Мишка-рэкетир

Мишка-рэкетир

Другие времена… Другие окаянства…. Но жизнь одна. Меняются лишь ориентиры да ценности некоторые. Новые дни и слова, понятия иные приносят. Раньше нехорошего человека могли бандитом или разбойником назвать. Еще каторжанином в былые времена называли ухаря разбитного да вороватого. Нынешние времена новое слово породили – рэкетир.
И в название рассказа своего вставил я это новообретенное словечко. Хотя относятся события, описываемые на восемнадцать лет в ушедшее. Но уж больно подходит словечко это к герою моему. Если еще произнести его тянуче-рычаще р-р-рэкетир-р-р.
И само это рэкетирство имеет глубокие корни. Уходя, как говорят – в самую-самую глубь. К истокам цивилизации и далее в мир дикой природы. И временами нет-нет да проявится такой дикой аномалией, что остается лишь дивиться…
Нет в живых уже некоторых участников действа и той страны, в которой оно происходило, тоже, как будто, нет. Отжила и ушла в былое светлая и наивная романтика юности моей, заняв скромное местечко в пыльном закутке памяти, тревожа иногда стынущее воображение вспышками воспоминаний. И тогда я мысленно возвращаюсь в край северный, где несуразные мужи-чишки, невписавшиеся в пионерскую организацию тогдашней обыденности, по причине живучести и непонятной противленности отвергаемой, но не отвергнутой, души, непризнающей «стадо», противопоставляемой «человеку». И спрятаться от морально-кодексной строительности коммунизма можно было лишь в дебрях Севера, куда партийная мерзость боялась нос показать…
Начало июня…. Позади долгие сборы, ожидание бесконечно откладываемого вылета в «пол».
Благо, приходит конец всякому ожиданию. И вот, наконец, Ми-4 взмыл над болотом, обдав напоследок брызгами и бензиновым духом, и, уменьшаясь в размерах: сначала до размеров птицы, затем стрекозы. Наконец, помелькав над далеким лесным взгорком черной точкой, исчез. Еще какое-то время слышался стихающий его рокот. Но и этот перекатистый говорок растворился в таежной тишине…
Тишина…. На долгие лето и осень…. До ноября… Лес и болота. Да редкие речки, богатые рыбой…
Пока же, будто погорельцы, среди раскиданных по кочкам геофизических наших причиндалов, по колено в воде собираемся с духом и приходим в себя после долгого перелета в грохочущей и болтающейся на воздушных рытвинах российского извечного бездорожья, взобравшегося даже на небо, винтокрылой колымаге. Первым делом, ошалевшие от тишины, от высокого синего неба, от чистого воздуха, переполняющего закопченные городом, ды-мом его труб и вино¬курней блатхат, легкие до такой степени, что очищающая благодать глухомани ударила в головы кружением, расселись по кочкам - кто на скатанную палатку, кто на тент, кто на батарею - и закурили, чтоб восстановить ядовитый баланс в организме, и, чтоб совсем уж не лишиться чувств от обрушившейся первозданности.
После перекура - за дело. Не надо командовать, не надо указывать, всяк знал, надо обживаться. Первым делом палатку ставим, топчанчики в ней всяк себе по своим бокам лепит из жердинок, сверху лапник стелется. Затем войлок подкладывается. И поверх всего раскатывается спальный мешок. Под голову - не-пременно фуфайка укладывается.
На болоте также надо с барахлом разобраться. Что на первых порах нужно - к палатке перенести, что не надо - на месте уложить. В болото вещи не покидаешь - значит, настил нужно мастерить.
Работаем, можно сказать, молча. Не до слов. Когда все сладим - тогда наговоримся. Сезон долог, не по одному разу одно и то же перескажем. На слаженный наскоро настил укладываем батареи запасные; провода, скрученные в бухты-«восьмерки»; ящики тушенки, сгущенки, щи-борщи разные; мучицы мешок да ящик мака¬рон - на случай часто случающейся голодухи, потому как геофизики - извечные пасынки в родной геолого¬разведочной экспедиции, ибо обеспечение идет в первую очередь буровикам, дающим «погонные метр» и «дачникам» - геологам, выезжающим на летние пастбища, но в отличие от стада не нагуливать «вес», а сгонять излишки его. Особая статья в НЗ - макароны. Какие из них оладьи получаются - объеденье. С вечера их размельчишь, водичкой холодной зальешь, а утречком размешаешь получившуюся болтушку - и на сковородку. До сих пор не научился из муки блины-оладьи печь, а вот из рожков (макароны-то нынче вроде и не делают - пережитком проклятого социалистического прошлого, видимо, считаются – а зря). Не все в том прошлом было так плохо, что и не нужно вовсе в дне сегодняшнем. Нет-нет да заболтаю ныне из макаронных изделия лепехи по лесному рецепту: замочу на сутки в холодной воде макарошки, а на следующий день разболтаю и из полученное «теста» испекаю «оладушки» , в коих есть и яйца, и и молоко, и мучица в изделиях высшего сорта. В последнее время в процесс сей, по российски ноу-хаистый, усовершенствование внес - не сам додумался, подсказали, рожки через мясорубку пропускаю...
