13. Дырки

13. ДЫРКИ

В городе стало тихо. Тишину эту слышать не хочется.
Опустели углы. Гора рядом с ними, на Александровской – шею сломишь!
Телефон П. не отвечает. Тут три причины. Либо навязчивый случай, - каждый раз их не оказывается дома, выходят в булочную, либо поменялся номер, - такое случается, либо уехали и больше там не живут – это бесповоротно. Что остается? Ехать и колотить в дверь?
Он всегда ускользал. Тогда, на проспекте, когда останавливал, мучая стихами, был не нужен. Сейчас - недосягаем. Кто-то говорит, что его новые стихи гениальны, но находиться рядом с ним по-прежнему тяжело, еще тяжелее. Издалека представляется по-другому. Стихи подождут, им надо отстояться, а вот повседневная жизнь!.. Как лепится руками кривенько, несимметрично, как поет, навязчиво поучает, стонет, как хочет казаться значительней. Как стонем рядом с ней.
Сорвался и еду. Вломиться, посмотреть своими глазами. Ведь должно же там что-то остаться!
Пустой солнечный вагон, медленное троганье, проплывание мимо пыльных, прокопченных железнодорожных башен красного кирпича и непонятного предназначения. Что в них, и кто командует?.. Никто! Живые появляются редко. Стекла черны, надставлены, дверь слилась со стеной. Уязвимая техническая принадлежность. Тихонечко, чтоб никто не знал, жить в какой-нибудь из них на самом верху. Окно, одно на всю башню, кушетка, стол, керосинка. Подниматься по лестнице. Сидеть. Стоять у окна. Прислушиваться, как жизнь проходит мимо!
Далее, чтение чего-то обязательно-необязательного. Говоришь себе, - давно собирался, наконец-то оторвусь от всего и вникну. Но остановки отщелкнуты уже не одна-две, потерян им счет, и понимаешь, что только и занимаешься тем, что пытаешься определить, сколько еще плыть в этом, ставшем уже серым раствором, нудном пути. Укачивает. Иногда мимо проплывают, заглядывая в иллюминатор выпуклым глазом, рыбы. Воспоминания. Они имеют значение только для нас, в пределах нашей жизни. И значит значения не-имеют! Не нужны! О них никто не знает! Или знает? Или нужны, неважно, знает ли о них кто-нибудь?! Нужны! Знает! Даже если мы о них никому не рассказывали! Знает, несмотря на это! Знает именно поэтому!
Рыба пугливо дергает хребтом и с расстояния обманчивой близости мгновенно и лениво уходит на расстояние безопасного отдаления, где уже больше и не дергается, а продолжает удаляться одной только силой инерции. Наконец, все-таки дернулась, - и мгновенно исчезает, как бритва, повернутая торцем к глазу, как и не было.
Остановки становятся чаще. Приезжать, совершать движения, принимать решения… Ах, не хочется!..
Вокзалы. Пересадка. Автобус. Надуманные и реальные микро затруднения благополучно (кто бы сомневался!) разрешаются. Проходим, лавируя и едва прикасаясь. Отрываемся… Узкие переулки, полено автобуса в коленах поворотов. Запутать след! Движемся медленно. Но вперед - неумолимо. И вот – выпроставшись, низко и стремительно летим, следуя плавным складкам земли.
Путь эффектный, но совсем молодой. Ему кажется, что он умел, умен и хорош собой. Когда внезапно обнаруживается, что подъехали к городу с неизведанной стороны и давно едем по родным улицам, - ему кажется, что он все соблюдал, ставил цель и ее достиг. На самом деле он просто обоссался.
А раньше были рельсы. И были трубы! Сначала на горизонте появлялась, одна, вторая… Нет-нет, это не те. Это какие-то две случайные трубы. Еще рано!.. Итак, вон те, одна, вторая, третья… Приближаются. Откуда-то сбоку появляются четвертая, пятая… Считать кончаешь, - они! Пока еще вдалеке. Оглядываешь равнодушных попутчиков, - наконец-то! - смахиваешь дурман и усталость - и вдруг обнаруживаешь себя среди труб. Медленно, сладко – по лесу труб. Промзо-о-о-на… Прибывание. Нетерпеливое перетаптывание в толпе. Вглядывание в лица…
Из автобуса вываливаюсь в пухлую жару. Довольно коснуться другого бока, - и уже обман. Чуешь, - оно, знакомое, рядом, быть может, ты даже в самом его чреве, но, через тонкую стенку, елозишь с обратной стороны. Кажется туда! Но идешь, удаляясь. Морочишься, теряешь время. Идешь вдоль, а надо было перпендикулярно.
