6. Вася

6. ВАСЯ

Это было в феврале. Вася еще работал на местном телевидении помощником операторов, таскал за ними штативы, тяжеленные сумки с аккумуляторами. Работа немудреная, а таинственное, пугающее поначалу словосочетание «подготовить площадку», стало очень быстро понятным, кодовым, делающим всех их обладателями особого знания, членами братства.
Особенное свое положение становилось особенно отчетливо Васей осознаваемо в присутствии гостей. Придет иной случайный телезритель к ним на студию, и Вася становится в его присутствии подчеркнуто серьезным, не произносящим, - изрекающим слова, которые пришедший ловит, как откровение, поскольку не просто слова это уже, за ними - особые смыслы, то, что сокрыто от него, пришедшего, но дано им, как избранным!.. Лови, лови эти смыслы, телезритель, пробуй почувствовать!
Так и работал Вася, паразитируя простодушно и не очень на чужих привилегиях, поскольку если и были посвященные, то они обретались не здесь, в каптерке помощников операторов, а где-то там, в журналистских да дикторских… Так бы и работал, кабы не… Впрочем, все дальнейшее с телевидением мало связано, он мог бы «так бы и работать» в любом другом месте, - думается, оно все равно случилось бы. В другой модификации.
Таял снег. Напирала весна. Когда мокрый воздух внезапно приносил Васе оттенки воспоминаний из других его жизней, становился он задумчив и даже мрачен.
- Не люблю весну, выть хочется, - появляяся на опушке, объяснял он вслух свою задумчивость, осматривался и опять удалялся.
И вот в одно из утр на Васиных губах неожиданно замерцала таинственная улыбка. И тут же была замечена кем-то из женского состава.
- Хо-хо, Вася, солнышко нася, уж не влюбилься ли ты?
Посмеялись, дурашливо пошепелявили. Корча кривые гримасы, смеялся со всеми и Вася. Посмеялись и забыли. Но он долго ходил как обожженный. Как узнали? Ведь попали в самый центр. Который уже раз он стал себе выговаривать, что надо быть осторожней.
Нет, он не влюбился. Но он задумал влюбиться!!!
- Вася, тебе надо найти девушку, - игриво сказала ему как-то в корреспондентской Лариса, женщина, должностные обязанности которой были для него загадкой.
«Уж не себя ли она предлагает? - подумал Вася. - А что?.. Ну, нет!.. Эти женщины, не поймешь!..»
Но предложение, сама, вдруг распустившаяся из ничего перед его носом, эта возможность запала. «Может и вправду надо, со стороны видней». Властная весенняя мука подзуживала что «несомненно, видней», что «пора»! Он встрепенулся, засветился лукавой улыбкой, затаился будто перед киносеансом. Томительно ждать! Уже ничего не изменить! Билеты куплены!
Иногда Васю просили спуститься вниз, на проходную, препроводить очередного посетителя. Он выказывал молчаливый протест. Он помощник оператора, а не мальчик на побегушках. Но ходил с внутренним удовольствием. Громкое, равнодушное «кто на телевидение?» – и потом несколько сладостных секунд многозначительного молчания в лифте. Он главный, кто его знает, может и правда не последний, забот много. Двери открываются, и он выходит первым, некогда ему тут субординацией заниматься. А то наоборот, галантен. Пожалуйста, за мной, вам налево и до конца, - почти не задерживаясь, обозначает кистью руки необходимый путь следования просителя, а сам, элегантно переставляя ноги, шествует дальше, прямо в самые дебри святая святых… В общем, во всем можно было найти интерес и настроение.
С утра лифт был сломан. Мотыляться с седьмого на первый и назад в этот раз не хотелось ни для других, ни для себя. Пошел. Внизу много народа.
- На телевидение!..
На возглас вышла невысокая, худощавая девушка. Капюшон, красный с мороза нос, косая длинная челка, короткая кожаная куртка болотного цвета, перехваченная у самого низа ремнем с резной, немыслимой пряжкой желтого металла.
- Я, наверное, к вам… - снова неуверенно зачем-то полувопросила она, растягивая слова.
- Лифт не работает, придется пешком.
Она коротко кивнула, и они вильнули в дверь на лестницу.
На пятом этаже она обернулась к нему, смущенно улыбнулась. Он увидел, что она раскраснелась, устала и задыхается, но остановиться не догадался, и они поднимались выше.
Потом он видел, как она уходила. Держась за ручку полузакрытой уже двери, что-то сказала кому-то в журналистскую. Закрывая совсем, машинально обернулась через плечо направо, увидела его, споткнулась глазами и отвернулась. Долго шла по коридору к неработающему лифту обратно в свою жизнь.
Через несколько дней она пришла снова. Встретились как знакомые. Лифт опять не работал. Вася решил, что надо бы как-то пошутить на эту тему, но придумать ничего не смог.
…Она сидела в редакторской. На столе были расставлены кувшинчики и свистульки.
- Красота какая… - взревел Вася.
- Вот, просят рассказать, что можно сделать руками из глины, и я даже не знаю что ответить.
- Конечно соглашайся, снимем, покажем, всё будет красиво.
Их территория, - можно не спрашивая на «ты».
Она была в свитере. Широкий ворот, в глубине - шея, красные невротические пятна. «Волнуется», - удовлетворенно подумал Вася.
Вошла Галька. Режиссер. С ней можно было не церемониться. Они тут все из одной грязи вышли. Вася сидел вольно, по-хозяйски закинув ногу на ногу.
- Так, ну что у нас?.. Снимем здесь, в павильоне. Или можно дома. Отгородим уголок. Где удобно, Саша?
- Здесь… Дома… - повторяла гостья. – Нет, дома это, конечно… Беспорядок. Лучше здесь, - и смущенно задумалась о своем, домашнем, ей одной видимом.
- Ну ладно, - Вася, не торопясь, чтобы показать, что Галя ему не указ, встал, дождался кивка и вышел.