Все, что поверх настила уложили, тентиком прорезиненным укрыли со всей тщательностью, поверх батареи уложили, вес у них приличный восемнадцать килограммов - ни ветром, ни воздушными потоками от лопастей вертолетных, если садиться будет в наше от-сутствие, не сорвет тент, не унесет его. Несколько многословно, верно, о настиле написал - но потому, что финал моего повествования, его развязка произойдет именно здесь.
Обосновавшись на новом месте, напившись чайку вдоволь, расползлись - каждый по своим надобностям. Кто от похмелья в тяжелом положении был, на топчан завалился «отходить». Женя - почти землям мой, костромской - сразу же с ружьишком в лес побежал - не пострелять, просто пробежаться. Любил он с ружьем походить по лесам. Добыть - мало чего добывал - верно, ска-зывались крестьянские корни - не охотой жить, а тем, что земля дает. Тогда ему 23 исполнилось. Молодой, сильный, крепкий. Водку не очень почитал. А чифирнуть, и в «зоне» не бывал, а любил. Потому и не выдержало сердце в 42, что чифиром себя травил нещадно, что в роботе уему не знал, что обида в душе какая-то была, о которой не разу не обмолвился, но о которой можно было догадываться: то ли по взгляду, то ли по словам редким ко-гда показывал фотографию сына и говорил – «Во, опенок мой...», но это было раз или два, по пьяни ...
Василь Петрович - хохол старый (ему тогда уже 42 испол-нилась - меньше, чем сейчас мне - но таким он не казался старым, что при всей простоте обращения друг к другу никто не называл его не по отчеству) стиркой занялся. По блатхатам пообносился, бедолага, не до стирки там. Уж так случилось, что через год - в 43 и его не стало. Пожаловался, что желудок болит. И улетел ле-читься. Мы сезон заканчиваем, вылетаем. А он с другой бригадой в «поле» собирается. Не желудок – говорит - вовсе болит, а железа какая-то. Радостный. Это через пару дней узнали, что больной у него поджелудочная железа была. Пить ему вообще нельзя спиртного было. Он же с кем-то одеколону-«тройняшки» хлебнул и на речку за водой отправился с чайником. Ждут-ждут - нет Василя Петровича. Пошли к речке. А он воды набрал в чайник, поставил на бережок посудинку. Сам на корягу сел под кустом. Так и помер…
И еще одного бичарку представлю: Вова, за пронырливую суть его прозвали Змеем. С Василем Петровичем не разлей вода, были. Что их связывало - алиментщика и уголовника, имеющего к двадцати девяти годам более десяти лет судимости, и, начавшего свои мытарства с «малолетки»; любителя побухтеть по стариковски и словесную «Судорогу» (так его Женька прозвал в довесок к Змею); самогонщпка и чифириста, трудно понять. А объяснить можно такую дружбу только в соответствии с великими и бессмертными учениями единством противоположностей. А в обиходе слезливой песенкой - у реки два берега, оба глубоки... Нет в живых и Змея. В экспедицию он подался, спасаясь от засилья ментов, усомнившихся в его желании не воровать, а жить честно. Хотя честность у нас весьма относительна и сродни полубеременности. Но тем не менее... На «химии» женился парень. Сына ему женка родила. Но менты проходу не дают: как где кража, так Вову на дыбу волокут, руки выламывают и вопят «Колись, сука, колись». И, чтоб к старому не возвращаться, от ментов притеснений не терпеть, и пришлось в тайгу податься. Я не знаю подробностей его гибели. Говорят - застрелили. А мне и не важно как... Видимо мне крупно повезло, что людей отвергнутых, либо отвернувшихся узнал такими, какими они могли бы стать, кабы не судьба их горькая. Может, потому и не утонул четырежды (хотя по ситуации должен), чтоб рассказать о своих сотоварищах жребий достался...
Еще в бригаде был паренек Колюнька солдат демобилизовавшийся, пожелавший познать романтики северной. Вот беда - не в те сани сел, в самую что ни на есть круговерть. Бы¬стро отромантичался. Хорошо живет сейчас. Жена, две дочки достаточно взрослые, скоро на вы¬данье. Не в укор уму говорю, скорей от белой зависти, что есть счастливые люди, которых из дома только если и тянет, то на работу либо на дачу. В 95-ом встретил его случайно. Николай, по причине задержек зарплаты и мизерности оной, подтаксовывал. Я уже работал у изыскателей, переход через Северную Двину возле Архангельска изыскивал для газопровода. Приехал, а тут автобусы не ходят - то ли забастовка, то ли бензина нет. К частнику подошел, там Колюня за рулем. Еще двоих пассажиров взяли и в город. Поговорили о том-о сём. Поведал ему о спутниках давних наших. Что повымерли все, беда ... Когда из машины выходил, Николай вслед кинул.