Наконец, в узком створе впереди ухватываешь промельк знакомых очертаний. Ага, направление верно! Чтобы солнце грело левую щеку. Теперь можно осадить и даже вглядеться в незнакомое. Стройка, белая коробка, арки пустых окон, зеленый забор, сдвинувший тротуар к проезжей части. Какое ты, незнакомое, рядом со знакомым?.. Но, пора!..
Дальше – еще одна необходимая веточка пути. Только электрички изменились. Раньше кабина машиниста была с острыми углами, двери - вручную, сиденья - вжесткую. Теперь - обтекаемые и так далее; современные, хоть и понятно, что списанные с более важных маршрутов.
Двадцать минут. Еще колеса не затихли, а уже тишина - в уши. Так вот что такое тишина!.. Сосны шумят.
Нащупать направление. Линия ландшафта изменилась, приходится глядеть глазами. Не так, как раньше, не задумываясь, прямо в тапки.
Только для посвященных!.. По расположению сосен, будто могли расступаться, по направлению иголок и шишек под ними расшифровать, на короткое время вдруг увидеть рисунок тропы. Поспешить. Потом опять потерять. Потом, - приноровившись глядеть не прямо, а вбок, и тогда иголки становятся видными будто причесанными на пробор, и шишки ползут как улитки – снова найти и уже держать крепко. А, зайдя в лес и встав на нее, теперь хорошо протоптанную, вдруг затревожиться, не обнаружив ожидаемого овражка, пугливо успокоиться тем, что развилок (вроде!) не было, разве что с самого начала вошел не туда, наконец, увидеть его впереди, с удовольствием спуститься, подняться, отыскать почему-то именно здесь вроде бы знакомые суставы корней, столько раз между ними на велосипеде, оглянуться назад и закономерно-раздумчиво решить в пространство, что, просто, видимо, это время сейчас течет по-другому… Надо же что-то решить!
Бухнуться сюда. Вдруг понять, что оно совсем рядом, не на другом же боку земного шара, да и шар мал, и завалиться. Как это здорово я сообразил! Пришло время сообразить.
В этом месте тогда стеной стоял плотный сосняк. Лес стал прозрачным. Оглянуться, попытаться угадать пологий уклон. На нем, в просвет узкой тропы увидели однажды возвращающегося, видимо, из города Клима. Орущего песню, наверняка пьяного. От его безумств сиганули вбок, дальше, дальше в сторону, в лес!.. Клим был не то чтобы безумен. Он был шальной. С черными от солнца и солярки руками и лицом, - работал трактористом - он, идя откуда-то через деревню домой, мог подойти к нам, присесть на корточки и, неся какую-то мрачную околесицу, властно хватить Женьку за плотную коленку. Коленку, на которую я лишь заглядывался. Я видел неловкое Женькино лицо. Через некоторое время она виляла вбок, освобождалась. В разные стороны расходились и все остальные, чтобы сомкнуться снова на отдалении, за его спиной. Клим был стихией. Тут нужно было либо прятаться, либо терпеливо пережидать. Он жил дальше, возле прогона. Это в палисаднике перед его домом было голо, росли громадные березы, не было кустов и травы – утоптанная земля, загаженная курами. Это из раскрытых окон его дома, похожего на «нарисованные объемно», а на самом деле «плоские», высокие, сумрачные у задника декорации, раздавалось с грампластинки, снова и снова, истошно, как радение - «Ах, мамочка, на саночках!..». Это его мать, такая же черная и худая, будто бы орала на всю деревню, что он со своей бабой ей всю постель перепачкал. Это – Клим.
Лес изменился. Что осталось прежним? Самое подвижное, неуловимое – запахи и шумы. Вон та дорога, идущая к тропе под острым углом, дорога, на которую верно выходим и выходили, вдоль по ней, по границе, недолго, совмещая прошлое с настоящим, идем и всегда шли, дорога, отрезающая от леса сладенький кусочек, в который под таким же острым углом дальше по ходу и заходим, - эта дорога, две укатанные, покрытые плотной коркой земли колеи, - тоже сохранилась, она на века.
