Петух Рябка

 ПЕТУХ РЯБКА
Весна была на подходе. Она притаилась где-то поблизости за листочками календаря и выжидала.… На несколько дней она вдруг выглянула и показала своё улыбающееся лицо и засияла тысячами зайчиков на крошечных льдинках, усеявших поверхность уже непрочного снега. Она скользнула сверкающим взглядом по огромным сосулькам, свисавшим, как сталактиты, с обледеневших крыш, и сосульки эти, толстые и грозные, сникли, почуяв свой конец, и слёзы закапали с кончиков их обнажённых, прозрачных клыков. Но толстый, сероватый лёд в подворотнях и на мостовых, плотный, многослойный не поддался – казалось, он был прочнее бетона.
И весна, как опытный полководец, проведя разведку боем, отступила, не желая нести напрасные потери. Она знала: ещё неделя, две – максимум три, и неприятель очистит поле боя.
Я с нетерпением ожидал тёплых дней… Несколько лет назад мы с женой решили купить дом в селе. Нашли недорогую, но вполне приличную усадьбу с домом, садом и огородом в 100 км от города и поочерёдно проводили там отпуск с маленькой дочкой, спасая её от смертоносного дыхания Чернобыля, накрывшего городские кварталы. Я посадил в саду новые плодовые деревья, кусты чёрной и красной смородины, крыжовник, малину и облепиху.
Не терпелось узнать, как прижились растения, как перенесла зиму домашняя птица, оставленная в тёплом курятнике под присмотром соседей.
И вот зима кончилась. Солнце ярко отражалось в лужах, набухли почки, от асфальта шёл пар. В прозрачном праздничном воздухе стоял терпкий запах озона и живой талой воды. Сварливые воробьи дрались на голых ещё деревьях с недавно прилетевшими синицами. Ворковали голуби и, раздувая перья на груди, ухаживали за голубками. На сердце было радостно от приближающегося отпуска и от особой весенней новизны ощущений…
Я стоял в переполненном вагоне пригородной электрички, сжатый со всех сторон разгорячёнными, после «штурмовой» посадки, людьми. Кое-как нашли свои места рюкзаки, мешки, саженцы деревьев, пакеты с рассадой, ручные коляски и даже велосипеды.
Думы мои были там, на моей сельской даче. Мысленно я обмеривал каждый угол сада, дом, сарай и погреб, радуясь предстоящей встрече с ними, и торопил поезд…
И время, подгоняемое стуком колёс и проносящимися за окном живописными картинами оживающей природы, летело быстро. Пока разговорились, обменялись новостями и советами, подоспело время выходить.
Сошедшая с электрички, шумная, пёстрая толпа, вскоре растянулась вдоль дороги, обходя с обеих сторон глубокую, заполненную водой колею, проложенную колёсами машин, в которой отражались, стоявшие вдоль дороги деревья, с едва наметившейся листвой и весеннее, белёсое небо, по которому быстро бежали небольшие серо-белые облака. Сельский, свежий ветер бил в лицо, переполняя лёгкие. От станции к селу 5 километров. Постепенно шутки смолкли и только слышалось шумное дыхание тяжело нагруженных людей…
Я открыл калитку, вошёл, снял с плеч тяжёлый рюкзак и огляделся… Всё было на месте. Мой второй дом почти не изменился за зиму. Лишь немного потемнели доски забора, да кое-где облупилась краска. В ноздри лез запах жухлых листьев, древесной смолы и прелого навоза…
Из-за хаты вышел большой красно-бурый петух, остановился в трёх шагах, оглядывая меня с головы до ног жёлто-зелёными глазами.
- Рябка, дружок, не узнаёшь?! – обрадовался я и протянул, припасённый для этого случая ломоть хлеба. Петух потоптался на толстых, крепких лапах, покрытых, словно латы рыцаря, жёлтой чешуйчатой броней, нерешительно шагнул ко мне. Шаг, другой и вот он уже жадно клюёт из моих рук.
- Кушай, кушай, красавчик ты мой! – я ласково потрогал его крепкий, ярко красный, тёплый гребешок, большие, такие же красные, овальные серёжки, провёл рукой по, спускающемуся до середины груди, воротничку из красных и бурых перьев, погладил, выгнутый дугой, пышный хвост, где среди красных и оранжевых перьев отсвечивали фиолетовые и ярко синие.