- Придурошные вы все там были, но по-своему...
Как его понимать, не возьмусь судить, но осуждения в его словах и издевки не было... Для тайги надо родиться, или в ней вырасти, потому как, в конце концов, и мне она приелась. И сейчас, когда пишу эти строки мне невесело - но не оттого, что навсегда уехал с Севера, а потому, что Север любит молодых, уставшим либо постаревшим там уж и делать нечего.
Как поживает шестой наш собрат, я не знаю. Уехал, наверное, Виталик к московской своей принцессе, пересилил ее высокомерие и живет припеваючи. Дай то Бог…
Подробнее обо всех геофизических мытарствах пока еще не созрело в недрах моих мозгов писание, хотя и название давно придумано – «Закон Ома под елками». А может рассказ о Мишке-рэкетире и есть начало этой книги. Жизнь покажет…
У меня после долгой зимы, когда весь досуг был связан с продымленной палаткой, с нескончаемой ночью, с поглощающей все и вся белизной, также зуд проявился – походить по чахлым борам. Но грибов еще не наросло – даже сморчков; рыба не ловится. Пришлось выдумать нужду. Взял карту, буссоль и отправился задавать профиль, чтоб со следующего дня начать его прорубать. Километра два идти надо – в самый раз для легкой прогулки. Сначала вдоль речки бором до лесоустроительной визирки, пересекающей речку; свернуть по ней на север и в двухстах метрах задать направление профиля.
Маленький, плотницкий топорик за пояс сунул, карту завернул в целлофан, в сапог затолкал и в путь. Комаров нет еще; в пойме снег местами белеет; река прямо бушует после недавнего половодья. По бровке речной долины лес редкий сосновый; тро-пинка редкими охотниками да зверьем истоптана - иди, не хочу... Как в парке культуры и отдыха.
Полчаса не шел, а просека искомая - вот она, речную долину пересекает, будто пробор ровный. Свернул по ней и шагами стал 200 метров отмерять, сто двадцать две пары шагов. До полусотни отсчитал - сухое место кончилось, болото мелкой сосной поросшее началось. И десяти шагов не отсчитал - что-то мелькнуло впереди. Насторожился.
Вот те раз… Медведь несется вкрест визирке. Не бурый, здоровенный, а помелче – муравейник. Но ведь все равно медведь. И прет-то как. Будто не по мху-болотине. А по асфальту. И в мою сторону заворачивает. Ноги в мох вросли, как сосенки чахлые, что вокруг меня по болоту расползлись. Но глаза – благо – не парализовало – шнырь-шнырь по сторонам. Вмиг подходящую сосну отыскали. Метнулся к ней, спасительнице. Взлетел на нее, не единым сучком не воспользовавшись (правда, их не было). Взлетишь – если жить хочешь. На днях в газете читал, как мужик с одной рукой с перепугу на телеграфный столб влез. У меня же и до сих пор пара рук, слава Богу.
И покуда взлетал к вершине, боковым или еще каким зрением, отметил: медведь остановился на миг, как вкопанный. Рявкнул. Развернулся - и в обратную сторону бежать. Когда же я на дереве дух слегка перевел и огляделся - медведя не было поблизости. Будто и не было зверюги. Тишина вокруг, покой первозданный, что невольно подумалось, уж не пьянка ли выходит такими виденьями. Но рогов у медведя вроде не было - значит, к виденью происшедшее отнести трудно.
На всякий случай посидел на дереве еще с полчаса, потом лишь спустился. Первым делом к березе ближайшей подбежал, стал бересту драть. На всякий случай - вдруг медведь вновь объявится. Так я его факелом шугану тогда....
Однако медведь более не показывался. Без всяких проблем досчитал оставшиеся шаги. Профиль задал, покурил. И в лагерь направился. Мужикам про встречу с косолапым говорить не стал. Что они плести начнут в мой адрес - леший разберет. Но это еще полбеды. Возьмут - да откажутся профиль рубить - мол, боимся. Тут уж ни чем их не сдвинуть, не подвигнуть, ящик водки для повышения боевого духа ущербным геофизикам вряд ли пришлет контора.
Тянуло все-таки рассказать мужикам о встрече с медведем, но удержался. Спасло, верно, то, что на Вову Змея говорливость напала, и он целый вечер не замолкал, рассказывая о своих зло-ключениях. Жалко, что не записывал его байки, а в памяти не удержал ничего практически. Сейчас, в пору безработицы – в свободное от нее время – не мало мог бы поведать интересного. И, возможно, неплохой рассказ получился о его злоключениях на тему «если кое-кто у нас порой честно жить захочет». В этом же писании не к месту будет даже самый маленький эпизод...