Он ждал внизу. Наконец она вышла.
- А я на обед. Мы тут со скидкой обедаем в столовой, за рекламу.
На повороте Вася достал сигареты. Он не любил курящих девушек, но сейчас ждал, может достанет. И она достала тонкую белую пачку своих, длинных дамских.
Сдрейфовали к кирпичной трансформаторной будке. Прицелившись, она прикурила от Васиной зажигалки. Сигарета дрожала в ее широко расставленных пальцах..
- Ну что, снимаем?
- Даже не знаю… Вообще, я преподавала в доме творчества. Думаю рассказать будет несложно. Надо подумать. Только если не дома.
- И думать нечего!
Поулыбались. Ее нос опять покраснел, кожа стянулась к вискам, отчего глаза лихорадочно горели.
Мимо прошла Галька и кто-то еще.
- Застукали, - она сощурилась, собрала капюшон у подбородка, выпустила дым струйкой.
Вася пропустил мимо эту пустую скользкую смущенность. По сравнению с тем, что он сейчас спросит – такая мелочь!
- А мы больше не встретимся?
Пауза.
- Почему бы и нет?..
- Позвоню.
Она поглядела вдоль домов в ту сторону, куда была ее дорога, повторила «почему бы и нет», посмотрела на Васю, скривила ротик, затягивая их обоих глубже в их совместное, пугливое кокетство. Должна была бы еще что-то сказать, душевное, только для него. Но коротко попрощалась, заторопилась.
Короткий отрезок обратного пути до поворота он шел нарочно медленно. Пусть отойдет подальше, чтобы нельзя было разглядеть, обернулся он или нет. Обернулся. Угадав среди редких прохожих ее черную фигурку, он решил, что вот в этот, именно в это момент она передумывает.



- Александру можно?..
- Ее нет. Она приехала, но ушла и будет только завтра.
- Что ж, она дома не ночует?
- Не ночует.
В устремлении своем слепом да могучем не имел сожалений, почему да где. Только огорчился - ждать!


