Гражданские долги

Сегодня я в очередной раз испытала унижение.
Собственно, живя в России, унижение испытываешь постоянно. Причем, чаще – на уровне бессознательном. И даже не от простых сограждан – кто-то наступит на ногу в трамвае, а кто-то и по-соседски поделится пачкой спичек. Нет, унижение можно получить от властьдержащих, причем, самого низкого пошиба.
Сегодня меня одарили унижением паспортистки из домоуправления. Это было не ново, но как-то особенно обидно. Я простояла почти два часа в очереди лишь затем, чтобы попасть – вернее, не попасть – за пять минут до конца приема. Дверь захлопнули прямо перед моим носом и закрыли на ключ изнутри. Очень болела голова, грудь распирало от молока. Выйдя из домоуправления, я решила свернуть в парк, сесть на скамейку и всласть выплакаться.
Намерение свое я выполнила и, сидя на еще влажной от утреннего дождя скамье, вытирала мокрые щеки ладонями. Слезы капали на куртку и скатывались на джинсы. Я плакала и перебирала в памяти все свои походы по инстанциям, очереди, склоку, хамство и все прочее, с чем российский гражданин сталкивается, если ему от государства что-то надо. Это случается нечасто, но уж если случается…
Я очень люблю свою страну. Но свое государство я ненавижу.
А еще я думала о тех счастливых временах, когда была с Сергеем. Для него не существовало слова «нельзя», было только «можно». Ему всегда открывались все двери. И дело даже в обилии денег, не в том, что все было схвачено и за все заплачено. Просто у него есть талант – он открывает двери улыбкой и личным обаянием. Я так никогда не умела. И, наверное, не научусь. Я всегда леплю правду-матку в лицо, а это не всем нравится. Вот и Сергею тоже не понравилось.
Хотя у нас все было честно. Я сказала ему, что люблю другого, он отпустил меня без слов, и через месяц мы с моей любовью - Антоном - расписались. С моей стороны это было глупо, говорили родители, ведь Сергей сказочно богат, а у Антона ни гроша за душой, так – простой работяга. Но есть такое слово «любовь», и вообще – оставьте меня в покое. Я переехала к мужу в двухкомнатную «хрущовку», доставшуюся ему от бабушки, и мы потихоньку ходили по магазинам в поисках детского приданого, потому что известные события не заставили себя долго ждать. Кроватку нам обещали подарить его родители, а коляска перешла по наследству от брата.
А потом моего мужа убили. Вернее, избили на улице, а умер он в больнице. Им нужен был кошелек, в котором всего-то сто двадцать три рубля оставалось, а Антон, естественно, не отдал. Их было много. Дело возбудили, но вернуть мне Антона уже никто не мог.
Сына я назвала Антошкой. Сейчас ему три месяца, а я даже зарегистрировать его до сих пор не могу – для этого нужно бегать по конторам, а малыш слабеньким родился, семимесячным, оставлять его не с кем, а брать с собой в душные очереди страшно. За время, прошедшее после его рождения, я испытала столько унижения, сколько не было за всю жизнь. Наверное, на небесах каждому российскому гражданину уготована своя порция общения с властью, вот я и получаю ее сейчас – всю разом.
Словом, я сидела и плакала, и думала о том, что деньги могут если и не все, то, оказывается, очень многое.
На скамейку рядом со мной присел старик в очках и с тростью. Я вытерла щеки и отвернулась от него – мало приятного в зрелище распухшего носа и потекшей под глазами туши. И услышала его голос, мягкий, глубокий.
- Вас обидели, деточка…
Я не стала огрызаться, но и не ответила, просто кивнула. А он так же мягко улыбнулся и сказал:
- Не стану спрашивать, кто может обидеть столь очаровательную девушку. Но могу предложить свою помощь.
Манера разговора у него была старомодная, и я взглянула повнимательнее. Взгляд мой зацепился за потертую одежду и удивительно богатую, инкрустированную золотом черную трость. Опрятно-старомодный, с бородкой ученого мужа и неожиданно молодым взглядом, старик походил то ли на сказочника из детских фильмов, то ли на ученого прошлого века. Я глубоко вздохнула и попыталась улыбнуться.
- Да нет, спасибо. Я сама… Просто обидно.
Старик кивнул.
- Не стану спрашивать, в чем дело, хотя догадываюсь. Но, деточка, вам же наверняка приходилось делать выбор в жизни? Я прав? Конечно, вам решать, правильной ли вы пошли дорогой. Но если вы захотите вернуться на развилку и пойти в другую сторону… - он порылся в кармане и что-то протянул мне на раскрытой ладони, - это сможет вам помочь.
Я, завороженная столь неожиданной речью, остолбенело смотрела на протянутый мне голубовато-зеленоватый камень размером чуть больше спичечного коробка. Камень производил впечатление совершенно нездешней вещи, искрился и сиял, словно не серое небо отражал, а солнечные лучи на морском берегу.
- Берите, милая, берите, - сказал старик. – Если надумаете – просто сожмите его в ладони и вспомните день, в который вам хотелось бы вернуться. Если сочтете мое предложение напрасным – придите сюда и оставьте камень на скамейке.
Он улыбнулся, вложил камень в мою руку, поклонился и, неторопливо поднявшись, пошел по расчищенной дорожке, скрылся меж деревьев.
Дома я долго рассматривала неожиданный подарок. Боролась с искушением вот так сразу взять и сжать его в руке. Почему-то я сразу поверила этому старику – наверное, из-за его старомодной трости. А может, мне так сильно хотелось поверить.
Я знала, куда хочу вернуться. Назад, в тот день, когда мне было семнадцать, когда развелись мои родители. Если бы тогда я сказала не «нет», а «да» в ответ на предложение отца, то жила бы сейчас совсем в другой стране, там, где яркое солнце и зелень, где законы справедливы, а люди не позволят себе обхамить ближнего своего в очереди в паспортный стол. Если бы, если бы…
Вечером, покормив и уложив Антошку, я долго стояла у его кроватки. Как просто… Сожми камень – и ничего не будет. Ни очередей, ни бессонных ночей, ни безденежья. Ни любви, ни сына. Но будет другая любовь и другой сын. Только сожми кулак…
Я вышла в коридор и положила камень в карман куртки. Завтра мне снова идти мимо парка. Оставлю на скамейке.

23.04.2007.