На следующий день пошли вчетвером визиру рубить - по двое на каждую сторону от того места, где я накануне задал ей направление. Мы с Женькой на восток, Василь Петрович со Зме-ем на запад. Виталик с Колюней в лагере остались. Первый нахо-дился в очень расстроенных чувствах оттого, что подхвачен был межсезонной запойной стихией и не смог поехать в Москву на очередной приступ сердца красавицы. Потому откладывал штурм на полгода – и что произойдет за это время - неизвестно. А неиз¬вестность хуже всякого обмана. У Колюньки пока не было сно¬ровки, которая нужна при рубке визир. Дело наживное, но пока пусть тешится после армейской тягомотины свободой и простором.
Лес редкий. Сосенку срубишь, метров десять идешь до следующей. Женя только вешки успевает ставить, чтоб створ обозначить и в сторону не сойти с направления. Три дня помахали топорами - десяток километров профиля готовы. К тому же на третий день и с промером вернулись с Женькой. Теперь за геофизикой дело. На это всей шоблой идти надо. Каждый человек нужен. Можно и меньшим числом обойтись, но не нужно.
Первым делом установку надо к началу профиля доставить. А это немало. Ибо в комплект входят батареи – 18 кг каждая; провода, катушки; электроды стальные и латунные; рюкзачок с провиантом и инструментами. На нулевом пикете установку надо собрать и потом с работой двигаться. Называется это дело - вертикальное электрическое зондирование (ВЭЗ). Суть метода давно уже неинтересна и малопонятна. Методика работы заключается в том, что пропускают че¬рез землю ток и высчитывают по результатам измерений тока и падения напряжения условное (кажущееся) сопротивление. Линию, по которой пропускают ток, сим-метрично разносят в противоположные стороны, заземляя через определенные промежутки с помощью электродов. Когда разнесут эту линию на километр в каждую сторону, считается, что точка записана. И всю эту уйму переносят, не сматывая, на следующую точку, где измерения производят в обратной последовательности. И таким образом все лето разошлись-сошлись, разошлись-сошлись. Как Женя шутил: в одну сторону идешь по болоту чав-чав-чав, обратно – вач-вач-вач. Вообще, если в том деле без юмора обходиться, то к концу первого же сезона, если не свихнешься, то по¬вторить «романтику» больше не захочешь. Не зря Вова Змей измывался надо мной – и судимостей нет, и голова умная, а сидишь в лесу, как медведь. А про электроразведку нашу он сказал, что хуже лесоповала, но нет ментов и чаю вдоволь, по-этому сюда и пришел он.
Навесили на себя поутрянке все причиндалы и на работу, на «великий почин» сподобились. Сначала вдоль речки до лесо-устроительской визиры; затем на свой профиль переходим и еще заболоченным лесом четыре километра идем.
Так уж получилось с первых дней, что впереди обычно шли я, Жень¬ка и Змей-Вова; дальше Виктор, страдающий по московской красавице на пару с Колюней. И всегда в хвосте брел Василь Петрович, мучимый тем, как несправедливо «самый гуманный в мире суд» поделил его двадцать пять процентов алиментов между двумя его бывшими женами - одна из коих получала на отпрыска Васильева все двадцать пять, а другая, согласно математическим подсчетам, ничегошеньки. Суд оставил первой жене то, что и получала, а второй к дырке бублик прибавил - восемь процентов и, естест¬венно, из зарплаты Василь Петровича.
Шли и думали, каждый о своем – а какое еще занятие можно придумать под равномерное чавканье под ногами. Только Вова, нет-нет, да и выдавал из своей уркаганской бываль¬щины очередную быль-небыль.
Километра два отошли от визиры лесоустроительской. Первый пот сошел, после которого бывалые таежники советуют присесть, передохнуть, после чего любой путь не в тягость. Но понимаешь это уже где-нибудь после сорока. Нам же тогда и по тридцати не было. Сами – с усами… Шлепаем да шлепаем…
Тут неожиданно клубок лохматый закатился, прямо на профиль. Ба… Знакомый Миша… Путь преградил в полсотне метров перед нами. Мы остановились. Что делать, не знаем. Испугаться – не испугались, уж больно неказист по сравнению с бурым медведем, но все ж медведь. В кучку все шестеро сбились и костерим зверюгу. А ему – о стенку горох… Мы стоим – шаг шагнуть не решаемся. И Миша – баран упертый – тоже ни с места. Стоит, с боку на бок переваливается, башкой крутит, рычит.
Сошлись, будто бараны на узком мостике, кто кого переуп-рямит. Но мы не менее баранистые. Я особенно – и по гороскопу овен, и в год какого-то барана родился. А в довершение ко всему еще и вятский. У меня упрямство в кубическую степень возведено…
Чтоб пояснить причину такого противостояния, придется в смысл нашей работы еще отключиться от повествования…. Когда профиль рубим, на близстоящих деревьях затески с трех сторон делаем - где-то на уровне груди. У медведей же затески свой смысл имеют. Они их когтями делают. На задние лапы встанут к дереву и, до куда когти достанут, кору сдирают, означая, таким образом, границу своих владений. Если же на эту территорию пожалует другой топтыжка и метки сделает выше, показывая тем, что он сильнее и могутней, то первый уходит, пасуя перед более сильным пришельцем.