- Александру можно?
- Это я.
- А это я!
- При-и-ивет, - сказала она с легкой одышкой. Может звонок услышала с лестничной клетки и торопилась, может от волнения.
- Нам бы встретиться…
- Завтра.
- В центре на остановке. Узнаешь, я буду с журналом в руке.
- Э-э-э… Хи…
Не передумала. Любимая…


Он чуял, как она специально рассчитывает для него свое время, заранее одевается. Чуть-чуть опоздала. На четыре минуты. Четыре минуты… Четыре белых промежутка. Четыре смышленых, преданных помощника, сопровождающих ее в пути.
- А где журнал?
- Получены новые вводные. Никаких журналов! Могли подслушивать. Поведение во внештатной ситуации.
- Я выдержала?
- Да, ты молодец. - сказал он серьезно, сквозь зубы, конспиративно не открывая рта, - Нам на ту сторону.
Он повлек ее к светофору, они перешли улицу и быстрым шагом углубились во дворы и переулки.
Когда решался вопрос куда пойти, это место вспомнилось самым последним, будто ждало, когда Вася вспомнит и неизменно отвергнет все другие. Выбор был невелик. Кино – гм, не кино же они, ей богу, собираются смотреть. Дом культуры – что там, кружки, пустые фойе. Улица – бр-р-р, зима! Он отчаялся, мысли затихли. И тогда кто-то будто прогудел ему над ухом: «Вот галерея «Авалон».
Открытие галереи они как-то снимали. Второй этаж старого бревенчатого дома. Две небольшие увешанные картинами комнаты. Местные интеллектуалы, старушки, художники. Искусствовед из столицы. Теснота, парилка, надсада.
Владельцем галерей был загадочный американец по имени Майкл, - с озабоченно-грустным, не американским взглядом, маниакально помешанный на русской культуре, женившийся на православной, в платочке, русской женщине и приехавший, наконец, сюда на постоянное житье-бытье. «Я хочиу, чтобы мои дети расти риадом с истоками». Приглашал в гости в любое время.
На вывеске – «Галерея Авалон. Картины, книги, классическая музыка. Кофе, чай», сладострастное слово «выпечка». Они поднялись по крутой лестнице налево – открыто, Вася на днях интересовался. В комнатах никого, только две какие-то случайные спины. Майкл засуетился, узнав Васю, отвел в закуток раздеться.
Вышли, озираясь. Пошли между картин вглубь, во вторую комнату… Переводили взгляд со стены на стену. Вот он уже и этого, как его... повесил, приглашает местных, осваивается. Саша в черных брючках, пугающе хрупкая, попка, ножки… Ах, как она склоняет голову, как вдруг неожиданно ею вскидывает, отбрасывая челку, как эта челка ей идет!.. После улицы и без верхней одежды стало опьяняюще легко.
Кофе Вася не любил. Но чай сейчас казался водицей. После досадно-непродолжительного осмотра стен, они сели за столик. Вася попросил кофе.
Что они будут делать? Какое-то время говорить об окружающем, книгах, картинах, природе художественного творчества. Но Саша разговор подхватывала рассеянно, на картины по стенам отвлекалась неохотно, снова и снова возвращалась взглядом на Васю, то ли затравленно, то ли загадочно улыбаясь. Да и Вася как-то путался в словах, неожиданно не обнаружив в себе художнического куража.
И тогда он стал рассказывать романтическую, сказочно-правдоподобную, - свою припасенную историю.
Я ведь знаю тебя давно… Увидел на экране. В эфирке много телевизоров, все показывают разное, не поймешь на каком что. Стал отыскивать чей. Одна из наших приехала со съемок, это был рабочий материал. Открытие вернисажа. Ты стояла в компании, на заднем плане, на переднем брали интервью. Потом интервью кончилось. А потом ты опять появилась на одном из кадров. Разговариваешь с кем-то в выбеленном зале музея. Камера начинает долго отъезжать, ты в разговоре делаешь гримаску, в шутливом ужасе кривишь рот и скашиваешь глаза, и оказывается, что вы вдвоем стоите в конце длинного туннеля из комнат, и видно, что вокруг никого нет, будто все давно кончилось… Знаешь о чем я подумал? Я подумал, как жаль, что я не разглядел, упустил, потерял тебя, и только теперь, увидев со стороны как чужую, понял это. Будто когда-то мы были знакомы… Ты меня случайно не знаешь, мы раньше не встречались?
