Три письма не о любви

1.Девятое апреля.

Привет, два дня назад мы выходили "в люди", ты - чтобы разнообразить свои дни, проводимые в тесной комнатке общежития, я - чтобы вновь увидеть тебя, да повидаться с несколькими людьми, знающими меня несколько лет. Мне необходима объединенность двоих в сознании других, чтобы над нами возникало, пусть на время, некое общее информационное поле. Ибо, если вокруг нас мы сами же возвели непосильные нашим же умам преграды, в которых не можем разобраться, чтобы хоть какое-то подобие связки "я + ты" рдело над нами, пусть пока и не в нашем представлении друг о друге.
Несмотря на наше давнее знакомство, нечто, которому ты еще не можешь пока дать названия, а я боюсь поторопиться определить это для себя, чтобы не сглазить, это нечто подспудное, хрупкое и почти бесплотное, началось совсем недавно. Классический сюжет ХIХ века - двое, уже связанные знанием о чувствах друг друга, разделенные внешними обстоятельствами и условностями - это архаика, и, несмотря на пленительность книг на эту тему, наша проекция вовсе не такова. Хотя так было бы все таки проще.

Условимся о том, что мы ни слова не поняли из верхних двух абзацев и приступим к разговорам о другом.

Письмо первое. О желании научиться играть на фортепиано, некоторых особенностях памяти и неумении заканчивать письма.

Фортепиано, кажется, было у друзей отца, семьи Чайковских, да, не смейся насчет фамилии; они жили на улице Полины Осипенко, могу даже, глянув на визитку бара с навязшим в ушах названием, припомнить номер дома, он расположен недалеко от Комсомольской площади, первый этаж занят под магазин "Аккорд". Помню, маленький стоял на балконе и то ли плевал вниз, то ли лил воду, а скорее всего, набросал на нижний балкон земли из цветочных продолговатых ящиков, прикрепленных к перилам, за что потом перед соседями извинялись хозяева. С их квартирой у меня связаны одни из самых ранних воспоминаний детства, из тех, что почти невозможно передать на бумаге, те сказки, которые я читал у них в гостях, до сих пор кажутся мне самыми волшебными, никогда позже таких я не читал, их герои и обстоятельства, героев окружавшие, каким-то тоже волшебным образом соединены в памяти с вкусными коврижками и пряниками, которые я, видимо, ел при чтении. Где-то в недрах квартиры стояло фортепиано, неизвестно, был ли это элемент демонстрации размаха, с которым пыталась жить эта семья, или на инструменте кто-то играл или учился играть. Относительно себя могу предположить, что это был мой первый опыт нажатия клавиш. Не помню ошеломления, которое, как можно представить, могло бы последовать вослед: пятилетний ребенок трогает клавишу и откуда-то из огромного приспособления раздается звук. Однако уверен, что именно оттуда берет начало мой неуверенный, так и невоплощенный интерес к пианино, и первые робкие попытки извлечь осмысленные звуки - это и есть тот самый неумолкающий "звон путеводной ноты", благодаря которой я до сих пор неровно дышу к клавишной музыке и этому иструменту. Ты тоже говорила мне о своем желании научиться играть, и даже называла причины, по которым это желание так и не осуществилось, к сожалению, я забыл их - тут мы составляем разительный контраст, я еще не научился заново, почти без усилия запоминать нужные мне вещи, а ты, похоже, принадлежишь к той части людей, память которых беспощадно запоминает все детали, нужные и не нужные. В музыкальную школу не пришлось пойти и мне - вскоре родители перестали жить вместе и мы переехали с мамой на окраину города, рядом такой школы не было, да и близость ее расположения не сыграла бы большой роли - лишних средств на ее оплату не было, да и как то на время увлечение было мною забыто. Я вспоминал о нем внутри, про себя, когда проводил летние каникулы у отца, потому что прямо рядом с домом, в минуте ходьбы было небольшое здание из красного кирпича, днем там бывали открыты окна на втором этаже, из которых доносились звуки скрипки - это была музыкальная школа. Нельзя сказать, что некий огонь прямо-таки сжигал меня изнутри - до того хотелось туда, нет. Как раз хочу сказать, что желание играть было неоформленным, скорее, это было удивление, "большие глаза", открытые на то, как же из-под рук, порхающих по клавиатуре, выходит музыка. Такое ощущение у меня, так и не научившегося играть на чем бы то ни было, осталось и по сей день. Люди, умеющие извлекать осмысленные звуки из своих инструментов, сплетающие их в одно целое, способное порождать эмоцию - люди особенные для меня.
Вспоминаю небогатый опыт прежней переписки - торопясь сказать главное, я выпаливал это сразу, не умея после этого органично закончить письмо, остававшееся как бы оборванным. Здесь главное - в другом, его здесь нет, но ощущение незаконченности все равно остается. Надеюсь, в дальнейшем мне будут более удаваться концовки.