Петух давал себя трогать, но издавал короткие, предупредительные звуки:
- Тук, так, тук…
Он, конечно, узнал меня, потому что я был первым, кого он увидел в день своего рождения…
Домашний инкубатор устроен довольно просто. В фанерном ящике для посылок просверливается несколько дырок, диаметром 3-4 мм для вентиляции. Сверху вставлена электрическая лампочка в 100 ватт. В 15 см ниже лампочки, на дощечке с 10-12 отверстиями (также для вентиляции), укладываются куриные яйца – обычно будет нечётно количество, 9 или 11. Под дощечкой с яйцами, на дно ящика, помещается блюдце с водой, которое обеспечивает влажность воздуха. Для наблюдения за температурой (которая должна равняться температуре тела курицы наседки: +39 над поверхностью яиц) в отверстие просовывают термометр так, чтобы за температурой можно было следить снаружи.
Этот режим тепла (+39) нужно поддерживать днём и ночью ровно три недели. Каждые 3-4 часа яйца нужно переворачивать. Кратковременное охлаждение до комнатной температуры на 2-3 минуты кладке не повредит, но если электричество будет отключено на 1 час или более, то зародыши в яйцах погибнут и цыплята не выведутся. Яйца следует брать из хозяйства, где есть петух, а те, что продаются в магазине, не годятся.
Я не знал покоя 3 недели. Вставал среди ночи, чтобы перевернуть яйца, приезжал для этого с работы в обеденный перерыв, следил за температурой, подливал воду в блюдце.
И вот долгожданный день настал. Придя домой в обед я услыхал какое-то попискивание. Жена была на работе, дочь в школе. С замиранием сердца я заглянул через вентиляционные отверстия в инкубатор. Среди ещё целых яиц, сидел, выбравшись из скорлупы, головастый цыплёнок и, задрав клювик, слегка попискивал. Он уже обсох и его пушок был жёлто-белого цвета. Я отсадил его в приготовленную картонную коробку, застеленную газетой. Он беспокойно оглядывался и долбил клювиком мои пальцы.
Приходилось слышать риторический вопрос: «В чём смысл жизни?». Глядя на пушистый, жёлтенький живой комочек я подумал о том, что, наверное, есть ответ на этот, казалось бы, нелепый вопрос: «Смысл жизни, скорей всего, в том, чтобы снова продолжать жизнь». Стоило не высыпаться ночами и прибегать в обед с работы, лишь бы застать этот момент, когда затрещит скорлупа и раздастся тоненький голосок живого существа.
Из всей кладки вылупилось ещё только 3 цыплёнка, но они были меньшими по размеру и более вялыми, чем первый. Через день цыплята уже клевали ячную и пшённую крупу и пили воду из мелкого блюдца (чтобы не захлебнулись и не утонули), забавно поднимая кверху клювики, помогая воде самотёком проходить в горлышко.
Вскоре я купил (отстояв пол дня в очереди на базаре) 2 десятка инкубаторских цыплят и всех вместе поместил в большую картонную коробку, отметив «своих» чернилами на спинке.
Все цыплята были белого цвета, и лишь тот, что вылупился первым, имел 2 пёстрых пятнышка. Они были видны, когда цыплёнок подтягивался и расправлял крохотные крылья. Я назвал своего первенца Рябкой, ещё не зная, петух это или курочка. У цыплят с первых же дней жизни идёт борьба за существование, жестокая и беспощадная, но видимо, необходимая, без которой жизнь не могла бы развиваться и совершенствоваться. Борьба идёт за место у кормушки. То же происходит и у людей, которые, несмотря на свой великий разум и интеллект, являются порождением животного мира и имеют те же инстинкты. Но чем более цивилизованно человеческое общество, тем больше оно отличается от животного мира. Слабым, больным, старым и увечным, тем, кто не может бороться за существование, оно выделяет средства в виде пенсий, льгот и пожертвований.
У животных гуманности нет – выживает сильнейший. Самые сильные цыплята теснятся у кормушки, отталкивая друг друга. Слабые и трусливые ждут и подбирают остатки. Мой Рябка не был среди сильнейших, но как-то ухитрялся просовывать клювик к еде, то сверху, через головы, то снизу, между лапок. Его отталкивали, клевали, но он, не отвечая на агрессию, всё равно находил пути к кормушке. Иногда, когда борьба была особенно ожесточённой, я отсаживал его отдельно и подкрамливал. И мой цыплёнок клевал и клевал без остановки…
В экономике уже наступил застой, многие заводы и фабрики работали не на полную мощность. Мы с женой взяли отпуск за свой счёт и решили провести всё лето в селе.
