Сестра

 Последний вступительный экзамен был назначен на 12.00.
Мы сидели на кухне.
В большом синем чайнике отражались слева мама, справа папа, посередине я.
 Напряжение висело в воздухе, мама сидела натянутая как струна, огонь во взоре, и папа, непривычно бодрый в этот утренний час. Волнение было объяснимо – живопись, рисунок, композиция, сочинение были позади, оставалась политэкономия, и одно это слово наводило ужас … Молчание нарушила мама, обозначив обрывок своей мысли: «…ну вот ты, Боря, и начинай…» Папа выдержал чеховскую паузу, но начал как в дешевых романах: «…Наконец пришло то время, когда мы с мамой должны тебе сообщить, что… у тебя есть сестра, зовут ее Лена, в четверг она приедет». Он продолжал говорить, что сестра – его дочь от первой семьи, о которой я тоже не знала, что Лена старше меня на 9 лет, живет в Питере, что она искусствовед, что в Москве будет несколько дней проездом, а затем уедет к друзьям в Ригу… но я уже с трудом впитывала подробности. В памяти всплывали разные эпизоды, которые долго существовали по отдельности, не выстраиваясь в цепочку.
 Вспомнилось все... Как мы с мамой разговариваем в вагоне метро - мне лет 8, и я начинаю упрашивать ее, чтобы у меня сделалась сестра или брат, ну хоть кто–нибудь. А она, обычно живая и отзывчивая на любой мой вопрос, вдруг замолкает, и я не могу добиться от нее никакого ответа, даже отказа…потом вспомнилось уже из глубокого детства - на стеллаже, среди книг -фотография в рамочке – улыбчивая первоклассница с бантиками, хорошенькая как куколка, но не я, и без подписи. Прошло какое-то время, и фотография исчезла, и не появлялась больше, - вопрос так и остался без ответа. … И на прошлой неделе, звонила несколько раз какая-то девушка, а голос был как будто странно знакомый, просила к телефону папу, и как-то иначе просила, не так, как ему обычно звонят студенты …
Разом и все вопросы без ответов, и партизанское молчание, и исчезновение фотографии получили свое объяснение, и обрывки воспоминаний соединились в одно целое. Мне 18, ей 27. Я была в шоке.
 Не помню, как ехала на Таганку, не помню экзамен. Я ждала четверга.
 Лена. Высокая и стройная, выше меня. Впервые я как в зеркало смотрела в свои глаза, но у нее они были еще больше и голубее. Впервые я слышала свой собственный голос из уст другого человека. Как Малыш мечтал о собаке, имея брата и сестру, у меня было с точностью до наоборот. Это было оглушительное неожиданное счастье, в котором я даже не задумалась тогда, что чувствовала Лена все эти годы, зная, что я есть и не знаю, что есть она…
 Мы бродили по улицам и не могли наговориться, насмотреться друг на друга, стараясь найти начало. Она была спокойной, задумчивой, сдержанной в эмоциях. И я - прямая противоположность. Из детства, проведенного здесь в Москве, когда меня еще не было, она помнила не много - пруд на даче, нашу общую бабушку, которую я совсем не помню, и синюю хрустальную сахарницу, которая и сейчас стояла перед нами. Помнила она и мастерскую Мая Митурича, которая была в соседнем подъезде, и как Май Петрович подарил ей детские сказки со своими иллюстрациями.
 Глядя на нее, у меня вертелась мысль: как бы вернуть все назад, как сместить на много лет момент нашей первой встречи… Я чувствовала себя глупой игрушкой в чужих руках, что мою историю кто-то слепил, не спросив меня. Не укладывалось в голове, что многие годы мы жили рядом, на одной улице, на Невском, но я, мечтая о сестре, не знала, что она у меня уже есть. Она знала больше, чем я. Ведь только после смерти своей мамы Лена решила приехать к нам.
 Через три дня Лена уехала.
 Последующие 7 лет мы постоянно перезванивались,переписывались, встречались. Я приезжала к ней в Купчино и у нас уже была своя история, отдельная от ошибок родителей. Гуляли по городу, часто подолгу сидели у нее на работе, в отделе графики запасника Русского Музея. Лена водила меня по узким и темным коридорам хранилища, где по стенам стояли двухметровые полотна с портретами, и стеллажи до самого потолка с папками и рулонами холстов. Помню, она подозвала меня к столу, на котором лежала в тяжелой золоченой раме небольшая изящная гуашь Серова «Петр II и цесаревна Елизавета на псовой охоте». Я держала эту работу в тусклой тишине хранилища, стараясь запомнить руками ощущение ее тяжести и унести в памяти каждое прикосновение.
 Я знала, что семейная жизнь у Лены совсем разладилась, муж собирался переехать в Германию. Она не думала, не хотела оставлять свою старенькую бабушку, родной Питер, работу в музее. Но перед самым Новым годом позвонила и деревянным голосом сказала, что через два дня уезжает, и теперь увидимся мы не скоро. За неделю она продала квартиру, книги раздала друзьям и уехала вместе с мужем и с бабушкой, обрубив все концы.
 Увиделись мы только через три года, когда я приехала в Германию. Когда схлынула бурная радость встречи, я заметила, как Лена изменилась. Она была уже совсем другая - скованная, она, казалось, боялась собственной радости, и даже по ее осанке было видно, как ей не уютно и одиноко. Мы гуляли по вечернему Нюрнбергу, на городской площади уже шла рождественская ярмарка, огни, елочные игрушки, глинтвейн в сумерках. Она уговаривала меня остаться с ней. Остаться на совсем…
 …В последний раз мы встретились спустя еще 10 лет. Она приехала в Москву по работе, на международную выставку… Мне 33, ей 41… ЦДХ, толпа народу, надо вести себя прилично, но в ушах шумит. Ленка потянула меня по служебной лестнице, крепко держа за руку, как детей переводят через дорогу, тяжело дыша и на ходу тараторя, от волнения перешла на немецкий.
Когда мы остановились, я достала из сумки кулек с глазированными сырками, в тех самых обертках, как в нашем детстве, и молча протянула ей. Она заплакала.