2.Десятое апреля.

Привет, сейчас перебирал книги, так забавно недосчитываться каких нибудь особо любимых, помня, что одна из них у тебя. Утром было солнце, было, да сплыло, а я уже успел обрадоваться хорошему дню и настроение пока длится. Ты верно подметила - на большинстве снимков прошлых лет мы всегда рядом, сейчас мне это кажется странным; твоя жизнь текла недалеко от моей и успела развиться во вполне самостоятельную без моего участия, хотя припоминаю, что желание как то присутствовать в ней всегда подспудно существовало внутри меня. К нынешнему времени мне пришлось почти забыть содержание формулы, выведенной несколько лет назад, когда стройное и ясное осознание удивительной простоты вещей возникло в моем мозгу одним ярким осенним днем. Я надеюсь с твоей помощью восстановить ее содержание, сложности в этом нет, только каждому из нас необходимо сначала разобраться с накопленным багажом и окончательно понять, шить ли новый гардероб, или все еще мил тот, к которому привычен.

Письмо второе. Об одном воспоминании и твоем родственнике, заканчивающееся упоминанием твоего имени.

Я тут вспомнил. Хм, такая вещь. Не то чтобы даже подвел, но - обнадежил - и не приехал. Ты ведь не любишь, когда обнадеживают и не делают? Вот. Я такой же. Тут было сильнее и серьезнее, было плохо моему другу. Краткий экскурс перед тем. Много-много лет назад (чуешь?) я дружил с человеком по имени Кирилл и однажды нам было по 19 лет. Я торчал дома наедине со своими дурацкими девятнадцатилетними мыслями, и в какой-то момент мне показалось, что если сейчас сюда не приедет кто-нибудь еще, со мной случится непоправимое. Позвонив Кириллу и добившись от него обещания немедленно все бросить и ехать ко мне, я все же перезвонил ему минут через тридцать. Он был все еще на месте. Обстоятельность и полное отсутствие склонности к сантиментам: сделав свои дела и рассудив, что есть у меня, наверное, нечего, он решил покушать перед поездкой ко мне. Конец экскурса. Так вот. Я не помог единственный раз, в другие разы я старался откликаться на просьбы, но вот, не помог как раз тогда, когда было нужно. Муж твоей сестры (чуешь, что не хочу лишний раз называть его имя?) попросил меня срочно приехать. Был как раз момент, когда он потерял самого на тот момент возможного и долгожданного, которому уже было даже придумано имя, нерожденного ребенка. "Не будет Сашки", - сказал он мне. Не представляю, но отчего то понимаю, каково было ему тогда, бывшему дома у родителей, но не желающего сказать лишнего уже чужим людям, одиноко сидящего в гостиной. Он позвонил мне. Объяснил достаточно сдержанным голосом и попросил немедленно приехать, ну, понятно. Просто приехать. Чтобы был, да и все, у нас так издавна, со школы принято. Я был выпивший и не приехал. Не понял масштаба, не уловил интонации. То есть, даже уловил, вот что важно. Но не приехал. Это мучает меня до сих пор, я помню и виню себя. И так было долго. А потом он мне все это, сам не зная, вернул. Не именно это, но - зубцами пилы по скрипке. Когда я окончательно понял, что этот мой друг (по фамилии было бы смешно, а по имени - чуешь? - не хочу называть) и есть тот, из моего окружения самый дорогой друг - тогда мне все и вернулось. Потому что в моем сознании исчезла эта возможность - что я могу позвонить этому человеку, и он явится как сказочный герой предо мной, готовый сказать смешную ерунду или сильно ударить в лицо, - но только чтобы я не сдох. Нет, я и раньше считал, что он самый самый мой дружыще, но только недавно уловил особость дружбы, которая позволяет без слез заколачивать гроб. Я сию минуту уже не помню, для чего затеял писать это письмо, однако знаю, что решил выдерживать ритм, и потому пишу по письму в день. Мне кажется, так честнее. Ведь ты помнишь мои пьяные звонки, Юля.

