Чай для Лусико

Вчера мама принесла охапку белой сирени (запах – все святые в гости к нам). А сегодня вывалился из неё майский жук, повалялся на столе, потеребил лапками воздух, и, приняв, как должное, мою помощь, улетел. К чему бы это?
- Спроси у жука, - присоветовал мне Саша Волынский и включил электрический чайник.
- Спрашивал, - отвечаю, - молчит, как белорусский партизан на допросе.
- С насекомыми поласковее надо.
- Куда уж ласковей-то? Я ему и плюшку с мёдом, и коньячок с молоком, и…
- А пузико чесал?
- Забыл, - огорчился я. - Пузико из головы как-то вылетело совершенно, - и, представив картину выпорхнувшего навсегда из моей головы мохнатого зелёного пузика в сторону пурпурного времени, жалобно расплакался.
- Не переживай, - сказал мне Саша Волынский и протянул отменную кубинскую сигару. Вместо платочка носового разноцветного.
Я курил и размазывал по лицу сопли. Он курил и усмехался. Мы курили, колдовали над приготовлением чая и говорили о коварстве женском, как об одном из наиболее простых и работающих способов выжить. Красота, понимание, нежность, забота и всепрощение – вот далеко не полный перечень из списка их коварных деяний. Правда, есть ещё более честные методы: подкуп, слёзы, истерика, подогретый тупой, словно сибирский валенок, кухонный нож в спину волосатую и банальная измена, но это для лошиц неэпилированных. При встрече с ними я свечусь от удивления, словно столб фонарный. Поэтому не будем.
Кстати, об измене. Ею не брезгует никто. Порой мне изменяет даже природа. И, причём, делает это неизвестно с кем – перестаю бояться. Нет, не за близких – сердце кровью обливается, даже когда кошка пятится по узкому карнизу балкона, – за себя. А ведь бывает так, что просто кожей чувствуешь: должен встать из-за стола, тихо пройти на середину комнаты и, замерев, притвориться стулом. Должен и всё тут.
- Если бы ты стоял перед выбором – долг или личное свое счастье – что бы ты выбрал? - прочитала меня Графиня.
- Видишь ли, - я многозначительно поднял вверх перст указующий, - смотря перед кем или чем долг. Если, скажем, долг перед партией, родиной с большой буквы или народом, то чхать я хотел и на долг, и на партию, и на народ заодно с родиной. Овчарка не стоит выгулки. Ну скажи на милость, кому я, кроме тебя, буду нужен несчастный, но с выполненным долгом в кармане своих ослепительно белых брюк? И к тому же они, наверняка, к тому времени испачкаются.
Я не заметил, как в процессе своего монолога, распаляясь, словно пыль на солнце, стал сильно жестикулировать своими конечностями.
- Не маши руками, - предупредил меня Волынский, - создаёшь сквозняк, - и налил чаю.
- Да?
- Да, - подтвердила Графиня. - И потом, слишком много тексту. А если короче: долг или счастье?
- Долг каждого человека – быть счастливым.
Рядом, точно муха, нарезал круги племянник. Он уже совсем большой. Ему недавно четыре стукнуло. Подходит он как-то к Марине и: "Мама, я знаю, зачем у тебя сиси. Чтобы тебя папа любил".
Папа сидел тут же. Одной рукой он почухивал обнажённое колено Марины, в другой держал вчерашнюю газету, и сожалел, что у него не три руки, потому что очень хотелось чаю.
Зазвонило. К телефону подошла Графиня:
- Алло.
- Доброе утро, - сказал ласковый женский голос.
- Доброе, - ответствовала Графиня.
- Будьте любезны, можно Алика.
- Алик в командировке.
- В какой?
- В творческой.
- Странно, - посетовал на несовершенство мироздания ласковый женский голос, - мы договаривались. Я должна была позвонить ему сегодня. Наверное, он срочно выехал по музыкальным делам.
- Почти, - сказала Графиня. - Он в запое.
- Ах! Извините.
- Ничего. Вы не расстраивайтесь. В конце концов, у него такое шикарное имя. А оно, знаете ли, обязывает.
Люська проснулась с легкой головной болью. Ещё не отойдя ото сна, подумала: «Нет. Никогда мне не встретиться с ним. Я живу в сторону юга, а он – в будущее». Потянулась. Затем, не вставая с кровати, выглянула на кухню, довольно зажмурилась и промурлыкала:
- Тусовка! Здорово!
- Опаньки, - мгновенно отреагировал Дима, - кто посетил нас своим пробуждением! Чай будешь? - И, не дожидаясь ответа, продолжил: - знаешь, я тут решил подать заявку на нобелевку.
- По поводу…? - поинтересовалась Люська, направляясь в ванную.
- Не решил пока. Но намётки есть.
Пока Лусико умывалась, Дима родил, взрастил, взлелеял и подал вместе с чаем на стол мокрой Люське свою собственную иерархическую лестницу женской принадлежности:
- Все женщины делятся на четыре категории:
Первая: не***** неосознанная.
Вторая: не***** осознанная.
Третья: ****ь осознанная.
И вершина – ****ь неосознанная.
- Ты ошибся, - вставила свои пять копеек Марина, - на вершине должна находиться осознанная ****ь.
- Ничего он не ошибся, - возразил Саша Волынский, - каждая нормальная женщина должна быть ****ью, но при этом неосознанной.
Неведомо как в данном повествовании появился Сергей с дорогой мне фамилией Левченко и держал речь:
- Что-то всё это сильно (и, причем очень) напоминает мне мыло грустное, от которого становится не грустно, а тоскливо. Хочется залезть на этот белый рояль, снять штаны и…
- Вот этого не надо, - предупредил его Дима и поиграл мышцей нехилой. Для острастки.
- Я только хотел сказать, что не хватает жизнерадостности, - и, вздохнув тяжко, стал прихлёбывать чай приготовленный Димой для Лусико.
Люська не возражала. Она сидела на краю стола, беспечно болтала ногами и о чём-то тихо болтала с Графиней.
Проснулся пьяный Алик, потребовал продолжения банкета и сразу же забылся тяжёлым сном.
...что же до жизнерадостности, то "не всё коту масленица", - сказал как-то весной 1992 года DJ Редин удивлённой публике, утирая кровь с лица, разбитого ему каким-то новым русским.

17.05.2007 г. Ялта.