Наши затески, видно, и принял за такие метки пограничные Миша. Качался, качался из стороны в сторону, видит, что не уходим, подошел к сосне, на которой наши затески были. На лапы встал и давай кору драть выше наших затесок чуть не на метр. Поцарапает дерево, на нас оглядывается. Мол, вы, олухи, или не видите очевидного, а еще техникумы с институтами пооканчивали…
Поняли, не уйдет лохматый «карацюпка» со своего рубежа. Ему ведь не объяснишь, что не будем мы на верхушках деревьев затеси делать, хотя и можем. Не психи мы, чтоб по деревьям лазить, когда их срубить можно. Стоим – думаем. Решили обойти. Идем в сторону реки, там все-таки посуше и, если уж петлять, то не болотом. Мишка нашу уловку разгадал и параллельно с нами по болоту чешет. Мы остановимся – и он тут же ближайшее к нему дерево царапает. Приближаемся – зубы скалит, рычит угрожающе. Видим – бесполезно.
Вернулись обратно на свой профиль, добро свое на кочку сложили и восвояси двинули.
Вернувшись в лагерь, я первым делом на связь вышел с базой экспедиции. Объяснил создавшуюся ситуацию. Обещали обмозговать это дело и позднее объявить свой вердикт. Что и сделали через пару часов.
- Завтра к вам егерь прилетит,- обрадовал «отец кормилец» - начальник нашей партии – Что-нибудь сделает. С карабином прилетит. Убить не убьет, но припугнуть обещал, если все это не придумали спьяну. Небось, бражку уже замутили…
- Какая бражка, начальник… - начал, было, я (в духе Змея) словесную канитель, но прозвучало на том конце «Конец связи» – пришлось и мне на этом отключаться
Мы такому сообщению обрадовались и уже мечтали о медвежатинке, о бифштексах и прочих деликатесах...
Но, увы ... до бифштексов, дело не дошло. Так и суждено нам было продолжить питаться опостылевшей некоторым, но не мне, выросшему в голодной вятской губерне в колхозе "…ый путь", тушенкой. Целый день кружил «вертак» с егерем на борту, но без всякого толку. Миша наш на воздушное пространство не претендовал, меток своих там не оставлял, потому, не вы¬ставляя претензий к воздушному флоту СССР, мирно подремывал, верно, под какой-нибудь корягой, радуясь одержанной победе первой над бестолковыми пришельцами...
Вертолет с егерем улетел. Но у нас появилась надежда, что Миша преизрядно напуган, поэтому препятствий нам чинить не будет в работе. На другой день, не мучимые изжитым к тому времени похмельем, предчувствиями нехорошими, отправились совершать свой «трудовой подвиг».
Без приключений притопали на нулевой пикет. Собрали установку. И, как говорится, масть пошла. Я на приборе тумблерами щелкаю, как недавно еще пред тем за операторским пультом локатора зенитно-ракетного комплекса, здравствующего и поныне, попугивающего слегка американских агрессоров то в Ираке, то в Югославии. Виктор, подложив под соответствующее место трухлявый пень на кочку, исправно писарит, занося диктуемые мною цифирьки в полевой журнал. Василь Петрович со Змеем на катушках сидят: провод с них спускают и тормозят, ушедших в «разнос» Женьку и Колюню. Так справно все пошло-поехало, прямо не песнь про вывернутого Чебурашку: «Чав-чав, Вач-вач», а симфония героическая из «Оптимистической трагедии» - «Вся в коже до рожи». Последнее нажатие на кнопку и «летопись окончена моя», можно на следующую точку переползать – именно переползать, ибо с переходом ползущее «нечто», растянувшееся на две версты назвать невозможно…
И когда прозвучал уже последний аккорд героической нашей симфонии, так рвануло Змееву катушку, что она, будто заяц, скакнула от Вовы, шибанув хорошенько его по рукам, метров на пять в сторону. Как в басне – «мужик и охнуть не успел...». Обычно такие вещи лоси проделывали. Цапанут провода и, будто паутину, порвут, не заметив даже. Вова, придя в себя после слу-чившейся незадачи, первым делом изысканно матюгнулся, потря-сывая отшибленными пальцами, вложив в тираду все краски бла-гоприобретенной зоновской словесности:
-….. Так….. другой….. объявился…..
Если вместо многоточий ставить цензурные слова, то произнесенное Змеем будет звучать примерно так – объявился враг в обличьи лосинном, который оборвал провод.
Катушку подтащили на первоначальную позицию, соединили ее с прибором. Кнопку жму - ток нулевой. Значит обрыв. Не в первый, не в последний раз провода рвутся. Сейчас Колюня соединит концы проводов, думаю, и все вновь пойдет своим чередом.
Ждем пять минут ... Десять... Обрыв не ликвидирован. Вова уже соответствующие выра¬жения подбирает. Василь Петрович тоже свое слово насчет безрукости молодого поколения вставляет. Да и я, внутренне их, поддерживая, покуда, не высказываю веское начальничье слово. Наконец Вова, не выдерживает и отправляется для выяснений причин задержки работы. Мы, оставшись втроем, рассаживаемся на кочки подобно куликам, и лениво курим.