В этом месте, где лес на склоне кончается, не самом удачном месте, сыроватом, с травой и лиственным кустарником, не грибном и не ягодном, на наш, деревенский взгляд, прямо-таки каком-то бесполезном, «пустом» месте остановились тогда пионеры из города. Впрочем, где им, не знающим всех тайных особенностей местности, еще останавливаться! Мы двинули к ним в сумерках. Понюхать чужую жизнь. Спустились на луговину, перешли мост, стали лениво забирать в сторону, чтобы там углубиться в лес и в нем тайно подойти ближе. Мы двигались бесшумно, глухо переговариваясь и сливаясь с серой, крупной листвой кустарников «волчьих ягод». Впереди уже слышались голоса, мелькал огонь. Как перед нами появился этот дяденька, их главный, не заметили. Остановились. «Вы чего, ребята, тут ходите?» «Да мы… да мы хотим на футбол вас пригласить на завтра». «Хорошо, договорились, придем». В паузе пришлось рассеянно поворачивать. Он был собран и тоже, видимо, испуган, но испуг не показывал? В футбол мы, «деревенские», продули. Не хватило дисциплины. Мы-то думали, возьмем нахрапом.
Панорама вроде бы открылась прежняя. Главные массы были на своих местах. Только река на видимых изгибах стала будто бы уже, да справа, вдалеке лес подтек подросшим сосняком.
Тропинка, узкий деревянный мост, такое же быстрое течение.
По ту сторону – пруд, и изблизи первое неприятное новшество – трава – не подойти. Задирая ноги, подошел. Меньше, буквально с пятачок. Перенырнуть – даже не помогая руками, лениво оттолкнувшись от берега!..
Ну да вперед, в горку, мимо бань справа, подтягиваясь к только и видным там, впереди, наверху, торчащим в небо углам крыш… Перевалить.


В городе – пешком там, где раньше и трамваем было длинно. Золотая трамвайная эпоха, когда по рельсам неслышно скользили аккуратные, обтекаемые, скрепленные парами чехословатские вагончики-сигары, заканчивается. До нее и теперь, после – одинаково громыхающие коробки. Теперешние – грубо сваренные из металлических листов, швами наружу. Рядом с темной стальной рельсой, как пушок, тонкая, мягкая прослойка, - мелко нашинкованный асфальт. Вибрация-с. Пара их, как в вату уложенных, строго параллельных, графичных, наталкивает на мысль о том, что так красиво само собой это организоваться бы не смогло, что без разумного начала и предварительного плана здесь не обошлось.
Итак, пешком. «А вы не подскажете…» Оказывается, нужный поворот, предназначавшийся быть узнанным, остался далеко позади. Возвращаюсь. Ну-ка, ну-ка! Не-а, не похож. Тот, что маячил впереди до возвращения, был похожее.
В старом низком кинотеатре с белеными полуколоннами – местная библиотека и кабинет парапсихолога. Кино не показывают, и уже так давно, что забыли, для чего это строилось.. Начинаю узнавать. Тут можно направо дворами, а можно прямо по тротуару. Во дворы, в уют! Бетонный блок подстанции, невысокие, но старые, с плотно переплетенными вверху кронами клены, пыль разводами, сумрачно, сыро, забыто, мертво... Так не было! Или П. лукавил, не замечая этого, когда мы здесь однажды шли. Он, длинный, худой, белый, с огромными, страшными глазами из под плюсовых очков, возвышался тогда, в тот запомнившийся и почему-то знаменательный день, над всеми нами. Его беспородная, похожая на него собачка, энергично врезалась в песок на пляже у реки, как разумная, озабоченно копала узкую лунку, резко бросалась за маленьким мячиком, хватала нас, орущих, за пятки. П. лениво на нее покрикивал, признавая право на собственную жизнь хоть бы и за чужой счет. Я, уже в другое время, был в этом месте пляжа. С Татьяной. Вспоминали собачку. Ходили, сидели на лавке. Я, голый по пояс, было жарко, стеснялся своей тонкой золотой цепочки, зачем-то навешенной (навесил, решив, что вот, буду теперь ходить с цепочкой) на шею.
Его дом дальше. Кажется, вон тот торец. Торцы коварны. Легко ошибиться. Они как ступеньки, все одинаковые. Чтоб найти нужный, приходится запоминать, каким он был по счету. Каким был его - не помню. Пусть этот будет «раз». За ним изгородь, кустарник, приплюснутое здание детского сада. Идти некуда. Не ошибся. Отрадно возвращаться, блуждать и вдруг понимать, что давно идешь по глубоко прорезанному пути.
