Фонарщик и филин

Фонарщик возвращался домой засветло. В смысле – когда уже рассветало, облака становились ярче, солнце золотило крыши, а дворники начинали мести улицы. Тогда он тушил все фонари – аккуратно, один за одним, и шел домой, на окраину своего небольшого городка. Он жил в двухэтажном доме, узком настолько, что в любой из комнат нельзя было сделать и трех шагов, но его это совершенно не занимало. В конце концов, дом ему был нужен совершенно не для того, чтобы делать по нему шаги. Он там жил.
 Вернее, жил он на втором этаже этой хибары, а на первом держал небольшой магазинчик, который скромно назывался «все для света». Там действительно было совершенно все – лампы и лампочки, абажуры и плафоны, мотки проводов и выключатели. Для любителей старины – керосиновые лампы (вместе, конечно же, с керосином), свечи – и подсвечники для них, а также: лампадное масло, карманные фонарики, факелы и два уличных фонаря (вдруг кто-то захочет поставить в саду?). Действительно, вещи – на все случаи жизни, только вот покупатели не баловали фонарщика своим появлением, ну оно и понятно – дом стоит на отшибе, и кому захочется тащиться в этакую даль ради пары лампочек? Поэтому первую половину дня фонарщик спокойно дремал в своем гамаке (да-да, вместо кровати у него был гамак, растянутый у западного окна), а вторую – читал. Он любил читать помногу, на разных языках, и несколько книг одновременно. Ему нравилось, как буквы складываются в слова.
А еще он учил говорить своего филина.
Филин был небольшой, но с характером. Он, как и фонарщик, улетал из дома с закатом и возвращался на рассвете, и вел себя очень независимо: никогда ничего не просил, и не позволял себя заставлять делать что-либо. Когда фонарщик утром ложился спать, филин слегка насмешливо ухал с открытой створки шкафа (он не позволял ее закрывать), и щурил желтый глаз: мол, спи, спи, несовершенная натура.
Несовершенная натура устало засыпала, а, проснувшись, и вовсе не обнаруживала филина в комнате. Он был внизу, среди керосиновых ламп и абажуров. «Следит за магазином» - усмехался фонарщик, но птицу не прогонял – порядок на полках не нарушался, ничего не пропадало, и даже когда филин линял, ни одного пера не валялось на чисто подметенном полу.
Редкие прохожие считали фонарщика слегка сумасшедшим – проходя мимо его дома вечером, они неизменно видели, как он, сидя на веранде, читает филину стихи. Фонарщику было все равно – он старался научить птицу говорить, а ритмичная речь, как он слышал, лучше запоминается. Филин упрямо не заговаривал, но слушал с неизменным вниманием – сидя на спинке стула напротив, чуть склонив голову набок, и – очень редко – одобрительно ухая. Это он делал в исключительных случаях.
Фонарщик считал филина талисманом и очень любил его, кем же его считал филин, ему было неведомо. Птица, однажды прилетевшая в его лавку, так и осталась у него жить, ведя совершенно независимый образ жизни, и словно бы подчиняя этому образу жизни и его самого. Фонарщик уже давно не задумывался над тем, вернется ли филин утром, это стало совершенно ясным, как небо после дождя.
В конце каждой недели филин приносил кожаный мешочек с деньгами. Где он его брал – неведомо, но не выбрасывать же? И фонарщик относил эту удивительную особенность филина к его свойствам как талисмана и не особо думал на эту тему. К тому же, филин деликатно оставлял мешочек в лавке, и фонарщик находил его в субботу вечером, спустившись со второго этажа. После первого раза он опросил всех, кто проходил мимо его лавки, но люди недоуменно разводили руками, а, отойдя, тихонько крутили пальцем у виска – ну как еще можно относиться к человеку, который не помнит, кто хозяйничает в него в лавке и откуда берутся деньги. Поудивлявшись неделю, фонарщик обнаружил такой же кошель, а через неделю – следующий, и хитрый прищур филина убедил человека, что это, несомненно, его лап (крыльев? клюва?) дело, и успокоил заодно.
Жизнь налаженная и устоявшаяся, она устраивала фонарщика всем, и даже легкая дымка изредка подступающего одиночества рассеивалась, как только он смотрел на филина. А тот, чувствуя такое настроение, подсаживался ближе и разрешал провести рукой по спине.
Одиночество уступало место нежности, и фонарщик чувствовал, что совершенно счастлив.