- Нет, не встречались, но я уже начинаю сомневаться.
Саша подхватила шутливый тон, но Василий тут же и посерьезнел, - эта история была его!
А потом ты стала мне сниться. Твоя так идущая тебе гримаска… Этот съехавший набок подбородок, широко открытые в притворном испуге глаза. Во сне ты удивлялась, но мы оба понимали, что это игра, заговор и в то же время - не игра, потому что мы знали, что были по-серьезному, без слов заодно, и ты была ближе всего… Но вот камера отъезжает, и вдруг выясняется, что ты глядишь мимо меня, в пустую раковину чьей-то спины, что гримаска не для меня, и заговор – не со мной, а даже против меня.
Она должна была поверить. Он делал паузы, забывая про нее, и снова подвергался преследованию, когда он был наименее защищен.
И вот ты появляешься у нас! Собственной персоной! И что мне делать с таким нахальством этой, как ее, судьбы?
Разговор снова шутливо изогнулся и снова следом прихотливо посерьезнел:
- Скажи, что у нас с тобой заговор. Скажи мне, что ты со мной!..
…Спускались курить на крыльцо и поднимались снова, уже с досадой, в никуда. Надо было идти дальше, и они вышли скоро. Пошли по Насыпной, но уже медленно. Говорили о пустяках. О том, что он этой дорогой, вприпрыжку, широко размахивая (Как в кино. Что же чувствуют эти радостные ребята на экране, когда ранним солнечным утром бегут в новую, недавно построенную школу, которая, миражом в чистом поле, стоит в отдалении. Оказывается, ничего особенного не чувствуют!) портфелем, ходил в школу, катался на выменянном на тайно стянутую из родительской библиотеки книжку (Айвенго) самокате. О том, что она была замужем, у нее тринадцатилетний сын, и есть мужчина. Все было важно, и ничего не имело значения.
Она не сказала, с кем она. Она была напугана и поверила. Потому что защекотало на шее, в ямке под горлом. Потому что очень захотелось поверить, что в череде ранее случившихся у нее не- и полу-удач – эта может быть, наконец, без всяких там приставок, просто удачей, и, - что он там говорил про судьбу? - было бы глупо ее, эту судьбу, бьющую по лицу, не заметить.
Скрываясь от ветра, стояли на ступеньках в кармане у входа в уже закрытый магазин. От холода ее лицо заострилось.
- Совсем заморозил девушку…
Она холода не замечала, отстраненно улыбалась, - о чем это он?
Маршрутке нельзя приезжать.
Приехала.
Навсегда увезла.


Американца, в конце концов, обворовали. Про это тоже был репортаж. По лестнице влезли в окно. Порезали несколько картин, унесли сумку с какими-то там редкими дисками, которые он долго, дисочек к дисочку, собирал в своей Америке.
В милиции неприятности американца интереса не вызвали. Ему злобно намекнули про налоговую, мол, будешь высовываться и настаивать – придут. Американец не понимал причины этой злобы. Как-то обиженно сник, затаился. По причине неподъемности аренды и малочисленности посетителей съехал в другое помещение, поменьше и пониже. На двери нового входа повесил замок и белый листочек с пояснением где можно найти владельца. Открывался сначала два-три раза в неделю и по предварительному звонку. А потом и вовсе закрылся, и тропинку к дверям его заведения совсем занесло снегом.