Квартира номер 75. Подъезд на замке. Ждать. Четвертый этаж. Два окна, узкое, кухонное и широкое, комнатное, без занавесок, балкон не обустроен… Из подъехавшей машины выгружается семейка, мама, папа, теща (свекровь?), дети. С неловким чувством проникаю следом за ними в подъезд. Где-то на втором этаже обгоняю, на третьем с удовлетворением отмечаю, как тихнут звуки внизу. Четвертый. Старая, необитая дверь «вовнутрь», не изменившаяся с тех пор. Нажимаю кнопку звонка. Тишина. Ни звона, ни шагов. Еще раз. Тихо. Негромко, но продолжительно стучу костяшками пальцев. Никого. Стучу опять, покороче…
Снизу опять гляжу на окна. Чем-то они отличаются от остальных, но вот чем, не понять. На балконе, упертые во внешний угол, прямо в небо - две пегие палки с безобразно, в щепу искромсанными концами. Отодранный и отставленный на выброс старый плинтус, всегда выкорчевываемый из своего угла со стоном, норовящий треснуть вдоль и раскраиваться, раскраиваться бесконечно… Понял – там ремонт. Давно начатый и, вероятно, брошенный. Как и сама квартира.
Назад. Компания старушек у последнего подъезда. Подойти, спросить? Наверняка знают почему пустует квартирка. Еще и замучают подробностями. Но, поостыв, начнут приглядываться. И выйдет в результате одна неловкость. Объяснять, кто я такой лень. Что-нибудь вроде «друг детства». Коротко и дежурно. Не поверят. Торопливо попрощаюсь и неторопливо пойду своей дорогой, а они будут глядеть во след и коллективно медитировать - кто это такой ходит тут по их обители?.. Одна даже чем-то похожа на его мать, насколько я ее помню. А я ее не помню. Юлия Павловна. Но увидел и понял, что похожа. Очки, пробор, пучек волос… Но моложе и будто тронутая слегка. Такой вот уговор - чуть-чуть подмолодить, но за счет разума. Человек тот же, а вглядишься – подкрашенный и без возраста, и в глазах - одна сплошная ужасная бездна.
Не спросил.
Долго стоял на остановке. В мою сторону ни одного трамвая, все шли, именно сейчас, в противоположную. Да на повороте, который до этого проскочил, их много. Не доезжая до меня, сворачивают и печально удаляются. Появляются оттуда же, один за другим и с номерами будто знакомыми, притормаживают на перекрестке, поворачивают и уносятся в город, но, опять же, в стороне от меня! И на перекрестке они притормаживают потому, что там остановка. И я почему-то не могу перейти сейчас туда, на другую остановку, подождать совсем чуть-чуть, сесть в любой так скоро подошедший трамвай и уехать куда надо, и куда я, раздраженный, уехать вот уже столь продолжительное время все никак не могу, а только стою здесь и пялюсь на трамваи, которые уходят один за другим как раз в так нужном мне направлении, но без меня!.. Повороты, они такие шутники!
Куда теперь? Не зря, видимо, медлилось. К Татьяне Агресовой!


Перевалил.
Август, белесая перспектива. Солнце шпарит, и вся неспешная, будничная жизнь места не дается, уходит сквозь пальцы.
В прогон, между заборов из жердин, - на задворки. К камню, похожему на гигантский наконечник доисторического топора. Только он, и то уже слабо, что-то мычит, помнит. Выбрать маршрут, тронуть за край, услышать – гудит? - и сразу сворачивать, идти дальше, по краю леса, продираясь сквозь все ту же высокую траву. Где-то здесь, сразу за рядом передовых сосен копали, углублялись в землю, хотели устроить шалаш. Но так и не одолели, остался только этот нулевой цикл. Вот они, очертания квадратного углубления в земле. Куст можжевельника, частокол стволов, за которыми поле и дальний лес – превосходный обзор. Тут же, на краю, еще два камня, поменьше, выпирают из-подо мха крепкой, живой плотью грибов.
Среднего возраста сосны, лапы гигантских нижних ветвей (с краю незачем тянуться вверх, солнца достаточно) нависают над полем. Шишечки. Аккуратным круговым движением снять одну – и в карман.
Подойти бы сзади к домам. Посмотреть в огороды, отыскать зарубины на бревнах дровянки. Сквозь стволы мелькают женские фигуры на картофельных посадках. Нельзя! Чужак в деревне!
Теплым, солнечным, полузнакомым лесом сделать крюк, войти с дальнего конца и снова прочь от домов. Что не так? Снова трава! По всей поляне заливные луга, к августу, правда, уже пожухлые и прибитые. А к началу лета совсем, видимо, было не пройти, поди, по пояс стояли! Кое-где выкошено, тут же два стожка. Дома едва виднеются из-за травы. Над крышами сразу – фиолетовое полдневное небо. Прослойка жизни сузилась. И в этой щели ни один дом не распознать. Когда-то поляна была вытоптана до прохладного зеленого газона, над домами высились громадные березы-тополя, в небо торчал их неровный, индивидуальный край. И были своды...