3.Одиннадцатое апреля.

Привет. Почти нет голоса? Посмотрим, посмотрим, сегодня я посмотрю, как ты будешь улыбаться чужим людям на этой разовой, дурацкой работе; тебе же нужно говорить там! Вкладывать в простые слова свое настроение, свое "почти нет голоса". Ты простыла, ты постоянно мерзнешь, я знаю. Когда мы ехали обратно, в тот злополучный день, после катка, я со сломанной ногой, но еще стараясь верить в версию растяжения, мы сидели тесно и тогда нам было весело и тепло, и мы одновременно подумали и сказали фразу о том, зачем же так быстро идет автобус, недоумевали - ведь можно, вполне можно медленнее. Подобно как в "Путешествии дилетантов", когда они ехали в коляске домой: "Только бы не останавливаться" - подумала Alexandrine. "Только бы не останавливаться" - желал Мятлев.
Нам было проще, пока мы просто дружески шатались по городу, не задумываясь, отчего так спокойно и хорошо нам быть рядом. Как только пришло время задуматься - мы слегка отпрянули друг от друга, я - обескураженный пробуждением чего-то, что спало в душе последние шесть лет, ты - не знаю, почему. С того дня начались сложности, мы то сближались, то отталкивались, одноименные заряды, где бы поменять свой знак. Что ты делала последние дни, что мы не виделись, что происходит в твоем королевстве - я не знаю. Опять "вполне определенные старые отношения"? Вот ведь еще в чем дело. "Вчера я не видел тебя, но представлял. Ты шла по ветру, качаясь в ритм обезумевших веток. Они извивались змеями, свешивались и царапали кожу. Ты была словно кошка, от одиночества расцарапавшая сама себя". Это из книжки, которую сегодня тебе подарю.

Письмо третье. Очень короткое.

"Какой сегодня день, среда, одиннадцатое или четверг, двенадцатое?" - спросила утром мама. Я усмехнулся и хотел промолчать - какая разница, дни похожи один на другой. Тут, в ящиках стола, накопилась всякая душевная муть за много много лет, на днях начну проводить ревизию, все эти неуклюжие стихи и ненужные излияния к тем людям, которых я не помню не то что на вкус и запах, а даже лица и голоса которых отдалились от меня, бледные счастливые тени, отвергшие и отвергнутые призраки. Вместе с тем, моя манера осязать прошлое осталась неизменной и получился парадокс - в воспоминаниях осталось только детство, остального не помню. Освобождение. Это ли не трамплин в будущее.


P.S.
Пятнадцатое мая.

Привет. А я тут уже совсем сошел с ума. Поездка на дачу выдалась такая замечательная, все были в ударе, есть забавные видеоролики, в частности, где мы с пианистом Колей Гольдбергом под музыку будто бы играем на виртуальных клавишных и все это оформлено в виде танца. Так странно писать в пустоту. Утром проснулся, но все спали и я ушел в баню, еще хранившую вчерашнее тепло, пил там водку и разговаривал сам с собой о событиях своих последних лет. Эта водка с утра и подкосила мой день, знаешь, так бывает, сначала весело а потом как то совсем никак и вменяемости мало, хоть вроде бы и не совсем пьяный. Позвонил всем подряд, все подряд отказали мне в общении, поехал зачем-то в "Горыныч", забыл заплатить там за пиво, бармен Вера была всерьез обеспокоена моим состоянием, предлагала вызвать машину и настаивала что мне нужно ехать домой, но я ушел и зачем-то оказался на Гайве, немножко поговорил с Ритой, с трудом уехал обратно, Леонардо случайно оказался в центре, он мне и добавил недостающие деньги в оплату тачки. Что то носится в воздухе, какая чудовищная весна. Надеюсь, у тебя все хорошо и что все твои смешные молодые проекты цветут и ездят с тобой в Хохловку дышать лесным воздухом.



 К О Н Е Ц