В мае цыплята были уже величиной с голубя, и я привёз их на усадьбу. Они жадно поедали молодую траву, ковырялись в земле, заглатывали мелкие камушки. Любимым лакомством были земляные черви. Мой цыплёнок уже имел небольшой гребешок – признак того, что это петух, и был весь рябого цвета, выделяясь среди остальных, сплошь белых, словно оправдывая своё имя. При вскапывании огорода он первым оказывался возле лопаты, ловко хватая, показавшегося среди вывороченной земли, червя за кончик и молниеносно проглатывал, задрав клюв кверху. Тут же налетали другие, отталкивая его, но Рябка ловко увёртывался, снова и снова устремляясь к сладким червям. Он любил вкусно покушать…
На вольном воздухе цыплята быстро окрепли и стали расти, буквально, не по дням, а по часам. Вскоре выделился главарь – крупный голенастый белый петух с острым и длинным клювом, чуть загнутым книзу, как у хищной птицы. Он первым начал кричать «ку-ка-ре-ку», первым оказывался у кормушки и первым стал топтать курочек. И больше всех от него доставалось моему любимцу. Белый главарь люто невзлюбил Рябку. Он нещадно гонял его, бил своим длинным острым клювом, не подпускал к кормушке, воде, к курочкам. Здесь Белый был особенно бдителен и жесток.
То же имеет место и у людей. У некоторых народов сильный и богатый обзаводится несколькими жёнами, султаны заводят целые гаремы, а бедный не имеет ни одной. В природе выживает сильнейший, а слабому и бедному не дано право производить себе подобных. Жизнь – борьба, идёт постоянная выбраковка, слабому нет в ней места.
Птицы уже заметно подросли. Большинство цыплят оказались петушками, но все они приняли главенство большого Белого, и сами не упускали возможность долбануть клювом единственного рябого, который выделялся среди всех них, как белая ворона, только в данном случае всё было наоборот – рябой среди белых.
Правда, он уже был не только рябой – на крыльях, грудке и хвосте появились красноватые и бурые перья.
Это был уже довольно крупный, ладный петушок, сообразительный и ловкий, но смелости и злости ему явно не хватало.
Есть такие петухи, что как собаки нападают на любого, оказавшегося в их дворе. Они атакуют кошек, собак и людей – бьют острым клювом бесстрашно, наотмашь. В прошлом году у меня были два таких петуха. Оба белого цвета, между собой они ладили и дружно бросались в атаку, завидев кого-нибудь в своих владениях. Они никого не признавали и били даже тех, кто давал им еду. У жены, дочки и тёщи ноги были в синяках и кровоподтёках от ударом клювом. Меня петухи побаивались, но стоило зазеваться, как один из них подкрадывался сзади, бил сильно клювом по ногам и отскакивал. Тогда я брал хворостину, загонял наглеца в угол и давал ему трёпку. Петух распускал крылья, жалобно кричал и неделю был смирный, но потом, выждав момент, нападал снова. Эти два бандита держали в страхе весь двор. Петухов хотели отправить в суп, но я не разрешал, так как видел в них не мясо, но сильных, отважных и красивых птиц. Но когда эти разбойники пусти кровь 4-х летнему мальчику, случайно зашедшему во двор, мне пришлось уступить.
Белый, голенастый петух на людей не нападал, но домашних птиц держал в повиновении. И больше всех от него доставалось бедному Рябке. Вмешивать было бесполезно. Очень скоро всё становилось на своё место. Белый гонял Рябку по всему двору, бил и терзал его, а Рябка, уже большой и красивый красно-бурого цвета петух, удирал от него со всех ног, подходил к воде и кормушке, последним и подбирал крохи.
Вот уже три месяца мы жили в селе, и издевательство над моим любимцем происходило у меня на глазах. Часто я подкармливал Рябку прямо с рук и других кур не подпускал. Белый стоял поодаль и наблюдал. Как только я отходил, он набрасывался на Рябку и тот, распустив крылья, позорно убегал со всех ног. Я кусал губы от огорчения.
- Ну, что ж ты, Рябка! – говорил я ему. – Посмотри, какой ты большой и сильный, дай белому хулигану отпор, постой за себя.
Но красный петух боялся белого, как огня, слонялся по углам двора (благо двор был большой), не мог подходить к курочкам, на ночь заходил в курятник последним, забивался там в угол, но первым вылетал, едва утром открывали дверь.
Так бывает в тех местах, где сила и нахальство заменят закон: в тюрьмах, зонах, лагерях военнопленных или отдалённых от цивилизации поселениях – люди теряют человеческий облик, когда страсть и желания превращают их в животных и вся мораль основана на кулаке. Слабым телом и духом достаётся самая нижняя ступень, их удел – унижения, издевательства и голод. Горе тому, кто не может постоять за себя. И не только в тюрьмах. Разве в нашей цивилизованной жизни не идёт борьба за место у кормушки; разве не работают локтями вполне приличные, на вид, люди, занимающие высокие должности, оттирая стоящего рядом, забыв о человеческом достоинстве.