Однажды фонарщик, придя в город, обнаружил фонари зажженными, а около ратуши, откуда он обычно начинал свой путь, его встретил мэр городка, который от лица всех жителей города сердечно поблагодарил фонарщика за его работу. Он настоял, чтобы сегодняшняя ночь была для фонарщика выходной, а сам он – был бы гостем в доме мэра. Отказываться не было причин, и к окончанию ужина фонарщик, слегка захмелев, задремал на предложенном мэром диване. Но необычный распорядок дал о себе знать, и, проснувшись на рассвете, фонарщик отправился домой.
Придя, он обнаружил филина привычно сидящим на створке шкафа, и привычно забрался в гамак, чтобы поспать. Но сон не шел (сказалась нерабочая ночь), и фонарщик просто лежал с закрытыми глазами, позволяя мыслям течь как им вздумается.
Отвлек его звук легких шагов – так ступают босиком по дощатому полу. Открыв глаза, он увидел молодого человека, не слишком высокого, обнаженного, с длинными пепельными волосами. Он, не заметив внимания со стороны хозяина дома, продолжал свое занятие – раскладывал вещи на полках шкафа. Решив, что брать у него нечего, а понаблюдать, чтобы понять, что нужно незваному гостю нужно, фонарщик прикрыл глаза и стал смотреть сквозь полусомкнутые ресницы. Юноша, между тем, вел себя свободно и раскованно – он ходил по комнате, переносил вещи, убирался, и все это – словно едва касаясь пола, неслышными движениями. Проходя мимо гамака, он поправил на фонарщике плед и задумчиво посмотрел ему в лицо, чуть улыбаясь уголками губ. Глаза у него были цвета прозрачного, только что застывшего янтаря. Порывисто наклонившись, он легко коснулся губами губ фонарщика, и так же неслышно вышел из комнаты.
Любопытство было сильнее изумления, и фонарщик, стараясь ступать как можно тише, вышел следом.
Спустившись на первый этаж, он увидел, что лавка открыта, а молодой человек, уже одетый, стоит за прилавком и светски беседует с какой-то дамой, протягивая ей упаковку свечей. Дама вышла, а деньги юноша убрал в кожаный кошель, лежащий рядом с ним.
Решив ничему не удивляться, фонарщик устроился на веранде так, чтобы видеть все происходящее в лавке через окно, и замер.
Через пару часов он убедился, что торговля идет полных ходом, иногда посетители даже выстраиваются в очередь, а неизвестный юноша очень обходительно и споро обслуживает их, точно и быстро отпуская требуемый товар. Изумление фонарщика достигло предела, когда к лавке подошел человек с достаточно объемным ящиком. Отдав человеку часть денег из кошеля, юноша кивком попросил опустить ящик на пол, и через некоторое время открыл: в нем оказались связки свечей, лампочки, фитили, спички и даже три керосиновые лампы. Разложив все это по полкам в нужном порядке, юноша вернулся к работе.
Фонарщик смотрел на неизвестного и совершенно не понимал смысла всех его действий, но чем дольше он смотрел, тем больше он думал о самом юноше, нежели о том, что ему здесь нужно. Внешность его и движения были необычны, нехарактерны для жителей этих мест, и оттого еще сильнее притягивали взгляд: быстрые, но очень плавные движения, резко очерченные черты лица в сочетании с необычным цветом волос, пронзительный взгляд. Фонарщик недоумевал – и не мог оторваться.
Внезапно юноша посмотрел на часы, нахмурился, подошел к двери к лавке и закрыл ее. После этого он разделся, сел на стол и тихонько вздохнул.
Через мгновение на столе сидел филин.

Фонарщик поднялся со стула на веранде и зашел в лавку. Филин, как обычно слегка насмешливо, смотрел на него яркими янтарными глазами. Фонарщик опустил руку ему на спину и спросил:
- Скажи, как тебя зовут, мальчик?..
*
Вечерние прохожие снова наблюдали обычную картину: сумасшедший фонарщик читает стихи филину. Правда, сегодня филин сидит у него на плече и ласково перебирает клювом волосы, а фонарщик изредка протягивает руку, чтобы погладить его по жестким пепельным перьям.