сосед Сашка?, - спросила Лиля.
- Да. Он пришел с нами. Ты знаешь, мы опаздывали, так он остановил такси и мы приехали за каких-нибудь пять минут.
- А он симпатичный, этот Сашка! Давно она с ним дружит?
- Не очень. Он работает на Торгмаше. В этом году поступил в политехнический, на вечернее отделение.
Чуть повернув голову, я убедился, что они меня не видят. Меня заслоняла кучка десятиклассников, которые, очевидно, тоже все слышали. Но что для них какой-то Сашка, или какая-то там Олька? И что им до того, что они дружат? А на меня эта новость произвела впечатление, подобное нокаутирующему удару! На несколько секунд я потерял контроль над собой. Перед глазами мелькнула мутная пелена. С моим лицом что-то случилось. Скорей всего, у меня задрожал подбородок и я сделал несколько глотательных движений. Судья на ринге мог бы начать счет...
Я пришел в себя и огляделся. Как хорошо, что вокруг только посторонние, они совсем не обратили внимания на мои конвульсии. Можно совершенно спокойно отдышаться и привести себя в порядок. Судья едва бы довел счет до нескольких секунд, а я уже принял боевую стойку. Мое лицо снова спокойное, непроницаемое. Страсти загнаны далеко во внутрь.
Оля танцует со своим Сашкой. Хорошо танцует. Она сегодня очень красивая, в красном платье и красных туфлях. Ей идет красный цвет. Сашка тоже хорош. Высокий, белокурый, держится прямо, с достоинством.
Я вдруг с ужасом почувствовал, что в моей фигуре сейчас есть что-то, очень похожее на Петю Рыбина. Выпрямляюсь, оглядываюсь вокруг. Я лучше уйду сейчас же, сию минуту! Видеть этот танец настоящая пытка! Но меня видели здесь. Скажут потом, что я сбежал? Ну и пусть! А кто, собственно, может сказать? Кому какое дело? Может, у меня разболелась голова или живот? Может, я почувствовал себя плохо?! Черт возьми, мне и в самом деле плохо. Ох, как плохо! Какой-то гнетущей пустотой и безнадежностью повеяло вдруг. Теперь я знаю, как чувствуют себя самоубийцы перед концом...
Наконец, танец кончился. Он ведет ее под руку и, слегка наклонившись, что-то говорит, улыбаясь. Она тоже улыбается. Как она ему улыбается! Я такой улыбки у нее еще не видел. И вообще, такой я еще ее не видел. Она какая-то значительная, даже величественная! Все вокруг смотрят на нее, а она только на своего Сашу.
Сечас начнется новый танец, а за ним следующий. Передышка короткая, как между раундами. Мне здесь нечего делать! Этот зал, эта музыка, эти люди... Улыбаются, кокетничают, заигрывают. Ухожу и сейчас же!
Осторожно, прижимаясь к стене, прячась за спинами, я начал пробираться к двери. Кто-то оказывался у меня на дороге (и я, кажется, не очень вежливо устранял эти препятствия), кто-то наступил мне на ногу, кто-то, в отместку, толкнул, но я ни на что не обращал внимания и стремился только к выходу. Возле раздевалки на плечо легла чья-то рука. Я резко обернулся. Передо мной стояли Котенко и Фрукт. Щеки Сергея пылали, галстук-бабочка сбился на бок, донесся запах спиртного. Фрукт нагло смотрел сверху вниз пустыми пьяными глазами. Интересно, что им нужно?
- Ты уже уходишь?, - Котенко облизал пересохшие губы.- Уже уходишь, так быстро?
- Да, у меня разболелась голова...
Сережка недоверчиво, с сомнением, двинул головой в сторону.
- Может быть, ты останешся?
- И что тогда?
- А просто, мы подождем этого типа, когда танцы кончатся и подвесим ему парочку фонарей, чтобы не заблудился в темноте, когда будет провожать Ольку.
Фрукт кивал головой и смотрел с пьяной готовностью бить кого угодно и за что угодно. Я жестко глянул на него и он отвел глаза. А потом точно также посмотрел на Сергея Котенко:
- А он здесь причем? Тебе, что завидно?
”Все-таки лучше, - подумал я, - что она выбрала этого Сашку, чем его.”
- Придумали! Трое на одного! Не смейте тронуть ни его, ни ее! Понятно!
Вид, наверное, у меня был злой, решительный.
- Да ну его.., - протянул Фрукт, глядя куда-то вбок. - Пусть катится, куда хочет. Пошли, лучше, еще выпьем!
Сережка как-то безвольно мотнул головой:
- Пошли, что-то стало холодно...
Я вышел на улицу. Звездное небо, тишина и прохлада освежали и успокаивали.
Ну что же, так, пожалуй, и лучше. Теперь, во всяком случае, все ясно. И нечего терзаться и мучиться сомнениями и надеждами. Зато у меня есть кое-что другое - друзья, книги и множество других интереснейших вещей...
Я закусил губу, но вдруг улыбнулся... И, вообще, впереди еще вся жизнь:
 “Бей, барабан, походную тревогу.
 Время не ждет , товарищи, в дорогу!
 Наш путь к победе приведет,
 Наша заря взойдет!

 Мы свободное, гордое племя!
 Мы боремся за каждый шаг.
 Ружья за плечи и ногу в стремя,
 Кто не с нами, тот и трус и враг!”

Март 1970 года.
Город Киев