7. Крокодила-крокодила...

7. КРОКОДИЛА - КРОКОДИЛА…

В свое время деревня Ипполиту снилась. Или он повторяет чужие слова, натягивает на себя чужие чувства. Серегины.
Серега ныл: «М-м-м, тянет, так тянет!.. Зимой даже снится». Ипполит тоже вспоминал лето, прятался в него от школьных, да и вообще зимних мачихиных будней. Тосковал. Как это? Сниться – не снится, но вроде должно сниться, должно же быть что-то! И было. Но его тоска была влажной в отличие от сухих Серегиных слов. Сейчас уже не разобрать, может и правда снилась, и просыпался, ничего не помня, в поту. Так еще и в книжках пишут. Опять же, даже не вода, - мутная, как самогон, влажность, вОды… Ну пусть будет так.
Он не помнил как они познакомились. Серега был где-то поблизости. Когда настало время, с раздутыми щеками и невидящими, смеющимися глазами просто подплыл ближе, проявился в мутном растворе.
А время настало, когда они перебрались в дом, что стоял в середине деревни, и у той появились концы, «тот» и «этот».
Новая хозяйка, приходившаяся им какой-то очень дальней родственницей, жила комнате, которая раньше, когда еще не были нарушены смысл и порядок, была кухней. Там стояла русская печь.
Все остальное на лето – внаем. Огромная передняя - с круглой, до потолка, ребристой, металической печкой, - хоть и в четыре окна, но темная от потемневших бревенчатых стен. Подсобное помещение ближе в задам, над хлевом, - шесть ступенек вверх, громадная кладовка, так сказать, «мне бы такую кладовку», с низким потолком. В передней жила интеллигенция, старенькая учительница литературы с долговязой внучкой Танькой. В кладовке – Ипполит с бабкой и дедом.
С Танькой раскладывали игрушечную посуду на пригорках, «пойдешь туда, потом ты придешь, покушаешь, и пойдешь сюда. Ну, иди. Ля-ля-ля…». К Таньке осторожно заходил в их почти пустую, мрачную и грозную залу, вытаскивали зачем-то из под кровати какой-то старый плетеный чемодан… До Танькиного лица пытался допрыгнуть и ударить по нему как можно сильнее, когда пришлось возвращаться домой в какой-то смертельной обиде, и он ревел, и снова, подпрыгивая, накидывался как петух, а она, прямая, будто проглотила кол, невозмутимо шла рядом и только вяло отбивалась… Вот и все истории с Танькой.
Серегин дом был через дом. Из-за забора доносились обрывки чужой жизни. А потом Ипполит буквально за какой-то день все узнал: и злую старшую сеструху, вечно придумывающую Сереге обязанности по дому, и их мать, уткой переваливающуюся на больных ногах (матери и сестры визгливые голоса как раз и слышались из-за забора), и отца, отставного подполковника с большой, круглой головой, грустными глазами, длинными барахатными ресницами, и их бабку, маленькое, задумчивое, отрешенное существо с темным пятном вместо лица - скорее условный знак бабки, - и вообще весь дом, огород и дровянку.
И еще, Серегиного семейства был огороженный жердинами палисадник через дорогу перед домом. Когда две новенькие соседские дачницы, наконец, с ними в одной компании оказались, все вместе они в пол-оборота друг к другу где-то в районе этих жердин как раз и блуждали. Темнело, узнавались имена, рядом бегала какая-то шолупонь, и сладко хотелось, чтобы назавтра вечером случилось тоже самое, и напослезавтра… В общем, у полисадника какое-то время пугливо, хаотично и хамовато искали встречи, посмотреть опять тайком сзади на мочку ушка, на хвост волос.
Их звали Женька и Ирка. Об этом напрямую не спрашивалось, но узнавалось легко. Надо было прислушаться к разговору, выхватить имена, раскинуть, кто может быть кем, окончательно закрепить.
Особым делом было узнать фамилию! Вот что держалось в особом секрете. Стоимость буквосочетания была высока. Интимное, личный код. И тоже не спрашивалось никогда, гм, больно надо!.. Излишний интерес также был провалом.
Использовалась рыбешка помельче и поглупей. Днем, когда, кажется, никаких таких вечерних посиделок в природе и не существовало, как бы случайно, проходом по своим важным делам, небрежно уточнялось у хозяйской дочки:
- …Ларис, у вас-то живут, Женька, как ее, ну эта?..
