Мгновения

...."Все мы родом из детства...». Из того времени нашей жизни, когда само понятие ВРЕМЯ ещё не воспринималось как философская категория, и прошлое концентировалось в воспоминании о счастливом воскресеньи, проведённом с отцом у реки, а будущее сводилось к «Когда я вырасту, обязательно стану космонавтом». Из того премени, когда не пришло ещё понимание быстротечности жизни и бренности бытия, и жизнь была только настоящим, в котором сменяли друг друга мгновения детских радостей и огорчений....Как «аукается» детство потом, в нашей взрослой жизни? Сводится ли всё к учению Фрейда, по которому детсво – это чередование оральной, затем анальной фаз, на смену которым приходит «эдипов комплекс»?
Почему так причудливы наши воспоминания о детстве? Вот воспоминание «запах», а вот «вкус». вот воспоминание «счастье», а вот «стыд» или «страх»...
...Вот маленький Оська прячется за мамину юбку – на дне ванны сидит большой чёрный паук, Оська ни за что не хочет вместе с ним купаться, а мама трогает паука палцем и пытается объяснить, что это никакой вовсе не паук, а всего лишь у ванны сошла эмаль....
....Вот, сложив губы трубочкой, Оська дует в троллейбусе на замёрзшее стекло, на стекле образуется круглое пятнышко, становящееся всё больше и прозрачнее, и вот уже можно смотреть на проплывающие мимо дома, несколько секунд, пока пятно снова не затянулось инеем...
...Вот папа ведёт Оську в детский сад. Майское утро... улица Горького... дворники поливают асфальт из длинных чёрных шлангов... белые козырьки над витринами магазинов. И...ощущение счастья от большой и тёплой папиной ладони...
....Вот пожар в саду «Аквариум», куда выводили гулять Оськину детсадовскую группу. Горит склад декораций театра Оперетты... толстый столб чёрного дыма до самого неба... вой сирен огромных красных пожарных машин...
...Правая Оськина рука в гипсе – сломал, играя в футбол. Завтра гипс должны снять, а ребята во дворе рассказывают истории, как у их знакомых руки после переломаов неправильно срастались и их снова ломали...Молотком...Страшно!....
...До слёз жалко расставаться с любимыми друзьями. Д’артаньяну вручиён маршальский жезл, он смертельно ранен, его последние слова: «Атос и Портос - до скорой встречи! Арамис – прощай навсегда!....»
...Жаркий июльский полдень на опушке леса. Струящийся воздух, наполненный густым ароматом сосен...мерное гудние пчёл...далёкий гудок паровоза... крик кукушки....


Cтыд.
"...ну что ты, прям, как всё-равно не русский...". Всякий раз, когда Оська слышал эту фразу, он инстинктивно втягивал голову в плечи, словно хотел стать невидимым. Даже если слова эти относились не к нему или были сказаны по какому-нибудь безобидному поводу. Потому что Оська и был НЕ русским. И всем своим опытом восьмилетнего мальчишки, выросшего в большом многонациональном московском дворе, он знал - не русским быть плохо. Потому что
конкретно для него быть не русским означало быть евреем. А среди других не русских - украинцев, белоруссов, татар, живущих с Оськой в одном дворе, быть евреем было постыдней всего. Почему? - на этот вопрос Оська не смог бы дать ответа. Родители никогда не говорили с ним на эту тему v в их памяти ещё свежи были воспоминания о газетах с погромными статьями о безродных космополитах и убийцах в белых халатах. Да и рябой тиран сдох совсем недавно, так что кто знает, кто знает, как ещё всё сложится - ох уж этот страх,тысячелетиями изгнания, издевательств и погромов впрессованный в коллективную память народа, позволявший лишь с большой осторожностью оптимистично смотреть в будущее. В общем, национальный вопрос родители с Оськой не обсуждали. А жаль, потому что у детей отсутствует иммунитет против заразы национализма, и родители могли бы объяснить мальчику, что нет "хороших" и "плохих" национальностей, а есть хорошие и плохие люди...
Стоял солнечный морозный денёк, когда Оська выбежал во двор, радуясь, что все уроки сделаны и можно поиграть с ребятами в салки, хоккей или "хозяин горы". Во дворе уже маялся Колька, лучший Оськин дружок, с которым они сидели в классе за одной партой. Они дружили той чистой мальчишеской дружбой, какая редко бывает у взрослых, потому что дружба эта не замутнялась ни завистью, ни соперничеством за внимание со стороны противоположного пола.
Мать у Кольки была русская, а отец - грузин, чем Колька страшно гордился, и хотя отец уже давно не жил с ними, продолжал носить длинную, трудно произносимую грузинскую фамилию на "швили". Колька держал в руках хоккейную клюшку, у которой крюк был отломан, так что она имела форму топорика с коротким лезвием и длинной рукояткой. В те бедные пятидесятые годы такие ценные вещи не выбрасывались - таким обрубком можно было очень даже здорово играть в хоккей. А ещё этой клюшкой-топориком хорошо было высекать острые ледяные иголки из жёсткого снежного наста, утрамбованного морозом и подошвами сапог и ботинок жителей большого двора. Этим как раз и был занят Колька, когда Оська подбежал к нему. Вдвоём ни во что толком не поиграешь, поэтому они решили ждать пока соберётся побольше ребят. А Колька всё постукивал своим "топориком" и после каждого удара, как после маленького взрыва, разлеталось в разные стороны крошево жёсткого снега. Завораживающее зрелище для мальчишки, и Оська, не отрываясь, следил за "артиллерией" друга, пока один из "осколков" попал ему в лицо. Заметив это, Колька изменил тактику v теперь он бил своей клюшкой-топориком под таким углом, чтобы ледяные иголки летели точно Оське в лицо. Колька не был ни злым, ни жестоким, к тому же Оська был его лучшим другом, просто это была для него весёлая игра, которую он только что изобрёл. А какой же мальчишка откажется от такой забавы? Оське же было совсем не до веселья! Он пробовал закрывать лицо руками, отворачивался - куда там! Колька забегал с другой стороны и ещё неистовей продолжал обстрел. Оське было очень больно, всё лицо его горело. Он просил, умолял Кольку прекратить - всё было напрасно. Лишь надежда на то, что Кольке всё это быстро надоест, удерживала Оську на месте. В душе его росла обида, постепенно переросшая в злость, которая всколыхнула в тёмных глубинах подсознания омерзительное липкое чувство, когда понимаешь, что в следующее мгновение совершишь подлость, но уже не в силах остановиться. И не владея собой, Оська закричал Кольке в лицо: "Грузинская собака!!!". И сразу бросился бежать. Он никогда ещё в жизни так быстро не бегал. Он бежал не от Кольки, он хотел побыстрее убежать от той гнусности, которую только что совершил. Он убегал от самого себя, точнее от того страшного и незнакомого ему уродца, каким он был мгновение назад...
С Колькой они так и просидели до десятого класса за одной партой, оставаясь лучшими друзьями и ни разу не возвращаясь к тому, что тогда между ними произошло.
Уже около полувека минуло с того дня. Но всякий раз, когда Оська (которого уже давно так никто не называет) вспоминает о том происшествии, острое, нестерпимое чувство стыда горячей волной захлёстывает его, и он испуганно оглядывается по сторонам, словно кто-то сейчас может стать свидетелем его тогдашнего позора....


А может быть, мы - марионетки в театре, имя которому Жизнь, и наше детство до самой смерти дёргает нас за тонкие ниточки воспоминаний?