На Пятак не попасть, - на взгорке стояли палатки.
Время от времени они там появлялись. Туристы думали, что находили живописное, заповедное местечко. Сосны, внизу под обрывом речка, если что и деревня рядом!.. Но Пятак был в активной зоне нашей жизни, был у нас во дворе, все просторы вплоть до дальней-реки-через-поле и даже леса за ней – по нему ходили взглядом - были у нас во дворе. Туристы оказывались на магистрали с плотным движением. Особенно с наступлением сумерек.
Сейчас абсолютно голый мужчина стоял около одной из палаток, вполоборота к соснам и что-то неслышно им говорил-говорил, а на самом деле говорил тому, кто был, видимо, здесь же рядом, у прозрачного полдневного костерка или в палатке.
Сел на берегу, в тени под низкими соснами с изогнутыми стволами. Разглядывал сухую траву, примятые брюками палевые стебельки. Обернулся на идущего мимо, ближе, чем хотелось бы, местного с удочкой. Оглядываю коротко, чтобы он чего доброго не узнал. Нет, не помню. Какой-то белобрысый, без ресниц и бровей, в тон траве и всему белесому пейзажу. Он и сам, - покосился и бочком семенил дальше. Слева, вдалеке над бором за рекой собирались тучи, и громыхало. Но было ясно, что громыхает в другой жизни и не тронет.
Должно было быть какое-нибудь прощание. Романтическое сидение перед панорамой на взгорке на выходе из леса, недалеко от места лагеря пионеров, сканирование взглядом линии леса на фоне неба в попытках увидеть-и-ухватить было глупым, но – посидел (опять прямо на земле, на траве, на сосновых иголках между травинок), посканировал. Задница обыгрывала голову.
Повторение было бы роскошью. Поэтому назад, по лесу – дорогой другой. Не доверяя глазам, отпуская взгляд (и он, свободно всплывая, встает по диагонали), унюхивая направление, направимся-ка к дачам городка ученых! Скоро, и стали попадаться сначала поодиночке, будто проросшие в лесу, заборы, за ними дощатые строения. В уютном, круглом боскете, на месте схода многих тропинок, выбегающих из-за плоских лесных стен – еще не ржавый металлический короб, видимо, недавно брошенного продуктового киоска. На одной из двух, закрывавших когда-то на ночь витрину, панелей, правой, остающейся пока на своем месте, во всю нее, надпись - «Мудаки все».
Вон пригорок, за которым, если все правильно сведено, должен стоять дощатый деревенский кинотеатрик. Так и есть! Немного по хребту пригорка и вниз, на утыканную редкими колоннами стволов поляну перед выкрашенным в белую краску дачным городком. Кинотеатрика нет, но место от него, пустое, осталось.
Далее, ориентируясь на слух, - вроде бы в сторону железной дороги. Но, пересекая магнитные линии, - по упрямому вектору наведенной в грудной клетке индуктивности – вдоль бесконечного ряда летних домиков, некоторые из которых – с архитектурными изысками, профессорскими колонночками попереду, - на встречу с поворотом и мальчиком на велосипеде. Но никого не оказалось…


Солнце справа уже садилось за дома. Трамвай подъезжал к нужному переулку. Тут совсем рядом. Дом известен, квартиру надо было вспомнить. Начинаешь считать - промахиваешься. Ввалиться в подъезд не думая. Нажал на кнопку, услышал отзвук. И тут засомневался. Какой этаж, второй или третий? Посмотрел на номер квартиры. 36. Ни уму, ни сердцу. Нажал опять, тупой и настырный, думая, что кто-то мог не услышать. Да мертвого поднимет! Но никого не дождался, даже чтобы, если ошибся, спросить.
Балкон. Эти ящики для цветов, конечно, не узнать, но эти окна, темные, без занавесок, он уже сегодня видел. Будто ремонт. В стеклах нет отражения неба ли, противоположного дома… Одна пустота пустоты между домами. Другой материал.
Брешь. Два раза. Это уже подзатыльник.
Но что-то беспокоило. Может быть, все-таки, ошибся этажом?
На углу дома увидел номер. Три. Три, тридцать шесть. И вспомнил, как запоминал этот адрес. Звучанием. Так поются цены. Три-трицать-шесь, четыре-двенацать. И все срослось.
Головы оторваны.


Вернувшись, увидел, - поликлиника, давно собиралась, переехала в районную больницу. В помещении вовсю шел ремонт.