Минут пятнадцать ждали. Видим, Вова возвращается. Не идет по болотине, а скорее пор¬хает птицей фениксной. Подбежал. Запыхался так, что даже мат где-то внутри него застревает, нару-жу лишь нечленораздельное что-то сыплется.
- ...дерево.... а он под деревом... Сидит... А этот под дере-вом... топчется.... Вижу - сидит, а этот топчется....
Когда словесный понос, переходит в нечто более-менее связное, по¬нимаем: Колюня на дереве сидит, а медведь под деревом кругами ходит, как кот ученый и Колюньке «сказки говорит».
Зачесали тут репу… Мы-то кучей сидим, нам, как ни есть, повольготней. А каково Колюне?
Извечный вопрос - что делать? Как сотоварища вызволить? Пока думали-гадали, Женька не выдержал - пришел на центр к нам. Про ружьишко его упомянули. Но он угомонил на сей счет:
- У меня там всего-то три патрона заряжены, да и те дробью. Этого вражину только раззадоришь больше. Ему дробь - что горох о стенку. Тут мудрейший из нас идею выдал - Василь Петрович:
- У нас же току электрического - почти двести вольт. Скотину на бойне меньшим бьют. Здоровенному быку ткнут в рыло током, тот и с копыт…. А этому хорьку, еще меньше надо…
Женька эту идею также поддержал. Мол, другой раз так шибанет, что и память на миг отшибает, хотя и в сапогах резиновых. На том и порешили.
Я батарею несу; Женя со Змеем по электроду в руки взяли. Василь Петрович с Виктором просто по тяжеленной палке взяли, «шутильником» прозываемой (такой палкой зимой с веток снег сшибали перёд тем, как саму ее свалить либо ветки в створ профиля попадающие под¬рубить». Выстроившись в такую вот «фа-лангу македонскую» и двинулись на вражину.
Миша не дурак на рожон лезть, унюхал силу нашего оружья. Башкой сколь не крутил, сколь не рычал злобно, но отошел. Колюня с дерева слез. И мало того слез. Он еще и храбрости вдруг поддался, электрод выхватил и на медведя попер. Тот подпустил его метров на пять, да как рявкнет. У Колюни пыл сразу пропал, и он тихо ретировался в лоно коллектива.
Какое-то время еще постояли, как на Угре – с одной стороны мы, с другой Миша и разо¬шлись с миром, каждый в свою берлогу. Вернувшись к установке, смотали причиндалы и отступили на километр, подальше от греха, где вновь принялись за свое. Но на этот раз вразнос Колюня пошел с Вовой. Один будет, мол, по сторонам зыркать, а другой электрод заземлять. Про¬инструктировали мужиков, чтоб, в случае появления косолапой мешалки, дергали за провод. Это будет сигналом для меня – на-жать кнопку и не отпускать. Когда кнопка нажата, цепь замкнута на всей протяженности кроме разрыва меж электродами. И, если тем штыриком легонечко Мишу ткнуть, то будет несчастный повержен, как молнией, током напряжением в двести вольт. Однако применить убийственную электрическую силу не удалось. Все обошлось, и дальнейшая наша работа продолжалась без больших заковык.
Настроение явно улучшилось к концу первого дня работы: и задел неплохой есть для начала, и на вражину управа, как нам показалось, нашлась – не зря ж в народе говорят, что можно и батьку заломить, если кучей на него навалиться.
Если б так…. Но враг сменил тактику лобовых атак на тактику партизанской войны. Не так эффектно, как эффективно…
Затянуло небо тучами низкими. Дождь мелкий среди ночи заскребся – зашуршал по молодой листве, по крыше палатки. Два дня не покидали мы брезентовую берлогу. Но, наконец, ближе к вечеру северо-западный ветер, усилившись, разогнал хмарь небесную. А поутру опять взошло солнце той северной ранью, что можно сказать – среди ночи.
И вновь тянем электроразведочную свою «лямку». Практически от лагеря начали работу и к вечеру удалились от него в сторону реки почти на два километра. Вернувшись после рабочего дня в лагерь, застали там самый настоящий погром, точнее порыв. Ибо раскиданное собрать не долго, но как с палаткой поступать. Миша в нее зашел, чтоб свое любопытство, верно, удовлетворить, и вышел. Но входом не воспользовался при этом, проделал сбоку такую дырищу, что мы по двое могли б через нее входить в палатку. Покидал палатку Миша таким же образом, но через другую дыру, которую проделал в противоположной стене палатки. В остальном главным пострадавшим оказался я. Не стал супостатище ватные спальные мешки потрошить, не солидно северному дудайке с мелочевкой возиться. Рвать, так уж командирский, набитый верблюжей шерстью.