- Комаровская…
Опа! Лариска пробалтывается, но как же не сказать, как же узнают, что она «знает»? Ты делаешь вид, что для тебя это никакой и не секрет, просто забыл, или, если секрет, то о предательстве Лариски никто никогда не узнает, или наоборот, узнает очень скоро, в самое ближайшее время, в зависимости от твоего настроения, - Ларискина судьба тебя уже почти не интересует. Потому что, - опа! - гладкими камушками пересыпаются около груди нежные звуки, а когда все же настает вечер, ты будешь триумфально молчать до самого конца, но потом все-таки начнешь медленно, почти по буквам, изрекать, - Ко-ма… Она поймет, что ты знаешь, начнет искать глазами и рассеянно решать, кто проболтался, но ты до конца так и не скажешь, зажилишь, и только когда будут расходиться по домам, вдруг на всю улицу, издалека, но так, чтобы она, естесственно, слышала, неожиданно проорешь: «Ко-ма-ровс-ка-я-а!»
- Вторую Шабанова. Они двоюродные сестры, - уточнит уже спокойно Серега. Они с Ипполитом еще постоят у валуна на углу забора и скроются в прогон между домами, и Ипполит с сожалением начнет отдирать от себя это кричащее, петушиное настроение…
Последовательность приезда после зимы была ритуалом. Сначала приезжал Ипполит, несколько дней ходил один, прислушивался. Наконец видел за жердинами какое-то новое, резкое движение. Бежал, сокращая ненавистно долгий путь, на углу сигал через забор в кусты перед Серегиным домом, резко тормозил и запыхавшийся, с колотящимся сердцем, выходил уже шагом. Серега усердно накачивал велосипед. Оборачивался. Он всегда был несколько более нужнее Ипполиту, чем Ипполит ему. Неловко улыбались. Но все вспоминалось, и начиналось лето.
Девчонки приезжали позже. Женя была из Прибалтики. Мелькали новые тени, выдыхалось «приехали». Осаживая нетерпение, неторопливо, небрежно шли смотреть, не видели, но всё около их терраски было уже другим, - занавеска не так висит, и дверь приоткрыта особенно…


Не Ипполит, Серега завел этот разговор. Откупорил тему.
Они искупались и натягивали штаны на влажные плавки.
- Ты смог бы пройти по деревне до своего дома голым? А я бы смог! Если бы в деревне не было одного человека.
Серега разговаривал сам с собой. Вслух можно было точнее прикинуть свои силы.
Но Ипполит уже жужжал рядом:
- Какого человека?
- Это неважно.
- Ну какого человека-то?..
- Отстань!
- Кого?..
- Да пошел ты!..
- Кто?!
- Дед-пихто.
Наконец, около дома новый вопрос. Без фальши, просто смело уступая:
- Ты был когда-нибудь влюблен?
Ипполит не ожидал, что все это - об этом. Высокопарности он не испугался, пропустил ее мимо ушей, Сереге видней. Серега что, он свое сказал, и теперь была его, Ипполита очередь что-то срочно отвечать.
- Н-нет… - и более неопределенно: - Н-не знаю…
Только после внушительной паузы он понял, что... ну это... что Серега влюблен, и что он, Ипполит, тоже, оказывается, теперь должен быть «влюблен»!
То, что игра эта могла начаться в любое время Ипполиту и в голову не приходило. И вот Серега дал этому название, вывел наружу. И вот – «влюблен»…
К вечеру поединок разгорелся. Были ясны кандидатуры, следовало ставить финальную точку, и уже Серега нетерпеливо задавал один и тот же вопрос:
- В маленькую или в большую? В маленькую или в большую?..
Женька была на год младше Ирки.
Набрав воздуха, Ипполит в конце концов начал отвечать:
- В м-маленьк…
- В большую! – торопливо подсунул Серега тут же по его ответ и свой.
Ночью, под луной, Серега уже свободно откровенничал:
- А я так подхожу к ней и смотрю таким взглядом… - он умело делает млеющее выражение лица, и оба они неслышно, видимо, хихикают.


У нее был маленький недостаток. Она была чуть-чуть раскосая. Но именно это Ипполиту особенно и нравилось, именно от этого ее такого взгляда внутри у него… Что? Ну, что-что, - вроде как щемило, и растекалось тепло.
Она будто смотрела сквозь него, будто прислушивалась к звуку, будто озиралась, видела что-то теснящееся около него и нее, какие-то своды. Но когда следом заговаривала, выяснялось, что обращается, смущаясь, оказывается, к нему, только к нему.
Он боялся, что Серега начнет смеяться. Косая! Тот не смеялся.