Как-то под вечер на веранде я ремонтировал утюг. На дворе слышалось какое-то смятение, какой-то шум, возня… Поглощённый работой, я не обращал на это внимания. В окно заглянула моя восьмилетняя дочка и сказала:
- Папа, выйди и посмотри, тебе будет интересно! Рябка дерётся с Белым!
- Вот как? Не может быть!
Я вышел на крыльцо. Посреди двора шёл бой!
Белый, с взъерошенными перьями на шее, растопырив крылья, подпрыгивал на длинных, голенастых ногах и яростно нападал на Рябку, нанося ему раз за разом беспощадные удары длинным и острым, как пика, клювом. Но Рябка, вопреки обыкновению, не бежал. Он крепко стоял на своих толстых лапах, чуть припав к земле, и его красные перья на шее тоже были взъерошенными. На удары Белого он наносил ответные своим небольшим, острым и крепким клювом.
Оба петуха вдруг подпрыгивали одновременно в воздух и, сцепившись, били клювами, шпорами и крыльями. Приземлившись, отскакивали и, покружившись один около другого, опять подпрыгивали и схватывались.
Я, затаив дыхание, смотрел на сражение и боялся, что вот-вот мой любимец нагнёт голову и, как всегда, позорно убежит с поля боя. Но Рябка не убегал. Что-то произошло с петухом и он обрёл бойцовский дух.
Кто-то хотел вмешаться и разнять дерущихся птиц.
- Поубивают друг друга!
- Нет, не мешайте, - сказал я. – Пусть выяснят отношения. Пусть разберутся.
И петухи продолжали драться. Они кружились по всему двору. Жена, тёща, дочка, соседи, побросав свои дела, смотрели на этот бой. На заборе повисли мальчишки, прохожие заглядывали с улицы и подбадривали бойцов. Зрелище было захватывающим. Белые и красно-бурые перья и пух летели во все стороны. Обе птицы были уже в крови. Особенно кровь выделялась на Белом. Он воинственно, хрипло кричал и долбил, и долбил Рябку. Но красный петух не отступал и бил реже, но метче. Он был немного ниже ростом, но весом и силой превосходил Белого и в каждый удар, как боксёр-тяжеловес, вкладывал силу своего веса. После ударов его крепкого клюва летели белые перья и капала кровь…
Бой длился уже полчаса, но никто из бойцов и не думал сдаваться. Нахальство и наглость белого встретились с упрямством и накопившейся злостью красного. Яростные удары с обеих сторон сыпались с неослабевающей силой и даже стали нарастать. Обе птицы хрипло и злобно кричали. Казалось, что красный вот-вот не выдержит ударов острого и длинного, хищно загнутого, окрашенного кровью клюва. Белый петух начал теснить и Рябка отступал к забору, туда, где росла колючая облепиха. Белый, словно специально, гнал его на колючки.
- Рябка, держись, не сдавайся! – кричал я, - не отступай!
 Рябка, к моей радости, не сдавался. Немного отступив, он снова начал нападать и, если белый бил куда попало, то красный наносил удары прицельно, только в голову. Каким-то чудом петухи ещё не повыбивали друг другу глаза. Двор был усыпан белыми и бурыми перьями, пухом, везде были капли крови.
И вдруг, после сильного и точного удара, который Рябка нанёс в голову Белому, тот нагнулся, издал хриплый, жалобный, протяжный крик, побежал с поля боя и позорно забился в щель под домом.
Рябка его не преследовал. Он гордо поднял свою голову с разорванным и кровоточащим гребнем и разразился долгим, победоносным криком, оповещая весь мир о своей трудной победе и возвращении попранного достоинства. Его враг был повержен.
К моей радости, победа Рябки оказалась не временной. Теперь всё переменилось. Теперь красный отгонял белого от кормушки и не подпускал к курам. Большой, красивый красно-бурый петух стал хозяином во дворе. Но он не был деспотом. Первое время он гонял Белого, но потом просто перестал его замечать и голенастый старался держаться в стороне. Я не мог нарадоваться, глядя на гордую осанку моего любимца. Все уступали ему дорогу, уважая его силу, мужество и великодушие. Дочка моя любила гладить его и кормить с рук. Петух Рябка позволял себя трогать, но внимательно смотрел жёлто-зелёными глазами и издавал короткие, предупреждающие звуки:
- Так, так, так…
Он знал себе цену.