У кострища тоже похозяйничал, приложив «руку» к нашей кухонной утвари и вареву. Борщ из банок ему не понравился – посему вылил его наземь и кастрюльку слегка придавил. А вот сгущенка явно понравилась мишутке. Банку так раздавил, что превратилась та во что-то подобие блина. Мы обычно в банке проделывали две дырки и через одну из них наливали молоко – кто в чай, кто на сухарь. А этот злыдень не мог по-людски, ему во всем, видите ли, надо проявить свое величие...
Работы на вечер нам преизрядно добавилось: и палатку зашить надо, и раскиданное собрать, и заново какое-либо варево сгоношить.
На следующий день решили впятером идти работать. Мне пришлось на себя обязанности писарские взять - но это не впервой. В лагере Василь Петровича оставили. Женя ему свое ружьишко оставил и три патрона, имеющиеся на тот момент в его арсенале. Проинструктировал при этом.
- Ты, Василий, не вздумай только в Потапыча палить, а то разозлишь его и он тебя либо без штанов оставит, либо без скаль-па. Кто тогда в советских судах алименты по честному делить будет твои. Стреляй только в «воздух» и держись ближе вон к той сосне, - указал при этом на самую высокую сосну возле палатки, но сучков практически не имеющей.
Василь Петрович для виду поершился - мол, сам, в разнос пойдешь - поближе к деревьям держись, до ружья далеко, мол.
С тем и отправились в путь недалекий.
Во второй половине, дня услышали выстрел. А когда «писали» последнюю точку прозвучали еще два - через малый промежуток времени - секунду-другую. Собравшись на центре, по¬смеялись, пора, дескать, идти в лагерь, медвежатинку-свежатинку кушать. Или паштет из Василь Петровича.
Возвращались к палатке обычно не по профилю. А вдоль реки, по бровке ее долины - подальше, зато посуху. Палатка показалась наша. Василь Петрович жив-здоров ходит. Не сгиб хохол старый - и на том спасибо.
А тот на нас вниманья не обращает, что-то по земле собирает. Оказалось - картошку. Наконец и на нас вниманье обратил, затараторил.
- Вот, змей поганый, всю картошку раскидал. И покуда вас не почуял, ходил тут и хули¬ганничал...
- А ты-то где был? Погнал бы.... - Женя почуял, что можно поехидничать во славу. Уж на это горазд был парень.
- Прогонял. Один раз прогнал. Думал, убежал, а он вернулся. Я картошку чищу, ружжо рядом стоит у сосны. А он сзади подкрался, да как рявкнет. Успел таки ружжо схватить.
- А я думал это медведь по тебе стрелял, чтоб с дерева сшибить, - гнул свое Женька.
- Я, чо, псих… У меня ж ружжо…
- И что толку, если мясо по лесу бегает, - не унимался ехидник.
- Тыб сам и стрелял в него из своего шутильника. Я в «воздух» пальнул первый-то раз, он и унесся. Я посля костер развести хотел, но передумал. Сначала - думаю - картошку почищу. А он взял и вернулся. Я палю - ему хоть бы что...
- Плохой из тебя охотник, Василий. В медведя с двух шагов промахнулся. Поди, на дерево полез с перепугу?
- А куда еще, если он выстрелов не боится и прет, как на амбразуру. Так и сидел, смотрел, как он тут хозяйничает.
- А ружьишко-то где? Не Миша ли его, как трофей прихватил?
- Где-где... Вон, под деревом лежит. Иди теперя, отмывай его.
- Ты, чо это Василь Петрович, никак с елки то покакал на ружьишко с перепугу, - Женя в предчувствии вознесения на ехиднический Олимп наступал и наступал на бесхитростного хохла. Увы, дальше последовало падение с божественных высот...
- Да мне такую кучу за месяц не навалить...
Тут пришла очередь и Жене принять порцию конфуза. Редко, но и его, ехидника, цепляло порой той же кочергой и за то же место…
Миша, загнав Василь Петровича на дерево, принялся первым делом изучать оружие. Ясно. Что оно ему не приглянулось, то ли за дух пороховой противный его натуре, то ли еще почему. Стал топтать его. Но ружье железное и никак не ломалось. Тогда, верно, и справил нужду Миша на струментишко охотничье. Такую кучу навалил, что невольно подумалось, что всю долгую северную зиму копил Миша дерьмо вот для этого своего звездного часа…
Вечером у костра собрался военный совет филей.
- Начальник, заказывай вертолет. Этот змей иначе нас оставит без всякого провианта,- мнение Вовы-Змея.
Василь Петрович что-то бурчал по-своему, по-хохлятски, не предлагая ничего конкретного.
Остальные сотоварищи в том же духе высказывались.
- Вертак только завтра закажут на послезавтра. А то и на более поздний срок. Сидеть что ли впустую будем? - это уже я, подытоживая, свой детский энтузиазм с помесью юношеской простодырности на алтарь трудового подвижничества выложил.