На следующий день мир переменился, но лишь Ипполит с Серегой знали об этом. Теперь каждый шаг сверялся с тем пойдут или не пойдут, придут или не придут куда-то те-то и те-то, что скажет или не скажет что-то та-то и та-то, где будет или не будет в такое-то время одна и другая, что делает или не делает в это время та и эта…
Угар был недолог, скоро ушел куда-то на глубину, лето продолжалось.
Иногда из города в деревню, в третий от дальнего края дом приезжал Витька-спортсмен. Высокий, сильный гигант лет двадцати двух. Ипполита он называл по имени. Вероятно, Ипполит выплывал у него из тех достопамятных времен, когда еще жил на «том» конце, у самого леса.
Около Витьки всегда крутились пацаны. Во-первых, у него был настоящий, легкий и тонкий, со сплошными шинами спортивный велосипед. Во-вторых, иногда он показывал им эти свои штучки. В пруду погружался под воду и так долго не выныривал, что казалось, будто он не торопясь ходит по дну как на прогулке. Никто не знал где он вынырнет. Сидеть на берегу и гадать было увлекательным занятием. Появление его в том же месте, в котором он исчезал, было особенным шиком и означало, что он обследовал весь ландшафт дна и, как опытный путешественник, вернулся назад. Еще он мог летать. Разбегался, отталкивался и… держался, держался и держался в воздухе, зависал, замедлял время, и потом вдруг неожиданно быстро и мощно, распарывая воздух утробным гуканьем, приземлялся где-то далеко впереди. Это называлось «тройным прыжком». Наконец, он метал диск. Диском служил, тяжелый, плоский, темный камень. Покачиваясь, Витька медленно, с усилием заводил себя как пружину в одну сторону и вдруг резко и страшно раскручивался в противоположную, выпуская в прогалину между стенами сосняка смертоносный снаряд. Увесистый и грозный в руке, в воздухе тот долго парил черной, еле заметной точкой.
Набегавшись лосем по округе, наевшись молока с кашей, Витька скоро уезжал обратно в город, в свою неведомую, упругую спортивную жизнь. Ему что? А четырнадцатилетняя мелкотня долго ходила под впечатлением.
Был теплый вечер, садилось солнце. В перелеске, плавной дугой замыкавшем спереди деревню на всей ее длине, уже стояли сумерки. Ипполит с Серегой метали камень. Не Витькин, конечно, поменьше. Камень опять улетал не туда, - когда крутишься, так сложно определить правильное направление!.. Приходилось шагать за ним, без интереса шагать обратно… В сумерках свежело, слева, далеко впереди горело неровное, треугольное пятно освещаемых заходящим солнцем: слепого, без окон, амбара, части лежащей перед фасадами домов деревенской луговины, клубящихся крон далеких сосен, красных стволов… Таковое важное сочетание между собой цветовых пятен и погодных кондиций Ипполит будет потом вспоминать часто.
Она неожиданно оказалась перед ним. Слегка развернувшись и держась за пружины сиденья, она сидела на багажнике велосипеда. Вместе с Иркой они косо, поперек, будто нарочно через сердцевину, а на самом деле, видимо, просто плохо умея поворачивать, пересекали поле их спортивной деятельности. Она смотрела на него со смущенной полуулыбкой, исподлобья. Ипполит на секунду перехватил этот взгляд.
Произошло буквально то, завершившуюся стадию чего тоскующие особи мужского пола время от времени вырезают на скамейках и стволах деревьев. Положенная под неким углом к симметричной фигуре, составленной будто из двух идентичных геометрических кривых, доходя до ее середины, прямая линия прерывается и появляется уже с внешней стороны вышеозначенной фигуры, тем самым диагональным движением, но уже с возникшей третьей координатой, снизу-слева-от-нас-в-верхний-правый-дальний-угол, как бы пронзая ее насквозь.
Если серьезно, это была, конечно же, не стрела с трогательно тупыми усиками стилизованного наконечника. Была игла, и боль была настоящая, внезапная и сильная, незнакомая, несравнимая ни с чем до этого. Воздух свернулся в грудной клетке.
Ипполит растерялся. Но он понял ЧТО это. Вот оно какое, то, что они раньше только называли. И он хотел сохранить это, чтобы оно как можно дольше оставалось таким, каким было в первый момент, предчувствуя, что оно именно от момента возникновения начнет жить, разворачиваться и неумолимо таять. И начало.
…Через несколько дней в каком-то, с обязательными последнее время обиняками, разговоре Серега, коротко улыбаясь и как-то неприятно дергаясь, скосил в сторону глазки и возбужденно проговорил это свое загадочное «крокодила-крокодила»… Ипполит даже не сразу понял, кого он имеет в виду.