Видно было у бывшего старшины батареи, несмотря на всю его некомандирность, за которую немало принял на службе сол-датской, обращаясь к подчиненным по имени, любимой строевой песней сделавшего пустословую блатную песню «Как-то, раз мне пишет Роза… Вай-вай-вай…», что-то такое, чем можно было по-вернуть унынье к радости. А огорченья не к веселью, хотя б, но к успокоенью некому…
Стали кумекать, как еще один рабочий день выкроить, чтоб уйти с работой подальше от этой стоянки и оставить инструмент ближе к следующему лагерю, хотя бы на пару-тройку километров, благо профиль наш выходил дальше на лесоустроительскую визиру, где рубка не требуется, а потому можно гнать электроразведку ВЭЗ, как шальную кобылу по пустыне Сахаре на случку с одногорбым верблюдом, не оглядываясь и не отвлекаясь на побочные действия…
На высоте двух метров от земли сделали нечто, напоминающее гнездо, куда и затащили поутру все наши пожитки. Времени ушло на это около двух часов, зато были уверены в сохранности добра нашего, да и лишний работник был очень кстати. Чтоб насолить врагу нашему Женька «капканов» ему понастроил парочку. Проделал в банках со сгущенкой по дырке, к самим банкам провод подвел от трех последовательно соединенных батарей. Концы проводов оголил. Что сгущенку медведи любят мы и раньше слышали, а к тому же и могли сами убедиться в этом накануне. На этом и решили подловить Мишу.
Про то, что еще и на болоте, на площадке вертолетной имеется барахло (в том числе и продукты), как-то упустили из виду. А, не вспомнив, уверовав, что все предусмотрели, со спокойной совестью отправились на профиль…
Вернулись в лагерь поздно – хотя такие понятия, как «поздно» в северную белую ночь весьма условны. Все на месте было. Один «капкан» был потревожен, значит, все-таки посещал, паразит. Но самого видно не было – не пробрало…
- Верно, вольтов мало нацепляли. Говорил ведь – давайте еще пару батареек принесем,- сокрушался Василь Петрович – затаил-таки обиду хохол за сиденье (пусть недолгое, но обидное) на дереве.
Однако, то, что все же досталось супостату, несколько ус-покаивало самолюбие остальной братии.
Сняли с настила палатку, спальники, утварь кухонную и стали на ночлег обустраиваться. Вертолет обещали на следующий день прислать. Василь Петрович ужином занялся. Но варить оказалось практически нечего. Все, что в первый день принесли – крупу, тушенку – исправно подъели.
Не хотелось Петровичу обратно в сапоги влезать, но пришлось – в обрезанных сапожных тапочках на болото не пойдешь, вмиг полные калошки жижи болотной начерпаешь. Но делать нечего – идти надо. Бубня под нос себе хохлятскую тарабарщину, побрел Василь Петрович на болото. И половины не прошел – обернулся, руками замахал, звать нас принялся.
- Никак Михайло не пускает…. Без бутылки «борщи» не дает, - Женя не упустил случая съехидничать.
Но Василий не развернулся. А наоборот, быстрей пошкандыбал к площадке. Что-то дру¬гое приключилось, не иначе…
Пришлось и нам на болото выползать. Я уже догадался, что может там нас ожидать. То же и Вовка высказал:
- Наверно, всю тушенку пожрал…
Тушенка, однако, была в целостности-сохранности. Не побиты были и банки стеклян¬ные со «щами-борщами». Но все было раскидано в радиусе десяти метров. Мокло в болотной жиже. Мука… Макароны… Но ничего не покурочено, не разорвано. Кроме сгущенки…. Все до одной банки около сорока штук были исковерканы и расплющены. Все содержимое их было выдавлено. А сами «блины» валялись и белели бесформенными лепешками, казалось, по¬всюду.
Глядя на этот раззор, невольно предста¬вилось, как этот лохматый сладкоежка жует, давит и грызет банки, весь перема-завшийся сгущенкой с головы до пят. И даже, удалившись во¬свояси, наверно, долго облизывал сладкие свои лохмотья. Когда с ящиком было покончено, при¬нялся еще искать - на всю жизнь надо было нажраться сладостями халявными, а их не оказалось. Ящик один со сгушенкой. Остальное все невкусное и противное. От обиды и устроил разгром великий...
Макароны, муку и сгущенку (за наш счет естественно) нам привезли ближайшим бортом.
А на следующий день улетели мы километров за двадцать на следующую точку. Миша там нас не беспокоил – видать, не все его угодья были. Когда уже взлетели, и вертолет делал вираж, чтобы взять нужный курс, среди редколесья привиделось мне, что Мишка стоит, прислонившись к сосне, как это делает уставший путник и грозит вслед кулаком, злорадно скалясь. И, наверное, думалось ему еще долго о том, как изгнал он из своих владений подлых человечишек, одержав победу по всем позициям…
И ладно. Пусть тешит себя тем, что и человек не всесилен, что и на его «днепрогесы» вместе с «мирным атомом» есть управа. И хорошо, что не всегда человек одерживает победу над природой. А то б совсем затуркал ее, сердешную…